Текст книги "Забытый плен, или Роман с тенью"

Глава 9

Аркадия привезли через пятьдесят часов после похищения. На лебедевское «как?» Семенов ответил уклончиво:

– Вам лучше этого не знать, Андрей Ильич. Были проблемы, но их удалось решить. – Отставные чекисты умеют держать язык за зубами.

– Что я могу сделать для твоих ребят? Деньги, машину, работу – проси, отказа ни в чем не будет.

– Я не проситель, Андрей Ильич.

– Прости, Кирилыч. Но твои люди на меня поработали, работа была не из легких, выполнена безупречно, значит, должна быть оплачена. – Работодатель достал из ящика письменного стола пару пухлых конвертов. – Вот, возьми. И передай на словах от меня благодарность, я подобных услуг не забываю. – Начальник службы безопасности молча взял конверты.

– Могу идти?

– Нет, погоди. – Шеф помолчал, потом спросил, глядя в сторону: – Эту сволочь потрепали сильно?

– Достаточно.

– Последствий не будет?

– Он жив, поваляется только чуток на койке, может, даже не на больничной.

– Разумно, о такого руки марать не стоит. Ладно, Игорь Кириллович, свободен. – Семенов развернулся к двери. – Нет, подожди! – Хозяин подошел к немногословному гостю и, тщательно подбирая слова, четко проговорил каждое: – Если тебе, твоей семье, семьям твоих детей когда-нибудь в чем-нибудь понадобится моя помощь – обращайся. И помни: с тобой говорит сейчас друг, искренний и благодарный.

– Спасибо, Андрей Ильич, – сдержанно поблагодарил Семенов и крепко пожал протянутую руку.

…Аркадий воспринял похищение как эпизод крутого боевика, куда случайно оказался втянутым уставший от бесконечной долбежки осточертевших учебников никому не интересный зубрила. Бледный, осунувшийся, с горящими глазами, голодный, точно новобранец, возбужденный недавними событиями, он жадно сметал со стола все подряд, не в силах прекратить свой словесный понос:

– Я все равно сбежал бы, честно, Андрей Ильич! И без этих, в масках. Шороху наделали, как будто Измаил брали, – презрительно фыркнул Аркадий, уплетая десятый кусок буженины. – А что было автоматами так размахивать? Им никто и не думал сопротивляться, просто от неожиданности пару раз в них пальнули, вот и все.

– Эти люди спасли тебе жизнь, – сдержанно напомнила Татьяна.

– Да кому я нужен! – отмахнулся найденыш. – Мужики, что меня привезли на дачу, вполне приличные типы. Анекдоты травили, в карты резались, воду давали, когда я просил, и…

– И размозжили Василию голову, – продолжил Лебедев.

– Голкина, конечно, жалко, – со вздохом признал Аркадий. – Но он, если честно, сам напросился: не надо было рыпаться.

Татьяна молча поднялась из-за стола и вышла.

– А может быть, ты виноват, что родился на свет? – сухо поинтересовался отцовский друг.

– Не понял?

– Тебе еще многое предстоит в этой жизни понять, поэтому веди себя как мужчина.

– То есть размахивай автоматом, – с набитым ртом уточнил Аркадий.

– Перед носом тех, у кого куриные мозги и грязные лапы, иногда не мешает и помахать.

– Ясно! Ваши слова, Андрей Ильич, наводят на мысли о теории Ницше, – ухмыльнулся «эрудит», – теории сильного человека. Например, такого, как вы. Я давно просек: вы не слабак. Слабаку с куриными мозгами такую махину, как ваша фирма, не потянуть. Здесь нужны сила и злость. Точно, – воодушевился «теоретик», – сила и злость! Когда можется все, что хочется, а тех, кто мешает, нужно просто беспощадно давить, как тараканов. Они ведь мешали вам, правда, Андрей Ильич?

– Кто?

– Ну, эти, которые Ваську по башке долбанули, а меня увезли.

