Текст книги "Паница"

Глава 11

Второй зов прошёл легче. Василиса сама пришла в избу. Но всё равно, зов забрал у неё много сил, и переступив порог кухни, она сразу повалилась на скамеечку у двери.

– Всё хорошо, всё хорошо. Я справилась. Глоток воды бы, и поспать.

Ей подали отвар из травок с Калевалихи. А потом Дрон подхватил её на руки и понёс в горенку.

– Мечта, – слабо улыбнулась Василиса.

Затею Анны по проведению конкурса детского рисунка в райцентре одобрили с радостью. Лали Вальтеровна давно зазывала её вернуться в школу – преподавательского состава не хватало. Но Анна на все приглашения отвечала отказом. А тут вдруг сама явилась в кабинет заведующей с предложением провести конкурс детского рисунка. Зная Анну, Лали могла предположить, что получится нечто грандиозное, яркое и необычное.

– Лали, вот список того, что мне необходимо для организации конкурса. В помощники я позову старшеклассников из художественной школы. Кто там сейчас преподаватель?

– Ольга Альбертовна.

– Отлично. Сегодня с ней поговорю, и решим, как лучше всё устроить. Для тебя я приготовила текст. Выступишь? А ещё, было бы неплохо, если бы ты помогла нам раздобыть деньги на бензин. Придётся много ездить. Замолви словечко, пожалуйста, чтобы лесничество разрешило Андрею использовать на мероприятие их машину.

На третий зов Катерина вышла вместе с Василисой. Они стояли бок о бок, задрав головы к звёздному небу и позволяя полночной тишине окутывать тела шёлком морозного воздуха.

Вдохнув полной грудью, Василиса запустила бег коня. Удар за ударом, отбивала она заячьей лапкой ритм сердца: буммм-буммм, буммм-буммм, буммм-буммм…

А потом, в звёздное небо полетели слова призыва:

покроется небо пылинками звёзд, буммм – буммм…

…деее-тиии, доо-моой! … буммм, буммм – буммм – буммм.

Когда затихли последние звуки, женщины обнялись, прижавшись друг к другу лбами.

– Они услышат, обязательно услышат. Нельзя не услышать.

Анна каждый день уезжала в район. Она не пропустила ни одного рисунка из потока конвертов, который прибывал с каждым днём. Рассматривала, сортировала, развешивала на стенды, фотографировала. «Нет, нет, нет, и снова – нет».

Дома встречал молчаливый вопрос семьи, на который она отрицательно мотала головой. И так день-два-три, неделя-вторая-третья…

И вот, рассматривая очередную партию рисунков, она почувствовала слабый, но совершенно отчётливый зов. Заволновалась и стала перебирать рисунки, почти не глядя, пока не наткнулась на лист из школьной тетрадки в клеточку. Она стала внимательно его рассматривать.

Бледными карандашами по листку плыли волны реки. За рекой на угоре, стоял покосившийся дом с дымящей трубой. И росла возле изгороди чахлая рябинка. Похоже, в тот день ветер на реке был сильный, потому что дым из трубы так и стлался по крыше дома, и рябинка клонилась чуть не до самой земли. А волны на реке вот-вот потопят лодку. Это Троица, догадалась Анна.

«И я даже знаю этот дом. Хозяева пропали много лет назад на Реке. Тел так и не нашли». Анна перевернула листок и прочитала на обороте: «Федя Лесков. 7 лет. дер. Троица».

– «Вот и первый. Завтра с утра поедем в Троицу».

В доме царило возбуждение. Вопросы пчелиным ульем жужжали в воздухе. Одни лишь вопросы. Ответов не было. Да и откуда им взяться.

– Вот завтра съезжу и всё узнаем.

Все тут же вызвались сопровождать.

– Ну, нет. Успокойтесь вы уже. Напугаем ребёнка. И не только ребёнка. Ну, как это будет выглядеть? – вывалится из машины целый табор и потребует автора рисунка? Оставайтесь дома и ждите.

