Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"

Глава 13

Почему ей было не родиться в другой день или месяц, может быть, даже год? Тогда не пришлось бы тыкаться носом в дурацкие апельсины и натыкаться взглядом на встречный взгляд, который лучше сразу забыть. Чтобы спокойно спать, жить по собственным меркам, а не вникать в чужие с перспективой к ним приспособиться, чтобы вольничать в одиночку на своей территории без риска встретить другого.

«Территорию каждому отводит Господь, но властвует там человек», – кажется, о чем-то подобном твердил в свое время горбоносый монах. Теперь затуманенный смысл его слов прояснился, тогда же прозвучавшая фраза казалась по-стариковски занудной, с претензией на абсолютное знание истины, недоступной для молодых. В семнадцать чужая речь раздражает барабанные перепонки, в тридцать пять царапает сердце и не дает покоя уму. При виде человека, застывшего перед носом с растерянным видом, она отчетливо вдруг поняла, что сопротивляться судьбе нет смысла. Ни к чему, хмурясь, бежать от того, что будоражит, тревожит и путает планы – не всегда планомерность выступает гарантом удачи. «Сердитого лица счастье боится, – говаривал иногда отец. – Никогда, дочка, не бойся смеяться, если вдруг судьба тебя крутанет. С улыбкой и черта обведешь вокруг пальца, а слезами и ангела не проймешь». Смеялась Мария часто: всякий раз, когда лягалась судьба. Сейчас, похоже, фортуна брыкнулась снова, да только цыганская дочь почему-то пренебрегла отцовским советом.

Она молча подобрала закатившиеся за порог апельсины, протянула их недотепе, сухо спросила:

– Вам кого?

– Вот так встреча! – не отставал от Лебедева сияющий владелец рекламного агентства «Контакт». И неожиданно ляпнул: – Может, зайдете? Мы сегодня день рождения нашей хозяюшки празднуем, – потом, спохватившись, добавил: – Знакомься, дорогая, это Андрей Ильич Лебедев. Помнишь, я тебе как-то рассказывал о его холдинге? А это, – с гордостью посмотрел на неулыбчивую хозяйку и выдохнул, как осчастливил: – Мария!

Лицо «дорогой» оставалось равнодушно спокойным. Президент «Оле-фармы» проклял минуту, когда надумал сюда приехать, призвал черта на помощь, вежливо улыбнулся виновнице семейного торжества.

– Поздравляю. Вы, случайно, не знаете, в какой квартире живут Олевские?

В ответ на площадке негромко щелкнул чей-то замок, соседняя дверь приоткрылась, в узкую щель просунулась седая женская голова с темными живыми глазами.

– Машенька… – Быстрый взгляд разом охватил всю троицу, смотровая щель увеличилась, и старушка радостно всплеснула руками: – Боже мой, Андрюша! Что же вы, милый мой, здесь стоите, мы уже заждались! Илья, – оглянулась она, – чем ты там занимаешься? Иди же сюда, нужна твоя помощь! Ну почему, когда нужно, тебя никогда рядом нет?!

– Всего хорошего, Дмитрий. Рад был вас повидать, – нагло соврал незадачливый гость, безразлично кивнул чужой «дорогой» и, подхватив пакеты, шагнул за спасительный порог.

– Андрюшенька, милый, что с вами? – всполошилась Роза Львовна. – На вас лица нет. Боже мой, Илья, куда ты пропал?

Где-то рядом послышался характерный шум спускаемой из бачка воды, потом что-то пшикнуло. Слева открылась дальняя дверь, и хозяин смущенно засуетился вокруг долгожданного гостя.

– Прости, дорогой, извини старика. Здравствуй, Андрей! Вот, ждали-ждали, а встретить по-человечески не смогли.

– Ты меня-то к своим глупостям не причисляй, – открестилась жена от мужнина промаха. – Я собой умею распоряжаться, это с тобой вечно проблемы, все у тебя не вовремя.