– Если ты хорошенько изучишь Ницше, – процедил сквозь зубы, едва сдерживаясь, Лебедев, – не для репетиторов, которым я за тебя, неуча, плачу, а чтобы самому разобраться, то, может, в твоей пустой пока башке осядет: сильный – он сильный во всем, во зле и в добре. Не пытайся только в текстах выискивать эту фразу, ее там нет. Чтобы до такой мысли дойти, надо прожить не шестнадцать лет и жить не бездумно. – Андрей Ильич отбросил салфетку. – Никогда не воспринимай доброту за слабость, иначе будешь этой жизнью часто бит. А сейчас убери со стола. И не подсовывай Римме Андреевне грязную посуду. Она помогает по хозяйству мне, не тебе.

Аркадий елозил ножом по мясному хрящу, низко опустив голову над тарелкой. Выражение его глаз при этом Лебедева не волновало.

Сына Олевского оставили в загородном доме главы «Оле-фармы». Вряд ли Львович бухнется второй раз в ту же воронку.

С тех событий прошло четыре месяца. Василий выписался из больницы, остался при Лебедеве. Совестливый сыщик долго не мог успокоиться, что так позорно провалил порученное дело. Собственное предупреждение шефу и ответная запоздалая помощь муки совести бедному Васе не облегчали: он упорно винил себя за промашку, проклиная свою беспечность. Бывший порученец согласился на должность заместителя начальника службы безопасности в «Оле-фарме»: чтобы одному сподручнее охранять, другому следует активно шевелить мозгами. Перспективный работник взял у фирмы кредит, купил однокомнатную квартиру. Андрей Ильич подозревал, что скоро там появится молодая хозяйка. В больничной палате от Голкина не отходила медсестра, с которой Васька не спускал очумевших глаз.

Лебедев уставился на стену. Чеканная парочка задрала крылья с хвостом, всем своим видом посрамляя заплутавшего в двух соснах идиота. В домашнем кабинете ангел и черт вели себя вольготнее, чем в служебном. Не миндальничали, откровенно строили рожи, не намекали, выказывали отношение к происходящему без утайки и скидок на сложность задачи. Дело сверхъестественных сил – искушать и испытывать, человеческих – выбирать и решать. Андрей Ильич открыл дверцу книжного шкафа, отнял бутылку у справочника Машковского, плеснул коньяк в пузатый бокал, взятый оттуда же. Проклятие! Что уж такого особенного в этой долговязой? Да ничего! Таких в Москве по десятку на каждой модной тусовке. Заколдовала она его, что ли? «Заколдованный» мрачно глотнул «Хеннесси». С той самой минуты, когда он увидел ее в больнице, проклятая чертовка опять не выходит из головы. Куда ни посмотри, всюду она. Везде, во всем. В офисе, на заводе, дома, в непонимающих глазах Татьяны, во внезапном увлечении Аркадия поэзией, глупых советах по ящику, как обустроить жилье, в молчании Васьки. Ее незримая тень выдавливала из воздуха и воды молекулы кислорода, делая жизнь стерильной и скучной – бессмысленной. И это было вернее того, что на дне бокала застыла сейчас пьяная капля. Вспомнилась собственная реакция на встречу с Аполлинарией в палате.

Бедняга с пробитым черепом после реанимации последовал за Васькой в ту же палату. Через день товарищей по несчастью развели, но в первый вечер черт столкнул их вместе, подпихнув до кучи незадачливого визитера, который вздумал в неурочный час сунуться со своим визитом. Уже с порога Лебедев наткнулся взглядом на прямую спину в черном свитере толстой вязки, неподвижно застывшую на стуле у соседней с Васькиной койки. Перебинтованный Голкин тут же многозначительно скосил глаза, давая понять, что опешивший шеф не ошибся.

– Здрасьте, Андрей Ильич, – постарался придать мышиному писку максимальную громкость Василий. – А я вас сегодня не ждал.

– Добрый всем вечер! – бодро выбросил в воздух Лебедев и приблизился к своему подопечному. – Я на минуту, только узнать, как ты.

– Присаживайтесь, Андрей Ильич, вот стульчик.

Рядом никто не повернул головы. Посетитель положил на тумбочку ананас и бананы, поставил пару «Боржоми».

– Завтра водитель привезет продукты. А это для разбега, чтобы активно выздоравливал да бежал отсюда быстрее, – нес ахинею Лебедев, решая важнейшую из проблем: выйти или остаться?

– Не остановишься – не побежишь, – философски заметил Василий. – Для хорошего разбега человеку полезно потоптаться на месте, оценить ситуацию. – «Оценщик» многозначительно закатил глаза.

