Текст книги "Эта маленькая Гео"

Но деревья в венском лесу мелькали теперь со скоростью урагана в горном ущелье, и этот ураган по всем законам термодинамики и сопротивления материалов обязательно должен был кого-то погубить. И погубил! То ли Джаник притомился таскать свою ношу и крутить её в разные стороны, будто пытаясь сбросить с себя, то ли бедняжка сама неосторожно разжала руки, конвульсивно сжимавшие ватные плечи жениховского пиджака, скорее всего, первое, но, во всяком случае, вихревое движение вдруг стремительно прервалось прямо под крылом белого лебедя «Стейнвея», и нанайские мальчики рухнули на пол бесформенной кучей, из которой внезапно возникла незнакомая голова в форме дыни, абсолютно лысая. Это была голова несчастной претендентки!

Умолкни Штраус! Умолкните все! И те, что за окном, и в соседней квартире! Всем замереть! Только так можно отдалённо представить себе тишину, в мгновенье ока поразившую хрустально-ковровый замок. И в этой тишине бабушка Джаника, склонившись над нанайской кучей, медленно подняла чёрный паричок с чёлочкой, а затем устремила пронзительный взгляд на лысое темя ненаречённой невесты, та при этом смотрела на неё с таким ужасом, описать который нельзя никакими сравнениями. Джаник судорожно стал отползать в сторону, может, он так бы и дополз до входной двери, но тут, словно с неба, упал торжествующий глас бабушки:

– Это лечится! Назад!

– Назад!! – в два голоса закричали начальник отдела всего образования области и опытный специалист по правонарушениям малолетних и подростков.

Повинуясь приказу, Джаник пополз назад задом. Отец претендентки нервно икнул, а мать забилась в истерике. Крупные дальние родственники подняли её и куда-то унесли, откуда она появилась только тогда, когда всё дело было уже слажено.

А дело теперь слаживали по указке бабушки Джаника, которая на правах победителя взимала контрибуцию, диктуя свои условия будущей жизни молодых, закрепив за собой навечно почётный титул Мудрейшей и Прозорливейшей, на которую, не приведи бог, пылинка слетит.

Но бабушка Джаника не была бы той, кем она была, если бы не заметила устремлённый на неё взгляд с блестящего красного дерева паркета, взгляд, полный отчаяния и, как уже говорилось, ужаса, постепенно переросшего – в надежду. Несчастная лысая невеста не сводила с неё глаз.

Когда в результате бабушкиной рецептуры через два месяца на этой голой дыне появились первые волосинки, их обладательница, безумная от счастья, целовала бабушкин фартук, висящий на вешалке, не смея даже прикоснуться к его владелице, боясь до неё дотронуться, как до святой.

– Может быть, ты не пойдёшь за него замуж, – с жалостью сказала бабушка, когда волосы достигли уже такой длины, что их можно было причесать. – Подумай. Я не обижусь.

Но нет. Преданность в сердце не зависит от того, по какой части идут ваши родители, даже если они идут по торговой части. Преданность навсегда поселилась в сердце девушки, и это была преданность высокого рода, посвящённая бабушке Джаника.

9

Да, бабушка Джаника сдержала своё слово – лысую голову невестки она вылечила ещё до свадьбы. Саму свадьбу описывать не имеет смысла: много времени займёт, и много места тоже – там всего было много. Бабушка Джаника была на этой свадьбе главным человеком, вся родня невесты перед ней трепетала, но она смотрела поверх всех и в душе утешала себя мыслью, что у новобрачной всё-таки голова в форме симпатичной дыни и Джаник будет под правильным надзором.

Так оно и получилось. Через год у молодых родилась девочка, а ещё через два года мальчик, и бабушка Джаника радовалась, глядя на маленькие дыньки, покрытые младенческим пухом. Джаник по-прежнему работал начальником в своём комбинате – бабушка категорически запретила тестю устраивать его на более доходную должность, чтобы, не дай бог, не разлучить молодых тюремной решёткой. Проблем с рубашками у него больше не было. И не только с рубашками, вообще не было проблем. Молодая жена и две пожилые родственницы и ещё одна приходящая работница изрядно несли семейную службу быта.

Жизнь протекала, как шаловливая горная речка, – если и бурила, то от полноты, а не от ненастья.