С трудом отговорила. И вроде все согласились, но потом, каждый улучал минутку и наедине попросил взять только его, «для всестороннего понимания».

Анна заперлась у себя в комнате и просидела за книгой весь вечер. А утром, ещё до рассвета, они с Дроном собрались и уехали.

Через три часа машина уже парковалась около маленькой начальной школы – всего три класса, каким-то чудом уцелевшие в эти смутные времена. В штате только учительница-воспитатель и учительница-директор. Подавляя волнение, Анна и Дрон поднялись на крыльцо. Поздоровались, представились и объяснили причину приезда:

– Мальчик из вашей школы прислал рисунок, который имеет шанс выиграть в первом туре конкурса. Организаторы приехали с ним познакомиться.

– Чей рисунок вам понравился? – спросила директор. И когда услышала фамилию, то очень удивилась. – Этот мальчик не учится в школе – он на домашнем обучении. К нему Людмила Александровна ходит – занимается с ним после уроков. Наверно, это она положила рисунок мальчика к рисункам других наших учеников и отправила на выставку.

– А что с ним?

– Он с трёх лет неходячий. Покалеченный. Уж четыре годика как. В мае плыли-то, по высокой воде. Лодка у них перевернулась, все и утонули, а он чудом спасся. Но, с тех пор не ходит – обморозился, видишь. Его под деревней на берег-то вынесло – быстро нашли.

– А как нам его повидать?

– От школы третий дом. Тётка его приютила. Сестра отца, значит. Не больно богато живут, но всё же мальчишке лучше тут, чем в интернате для инвалидов. И обучаем его. И пенсию государство выплачивает, как сироте. Проводить вас?

– Нет, спасибо, сами, наверно, найдём.

Оставшись наедине, Анна и Дорн переглянулись. Тот ли ребёнок? Ошиблась, похоже. Но, раз уж приехали, надо навестить юного художника. Анна заглянула в машину и достала из дорожной сумки припасённый набор для рисования.

Третьим от школы домом оказалась покосившаяся от старости изба.

Толкнувшись в незапертую калитку, они прошли по неприбранному двору, поднялись по грязному крыльцу, возле которого стояли две пары грязных детских резиновых сапог, и постучали витым, кованым кольцом в ворота.

Никто не отозвался. Но, так как батожок стоял в стороне, а не перегораживал дорогу, они толкнули дверь. Она легко отъехала куда-то в сторону, стукнулась о стену и остановилась. В тёмные сени выходило три двери. Выбрали обитую старым дерматином, и ещё раз постучали. Отозвался детский голос. Открыли дверь и в лицо пахнул спёртый дух грязного жилья.

– Кто там? Людмила Александровна, это вы?

– Нет, мы из райцентра. Нам директор школы подсказала, как найти ваш дом. Мы приехали поздравить художника, который нарисовал картинку на конкурс.

– А дома никого нет. Все на работе и в школе.

– А мы пришли к Феде Лескову.

– Это я.

Они прошли по грязным полам. Несмотря на полумрак, свет в комнате не был зажжён, поэтому они не сразу увидели маленького мальчика, сидевшего на топчанчике около печки. Он сидел за переборкой, отгораживающей угол от общей комнаты. На коленях у него лежала доска, а на ней листок бумаги из тетрадки в клеточку. Огрызки карандашей лежали сбоку. Мальчик повернул к гостям худое, бледное личико и приветливо улыбнулся:

– Здравствуйте! Федя – это я.

«Дети подземелья», – мелькнуло у Анны. Она подтащила к топчану табуретку и села. Дрон остался стоять.

– Нам понравился твой рисунок, и мы привезли тебе гуашь, чтобы твои рисунки стали ещё интересней.

Она протянула мальчику краски. Он с любопытством открыл коробку и просиял, перебирая яркие баночки, но скоро улыбка на его лице погасла, и он с сожалением закрыл её.

