Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"

– Не сразу.

– Пытались поднять беднягу, привести его в чувство, выяснить, может, он заблудился и по ошибке попал в ваш дом?

– Не ерничайте, – осадил «немчуру» хозяин. И мстительно добавил: – Фигляр!

– Ведите себя прилично, господин артист, – сдержанно посоветовал Лебедев. – Продолжайте, у нас не так много времени.

Троицкий дернулся достойно ответить и этому, но, прикинув соотношение сил, решил не ерепениться.

– Это была самооборона, ничего больше. Не полез бы в чужой дом – не получил. Когда он упал, мы сразу поняли, что Полина перестаралась. Пульс не прослушивался, кровь хлестала из раны. Оставлять его в доме не стоило, перетащили в баню.

– Зачем?

– Все складывалось само собой и весьма неплохо для нас. Мне все равно надо было как-то исчезнуть, не мог же я всю оставшуюся жизнь играть этого деда? У меня и без того в театре полно ролей.

– Именно поэтому вы схватились за мое предложение, – съязвил «немец».

Актер смерил «представителя „Бабельсберга“ презрительным взглядом, не унизив себя ответом.

– Значит, труп принял у вас эстафету с подменой покойного деда, так? – вернул к теме Лебедев.

– Выходит, так.

– Но для чего этот цирк с перетаскиванием?

– Неужели не ясно? Старый человек надумал глядя на ночь попариться в баньке – стариковская причуда, известное дело. Но со стариками вечно проблемы: сердце прихватило, неплотно прикрыл печную дверцу, в результате вывалился уголек, нечаянно поскользнулся, упал и отключился. Бог ты мой, да мало ли что?! Деревенские бани горят как свечки! А сгоревшие дома всегда вызывают любопытство, милиция может заинтересоваться.

– Она и заинтересовалась. Дом-то тоже сгорел, – просветил невозмутимо «немецкий киношник». – Кто додумался до второй подмены? Вы или Полина?

– Поля среагировала на ситуацию мгновенно, тут же нашла выход. Я, признаться, растерялся. Языки пламени уже лизали входную дверь. Надо было действовать, не размышлять, иначе и нас поглотил бы огонь.

Актерская выспренность вызвала у Василия саркастическую усмешку. Он повторил свой вопрос:

– А пожар-то как случился?

– Да что вам дался этот пожар! – взорвался Троицкий. – Ваш дом сгорел, что ли? Я же говорю: собирался прикурить. Когда бандюга упал, задел бутыль с керосином в углу, она разбилась. А у меня спичка не успела погаснуть, от неожиданности я ее уронил, все вспыхнуло в секунду.

– Это что ж за спички так долго не гаснут? – не отлипал белобрысый зануда.

Анатолий Федорович бросил высокомерный взгляд на неприметную моль.

– Я – артист, милейший, и поверьте: далеко не худший. Свой образ продумываю до мелочей. Если играю аристократа – курю сигары, а если таежного лекаря – папиросы «Прима» и пользуюсь при этом охотничьими спичками, понятно?

– А я ничего не играю, – ухмыльнулся Василий, – но такие, как вы, верят мне почему-то с полуслова.

Разговор грозил перейти в перепалку. Лебедев поднялся со стула. В целом все ясно, кроме одного: происхождение препарата. Однако эту тайну, похоже, пока не раскрыть.

– Мы хоть и поладили, но Митричем вас звать мне почему-то не хочется. Желаю более удачного применения вашему таланту, Троицкий. Жизнь – не театр. Откройте дверь. – Спрашивать у этого глупого, самодовольного лицедея адрес Аполлинарии не было смысла. Бутафорскими штучками обставляют спектакль, откровенничать с ними никто не намерен.

…Егоринская затея с продажей акций оказалась не трепом. Через пару недель после разговора в лебедевском кабинете Евгений снова подошел к партнеру и, пряча глаза, заявил, что нашел покупателя. Андрей Ильич молча смотрел на безразличного ко всему человека в мятом мешковатом костюме, плохо выбритого, с похмельной тоской в глазах – с таким не то что вести дела – разговаривать не хотелось.

– Что ты молчишь, Андрюха?