– Здравствуйте, Илья Ильич! – улыбнулся Лебедев. – Не волнуйтесь, пожалуйста, я в полном порядке. Просто пакет порвался и номер квартиры вашей забыл. Хорошо, соседи подсказали, муж с женой, очень приятная пара, – нес он в азарте вранья полную чепуху.

– Вы имеете в виду Машеньку? – Роза Львовна подала домашние тапочки. – Надевайте, Андрюша, они новые, специально для вас купила. Вы носите сорок третий?

– Да.

– Слышишь, Илья? А ты спорил, что будут малы. Проходите, милый, в ванную, мойте руки, вот полотенце. Это не муж, Машенька не замужем. Это ее друг, они почти как брат и сестра, с детства дружат. Интересная девушка, между прочим, правда? И очень душевный человек. Только говорит почему-то мало, все больше слушает да улыбается. Эх, была б я мужчиной, ни за что такую женщину не упустила бы.

– Перестань заниматься сватовством, Розочка, – охладил пыл супруги Илья Ильич. – Из тебя сваха – как из меня король.

– В каждой женщине есть потребность делать людей счастливее, и для каждой из нас ее избранник – король.

– Так и я говорю: одиночество – плохо. Только молодежь не нуждается в наших советах, да. Что будем пить, мои дорогие? Водку, вино, шампанское?

– Ты – виноградный сок. Забыл, что врач говорила? А мы с Андрюшей пропустим по рюмочке, но сначала посмотрим квартиру. Пойдемте, милый, я покажу наши хоромы. И не слушайте этого человека, не то он опять все напутает. Боже мой, Илья, сколько раз просила: выключай свет! Почему у нас даже днем везде горят лампочки? Знаешь, какие деньги приходится платить за электричество?

– Розочка, не будь скрягой. Я и так тебе почти даром обхожусь.

Гость с удовольствием осматривался, слушал безобидную стариковскую болтовню и выбирал по крупицам необходимую информацию, какую не ведая выдавала святая еврейская простота. В эти минуты Лебедев не просто возлюбил этот мудрый народ – готов был слагать ему гимны. Своему другу – за идею создать «Оле-фарму», другу чужому – за удачную квартирную сделку, Илье Ильичу – за умение выбирать жену и друзей, Розе Львовне – за неумение держать язык за зубами. Они всем скопом и каждый подвели его к той черте, за которой легко стать фаталистом. Однако в фатальность и прочую подобную ерунду Лебедев не верил. Разве что по утрам, когда, обжигаясь, проглатывал наспех кофе с мыслью, что обречен быть в вечном плену у бизнеса. Вот в такую фатальную неизбежность президент «Оле-фармы» верил свято, поколебать эту веру не удавалось еще никому. Даже Поле, кого так ловко пыталась подменить другая Полина. Внезапно его охватила ярость. Какого черта он забивает себе башку этой авантюристкой?! Пыжится что-то понять, объяснить, тратит на поиски деньги и время, отрывает от дела нужного человека – ради чего? Чтобы услышать при встрече холодное «здрасьте», как тогда у крана с водой? Или наткнуться на равнодушный взгляд, каким на него никто никогда не смотрел? Чем она так зацепила? Напела парочку песен? Выбила на меди двух алкашей и возомнила, что нашла тем самым решение всех проблем? В своих мыслях «аналитик» так распалился, что не сразу услышал просьбу Олевской:

– Андрюша, возьмите, пожалуйста, трубочку. Это вас.

– Меня? Никто не знает, где я.

– Знает, – успокоила хозяйка и сунула под нос телефон.

– Лебедев слушает! – рявкнул Андрей Ильич.

– Добрый день, это я.

– Кто – я? – Никакая сила на свете не могла бы заставить абонента признаться, что этот голос легко узнаваем среди сотен других.

– Мария.

– Вы уверены, что вас зовут именно так?