В жаркие месяцы всё семейство приезжало в большой бабушкин дом, поближе к природе, то есть к абрикосам, козьему сыру, медовым сотам и лесным орехам. Вечером, когда жара спадала, много народа собиралось за столом: прежде всего бабушка Джаника, его родители, братья и сёстры, кое-какие родственники отца и кое-какие матери и бесчисленные дети – свои, пришедшие в гости, соседские, всех возрастов и всех степеней чумазости. Ели, пили, уплетали всё подряд, только подавай, в один присест уничтожали плоды женского труда за целый день. До чего ж ненасытная утроба человеческая, что в неё ни кинь, всё там сгорит, и долма с кислым мацони, и лобио, кинзой пересыпанное, и курица в ореховом соусе, и даже если просто чурек маслом намазать, кусочек брынзы положить – вкусно!

А попозже, уже ближе к ночи, выносили из дома какой-нибудь из разнообразных инструментов, чаще всего гитару или аккордеон, и бабушка играла, а все остальные пели. Бабушка Джаника играла на всех инструментах, какие только имелись по обе стороны Кавказского хребта, ей и гусли, и ксилофоны были нипочём, и всю жизнь она обучала этому искусству детей и взрослых, потому, если кто хорошо пел или играл на каком-либо инструменте, все знали – уж непременно у неё учился.

Поначалу Джаник тоже пел, громко, самозабвенно, очень стараясь, чтобы его голос не затерялся среди других голосов, пока однажды бабушка строго не сказала ему:

– Тебе вредно так напрягаться. Ты и без того сильно устаёшь на своей работе. Мы будем петь для тебя, а ты отдыхай.

И Джаник в который раз подивился её мудрости. С тех пор он уже не пел вместе со всеми, отдыхал, сидя в плетёном кресле, попивал домашнее красное вино, подрёмывал… Звенела музыка в вечернем саду, далеко разносились голоса поющих, и так делалось хорошо на душе, что грусть закрадывалась и даже хотелось немножко поплакать, совсем немножко, не по-настоящему…

10

Но не всё в жизни радости, бывает и горе. Его не ждёшь, а оно обрушивается тебе на голову – и всё, конец твоему счастью, твоему покою, что там у тебя есть, – всему конец, дальше твоя жизнь потечёт по-другому, если вообще потечёт. Вот так случилось, когда бабушка Джаника умерла. Не хотелось бы мне об этом рассказывать, тяжело об этом думать и говорить тяжело, а что поделаешь?.. Может быть, там, куда унеслась её душа, там ей и лучше, чем среди нас, грешных и пустоголовых, но нам-то без неё каково… Умерла она так легко, что будто не умерла, а улетела куда-то. В понедельник рукой за сердце схватилась, ой, говорит, дочка, что-то сердце защемило. А потом вроде всё ничего, отпустило. Но на следующее утро она не проснулась.

Бабушка Джаника была к тому времени уже немолодой, прямо-таки старой, но почему-то и соседи, и родня, узнав горестную новость, первым делом ойкали «Рано», «Ой, рано» – может быть, потому, что их собственная жизнь продолжалась, а представить свою жизнь без неё они не могли. Так они всё ойкали, пока, наконец, мама Джаника не остановила очередное «Ой, рано» строгим замечанием «Ей лучше знать» – все-таки она была дочь своей матери и многие вещи понимала.

На похороны помимо ближней и дальней родни, соседей, односельчан, многочисленных учеников, играющих на всех инструментах, а также бывших больных, вылеченных ею от не постижимых для науки болезней, приехали ещё и начальники из области, и все главные специалисты отдела народного образования. Из духовных лиц были мулла, два священника разных церквей, молоканский староста и один помощник раввина, по виду совсем ещё мальчик. Если бы не дождь, ливший со дня смерти до дня похорон, который помешал добраться многим из отдалённых селений, было бы ещё больше народу, но и так траурная процессия растянулась на всю улицу. Водяные струи стекали с гроба, по цветам, по обнажённым головам мужчин, смешивались со слезами рыдающих женщин и плачущих детей, скатывались с белой крышки рояля «Стейнвей», который несли торговые родственники жены Джаника. Рояль отныне будет стоять на могиле бабушки, чтобы душа её на том свете всегда была уверена в том, что, когда ей захочется поиграть какую-нибудь славную музыку, выглянет она с того света, посмотрит на землю и увидит, что рояль тут как тут, ждёт её, и поиграет в своё удовольствие.