– С тобой беседовать бесполезно. Решил – делай. Готовь бумаги, я подпишу. Надеюсь только, твой покупатель не окажется вторым Моисеевым.

– Думаешь, мне по херу, что будет с нашей компанией?

– Уверен.

– Послушай, ну не могу я больше тут находиться, обрыдло все! Слинять мне надо отсюда, понимаешь?! Иначе сопьюсь или сам в петлю полезу.

– Нет, это ты послушай, – процедил сквозь зубы доведенный до белого каления Лебедев. – Помнишь Полину? Думаешь, мне тогда легко было? Но я вкалывал как проклятый, не давил ни на чью жалость, нюни не распускал и топил свое горе не в водке, в работе. А ты с соплями все никак не расстанешься, спиваешься, лелеешь свою беду, как потаскуха – непорочное детство. Да еще требуешь от меня понимания? Пошел вон из моего кабинета, предатель!

– Во мне, наверно, много пороков, – побледнел Егорин, – но предательства среди них нет, это точно. – Тяжело поднялся со стула и, глядя исподлобья на старого друга, добавил: – Жду месяц. Если за это время не надумаешь выкупить мою долю за… – он назвал сумму в четверть истинной стоимости пакета акций, – продам другому. Не упусти свой шанс, Андрей. Может, этот тот самый случай, про который говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло. Ты же деловой человек, вот и подумай о деле. А я выдохся, извини, – и вышел из кабинета, хлопнув впервые дверью.

* * *

Здесь президент «Оле-фармы» не был целую вечность. Не явился бы и сегодня, не будь на то серьезная необходимость.

В привычном уютном зале все как обычно. Знакомые лица, позвякивание столовых приборов, сдержанный смех, негромкая речь, приветливые восклицания и улыбки – уютная расслабляющая атмосфера. Но он пришел не расслабляться – работать.

Гуревич наслаждался десертом. Лев располнел еще больше. Грузное тело с грехом пополам помещалось на стуле, глаза превратились в щелки, гладкое румяное лицо стало похожим на пышную женскую грудь, туго обтянутую атласом. Банкир сиял и лучился довольством. Андрей Ильич в который раз поразился сходству этого человека с котом, выцарапавшим себе право на сладкую жизнь.

– Не много ли крема? – улыбнулся Лебедев, пожимая протянутую для приветствия пухлую руку.

– В самый раз. Где пропадал?

– Деньги кнутом загонял, – отшутился товарищ по клубу, присаживаясь на соседний стул.

Гуревич понимающе кивнул и, не отрываясь от торта, щелкнул пальцами. Рядом тут же выткался официант.

– Сто, как всегда, и… – Сладкоежка задумался, грустно разглядывая дно десертной тарелки с остатками крема, на его лице явно прочитывалась внутренняя борьба. Поколебавшись, вздохнул, бросил короткое «Все» и откинулся на спинку стула, довольный своей победой над искушением.

– А вам, Андрей Ильич? – повернулся к другому клиенту официант. – Выбрали что-нибудь? Сегодня очень вкусная телятина с трюфелями.

– Ерунда! – презрительно фыркнул Лев. – Возьми лучше утку, не пожалеешь.

– Я, пожалуй, обойдусь десертом и кофе. – Лебедев невозмутимо посмотрел на симпатичного малого, не сумевшего скрыть изумление. – Принеси-ка мне, Олег, то же самое, что заказывал Лев Борисович, да кофе покрепче.

Официант послушно кивнул и испарился. Гуревич одобрительно хмыкнул.

– Высшая мудрость – различать пользу и вред! Мозги следует подпитывать углеводами, а не слушать недоумков, которые вопят на каждом углу, что сладкое вредно. – Певец углеводов вгляделся в сидящего напротив Лебедева, потом усмехнулся и предложил:

– Давай попросту, без экивоков. Я же отлично понимаю, что твоя попытка давиться тортом означает желание мне подыграть. Что нужно?

– Кредит.

Банкир вмиг подобрался, от разнеженного довольства не осталось следа. Кот нацелился на добычу и выпустил коготки.

– Сколько?

Лебедев назвал сумму.

– Активы?

– Тебе известны.

– Забыл.

Президент «Оле-фармы» терпеливо перечислил все, чем владел.

– Когда надо?

– Вчера.