– Вижу, поправка идет стремительным темпом, раз потянуло на философию. Обычно больных тянет на сон. Я пошел, Василий. Завтра тебя переведут в другую палату, будь готов к переменам.

Он проторчал на лестничной площадке сорок минут, обкурившись до чертиков. Не вышла. Оно и понятно: бабьему сердцу милей убогие да больные. Эти сентиментальные дуры словом «жалеть» подменяют «любить» и умиляются при этом идиотской подмене. Женский «психолог» тихонько ругнулся и побрел по ступеням вниз, плюнув на обшарпанный лифт.

Теперь, спустя столько времени, гордый болван клял свою гордость, но к старому не возвращался. Василий Голкин выполнял обязанности не последнего человека на фирме, такому бегать за ускользающей тенью президент «Олефармы» позволить не мог.

Послышался осторожный стук, дверь приоткрылась, в проем просунулась белесая голова.

– Ужинать будешь?

– Нет, у меня еще много работы. Оставь что-нибудь на столе, позже перекушу.

Татьяна молча кивнула и исчезла. Она здорово изменилась: тяжелая, с перевальцей, походка, оплывшее лицо, раздутые губы, пигментные пятна на коже и торчащий арбузом живот. Лебедев испытывал к ней брезгливость, ничего больше. Короткий роман завершился тоской и скукой – по утраченной молодости и наивной надежде, что можно ее вернуть. Строить планы на будущее никто из них не пытался, было очевидно, что заниматься этим – фальшь и глупость. Лебедев дал себе слово дотянуть до родов и распрощаться, обеспечив Татьяне с ребенком приличные условия жизни.

Андрей Ильич снова потянулся к бутылке, потом передумал, захлопнул резную дверцу и, пересиливая себя, спустился в кухню. За столом сидела Татьяна, лениво подбирая вилкой какую-то размазню с тарелки.

– А где Аркадий?

– Жует у себя бутерброд и глотает Мандельштама. Представляешь, вслух читает и подвывает, как настоящий поэт! Что-то про звериную душу, я мимо проходила, слышала.

– Танюш, ты не сваришь кофе? – нарочито спокойным тоном попросил Лебедев. – Хорошо бы бадью, у меня уйма работы.

– Не жалеешь ты себя совсем, Лебедев, – вздохнула Татьяна, обрадованная промелькнувшей в голосе ласке. – Тебе принести или спустишься?

– Принеси, если не трудно.

– Легко!

Кофе оказался что надо: душистым, бодрящим – настоящим, а не тем суррогатом, что подают в офисе секретарши. Он подумал, что кое в чем Танюхи будет недоставать. Рядом с кофейником на подносе притулилась десертная тарелка с его любимым овечьим сыром. Трудоголик проигнорировал сыр, налил полную чашку кофе. Поразмыслить надо действительно над очень многим, и серьезно: у компании возникла проблема.

Предприятия холдинга работали по системе GMP, гарантирующей качество выпускаемой продукции и дающей зеленый свет в продвижении лекарственных препаратов на фармацевтическом рынке. Региональные оптовики выстраивались в очередь за товаром с известной торговой маркой. Аптеки, больницы, санатории, медицинские центры – все лечили своих больных с помощью «Оле-фармы». Лекарства и БАДы шли нарасхват, гарантируя холдингу прибыль, а пациенту – облегчение от болезни. Так продолжалось до этой весны. В марте разразился скандал.

Новый транквилизатор, выпускаемый на одном из заводов холдинга, ни у кого не вызывал сомнений. Надежность и эффективность средства для лечения нервных заболеваний подтверждались успешной клиникой и приказом министра здравоохранения на применение лекарственного препарата. Лечили успешно, но всех застраховать от беды не смогли. Транквилизатор выкинул фортель: с исковыми заявлениями обратились в суд сразу девять убитых горем мамаш, явивших на свет вместо прелестного чада – урода. Молодые, издерганные проблемами женщины принимали во время беременности новый препарат, обещавший не нанести вреда. Почему в инструкции не оказалось побочных явлений, разбираться было сейчас недосуг. Разработчик, безусловно, будет наказан, но он, не снимая с себя вины, кивал на производителя, и оба дружно делили ответственность с государством, которое также оказалось причастным к серьезному промаху ученых и технарей. Ошалевшим от ужаса мамам на эти кивки было глубоко наплевать, они вооружились адвокатами и атаковали суды с требованием привлечь виноватых к ответу, а безвинно пострадавшим оплатить моральный ущерб. Крах холдингу, конечно, не грозил, но репутацию эта история могла здорово подмочить. К тому же на российском фармацевтическом рынке шла жесткая борьба за место под солнцем, каждый был только рад промаху конкурента. Над достойным выходом из трудного положения ломали голову многие: юристы, экономисты, ведущие специалисты – все, кто дорожил рабочим местом и именем фирмы. Однако принимать решение должен был ее президент, тот, кто отвечал за все первым.