Хозяйка незаметно кивнула мужу и с озабоченным видом поспешила на кухню. Тот поспешно шмыгнул за супругой. Голос из трубки заполнил опустевшую комнату:

– Хотелось бы вам напомнить, Андрей Ильич, что по условиям договора, который мы заключали, я могла зваться кем угодно. Договорной срок давно истек, претензий ко мне у вас, кажется, не было, так?

– Допустим.

– Тогда позвольте мне жить своей жизнью и носить то имя, которое не ситуация навязала, а дали родители. И еще: обычно после выполнения своих обязательств я перестаю существовать для заказчика. Бизнес – одно, реальная жизнь – совсем другое, путать их ни к чему, согласны?

– В таком случае какого рожна вы звоните?

– Нужна ваша помощь.

– Сомневаюсь, что могу вам чем-то помочь. Вы похожи на человека, который скорее сдохнет, чем попросит о поддержке.

– Спасибо за понимание, меня действительно не надо поддерживать. Я крепко стою на ногах.

– Тогда кто пошатнулся? Очередной «заказчик», как вы изволили выразиться о таких лохах, как я? А может, ваш друг или, упаси боже, любовник? Кого я должен благодарить, что вы вдруг вспомнили обо мне? – Лебедев сознавал, что ведет себя глупо, хамит, но сдержаться не мог. Его душили обида и злость, но больше всего мордовала память. Проклятая память не давала покоя – дразнила, путала, обнадеживала. Память оказалась сильнее здравого смысла. Даже сейчас этот высокомерный холодный тон не мог перешибить интонации, которые до сих пор звучали в ушах, – искренние, заботливые, греющие душу. Трубка замолчала, не было слышно даже дыхания, как будто на другом конце провода вымерло все живое. – Алло, так кому же нужна моя помощь?

– Уже никому.

– Пожалуйста, – буркнул абонент коротким гудкам, не заметив, что «спасибо» ему никто не сказал.

Остаток вечера он притворялся. Перед хозяйкой, нахваливая пирожки, вкуса которых не ощущал, перед хозяином, когда задавал вопросы, оставаясь безразличным к любому ответу, перед собой – лживым, трусливым, тупым слабаком, не способным вызывать у других ничего, кроме тоски и скуки.

– Я хочу сказать тост, – заявила вдруг Роза Львовна. – Налей мне, Илья, шампанского.

– У тебя же давление, Розочка! – ужаснулся заботливый муж. – Вчера было сто семьдесят на сто десять, забыла?

– Скажи спасибо, что я давлю его благородным вином, а не пошлой водкой. – Олевская улыбалась, но глаза ее оставались серьезными. Наблюдательный человек мог бы прочесть в них грусть, сожаление и вопрос, на какой ответа не находилось. Роза Львовна подставила бокал под горлышко темно-зеленой пузатой бутылки. Илья Ильич, вздохнув, подчинился жене, затем плеснул гостю коньяк, себе – сок. – Ты помнишь, чтобы я говорила тосты, Илья?

– Нет, Розочка, не припомню.

– А сейчас скажу. – Хозяйка внимательно посмотрела на гостя, который годился ей в сыновья, кто дружил с ее собственным сыном и уже по одному этому был достоин любви и дружбы.

Пусть не она его выносила и родила, но материнское сердце подсказывало, что этот взрослый чужой ребенок в чем-то запутался, а значит, может себе навредить. Он сидел перед ней нахохлившийся, встрепанный, точно воробей после драки, и корчил из себя счастливца, наивно думая, что способен обмануть еврейскую мать. Моисеева Роза, по мужу Олевская, подняла бокал.

– Послушай, Андрюша, что хочет сказать старая, битая жизнью еврейка. Я многое пережила на своем веку и самое страшное – потерю сына. Не знаю, за что так сильно наказал меня Бог, наверное, за гордыню. Я ведь всегда думала: мой сыночек – самый красивый, самый умный, самый удачливый… – У пожилой женщины дрогнул голос.