– У нас повысилась процентная ставка.

– На сколько?

– На два.

– Согласен.

Гуревич задумался, прикидывая что-то в уме.

– Завтра как раз правление. Позвони в три.

– Договорились.

– Вот и ладненько. – Лев отхлебнул принесенный коньяк, блаженно прищурился и снова превратился в заласканного всеми котяру, чье счастье заключалось в миске сливок и мягкой подушке.

Через пару недель сделка была оформлена. Двое соучредителей «Оле-фармы» подписали необходимые документы, интересы третьей представлял адвокат. Егоринский счет в одном из швейцарских банков пополнился кругленькой суммой.

…Прощались друзья с холодком. Один не мог простить слабости, другой – бесчувственной силы. Глядя на Женьку, когда-то полного энергии и оптимизма, Лебедев засомневался, что тот сумеет открыть новое дело, мелькнула мысль: пропьет.

– Не передумал с отъездом?

– Нет. – Евгений достал из кейса бутылку виски, водрузил на стол. – Выпьем, а то как-то не по-людски.

Лебедев молча кивнул. Выпили, обошлись без закуски.

– Еще?

– Валяй.

Чокнулись, синхронно опрокинули залпом бокалы, не чувствуя вкуса, будто пили дешевую самогонку. Лебедев вдруг почувствовал острую жалость к бывшему партнеру.

– Поминай меня лихом, Андрюха.

– Решил вместо попа заупокойную по себе отслужить?

Старый друг усмехнулся:

– Злой ты стал, Андрей. Злой и несправедливый. Тебе бы влюбиться, что ли? – «Советчик» одним щелчком выбил сигарету из пачки, закурил. – Слушай, все забываю спросить: помнишь, тут у тебя чеканка висела, почему ты ее убрал?

– С чего ты вдруг о ней вспомнил?

– Да так, – неопределенно ответил Евгений, – было бы интересно посмотреть на чеканщика.

– Зачем?

– Мужик, мне кажется, занятный, подобных сейчас редко встретишь.

– А если чеканила женщина?

– Шутишь? Бабе такое не по зубам. Хотя черт их знает… Иногда бабы оказываются совсем другими, чем мы их себе представляем. Во всяком случае, я бы не прочь с этим художником пообщаться. Ладно, давай посошок на дорожку. – Евгений разлил по бокалам виски. – А знаешь, после Инкиной смерти у меня появилось вдруг ощущение, будто с каждым днем я двигаюсь во времени не вперед, а назад, к началу, когда ничегошеньки вокруг себя не понимал. Хотя как каждый сопляк, конечно, воображал, что знаю все лучше других. С тобой такого не случалось, Андрюха? Когда просто физически ощущаешь, что топаешь туда, откуда начинал пробежку. Не бывало, нет?

– Нет.

– Так я и думал. Ты ни в чем не сомневаешься, точно знаешь, куда идти. Если б не вы с Аркашкой, я, скорее всего, был бы сейчас у кого-нибудь на побегушках и сверкал голой задницей.

– Самоуничижение паче гордости.

– Сейчас у меня задница, слава богу, прикрыта, – пропустил мимо ушей короткую реплику Женька, – а вот душа совсем голая, совершенно… И вот что интересно, Андрюха: как заглядывал я тебе в рот, когда было мне двадцать, так и в сорок продолжаю. И тогда мне было любопытно, что у тебя на уме, и сейчас. И мальчишкой я ни хрена о тебе не понимал, и теперь моих знаний не прибавилось ни на йоту, хоть отшагали мы с тобой вместе немало. – Он хитро прищурился. – Вот скажи, только честно: о чем ты сейчас думаешь?

– Думаю, что рабочий день кончен, а у меня еще дел до черта.

Евгений невесело усмехнулся:

– Хотелось бы мне посмотреть на тебя лет через десять, да вряд ли это получится. Ладно, Андрей Ильич, будь, дорогой! Может, еще когда пересечемся, хотя лично я этому верю слабо, – небрежно ткнулся своим бокалом в лебедевский, опрокинул в себя залпом «Black label», поднялся, слегка пошатнулся и, стараясь твердо ступать, двинулся к двери.

– Может, дать водителя?