Лебедев просидел до рассвета. А утром принял контрастный душ, привел себя в порядок, увязав покрепче измученную голову вместе с разбитым телом, наспех перекусил и ринулся навстречу дню, обещавшему новые неприятности.

…Судебный приговор вышел кратким: платить, а препарат запретить до полного изучения его фармакологических характеристик. Это было, конечно, паршиво, но лучше, чем ожидалось. Егорин отнесся к судейскому итогу философски.

– Не спотыкается только тот, кто стоит на месте, – заметил он, доставая из шкафчика коньяк. – А мы с тобой, Андрюха, стайеры. В нашем забеге – как на бабьем веку: подляны жди с любой стороны. Давай дербалызнем по пятьдесят, чтобы мелким неприятностям не сбить нас с большого пути.

– Мы не бабы, не кегли, даже не бегуны. Мы, Женька, деловые люди. И если не сделать из всего этого серьезный вывод, можно легко очутиться с протянутой рукой на паперти.

– Да я скорее ноги соглашусь протянуть, чем руки, – ухмыльнулся Евгений и разлил по бокалам «Камю». – Давай, дружище! Не все так черно, как нам черт малюет, бывает, и ангелок подсветит. – Он выпил душистый напиток, смакуя каждый глоток. – А кстати, все забываю спросить: откуда та чеканка, что висела у тебя в кабинете?

– Купил по случаю.

– Отличная вещь! Смотришь – и мурашки по коже, хочется вывалить всю свою подноготную. Напрасно ты ее убрал, под этой картинкой хорошо переговоры вести: партнеры шельмовать не будут.

– Мой кабинет – не место для переговоров, хоть с чеканкой, хоть без. Что-то раньше за тобой не наблюдалось склонности к мистике, стареешь?

– А вот на этот пошлый вывод я отвечу легким презрением и снисхождением к твоим издерганным нервам. Я, старик, как никогда чувствую себя молодым, здоровым и сильным. В расцвете, так сказать, мужской красоты!

– И какая тому причина? Таскание по судам или деньги, которые выгребут из наших карманов? А может, скандал, что все равно не удастся замять? Или языки конкурентов: эти шакалы с радостью поливают нас грязью на каждом углу! В чем фокус твоего цветения, болтун? – Лебедев уже не сдерживался, раздраженный до чертиков сияющим видом партнера. – Проблем – выше крыши, не знаешь, куда кидаться! Оптовики разбегаются, как тараканы, на заводе новая линия простаивает. Журналюги всех собак вешают: по ящику в новостях поливают помоями, в газетах смешивают с дерьмом. А ты расцветаешь маковым цветом? Да у тебя совесть ли есть, Егорин?!

– Вопросы лучше задавать спокойным тоном, – невозмутимо посоветовал тот, – тогда появляется шанс получить правдивый ответ. – Евгений помолчал и, спокойно глядя на разъяренного друга, признался: – Влюбился я, Андрюха. – Андрей Ильич едва сдержался, чтобы не размазать по стенке беспечного идиота. – На этот раз серьезно, и кажется, навсегда. Во всяком случае, я в это верю. С Иркой мы расходимся. Бедствовать она не будет, так что совесть моя здесь спокойна.

– Да? И кто же счастливица, кому готовится на нежную шейку хомут? Или девочка уже убедилась, что под тобой ей будет скакаться легко?

– Заткнись, Андрюха, – сдержанно посоветовал Егорин.