– Зря только ехали такую даль. Ничего я этими красками не нарисую.

– Что так?

– Мальчишки всё равно отберут.

– Мальчишки?

– Сашка с Колькой.

– Это кто?

– Мои двоюродные братья. Сашка в третьем классе учится, а Колька уже в пятом.

– Зачем же они будут отбирать? Попросят, и ты сам им дашь порисовать. Смотри, сколько мы привезли кисточек и альбомов.

– Отберут, – упрямо повторил Федя, – всё отбирают, даже хлеб.

Жалко мальчишку, но чем помочь? Интернатская жизнь тоже далеко не сахар. Надо ли сколупнуть с нажитого места? Анна поднялась, начала прощаться. Дрон подошёл, протянул на прощание руку. Парнишка потянулся к руке, и доска с рисунком соскользнула на пол. Анна наклонилась его поднять и обмерла. С листка на неё смотрела её семья. Они стояли у крыльца дома: Василиса, привычно подбоченившись, Степан, обнимая Катерину, Анна, прижавшись к Дрону, и Леда, настороженно скрестив на груди руки.

Анна подняла листок и показала рисунок Дрону. Тот молча кивнул.

– Федя, какой замечательный рисунок. А кого ты рисовал?

– Это моя настоящая семья. Только я ещё не закончил рисовать. Я там ещё детей дорисую: братика и двух сестричек.

– А это кто? – ткнула Анна пальцем в крайнюю фигуру.

– Это – Васька – перевёртыш. Правда, смешное имя? А рядом дед Степан и баба Катя. Вот это маманя и Дрозд, а вот это – Птица Говорун. Я придумал их – как будто они моя семья. Я здесь тоже есть. Только меня не видно – я фотографирую.

Анна придвинула табурет и снова села.

– Федя, а ты не стал бы возражать, если бы мы тебя пригласили в гости? Как ты думаешь, тебя отпустят у нас погостить?

– Согласен-то я, согласен, только как вы меня до райцентра повезёте?

– А мы на машине приехали.

– Ух ты! Я никогда на машине не катался, только в окно видел.

В сенях загремело упавшее ведро, послышалась перепалка голосов, и в избу вошли женщина и мальчик. Анна встала им навстречу.

– О, да у нас гости? А вроде я вас не знаю.

– Мы из райцентра, из отдела попечительства, – немного слукавила Анна, – мы приехали навестить Фёдора Лескова. И предложить вам место для него в районном пансионате.

– Энто, зачем энто? Ему и дома неплохо. Сыт, одет, учительница к нему ходит, занимается. И вообще, он ни в чём не нуждается. Пенсию на него получаем, как опекуны.

– Пенсия, как и статус опекунства, остаётся за вами. А Фёдора мы забираем, с вашего разрешения. Из официальных бумаг нам нужна только его медицинская карта, свидетельство о рождении и перевод из школы.

Услышав, что пенсию не забирают, хозяйка подобрела.

– Ну, коли так, то почему и нет. Подлечите. Может, и на ноги поставите. Когда его собираетесь забирать?

– Да, вот, сейчас и заберём. Собирайте, пока, его вещи, а мы заедем в школу и в медпункт. Где он у вас, кстати?

– Медпункта уже пять лет нет. В Рочегду ходим по болезни. А карты на детей в школе лежат, у директрисы. – Колька, вытащи там, какие учебники-то учительница Федьке оставила.

Мальчик, стесняясь посторонних, прошёл к окну и собрал с него потрёпанные книжки. Женщина тем временем покидала в целлофановый пакет пару несвежих рубашек, трусы и рваные носочки.

– Вот, – протянула она смущённо, – ему ведь инвалиду-то, много и не надо. – А пальто, брючки, сапожки?

– Не, этого у него нет – зачем? Всё равно целыми днями дома у печки сидит.