– Бывало и хуже, – а у порога оглянулся и с пьяной ухмылкой добавил: – Будем считать, задушевной беседы не получилось. Может, оно и к лучшему, налегке отчаливать легче. Бывай! А на чеканочку ту поглядывай чаще, не повредит: пьющие люди пьянеют быстро и часто несут чепуху, пыжась казаться глубокомысленными.

…Через неделю Егорин вылетел в Мадрид. В аэропорту Шереметьево за пассажиром незаметным хвостом болтался белобрысый малый, с виду похожий на моль. Убедившись, что самолет взлетел, моль вытащила мобильный, постучала по кнопкам и доложилась, что все в порядке.

* * *

Дни бежали за днями, месяцы прессовались в часы. «Оле-фарма» вопреки всем прогнозам выиграла тендер на госзаказ. Президент холдинга был доволен, как, впрочем, остался довольным и депутат. Стороны выполнили свои обязательства, все прошло согласно договоренности, по плану, – как обычно. Жить в мире и быть не от мира сего – глупо, недостойно умного, предприимчивого человека. Скандал с самоубийством бывшего главбуха раздуть не удалось никому. Следователь оказался неглупым, дотошным и, как ни странно, быстро докопался до сути, сняв с Лебедева и подозрения, и необходимость являться в прокуренный кабинет для дачи свидетельских показаний. Рекламное агентство, которое сосватал Козел, сослужило «Оле-фарме» хорошую службу. Андрей Ильич взял толковых ребят себе на заметку, а с владельцем «Контакта» провел деловую встречу за ресторанным столом tet-a-tet. Заказчик и исполнитель остались друг другом довольны.

Лебедев работал по пятнадцать часов ежедневно, исключая иногда воскресенья. Выматывался, под ночь валился с ног, под утро вскакивал, наслаждался этим безумным ритмом и рвался в завтрашний день, отбрасывая день вчерашний как отработанный материал. Только иногда, просыпаясь внезапно ночью, среди вороха нахлынувших мыслей о предстоящих делах старательно гнал от себя одну, не имевшую к бизнесу отношения никакого: он – взрослый, успешный, не зависимый ни от кого человек – трусливо пытается от себя убежать.

…Двадцатого июня с утра накрапывал дождь. Потом затих, воздух заполнился влагой, как мочалка – бодрящим гелем для душа. И человек, бывший в замоте весь день накануне, взбодрился. До полудня плотно, с аппетитом позавтракал, поработал с бумагами, сделал кое-какие звонки. А в час ударило молнией: сегодня пятая годовщина смерти Полины. Как же можно было забыть, идиот! Не так уж много у него долгов, чтобы не помнить о самом главном. Андрей в пару минут собрался и двинул одиночкой к Духовскому переулку.

У памятника в вазе живые цветы, окрашенная ограда, сухие листья выметены до одного – старательная Марья Ивановна честно отрабатывала свою сотню долларов в месяц. Лебедев воткнул в банку охапку пионов, сел на лавку и тупо уставился перед собой. С фарфоровой фотографии весело смотрела красивая девушка. Мыслей в лебедевской голове не возникало никаких, кроме единственной: какой свежий здесь воздух. А может, молчальник на лавке просто их гнал от себя, ведь тогда пришлось бы пересматривать многое в собственной жизни. Неумение заарканить счастье, вину, что память оказалась короткой, проклятый талант к одиночеству, постыдный страх перед будущим и еще многое, о чем так думается человеку в подобных местах. Другой бы наверняка и размышлял: о жизни, о смерти, о скоротечности суетливого бытия. Тут все способствует философии – тишина, застывшее время, воздух, который прочищает мозги. Однако Лебедев все это презирал, полагая, что к кладбищенской философии склонны одни старики да неудачники, и потому никогда здесь не рефлексировал.

Он озабоченно посмотрел на цветы в пустой банке. Если поднимется ветер, букет опрокинется. А жаль, потому что Поля любила пионы. Делать нечего, придется идти.