– Аркадий действительно был таким, – осторожно влез в паузу его друг. – Мы с Женькой даже в подметки ему не годились.

– У тебя доброе сердце, Андрюша, – грустно улыбнулась Роза Львовна. Ее непривычное «у тебя» не покоробило слух – обласкало. – Но гордилась я не столько сыном, сколько собой. Ведь это я произвела на свет такое чудо, я вырастила из моего мальчика уникального мужчину, которому удавалось все, за что бы он ни брался. Я поставила себя выше Творца нашего: ведь Он сотворил многое, и не все из этого вышло удачным, а я сотворила одно, и это стало самым прекрасным из всего, что меня окружало.

– Ты была хорошей матерью, Розочка, лучшей из всех.

– Вот такие мы, евреи, – невесело усмехнулась Олевская, – во всем считаем себя лучшими. Наверно, за это нас и не любят.

– Вы ошибаетесь, дорогая Роза Львовна.

– Не кривите душой, Андрюша, и не сбивайте с мысли. Я и так путаюсь… – Она поставила рядом с тарелкой бокал, потерла виски.

– Тебе плохо, Роза? – всполошился Илья Ильич.

– Мне хорошо. Хотя такой развалине уже в могилу давно пора.

– Боже мой, Розочка, о чем ты говоришь?

– Вот и забыла о чем. А все из-за вас, мужчин. Вечно вы сбиваете с толку нас, бедных женщин. – В ее темных глазах вспыхнули лукавые искорки. Лебедев подумал, что в молодости старушка наверняка сводила с ума не одного Илью Ильича. – Так вот, – продолжила Роза Львовна, – я хочу сказать, что гордыня – большой грех. За него и наказание может быть самым страшным, да. Упаси вас от этого Бог, дорогой мой Андрюша. – Хозяйка снова взялась за хрустальную ножку и улыбнулась. – Я пью за вас, милый! Вы были хорошим другом нашему сыну. Вы подарили нам жизнь, когда нашли внука. Теперь я просто обязана дожить до правнуков! А сегодня вы согрели собой эти стены, не пожалели время для двух занудных, скучных стариков.

– Роза Львовна…

– Молчите, когда старшие говорят! Да, не пожалели, – упрямо повторила Олевская, – потому что у такого человека, как вы, каждая минута – золотая, а этот драгоценный металл надо ценить! – Она торжественно подняла бокал. – Будьте счастливы, мой мальчик! Мы с Ильей Ильичом надеемся еще увидеть ваших деток, так, Илья?

– Так, Розочка, так.

– Дайте, дорогой, слово, что позовете меня на рождение первенца.

– Обещаю, что первому ребенку дадите имя вы, дорогая Роза Львовна. – В ответ она довольно кивнула и выпила до дна шампанское.

Той же ночью Олевская тихо скончалась в собственной постели, под боком у мужа, проспавшего последний вздох своей Розочки.

…Похороны были скромными. В траурном зале крематория шаблонную скорбную речь на полторы минуты слушали трое: знакомый усопшей, молодая соседка и консьержка, с которой покойница частенько обсуждала политику и сериалы.

– Как Илья Ильич? – спросил у соседки знакомый, спускаясь по ступенькам серого здания, похожего на кривой спичечный коробок. – Ему лучше?

Бедный вдовец лежал дома с сердечным приступом, категорически отказываясь от больницы. Было понятно, что в одиночку на этом свете он не задержится.

– С ним моя подруга. Она не врач, но дать лекарство и измерить давление сможет. Кстати, Илья Ильич просил передать, что был бы рад видеть вас на поминках. Так вышло, что ему больше не с кем разделить свое горе. Елизавета Игнатьевна, к сожалению, должна быть дома. – Сдержанный тон не выдавал эмоций, темные очки скрывали глаза.