– Нет, признайся, – не отставал старый приятель, – какую царевну-лягушку ты прячешь сейчас в рукаве? И чем она лучше других, из-за которых так быстро старела твоя Ирина? Помнится, ты тоже когда-то ахал над ней. Не забыл, как доставал меня своими излияниями? Как приставал среди ночи рвануть для Иринушки за цветочками? Как влезал ради нее в долги, ревновал, плакался в жилетку? Так почему ты думаешь, что с похожим началом не может быть одинаковым и конец? Или у твоей новой пассии передок медом намазан, сладкая очень? – Это не друг осуждал ветрогона, а зависть рвалась наружу, удержать ее было трудно.

Удар в скулу отозвался звоном в голове.

– Заткнись, чертов евнух! – прошипел Егорин. – Что ты знаешь о любви, кретин? Побегал за единственной в своей жизни юбкой, а теперь над ее драными кружавчиками вздыхаешь? – Второй удар вернулся бумерангом и прозвучал сильнее первого. Наступило молчание, в котором любой шорох мог показаться взрывом. Евгений устало потер левую щеку. – Все, хорош, один-один. Не хватало нам еще из-за баб сволочиться. Выпьем? – Молча тяпнули, не ощутив вкуса. – Прости, переборщил. Но и ты мог бы поаккуратнее со словами. – Он вопросительно уставился на партнера: – Не держим зла друг на друга?

– Идиот влюбчивый.

– Как сказал один мудрый испанец, любовью оскорбить нельзя, – назидательно заметил «эрудит», довольный, что проскочили опасную кочку. – Даже не пытайся этим унизить, старик.

«Зашел по пути на пару минут, а застрял на вечность, да еще с мордобоем. Видно, и впрямь Женьку зацепило капитально, никогда прежде он даже голос не повышал, только заглядывал в рот. А тут с кулаками кинулся. Кто бы вчера сказал, что сегодня между ними такое случится, сам бы легко схлопотал по морде».

– Ну что, так и не скажешь имя?

– Почему не скажу? Только дай слово, что не полезешь в бутылку.

– Черт с тобой, говори!

– Даешь?

– Бери, – отшутился Лебедев.

– Ее зовут Инной.

– И почему я с ходу должен догадаться, кто такая нам эта Инна?

Старый друг и надежный партнер вздохнул, потом виновато выдал.

– Моисеевская внучка. Вот такие дела, старик. Прости, но сердцу не прикажешь.

Андрей Ильич молча развернулся и вышел из чужого кабинета.

* * *

Весна в Москве капризничала. То одарит теплом, то пожадничает, то обласкает солнцем, а то нахмурится тучами да еще прольется холодным дождем. Но сегодняшний день выдался на славу. Солнечно, тепло, даже жарко, пахнет молодой листвой и сиренью – красота! Только ветерок чуть ерошит волосы, но это не страшно – пышнее будут. «Рожу и сразу же – в парикмахерскую, – решила Татьяна, направляясь от своего „Рено“ к тихому переулку, где находилась женская консультация. – А то уже на черта стала похожа, неудивительно, что Лебедев шарахается. Некоторые мужики воротят носы от беременных баб, Андрей, к сожалению, оказался одним из таких». Она занялась привычным в последнее время делом: размышлять о себе и о человеке, в которого имела глупость влюбиться.