Вода из крана едва капала, но куцая очередь не расходилась, терпеливо ждала. Впереди дедок с лейкой недовольно ворчал, что кругом бардак и придется двигать к другой колонке. Рядом отмалчивались, больше прислушиваясь к монотонным каплям, чем к разумным советам. Теряя терпение, дед развернулся вполоборота и начал ругать кладбищенское начальство, которое на людском горе гребет деньги лопатой, а обеспечить народ водой жлобится. Затем ворчун обернулся лицом и принялся дотошно объяснять, как пройти к другому крану. Дед втолковывал это Лебедеву, но косился почему-то за его плечо. Потом ласково улыбнулся и добавил:

– Иди, милая, тут быстрее состаришься, чем наполнишь свою тару. А хочешь, я покажу дорогу? Мне лишний раз пройтись – в удовольствие, движение – жизнь.

– Нет, спасибо, – раздался за спиной знакомый до одури голос. – Я сама.

Андрей Ильич обернулся. Перед ним с пустой пластиковой бутылкой стояла та, кто, добросовестно выполнив нелепый заказ, прихватила в счет оплаты разум заказчика. И это было единственной – непредвиденной – ошибкой в их договоре.

Глава 12

Он проснулся от холода. Узкая оконная створка распахнулась настежь, и тонкая штора надувалась ветром, как парус, по подоконнику барабанил дождь, на полу валялся скомканный плед. А в макушку вцепилась рыжая тень и, взрезая черепную коробку, сипела в ухо: сукин сын, сукин сын, сукин сын… Проклятый лис снова принялся за свои садистские штучки. Лебедев потряс головой, освобождаясь от бредового сна, наклонился за пледом, плотно укутался. От этих нехитрых манипуляций к горлу подступила тошнота. За чашку горячего крепкого кофе сейчас не жалко было отдать половину оставшихся лет. Вспомнилась вдруг Татьяна. От всей истории с ней в памяти остались гудение кофемолки да торчащий арбузом живот на полу, остальное забылось. Или хотелось забыть. Из гостиной донесся бой напольных часов, пять ударов. «Какой идиот всем внушил, что чужая душа – потемки? При желании и некотором напряжении мозговых извилин чужая просматривается вполне сносно, а вот в собственной – полный мрак и ни хрена не разобрать даже с лупой». Ветер за окном, кажется, стих, зато дождь отрабатывал за двоих, грозя затопить не только асфальт, но и пол в спальне. «Может, пойти к психоневрологу? Рассказать, что случилось пять лет назад, посоветоваться, как выкрутиться из нынешней ситуации, попросить лекарство от дури? – Он брезгливо поморщился. – Лучше сразу дать дуба, чем плакаться кому-то в жилетку». В нос ударил крепкий кофейный дух, от которого приятно защекотало в носу и вздыбилась нетерпеливо душа.

– Не хотите ли кофе?

Хозяин от неожиданности вздрогнул и открыл глаза. Рядом стояла незнакомая девица в его банном халате, способном укутать еще пару таких экземпляров. Из распахнутого ворота торчала загорелая шейка с золотой цепочкой, короткие влажные волосы кучерявились на лбу и висках, как у цыганенка, забавно морщился курносый нос с конопушками, на щеках прыгали смешливые ямочки, невинно смотрели синие глаза без намека на сон, закатанные рукава открывали тонкие руки с длинными пальцами, фигуру и ноги скрывала махровая ткань, но слабый узел на талии вызывал желание немедленно сдернуть мешающий пояс, чтобы проверить на ощупь свою догадку. Воплощение мечты сериальных мачо держало в руках поднос с чашкой дымящегося кофе и стаканом сока, терпеливо позволяя себя разглядывать, потом сочувственно вздохнуло и, грациозно изогнувшись, поставило на прикроватную тумбочку намек на спасительный завтрак. Каким ветром занесло сюда эту живую картинку, хозяин не мог себе даже представить.

– Ты кто? – тупо спросил он, пытаясь вспомнить прожитый накануне вечер.

– Я сварила кофе по своему вкусу: без сахара, две чайные ложки на чашку. Если не сладкий, могу подсластить. – Ее улыбка вынуждала плюнуть на наступающий день да завалиться на пару в койку, чтобы компенсировать недосып, головную боль и потерянные понапрасну годы. – Принести сахар?

– Как ты здесь оказалась? – Навязчивый запах дурманил мозги, щекотал ноздри, проникал в каждую пору, расслабляя, что должно наполняться рабочим ритмом, и наполняя энергией то, чему надо бы успокоиться.