– Да-да, – вставила поспешно консьержка, – мне надо внука забрать из продленки и посидеть с ним до прихода дочери. А сейчас, извините, побежала, боюсь, на автобус опоздаю.

– Я подвезу вас до метро, – предложили одновременно два голоса.

– Нет-нет, что вы! Спасибо, у вас и без меня сегодня полно дел.

– У Розы Львовны не было родных? – спросила Мария, глядя вслед старушке, спешившей к автобусной остановке.

– Иногда родные даже на похоронах не встречаются.

– Понятно. Так вы едете или нет?

– К сожалению, у меня важные переговоры, которые никак нельзя отменить. Но после я обязательно приеду. Обязательно!

Она молча кивнула и направилась к машине.

– Постойте, Маша!

– Вы хотите сказать, что передумали?

– Нет, я хочу извиниться за свое хамство по телефону.

– Кладбище, конечно, не место для выяснения отношений, но считайте, что извинения приняты. Я передам, что задержитесь, – и пошагала, не оглядываясь, вперед.

…Спустя девять часов из пропитанной горем квартиры шагнул на площадку едва живой от усталости человек. Ткнулся носом в соседнюю дверь, поднял руку к звонку, задумался, опустил, потоптался, потом, как с трамплина – в воду, нырнул в кнопку и застыл у чужого порога.

– Кто там?

– Лебедев, – щелкнул замок, дверь распахнулась. – Вам нужна еще моя помощь?

* * *

Мария Корелли впервые была в тупике. Не то чтобы совсем потеряла голову или не знала, как с собой поступить, но ее хваленая воля и здравый смысл рассорились с чувствами. Это становилось до неприличия откровенным и требовало перемен.

Она подошла к окну. Пара ночных фонарей высвечивала пустую дворовую площадку с песочницей, качелями, мокрыми от дождя скамьями. У ограды детского сада о чем-то шептался с ветром лысеющий клен, мужчина в джинсовой куртке и белой шляпе важно вышагивал с потешным кокером в кепке – каждый жил сам по себе, и все вместе составляло гармонию, словно сотканную из ожиданий. Детская площадка ждала ребятишек, ветер – очередного дождя, дерево – зимней спячки, человек с собакой – тепла и уюта. А она бестолково таращилась в незашторенное окно и прощалась с душевным покоем. Впрочем, к таким расставаниям Марии было не привыкать. Хозяйка прошлепала в кухню, заварила чаек, подумав, плеснула в чашку алтайский бальзам, вернулась в гостиную и принялась, глоток за глотком, осмысливать собственное житье-бытье за последние годы.

Пять лет назад, после провала попытки построить крепкую семью в зарубежье экс-сеньора Корелли возвратилась домой, в Москву. Римская жизнь, от какой на первых порах приходила в восторг молодая москвичка, счастья не принесла. Мария совершила ошибку, выбрав в мужья не мужчину – mix из скупости, спеси и чванливой уверенности в превосходстве над русской женой. Итогом почти восьмилетнего симбиоза стало обратное превращение итальянки в россиянку, которой пришлось начинать все с нуля. Она и начала, не сомневаясь в одном: удача не терпит нытья. Возвращенка вскакивала под будильник, считала копейки, экономила, трубила на совесть в хламовой лавке с гордым названием «Ясон», тряслась в переполненном транспорте, выбросив из головы «Ferrary», в котором раскатывала прежде по Риму, сатанела от московских «прелестей» бытия, но не вешала нос. А потом случайно побывала в гостях у немолодого чудака, предложившего в шутку пробежаться по судьбе его сына – амбициозного политика с большими планами и мельчавшей душой. «Пробежка» закончилась примирением потомка с отцом и подтолкнула «бегунью» к мысли о собственном бизнесе. На первый взгляд мысль показалась абсурдной. Продавать чувства – то, что никогда не считалось товаром, да еще брать за это немалые деньги, – на такое решился бы разве безумец. Однако легкость первой удачи, неслыханный по щедрости неожиданный гонорар, искушение влиять на чужую судьбу заставили плюнуть на здравый смысл да рискнуть. Риск на удивление оправдался: к новоявленной бизнес-леди потянулись клиенты. Имея все что душе угодно, эти бедняги незаметно утратили главное – саму душу. То есть когда-то она, конечно, имелась: пела, страдала, металась, но со временем сгинула, оставив только смутную память о прежних страстях. Время шло, и с его безразличным ходом нарастала потребность вновь испытать хотя бы одно из чувств, без которых жизнь пресна, как диета язвенника-миллионера: все возможно, но ничего нельзя. Когда потребность ожить подступала к горлу, не давая дышать, на помощь приходила Мария. И тогда начиналась игра, где все происходило всерьез. Не игра – удар током в сердечную мышцу, какой получает больной в состоянии клинической смерти. Оживали по-разному, но, как правило, каждый. Так среди прочих ввязался в «игру» и Лебедев Андрей Ильич, владелец солидного бизнеса, прагматик, сухарь, грубиян – неприкаянный одиночка с гипертрофированным чувством вины.