Мальчик, кому в юности было приятно морочить голову, вырос в мужчину – сильного, успешного, властного, умного, рядом с которым теперь кружилась собственная голова. В тот раз она позвонила просто так. От скуки, от нахлынувшей внезапно тоски по бесшабашной студенческой юности, с досады, что некому оценить прическу и новый имидж удачливой бизнес-леди, от желания покрутить хвостом перед носом влюбленного когда-то сокурсника – словом, по глупости. Увидев перед собой Лебедева, Татьяна поняла, что глупость вполне себя оправдала. Умной бежать бы от такого за тысячу верст да креститься, что избежала встречи. Дура добровольно полезла в петлю и тут же прикрыла глаза, вывалила язык – не от смерти, конечно, а от восторга. Хотя восторги влюбленной до беспамятства идиотки означают в данной ситуации кончину нормальной жизни. «Кабы знать, где упасть, подстелил бы соломку», – говаривала покойная мама. И почему ее дочка оказалась такой тугоухой? Тогда, в ресторане, с первой минуты стало понятно: помани Лебедев пальцем, и Лебедева пойдет. Тут же, не раздумывая, куда угодно и на сколько-нибудь. Час, день, месяц – как хватит, чтобы нарадоваться душе и телу. Они продержались чуть меньше года. Тело нарадовалось быстро, плод этой радости толкается сейчас в животе, а вот душа… Кто сказал, что душа обязана трудиться? Кажется, Заболоцкий. Естественно, подобную ахинею не могла нести женщина, потому что женской душе необходимы покой и гармония. Трудятся пусть руки, ноги, голова. Душа обязана быть легкой, светлой, созвучной счастью, а не сновать челноком от проблемы к проблеме, выбирая из всех зол наименьшее. Татьяна вздохнула. С одной стороны, счастье – иметь от такого человека ребенка, с другой – ясно, как божий день, что вместе им не оставаться. Стариться с Лебедевым невозможно, как невозможно постоянно находиться под дренажом: засуха сгубит. Поначалу все было великолепно, полная семейная идиллия. Совместные завтраки, поцелуйчики в щеку на удачу рабочего дня, ужины при свечах – долго так не продержаться. А держаться друг за друга хотелось, и обманываться было приятно. Когда под сорок, обмануться рад каждый, потому что этот обман – последний, другого не будет. И она бросилась в обманчивый омут, забыв, что гладкая поверхность не всегда обещает такое же дно. Иногда Лебедев раздражал так, что хотелось послать его к черту и напрочь забыть, а от собственного приторного «Андрюша» сводило скулы. Но она молчала. Не потому, что боялась остаться одной или оставить этого сухаря наедине с его мыслями, в которых сам черт ногу сломит, вовсе нет! Но потому, что в их встречу вмешалась сама судьба: сначала подсунула одну на двоих фамилию, потом – общий вуз и, наконец, случай, столкнувший с Женькой Егориным там, где занесенная в Москву петербурженка прежде никогда не бывала. Что толкнуло ее тогда попереться на скачки, до сих пор понять трудно. То ли кураж от удачной закупки, то ли желание нового, а может, просто не знала, куда себя деть, но она очутилась на ипподроме и неожиданно нос к носу столкнулась там с Женькой.

– Лебедева, да это ты ли, краса моя ненаглядная?! – радостно изумлялся Егорин, разглядывая сокурсницу с веселым цинизмом бабника. – А говорили, укатила в Штаты, правда, что ль?

– Правда, но, как видишь, сделала откат.

Евгений рассмеялся двусмысленной шутке и, обхватив рукой талию стоящей рядом блондинки, по-хозяйски притянул к себе.

– Знакомься, киса, это – головная боль нашей юности, Лебедева Татьяна… Как тебя по батюшке?

– Батюшку давно потеряла, в младых летах еще была.

– Не ступился язычок?

– Что обязано брить, гладить не может, – парировала она и сделала шаг в сторону, собираясь покинуть неинтересную парочку.

– Лебедева, а Лебедеву привет передать не хочешь?

– Передай, – безразлично бросила через плечо Татьяна.

– А может, сама передашь? У него и мобильный имеется, – веселился за спиной Женька, – номерок – проще не бывает. – И выдал, стервец, семь цифр. Действительно, такие в памяти оседают сами. Они и осели.

Татьяна невесело усмехнулась, но тут же себя одернула: нельзя гневить Бога, когда он обещает наградить тебя материнством. Даже если у них с Андреем не сложится, убиваться никто не будет. А вот за счастье быть матерью – уже сейчас не жалко и жизни.

– Простите, – вежливо извинилась неловкая прохожая, задев нечаянно боком проходившую мимо женщину. – Ой, Надюха, привет! Ты куда пропала? Суханова, да ты, никак, тоже брюхатая? – весело удивилась «компаньонка» и осеклась, наткнувшись на злобный взгляд прищуренных глаз. – Случилось что, Надя?

Рядом стояла высокая худая брюнетка лет сорока. Хорошо одетая, умело подкрашенная, с гладкой прической и выпирающим животом.

– Это ты меня спрашиваешь? – презрительно ударила «ты» бывшая помощница по хозяйству.

– Не поняла?

– Неужели?

– Послушай, – разозлилась Татьяна, – может, объяснишь толком, что происходит?