– Дайте хоть одеяло. Как мы его понесём по морозной улице?

– Сейчас на чердак схожу. Там парусина вроде была.

– Не надо, – Дрон стянул с себя куртку, и они с Анной кое-как закутали в неё мальчика.

– Хорошо, что я маленький, да?

– Хорошо, – отозвалась Анна, еле сдерживая слёзы.

Она достала из сумочки ручку, вырвала из альбома лист и попросила опекуншу написать расписку о том, что та даёт разрешение на лечение своего подопечного и поручает его педагогу высшей категории Жихаревой Анне Степановне. Дата-подпись. Анна обернулась, отыскала глазами скомканный рисунок и сунула его в сумку.

Наскоро попрощавшись с нелюбезной хозяйкой, они почти бегом направились к машине. Дрон включил печку, Анна достала из багажника дорожный плед, но Федя всё равно замёрз. Хоть он и старался не показывать вида, его била крупная дрожь. Послушно поднимая ручки, он поворачивался с боку на бок, когда Анна подтыкала ему за спину плед, опасливо молчал, терпеливо перенося холод и застенчиво улыбался своим замызганным трусикам, моля какого-то, неведомого ему бога, чтобы эти двое не передумали, и не высадили его из машины обратно, на опостылевший топчанчик.

Укутав мальчика, Анна перебралась на переднее сиденье и уже не сдерживала стоявшие в горле слёзы.

– Как так? Разве можно так обращаться с беззащитным человечком?

Дрон хмурился. И нарочито грубым голосом кидал короткие вопросы:

– К школе? С этим что делать будем? – ткнул он пальцем в куцый мешок с Федиными пожитками.

– В топку, – коротко кинула в ответ Анна.

Федя втянул голову в плечи: эти двое сердятся. И понимая, что причина тут только одна – он, совсем вжался в угол сиденья, стараясь быть как можно незаметней.

Дрон подогнал машину к самому крыльцу школы. Анна, не оглядываясь, выскочила, и, отбив чечётку по ступеням крыльца, скрылась за дверями. Вскоре она показалась с серой папкой в руках.

– Всё. Поехали отсюда.

К дому подъехали около четырёх. Короткий декабрьский день заканчивал свою световую жизнь. Мухтар залаял, оповещая об их появлении, и все домочадцы высыпали на крыльцо.

Дрон первый вышел из машины. Бросил на землю пакет с Федиными пожитками. Взял маленькое тельце на руки. Мальчик доверчиво прижался к его груди.

– Вот, мы и приехали.

И стал подниматься на крыльцо. Анна молча шла следом.

Зайдя в избу, Дрон остановился посреди комнаты, не зная, куда опустить свою ношу. Анна поняла его растерянность, придвинула стул бабы Оли, и Дрон опустил на него мальчика.

– Знакомьтесь, это – Федюшка. Он согласился погостить у нас. Федюшка, а это…

– Я знаю: это баба Катя, это дед Степан, вы… вы Васька – перевёртыш, а вы – Птица Говорун, – показывал мальчик пальцем, называя по именам присутствующих.

Все удивлённо посмотрели на Анну, и она, порывшись, вынула из сумки мятый рисунок.

– Именно так он всех вас и назвал, когда я попросила рассказать, кого он нарисовал.

– Это моя семья, которую я придумал. Вернее, не придумал, а во сне увидел. Только если скажу, что во сне, все смеяться будут, а если придумал – то можно.

В комнате повисло напряжённое молчание, которое прервала Катерина.

– Баня натоплена. Я пойду воду приготовлю, где его одежда?

– Нету у него одежды. Завтра надо будет всё купить.

– Хорошо. После бани и в рубашке можно выйти. Пойдём, малыш.

– Не может он идти. Неходячий он.

– Да того ли ты привезла?

– Того.

– Ладно. После обсудим. Дрон, неси Федюшку в баню.