Вся земля вокруг рыдала и плакала, прощаясь с бабушкой Джаника. Но едва многоликая многонациональная процессия выбралась за околицу и направилась вверх по тропе к кладбищу, внезапно вышло солнце, его золотой луч прорезал тучи, и дождь прекратился, а через всё небо выгнулась разноцветная радуга, соединяя края земли. Клянусь, бывают и люди, как радуга… И когда они уходят от нас, без них и свет меркнет, и всё вокруг делается линялым и обыденным, и каждый остаётся на том краю земли, где стоял, в полном одиночестве. И только в память впечатается ни с чем не сравнимое чувство изумления, что была эта встреча в твоей жизни, подарок судьбы, фантастическое чудо, как белый рояль «Стейнвей» в капельках воды, возвышающийся под голубым небом на освещённой солнцем кладбищенской горе, и над ним радуга…

11

Дальше я собиралась рассказать о том, как складывалась жизнь Джаника после смерти бабушки. Но, честно говоря, я потеряла интерес к нему и к его жизнеописанию. Тупоголовые хороши только в контрасте, на фоне чужой мудрости и благородства, а так, сами по себе, они быстро надоедают. Поэтому вы уж меня простите, если я буду краткой.

Прошёл год, потом другой, потом ещё несколько. Время двигалось медленно, однообразно, без всяких достойных событий. Обсуждали, в основном, у кого что есть и где достали. Но потом неожиданно повсеместно возникла новая тема в разговорах – изменение климата. Все кругом заговорили, что климат вскоре глобально потеплеет, уровень моря поднимется, Кавказский хребет, конечно, не затопит, но покоя никому от парникового эффекта не будет. Жена Джаника с тревогой смотрела на детей – не за горами институт, а как учиться при глобальном потеплении, ведь и так жара эта всем осточертела. Правда, звучали и другие теории, мол, начнётся не потепление, а наоборот, похолодание, и всё вокруг заледенеет. Сам Джаник ни в какие теории не вникал, продолжал пребывать в беспечности, но все-таки и на него подействовало ежедневное ожидание природных катаклизмов. Поддавшись уговорам жены, он решил, что пришла пора оказать моральную поддержку семье сына четвероюродного брата бабушки Джаника, по-прежнему проживающего в городе Химки, в связи с изменением климатических условий в вышеозначенном городе. Однако, как выяснилось в результате срочных телефонных переговоров, ничего чрезвычайного в городе Химки не наблюдалось, и местный климат продолжал сохранять свои достоинства и недостатки, ни в чем не отклоняясь от стандарта зимы, осени, лета и весны. Как и всё на свете, климат, очевидно, изменялся глобально неравномерно, и этой несправедливости надо было как-то противостоять.

Опустим ненужные подробности – сомнения матери Джаника, заверения его жены в том, что она не выпустит мужа из поля зрения, проверка денежных ресурсов тестя и прочее в том же духе. В итоге всей этой суеты с разговорами-переговорами, посещениями и заявлениями, бумажками, официальными и зелёными, через месяц Джаник, вместе со всем семейством, уже прогуливался по улицам города Химки, мимо больницы, где когда-то много лет назад его бабушку наблюдали светила диагностики; мимо рынка, где его приветствовали знакомые земляки, владельцы овощных прилавков, мимо газетного киоска на углу дома, где сын четвероюродного брата бабушки снял для них квартиру. В этом киоске Джаник однажды, будто по наитию, купил дешёвую брошюрку под названием «Анекдоты», которая и определила его дальнейшую судьбу.

12

Брошюра эта содержала, помимо собственно анекдотов разной степени бородатости, ещё и шутки – их прежде называли по-одесски хохмами, а теперь молодежь называет приколами. Особой разницы в этих словах нет, и происхождение у них одинаковое – уголовное, и тому и другому есть вполне достойная параллель в нормальном русском языке, так что спокойно было бы и без них обойтись, но вот, поди ж ты! Для чего возникают в языке эти заморочки – в таких тонкостях русского языка, наверное, только бабушка Джаника смогла бы разобраться.

Так вот, одна из хохм, то есть приколов, в этой брошюре была следующего содержания: «Я мечтаю уложить тебя в постель, чтобы ты задыхалась и стонала в моих объятьях. Твой грипп». Фраза эта, помещённая в разделе «Юмор наших читателей», буквально ошеломила Джаника, она пронзила всё серое вещество его мозга. Тут же, немедленно, ещё продолжая держать в руках судьбоносную брошюру, он сочинил «ответ»: «Мечтаю о встрече. Я задушу тебя в своих объятьях! Твоя…» Он задумался, в голове вертелось «Ангина, твоя ангина», но как-то это звучало вяло, неубедительно, а хотелось, чтобы сразу всё было сказано… И вдруг его осенило, слово пришло само: чума, твоя чума! Вот она музыка сфер или фанфар, некогда было разбирать: «Мечтаю о встрече. Я задушу тебя в своих объятьях! Твоя чума!»!