Надежда приблизилась вплотную и зашипела в лицо, обдавая парфюмом и злобой:

– Жаждешь объяснений? Изволь. Я проклинаю тот час, когда тебя встретила, Лебедева! Тебя и твоего вшивого олигарха.

– А Лебедев здесь при чем?

– Не строй из себя целку.

– Послушай, Суханова, перестань брызгать ядом и объясни, наконец, внятно, что происходит?

– Да то, дорогуша, что твой миллионщик приказал убить отца моего ребенка. – Надька ткнула себя пальцем в живот, ее глаза наполнились слезами.

– Лебедев приказал убить твоего мужа?! Ты соображаешь, что несешь?

– При чем тут мой муж? – презрительно фыркнула Надежда. – Речь идет совсем о другом человеке.

– Ничего не понимаю, – растерялась Татьяна, – бред какой-то! Зачем Андрею понадобилось кого-то убивать? Он – бизнесмен, а не гангстер.

– В нашей стране это одно и то же, – отрезала бывшая однокурсница.

Суханова поубавила пыл, но от нее по-прежнему несло злобой, от этого негатива начинала болеть голова. Однако обвинение было слишком серьезным, чтобы от него просто так отмахнуться. Татьяна посмотрела на часы: до приема оставалось пятнадцать минут. Она решительно взяла разъяренную фурию за руку и потянула во двор.

– Пошли!

– Куда ты меня волочешь? – сопротивлялась та. – Прекрати командовать, Лебедева! Здесь тебе не кухня, а я не твоя прислуга.

– Но была ею. Забыла, как клянчила у меня это место? Идиотка, думаешь, я белоручка, сама не могу тряпкой по полу елозить? – Татьяна толкнула оторопевшую Надьку на скамью под сиреневым кустом тихого дворика. – Дура, я же помочь тебе хотела! Поддалась на твое хныканье, как тяжело тебе, бедной, живется. А ты мне теперь голову морочишь? Отвечай, что сделал Лебедев, чем он тебе так насолил, что ты и мне готова выцарапать глаза? Давай, Суханова, колись, нет времени тут с тобой прохлаждаться.

Простая вспышка гнева произвела неожиданный эффект. Суханова удивленно вытаращилась на Татьяну, потом вдруг икнула и залилась слезами. Она ревела по-бабьи, тяжело, с надрывом, размазывая ладонью слезы с соплями по намакияженному лицу.

– Успокойся! Возьми себя в руки и прекрати реветь, как корова. – В ответ раздался утробный вой. – Да перестань, идиотка, выть! – Лебедева с размаху влепила пощечину истеричке. – Хочешь, чтобы сюда весь околоток сбежался? – Открыла сумку, достала сигареты, вытащила из пачки одну, прикурила, сунула Сухановой в зубы. – Ничего, иногда нам полезнее чуток потравиться, чем психовать. Ну?

– Не запрягала – не понукай, – пробурчала Надька, вытирая пальцами слезы.

– Тебя, милка моя, уж запрягли. – Татьяна протянула носовой платок. – Утрись! Ты все ж таки взрослая женщина, а не пацанка, сопли руками размазывать не годится.

Надежда послушно взяла кусочек батиста, вытерла лицо.

– Сволочи они все, – пожаловалась Суханова, – мужики эти. И без них плохо, и с ними не хорошо. Обрюхатил меня Колька, а сам копыта откинул. Теперь живи как хочешь.

– Боже, что за жаргон!

– Хлебнешь с мое – не так заговоришь. Увязла я, Лебедева, как муха в меду, – она невесело усмехнулась, громко высморкалась в платок, – на сладкое дуру старую потянуло. И натворила таких дел, за которые теперь буду платить до конца. Хорошо еще, если девка родится, – кивнула на выпирающий живот, – а если парень, да не дай бог весь будет в папашу – намаюсь… Замочили, Танька, моего хахаля ребятки твоего.

– Это я уже слышала.

– Не велика барыня, – огрызнулась Надежда, – послушаешь еще! Или уши арендовала, боишься, как бы не увяли до срока?

– Ты, Суханова, намекала, что у тебя проблемы? А вдруг я чем-нибудь помогу?