– Выпейте кофе, Андрей Ильич, а я пока подожду. – Она опустилась на ковер, поджала колени к подбородку и, свернувшись запятой, уставилась на хозяина глазищами, в которых ни черта не понять. – Вчера вы называли меня Настенькой, сегодня можно Анастасией или Настей, без разницы. Я видела в вашей гостиной рояль, хотите сыграю? Между прочим, мой педагог считает, что я подаю большие надежды. – В лебедевской голове появились просветы. Вспомнился безвкусный обед в каком-то кабаке с претензией на изыск, казино, ночной бар, беспечная компания за соседним столиком, симпатичная девчушка, не сводившая глаз с хмурого одиночки, и собственная ненасытная жадность к молодому незнакомому телу – вчера вечером он не жил – гонялся за призраками. Что предшествовало этой безумной гонке, Лебедев старательно запихал обратно, в то, что лучше бы не вспоминать. Он взял чашку, с жадностью глотнул кофе. – Осторожно, не обожгитесь. Может быть, приготовить омлет? – Она улыбнулась и наивно похвасталась: – Моя мама говорит – получается классно.

– А что еще говорит твоя мама? – Его начинала забавлять эта смесь простодушия и порока.

– Что из меня выйдет отличная пианистка. Только эта профессия бесперспективна.

– Почему?

– Мало платят. Если не выйти удачно замуж, можно запросто обнищать.

– И ты ищешь в моей спальне богатого мужа? – развеселился внезапно Лебедев.

– А вы богаты?

– Смотря какой меркой мерить. Если кофейной, надеюсь, что да. Еще один заход к плите осилишь?

– Понравилось?

– Если ты имеешь в виду качество смолотых зерен, то да, если намекаешь на результат своего труда, не уверен, что могу дать ему точную оценку после одной чашки.

Она понимающе кивнула и легко вспрыгнула с ковра, разом превратившись из запятой в симпатичный восклицательный знак.

– Хорошо, богач, я сварю еще. Только не надо со мной разговаривать как с маленькой девочкой, я давно уже выросла.

– Это заметно, – пробормотал в спину Лебедев, провожая взглядом тонкие лодыжки, мелькающие под махровым подолом. Потом с наслаждением потянулся и ухмыльнулся, ощутив силу мышц и собственной плоти. Впервые за последние годы наступивший воскресный день, похоже, сулил приятный сюрприз.

…После полудня к кованой ограде подъехало такси. В открытую дверцу впорхнула девушка и, высокомерно сморщив курносый носик, небрежно бросила:

– В Марьино.

– Хорошо, наверно, жить в таком доме, – улыбнулся таксист, кивая на отреставрированный особняк позапрошлого века.

– Хорошо.

А за дверью одной из немногих квартир спал хозяин. Похоже, в эту минуту он с этим бы согласился.

Следующим утром президент «Оле-фармы» вызвал к себе заместителя начальника службы безопасности и дал поручение, которое пришлось по душе подуставшему от безделья сыщику.

* * *

– Андрей Ильич, надо бы в Майск смотаться. – Светлые ресницы вяло хлопнули и застыли, прикрывая вспыхнувший огонек.

– Зачем?

Голкин удивленно хмыкнул, уставился в потолок, потом перевел взгляд на носки своих новых туфель, полюбовался их блеском. Чапаевский тезка оставался верен привычкам, как, впрочем, и людям, с которыми соглашался шагать по жизни. С Лебедевам он шагал легко, уверенный в ответном понимании с полуслова. Может быть, поэтому простой вопрос шефа заставил Василия удивиться. Василий Иванович вздохнул и нехотя доложился приятной обновке.

– У меня поручение. Нужно выполнить. Танцевать придется с того места, где впервые засветился объект. – Снова вздохнул, измочаленный длинной речью да чужой непредвиденной тупостью, и опять уставился в потолок. Теперь он казался разочарованной молью, летевшей в шкаф к цигейковой шубке, а наткнувшейся на пальто из болоньи.

– Сколько?

– Пять дней.

– Пару дней клади на дорогу.

– Уже учтено.

– Хорошо. Что еще?

– Вы давно виделись?

Лебедев выразительно посмотрел на наглеющего порученца.