Он повторял своё только-только народившееся произведение, шептал, шептал, точно в забытьи. Господи помилуй, ведь он же автор! Самый настоящий автор! Он писатель! Гоголь? Салтыков-Щедрин? Кто эти люди? Вот он – инженер человеческих душ! Как он жил до сих пор – точно крот в норе! Теперь он будет парить в вышине, орёл!

Когда на человека нисходит призвание, то оно вовлекает его в водоворот столь сильных чувств, что они запросто могут любого лишить разума. Любого, но только не Джаника.

– Бумагу! – закричал он на всю улицу. – Дайте бумагу и чем писать!

Больше всего на свете он в этот момент боялся забыть свой шедевр.

На следующий день с заветным листком бумаги на груди он излагал своему химкинскому родственнику план взятия Останкинской башни, с целью внедрения его, Джаника, на первый, второй и все остальные каналы телевидения, где он оживит усталый российский юмор, подкрепив его своим свежим и сочным взглядом на мир. Тамошний отдел юморин, смехотрона и улыбаек воскреснет благодаря ему.

Химкинский родственник выслушал его благосклонно. И Джаник непременно возглавил бы звёздную шеренгу телеведущих, поддержанный мощной рекламой сушёной моркови, отчаянно борющейся с перхотью, и малогабаритных пылесосов, применяемых при возгорании как подручный огнетушитель, но… Родственник почему-то передумал внедрять в сознание телезрителей морковь-антиперхоть и пылесос-огнетушитель посредством юмора Джаника. Реклама этих выдающихся научных достижений в скором времени заняла достойное место на всех каналах телевидения, но Джаник, увы, остался в стороне от их триумфального шествия по голубому экрану. Стараниями жены, перенявшей эстафету у покойной бабушки Джаника, он был лишён высокого поста на телевидении, который уже мерещился ему в мечтах, и посажен директором общесемейного ресторана, как прежде в дни своей юности директором бытового комбината. А чтобы чем-нибудь занять его ежедневный досуг, химкинский родственник, тоже не лишённый литературных притязаний, выделил некую сумму на новенький с иголочки журнальчик «Смешок», где и устроил Джаника главным кассиром, в смысле главным редактором. Журнальчик был сшит специально на его фигуру и потому нигде не жал, позволяя Джанику пребывать в приятном, соответствующем валютному курсу творческом вдохновении.

Вдохновение ему теперь требовалось в большом количестве, поскольку он вёл рубрику под названием «Жить стало веселее», которую придумал себе сам, из номера в номер заполняя её своими наблюдениями над окружающей действительностью. Джаник шлифовал свои произведения и днём, и ночью и, гордясь плодами своего гения, порой вскрикивал от удовольствия, мол, ай да молодец я. Всё чаще его величали по имени-отчеству, ему это льстило, и короткое детское прозвище его на химкинской почве постепенно забылось.

Многие известные юмористы не гнушались печататься в «Смешке», так как банк «Химинвестбоулинг», возглавляемый химкинским родственником, неплохо оплачивал каждую их строчку. В силу последнего обстоятельства один из моих коллег решил помочь мне справиться с финансовыми трудностями и предложил Джанику опубликовать в «Смешке» мою небольшую рассказочку. Даже не заглянув в текст, Джаник наотрез отказался его печатать. «Женщина не может писать юмор, – сказал он твердо. – Юмор могут писать только мужчины, потому что для этого нужен большой интеллект. Женщина может писать детективы, мелодрамы, стихи про любовь. Для этого интеллект не нужен».

Изумлённый коллега пересказал мне этот пассаж, смеясь и смущаясь одновременно, под конец добавив, что ходят упорные слухи, будто Джаник всё-таки вскоре появится на телеэкране в роли ведущего авторской программы «Смешок на посошок». «Ты в это веришь?» – спросил он меня.

Мне не хотелось ему отвечать. Я вспомнила бабушку Джаника, как она причитала, когда он появился на свет, убивалась, что внук родился круглым дураком. Мудрейшая и прозорливейшая, могла ли она вообразить, что настанут такие времена, когда круглые дураки возьмут нас в плотное кольцо и будут нас учить, просвещать и воспитывать, а также лечить, строить дома, мосты, политику и экономику, что мы окажемся заложниками их ни чем не ограниченной глупости – кругом!