– Я с тобой, – сообщила Василиса. И Катя возражать не стала.

В предбаннике сняли с мальчика замызганную одежонку и бросили в печь. Усадили на табурет и машинкой «под ноль» сняли скатавшиеся волосы.

– Иди ко мне на ручки, – Василиса обхватила худенькое тельце и вошла в сухой жар бани.

Федюшку уложили на простынке на полок и оставили греться, а сами наливали в тазы воду, напевно мурлыча не то колыбельную, не то заговор какой. Во всяком случае, до того беспокойно вертевший головой Федюшка, успокоился.

После его мыли в четыре руки, заговаривая водицей, прощупывая тоненькие косточки, кружа ладонями над стриженой головушкой. И опять обливали водицей, настоянной на травах, а после вытирали горячим полотенцем, и, обрядив в Катину сорочку, завернули в плед. Так и вынесли к ожидавшему на завалинке Дрону.

Оставшись одни, женщины достали вёдра и принялись намывать баню. Дресвой начищали полок и под полком, выгоняя прочь смытую воду через щель в полу. Сняли с печи приготовленный можжевеловый отвар и, напевно произнося слова очищения, окропили им все углы, полок и лавки, тазы и кадушки и, конечно, печь. Закончив уборку, ополоснулись и, сев отдыхать в предбаннике, стали делиться увиденным:

– Что скажешь, Василиса?

– Хороший мальчик. Здоровенький. Как жеребёночек стреноженный: своего часа дожидается. Месяца за четыре-пять снимем путы и поставим на ноги. Жалко, что баба Оля ушла в Навь. Она бы быстрей поставила.

– Я тоже особых повреждений не увидела. Люди его больше покалечили, чем мороз.

– Это да. К бессердечным людям попал малыш. Ну, да, выправится.

Дома их ждали с нетерпением. И только они переступили порог, закидали вопросами.

– Федюшка-то где?

– Спит. Дрон и до дома донести не успел, как заснул. Расскажите, каков он.

– Хороший мальчик. Сильный воин из него выйдет. Стреножили его до поры. Месяца за четыре выправим… Чайку бы.

И началась суета возле стола. Все обрадованно загалдели, сели за стол как на празднике.

– Ну, с почином нас! Молодец, Анна!

– Надо бы Федюшкин рисунок в рамку прибрать.

Глава 12

Перед самыми новогодними праздниками Анна принесла рисунки ещё двух детей. Эти дети были совсем близко – в детдоме за рекой. Надо было на них посмотреть. И Анна организовала поездку. Пригласила детей из художественной школы, нашла спонсоров для покупки игрушек и сладостей, усадила всех в автобус и, в самый канун Нового года, привезла их в посёлок, где располагался детский дом. Василиса напросилась в помощники.

Детдомовские дети с опаской смотрели на гостей из райцентра, но положение спасла Василиса – она села за пианино и стала наигрывать джазовые импровизации. Дети столпились вокруг неё, Дрон стал притопывать и отбивать такт, Анна подхватила, и вот уже все дружно хлопали и пританцовывали под заразительные ритмы.

Когда Василиса закончила играть, в зале не осталось чужих – все были своими – они же вместе слушали джаз.

А потом водили хороводы и играли возле ёлки. Анины помощницы развесили рисунки, цепляя их бельевыми прищепками к натянутым верёвкам. Ребята рассматривали их и голосовали, прикрепляя к тем, что понравились, снежинки. Это тоже была игра, в конце которой Ольга Альбертовна объявила имена двух мальчиков -победителей:

– В конкурсе рисунка победителем объявляется Власов Денис. Вот его рисунок, и Матвей Третьяк. Мы просим ребят выйти для получения призов.

Анна во все глаза смотрела на мальчиков, чьи рисунки привлекли её внимание.

Матвей выскочил на середину зала первым и волчком закружился вокруг Ольги.