– Не забывайся.

Однако смутить Василия было трудно. Голкин лениво переместился взглядом с потолка на ножку начальственного стола и терпеливо пояснил, как умник – непроходимому тупице:

– Прошло время. Оно меняет внешность.

– Это не тот случай.

Чапаевский тезка понятливо кивнул, поднялся со стула.

– Я могу вылететь завтра, – умудрился спросить в утвердительном тоне.

Андрей Ильич придвинул к краю стола слегка раздутый конверт.

– На билет и прочие расходы. С завтрашнего дня у тебя неделя отгулов. Уверен, ты проведешь это время с пользой. Удачи!

Вздох, шевеление, вежливо прикрытый зевок, неприкрытая скука, походка вразвалку с ленцой – Василий Иванович Голкин дематериализовался, словно джинн из бутылки. А вместе с ним исчез и конверт. Озадаченный шеф готов был поклясться, что его помощник к столу и близко не подходил.

…Васькина душа не ныла, не пела, не томилась тоской – рвалась из грудной клетки ввысь, чтобы разом охватить родной город. Улочки, дворики с развешанным на веревках бельем, знакомые пивные ларьки, незнакомые маркеты, замыленная старая баня, новое казино, знаменитый центральный рынок с длинными лавочными рядами, где когда-то из-под полы предлагали шевелящихся раков, запахи, звуки, городской драмтеатр на главной улице, школа на окраинной, кичливая ограда скромной церквушки – Майск открывался блудному сыну. И реакция одного на другое оказалась неуправляемой, постыдной для солидного человека, каким, несомненно, являлся приезжий. Василий Иванович вдруг часто заморгал, стараясь не хлюпнуть носом.

– Мошка в глаза залетела? – посочувствовал таксист белобрысому малому, который за всю дорогу не издал ни звука, кроме слов: гостиница «Космос». Хохлился, как сыч, и молчал, только в окно таращился. По всему видать, что москвич, а они такие: каждый норовит носом облако зацепить.

– Живете в Москве?

– Да. – Белобрысый достал из кармана носовой платок и бессмысленно уставился на крупные серо-синие клетки.

– Если в глаз что-то попало, надо веко к переносице потереть, а после уголком платка подцепить соринку да вынуть. Может, остановимся? Зеркало – вот оно, за погляд денег не беру.

– Не надо.

– Ну, не надо, так не надо. Было бы, как говорится, предложено. – Водитель выматерил подростка, перебежавшего дорогу на красный свет перед носом передней машины. – Был бы мой сын, жопу так ремнем надрал – неделю сидеть не смог бы, стервец! Чему их только учат? А не дай бог что случись – виноват водитель. Нет, я считаю, что пороть надо сначала родителей, а уж после – ребенка. Вот у меня трое: два пацана и девка. Так с ними все проблемы решались в свое время просто: отцовский ремень да голая задница. Несколько дней поохают – на всю жизнь запомнят. Зато все в полном порядке, ни за кого не краснею. Старший – военный летчик, капитана недавно получил, младший по торговой части пошел, дочка – отличница, в институт собирается поступать. А вы говорите: бить нельзя.

– Я молчу.

– Извините, это я так, по привычке. А у самого-то дети есть?

– Нет.

– К нам по делу прибыли или в гости?

– Я вообще-то из Майска. В Москве два года всего.

– Серьезно?! То-то я гляжу и удивляюсь: вроде не похож на москвича, больше на нашего. Наши-то – народ основательный, попусту словами бросаться не станут. А московские – болтуны да свистуны, такую страну просвистели! У них же там все не как у людей, все бегом, на ходу. Никто не поздоровается, слова доброго не скажет. Беготня, толкотня и неразбериха – дурдом, одним словом, – вынес безжалостный приговор столице суровый провинциал. – И чего тебя туда понесло, парень? – сочувственно посмотрел он на симпатичного земляка. – Поглядел я как-то на эту Москву, целых пять дней у тетки жены гостили. Под конец так одурел, что по шпалам готов был бежать из ихней столицы. Не-е, парень, лучше нашего Майска на свете места нету, уж ты поверь мне! Я где только не побывал! В Германии служил, тогда она еще ГДР называлась, в Казахстане, в той же Москве был, в Сочи по соцстраховской путевке отдыхал – везде фуфло. А у нас – красотища! Летом плот срубишь, пойдешь вниз по Пинеге – душа поет! Такое перед тобой открывается – в Бога поверишь, честно! – Допотопная «Лада» с желтыми шашечками сбавила ход и застыла у серой трехэтажной коробки, где в юности мечтал провести хотя бы часок Вася Голкин. Гостиница «Космос» считалась в Майске самой роскошной.