Поначалу все шло как обычно. Заявка, предоплата, сбор информации и анализ, просчет всех ходов предстоящей игры – отклонение недопустимо. Сбой произошел в самолете, когда на голову «случайному» соседу свалился «нечаянно» плюшевый лис. На безобидную игрушку в ужасе уставился не мужчина – напуганный до смерти мальчик, наяву столкнувшийся с монстром из ночного кошмара. Недотепу-попутчицу поразили глаза: так мог бы смотреть ребенок или собака, но не делец, умевший давить конкурентов, как тараканов. Ее вдруг пронзила жалость – это был первый звонок, легкомысленно пропущенный мимо ушей. Затем случилась еще накладка – непредвиденная болезнь. Грипп выявил в новом клиенте черты, какие особенно ценила Мария: искренность и бескорыстие. Он так непритворно заботился о никому не нужной провинциалке, так трогательно лечил бестолковую, болтливую особь, смахивающую на огородное пугало, старательно пичкал недосоленной кашей, поил переслащенным чаем, что больная, еще не придя в себя, забеспокоилась не на шутку. Она просчитала все. Мгновенный отклик Егорина встретиться, его согласие принять участие в деле, затеянном ради душевного спокойствия друга, интерес «Оле-фармы» к новому перспективному препарату, желание безденежного актера хорошо заработать, вычислила даже дедка с его живительным эликсиром, – предусмотрела все. Кроме одного: собственной реакции на человека, отличного от тех, кого подталкивала прежде к носу судьба. Эгоистичных мужей, самовлюбленных любовников, убогих начальников, пресыщенных, ущербных клиентов – ни Богу свечек, ни черту кочерег. Они все как один мнили себя крупными величинами, а на деле оказывались не больше мушиной головки. Она вспомнила вдруг Вадима Стернова – умного, яркого, смелого, кто не шарахался поражений и иронизировал над своими победами. Жаль, что у этой умницы не хватило ума разглядеть в конкурентах бандитов. Лебедев был другим: в нем словно жили двое, и один противоречил другому. Он мог хамить и казниться одновременно, знать многое и о многом умалчивать, невозмутимо терять живых и цепляться за мертвых, быть беспринципным и щепетильным, переть напролом и осматриваться осторожно, избегать чужого внимания и неизменно вызывать любопытство. Но главное – он хотел казаться хуже, чем есть. Было ли это попыткой маскировать страх перед возможностью новой душевной боли или нежеланием прилепиться к другой судьбе, неуверенностью в собственном будущем, Мария пока не знала. Но интуиция упрямо твердила: беги. Вот только не было рядом бабки-цыганки, которая нагадала бы внучке, куда бежать: от этого человека или к нему…

Засыпала Мария с подозрением, что определить вектор движения ей будет не просто.