– А я ещё стихи новогодние знаю. Хотите, расскажу? – «Этот праздник любит каждый, этот праздник каждый ждёт, для детей он самый важный, а зовётся – Новый год!»

Ему зааплодировали, и Матвей с удовольствием раскланялся. Этому мальчику явно нравилось внимание публики. Подарок он принял, поблагодарил, а когда вернулся на место, тут же передал его сидящей рядом девочке.

Денис вышел, не смущаясь публики, но его явно тяготило внимание к себе. Стихи читать отказался, подарок принял, вежливо поблагодарив.

«Мальчик с хорошим экстерьером. Непростой мальчик, – подумала Анна. – Как же мне узнать, наши ли это дети».

Вопрос решила Василиса. Она вышла на середину зала и, ещё не успела ничего произнести, как дети захлопали. Она им нравилась.

– Дети, давайте показывать новогодние фокусы, – предложила она.

Дети опять захлопали и постарались придвинуться к Василисе поближе. Откуда-то из складок своей длинной зелёной юбки она извлекла баночку мыльных пузырей, открыла крышку и дунула. В воздух взвилось множество радужных шаров. Дети запрыгали, пытаясь до них дотянуться. Поднялся жуткий шум, в котором Василиса блаженствовала. Похоже, вся эта неразбериха доставляла ей большое удовольствие.

Когда последний пузырь простился с короткой жизнью, Василиса снова опустила рамочку в мыльный раствор, но доставать не стала, а предложила, застывшим в ожидании детям поколдовать:

– Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь: наколдуем пузыри цвета моей юбки?

– Да, да, – восторженно кричали дети.

– Раз-два-три – полетели пузыри. И пузыри действительно полетели исключительно зелёного цвета. Дети прыгали, дули на свои зелёные пузыри, не давая им приземляться.

– А теперь, пусть наши пузыри будут похожи на кошек. Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь.

Василиса дунула и из рамки в зал выпрыгнули две радужные кошки. Дети опять восторженно захлопали, а Аня с Василисой многозначительно переглянулись.

– Чьи это кошки? – продолжала играть Василиса. И в воздух взлетело множество рук: «мои, мои, мои, мои».

– Смотрите-ка, как кошки рады вас видеть. А кого они рады видеть больше всех? Ну-ка, дети, садитесь на пол и зовите кошек: кис-кис-кис. Дети тут же уселись, и кошки поплыли у них над головами.

Одна кошка плавно проплыла по залу, но как только приблизилась к волчком крутящемуся Матвею, тут же лопнула и бесследно исчезла. Вторая кошка как будто наткнулась на невидимую стену и не летела дальше второго ряда стульев. Она повисла над головами детей, затем медленно, широким полукругом развернулась и поплыла по направлению к ёлке. Там она ткнулась носом в колючую ветку и разлетелась миллионом радужных брызг. Денис с последнего ряда спокойно наблюдал за происходящим.

Чтобы не заострять внимание на погибших кошках, Василиса подскочила к пианино и завершила вечер замечательной песенкой про утят: «На шагающих утят быть похожими хотят, быть похожими хотят не зря, не зря».

– Уф, а Дениска-то непростой паренёк, – подытожила она вечер, вырвавшись из плена не хотевших отпускать её детей.

Рабочий день уже давно закончился, но Александра Петровна всё никак не могла оторваться от бумаг, бесформенной кипой заваливших её стол: выписки из личных дел, медицинские карты, сводки по детским домам за месяц и за прошлый год.

– Да кто ж клепает-то весь этот мусор? – в который уже раз в отчаянье бормотала заведующая, – и кто в силах разобрать весь этот бумажный водоворот… Боженьки, дайте мне терпения…

В полутёмный кабинет, освещённый настольной лампой под тёмно-голубым абажуром, заглянула голова с аккуратной укладкой:

– Александра Петровна, я в ночь заступила. Может вам чего помочь? Уж который вечер над бумагами этими сидите, а кипа вроде и не убывает вовсе.