– Приехали.

– Сколько с меня?

– Сотня, по себестоимости. Мы, парень, не в Москве, со своих шкуру не дерем.

Пассажир отдал деньги, открыл дверцу, потом повернулся к водителю и спросил:

– Как зовут вас?

– Сергей Иванычем.

– Покатаемся на пару денька три, Иваныч?

– Видишь ли, парень… – замялся таксист, почесывая затылок.

– Оплата по договоренности. Договариваемся так: вы называете цену, я ее удваиваю, и время пошло, годится? – Ни за что не узнал бы президент «Оле-фармы» в этом шустром проныре свое доверенное лицо.

– Заметано. Самого-то как кличут?

– Василием.

– А по батюшке?

– Ивановичем.

– О, – уважительно окнул другой Иваныч, – как Чапаева. Ты и по характеру, видать, такой же: тебе палец в рот не клади. Ничего, что я тыкаю?

– Пальцы в рот никому класть не надо, – невозмутимо посоветовал чапаевский тезка, – негигиенично это, Сергей Иванович, – и выставился в открытую дверцу: – Через полчаса встречаемся здесь. За каждую минуту опоздания высчитываю десятку.

– Эх, парень, – пробормотал вслед бывалый земляк, – и что тебе делать в этой Москве? Возвращался бы ты лучше домой, друг. Орлом бы летал!

Ровно через тридцать минут рядом с водителем старенькой «Лады» пристегивался ремнем безопасности приятный энергичный блондин. Замшевая серая куртка, черный пуловер с небрежно выглядывающим безукоризненным воротом рубашки в мелкую черно-серую клетку, черные джинсы, замшевые башмаки – от него за версту разило столичным успехом, и только едва уловимая характерная ритмика речи выдавала в нем северянина. При виде пассажира таксист одобрительно крякнул.

– Куда едем, Василь Иваныч?

– В Яблоневый поселок.

…Дом явно не пустовал. Из каминной трубы вился дымок, шторы на окнах были раздвинуты, откуда-то из глубины слышалась музыка. Василий нащупал щеколду, проскользнул в калитку, поднялся на крыльцо, позвонил. Спустя две минуты хорошо поставленный женский голос спросил за дверью:

– Кто там?

– Добрый вечер! С Ириной Аркадьевной можно поговорить?

– О чем?

– Я из Москвы.

Дверь приоткрылась, на пороге показалась красивая женщина лет тридцати восьми.

– Кто вы?

Не последний человек в «Оле-фарме» с достоинством протянул визитную карточку.

– Я только что с самолета, решил по пути в санаторий выполнить поручение. Поля Нежина просила передать вам большой привет. – Он протянул красиво упакованный московский подарок и улыбнулся.

Знакомое имя, обаятельная улыбка, приятная внешность, приправленные столичным лоском, сыграли на ожидаемый результат. Хозяйка распахнула дверь, пригласила войти.

И хоть известно, что незваный гость хуже татарина, которого лучше выпроваживать сразу, этот выкатился за калитку часа через два – сытый, довольный, мурлыкающий что-то невнятное.

– Сергей Иванович, видели, кто открывал дверь? – В салоне машины утвердились запахи коньяка и сладковатого сигарного дыма.

– Нет, – с удовольствием потянул носом водитель.

– Ирина Савицкая, заслуженная артистка России.

– Иди ты! Я, правда, сам в театре редко бываю, хорошо, если выберусь раз в год. И то, когда жена к стенке приставит да билетами начнет размахивать перед носом. Но о Савицкой этой мне все уши прожужжали. Красивая баба, играет – как душу дерет, и не дура. Таких в вашей Москве небось по пальцам можно пересчитать, правильно говорю?

– Эт-точно, – степенно поддакнул москвич. – А чего жужжали-то?