Я вспомнила её лицо, твёрдый чеканный профиль, ясный взгляд и добрые руки. И мне захотелось всё немедленно бросить и с места в карьер рвануть туда, в сторону Кавказского хребта, чтобы повидаться с ней, посидеть в её саду, послушать её истинные слова. «Не унывай, – повторяла она мне не раз. – Почему ты, как увидишь, что всё плохо, кругом дураки и подлецы – так сразу в уныние впадаешь? Что тут особенного? Люди как люди. Таков мир был, таким останется… И ты не унывай. Ты – смейся!..»

Дорогая бабушка круглого дурака Джаника! Я следую вашему завету – стараюсь не унывать и смеяться. Иногда у меня это получается, а иногда нет. Там, где вы теперь, там нет ни глупых, ни умных, там перед божественным светом все равны… наверное… я так предполагаю… Поскольку я за свои грехи вряд ли туда попаду, то мне остаётся только верить, что вы там, что вам оттуда нас хорошо видно, всех нас, в том числе и вашего внука Джаника, набитого собственной глупостью, и меня, смеющейся над ним, как над анекдотом. И ещё я верю, что вы по своей доброте и там устраиваете так, чтобы мне на земле всё-таки чуть свободнее дышалось. Во всяком случае, я точно знаю, что Царство Небесное было в вашей душе, а значит, оно и теперь там, где она пребывает вовеки.

Зависть

Чувство это распространено среди разных слоёв общества. Так, в черновиках Даля находим два ярких примера зависти.

В первом случае богатая купчиха держала модную лавку, а товар приобретала для неё одна опытная закупщица и так ловко это делала, что отечественный товар поступал лучше иностранного и раскупался быстрее, а обходился по затратам намного дешевле. Казалось бы, хозяйке прямая выгода, но, как пишет Даль, в зависти нет корысти, и купчиха своей же работнице и позавидовала, не стерпев, что ту все нахваливают. Рассчитала её в одночасье и сама занялась закупками. Убытки, конечно, пошли, и немалые, но купчиха всё равно была довольна.

Во втором случае дело произошло среди крестьян. В пору сенокоса вышли мужики на луг и двинулись каждый своим рядком. А всё женское общество и детвора издали за ними наблюдают и между собой судят, кто же будет самый скорый да спорый. Через некоторое время один из мужиков, на вид-то здоровый, заметно увял и начал отставать. Всё больше и больше отстаёт. И так позавидовал он тем, которые его обошли и на которых бабы смотрят, что скинул с себя рубаху и портки и заскакал голяком по скошенным валкам, всё у него трясётся, а он ещё косой размахивает. Мужики на него ноль внимания, знай идут вперёд, работать надо, а женское общество, конечно, смехом рассыпалось. Дурню здоровому только того и потребно. Ведь если рассудить, зачем ему сено, когда у него не только коровы, но и козы отродясь не водилось.

Со времён Даля мало что поменялось. Бедный завидует богатому, богатый умному, умный красивому, красивый святому, святой убогому, убогий здоровому, здоровый…

Ну и так далее, колесо вертится. И до того сильно это чувство, что мало кто с ним может совладать.

II

О природе

Заметки ненатуралиста

Каракатица может полностью сливаться с водой, так, что её становится совсем не видно. И чернила её изнутри не просвечивают.

Крыланы – самые крупные летучие мыши, их называют летучие лисицы. У них нет способности к эхолокации. Они питаются фруктами, семечки которых попадают в землю и прорастают как самосев леса.

Зачем зебрам их полосатость? Чтобы не так жарко было? И ещё, говорят, полосы отпугивают насекомых.

У белых медведей чёрная кожа. Чёрно-белое – это классика.

Ленивцы испражняются раз в неделю. Ленивые во всём.

Птицы живут везде. Эти потомки динозавров вырастили на себе перья, чтобы спастись от холода. Но в перьях заводятся бактерии. А вот в красных перьях, ярких, как у попугаев, бактерии не заводятся.

Мозг современного человека уменьшился по весу по сравнению с мозгом неандертальца. Искусственный интеллект на подмогу.

Человечество, как муха, трепыхается в сети-паутине, но безуспешно.

Природа не исчерпаема. Будем наблюдать.