– Со своими разберись, небось тоже дергаешься. Не обольщайся, не женится на тебе этот хмырь. Таким девочек подавай, нещипаных курочек. На хрена им сорокалетние клуши!

– Давай не будем валить все в кучу. Со своей проблемой я сама разберусь, а на твою остается пять минут. В четыре мне надо быть у врача.

– Рожать скоро?

– Скоро, – не стала вдаваться в подробности Татьяна. – Рассказывай, с чего ты вдруг кинулась на меня, как дикая кошка?

– Когда я тебе прислуживала…

– Помогала.

– Ходила в служанках, и нечего щадить мое самолюбие. Что было, то было, стыдиться не собираюсь. Иногда жизнь и не на такое унижение заставит пойти. Так вот, когда я убирала твою квартиру, познакомилась с мужиком. Красивый, гад! Ростом под два метра, косая сажень в плечах, язык подвешен, и не жадный. Ненавижу жлобов! Был в нем какой-то кураж, – мечтательно вздохнула она, – казалось, мог бросить к моим ногам что угодно. А у меня ноги хоть и длинные, но все в венах, к ним не то что бросаться – подойти охотников нет. Я и растаяла. Сначала встречались тайком, потом в открытую на свиданки бегала, мужа перестала стесняться. Добегалась! Оказалось, от кандидата наук к уголовнику шлендрала. Вот как голову заморочил, мерзавец! Нет, ну ты скажи, Лебедева, почему это бабы такие дуры?

– Вопрос всех времен и народов.

– Спасибо, значит, не я одна такая. Короче, попросил он у меня второй ключ от твоей квартиры. Сказал, хочет сделать сюрприз.

– И ты поверила.

Она безразлично пожала плечами.

– Естественно. Я бы для него не только ключ сделала – твою голову на блюде принесла, уж прости. К тому же там постоянно находился этот белобрысый. Кто сунется в чужую квартиру, когда в ней люди? Да и воровать особо нечего: драгоценностей нет, баксов тоже. Колька был в курсе, что поживиться нечем.

– Боже мой, Суханова, да разве можно быть такой идиоткой?

– В этой жизни, Танька, можно все, особенно влюбленной без памяти бабе.

– Ты в курсе, что твой ненаглядный одному голову проломил так, что парня едва удалось спасти, другого похитил? Знаешь, что за это бывает? А ты, выходит, сообщница. Не боишься, что я сейчас в милицию пойду?

– Нет. – Надежда закурила из своей пачки новую сигарету, глубоко затянулась и неожиданно весело подмигнула. – Не боюсь, Лебедева. Потому как ты такая же дура. Только твой бандит в цивильном ходит да в верхах тусуется, а мой парился при жизни на нарах, теперь – в аду. Вот и вся между нами разница. Ладно, топай к врачу, я посижу здесь, подумаю. Мне тут нравится, – одобрительно обвела она взглядом уютный маленький двор, – сейчас уже в Москве таких двориков не найти. А ты, Лебедева, если надумаешь поплакаться в жилетку, заходи. По старой дружбе выслушаю.

– От кого ты узнала?

– Что, про Кольку? Понятия не имею. Мужской голос позвонил по мобильнику, сказал: лебедевские замочили Николая.

– Кто позвонил?

– Откуда мне знать? – выпустила дым в лицо Надька, снова начиная хаметь. – Говорю же тебе: голос незнакомый. Но дед был в курсе всего, что там произошло.

– Почему решила, что дед?

– Голос немолодой. И противный, если честно. Не говорит, а лижет, тьфу!

Татьяна с жалостью смотрела на потерявшую себя дуреху и думала о выкрутасах судьбы. Суханова была одной из лучших студенток – старательная, способная тихоня, не доставлявшая никому проблем. Теперь самой большой проблемой ее жизни, похоже, стала она сама.

– Ладно, пойду. Может, когда и увидимся. Пока!

Надежда молча кивнула и уставилась на песочницу, где усердно орудовала красной лопаткой забавная девчушка с торчащим на макушке кудрявым хвостом…

* * *

Лебедев вернулся домой за полночь, стрелки циферблата показывали половину первого. Спрашивать, почему так поздно, бессмысленно. Во-первых, не ответит, а во-вторых, и без того ясно, что не с любовного свидания, Андрея изматывает только работа.