– Здравствуй, Алевтина. Верно – не убывает. Да и как ей убывать, если я бумажки эти проклятые перебираю-перебираю, с места на место перекладываю, а где их место никак не пойму. Ты детей уложила?

– Да. Сказку дочитали и угомонились. Вы не переживайте, Александра Петровна, нянечка в спальне осталась. Бродит между кроватками как… – Алевтина запнулась, – как бабка-ёжка… и чего это малышня её не боится, и даже наоборот любит, как родную.

– Хороший она человек. Детки чувствуют вот и тянутся к ней.

– Старая ворчунья – вот она кто. Слова ласкового от неё не услышишь… только: бу-бу-бу, бу-бу-бу… Ты тут стараешься, ластишься к ним, сюсюкаешь, а они, чуть что, к ёжке в подол бегут, – обиженно поджала губы Алевтина.

– Ты, Алевтина, будешь хорошим педагогом: ты много училась, много знаешь. Сейчас вот институт закончишь, и мы тебя в методисты переведём. Ты всю учебную программу нам по полочкам разложишь и начальству наши педагогические планы красиво подашь.

Алевтина просияла от такой похвалы.

– Только, знаешь, талантливый педагог и талантливый воспитатель – это не одно и то же. Так что не обижай Егоровну. Она тебе в подмётки не годится по части педагогики, а ты ей по душевности. А то, что пришла помочь – ценю! Сбегай-ка на кухню, завари чайку, да посмотри, может от ужина какие крохи остались: перекусим и попробуем разложить по полочкам этот бедлам.

«Бедлам этот» образовался вследствие прочтения письма, пришедшего из райцентра. И сказано было в том письме, что по распоряжению ещё более высокого начальства ничего не решающее, а только передающее распоряжения местное начальство, приказывает расформировать, то бишь, ликвидировать, до начала следующего учебного года Пяндский и Рочегодский детские дома. Для этого необходимо подготовить документы на детей, а по определению точной даты расформирования, и самих детей к переезду на новое место пребывания.

Александра Петровна, пока, приказ этот не озвучивала, не баламутила гнездо. Сначала самой надо было свыкнуться с этой безысходной бедой. Как-то осознать неизбежность краха.

«Что ж за нелюди-то там сидят? Так вот с кондачка взяли, да и прикрыли по району два детских дома. Детишек от места, от родных людей оторвут, отправят в неизвестность. Людей без работы оставят… с таким трудом выстроенные отношения будут порваны в одночасье… Боженьки, да что же это!» Решила: начну с бумажек.

Алевтина протиснулась в кабинет с большим подносом, сервированным двумя кружками жиденького чая и горкой заветревшихся оладушек, оставшихся от ужина. В кармане у неё была припрятана горстка карамелек «гусиные лапки» – из дома притащила и теперь угощала ими заведующую. За чаем поболтали «ни о чём». Александра поинтересовалась, когда сессия, Алевтина пересказала пару поселковых сплетен.

– Ну, давай, помощница, приступим.

– А что делать-то?

– Займись медицинскими картами. Завтра Ирина Константиновна приедет, так ты разложи карты по годам рождения. А я разложу личные дела.

Потихоньку-полегоньку дело начало сдвигаться с мёртвой точки. Этому, конечно, способствовала Алевтина. Она не останавливалась ежеминутно, чтобы перелистать взятую в руки медицинскую карту ребёнка. Ей было неинтересно, в каком году он или она переболели ветрянкой, сколько раз за прошлый год Ирина Константиновна назначала прогревание или закаливание. Она просто считывала, даже не имя ребёнка, а год его рождения. И поэтому на стеллаже, скоренько выстроились аккуратные рядочки: верхние полки заняли старшие дети, нижние – младшие.

Алевтина собой гордилась: вот ведь стоило ей прийти, и в кабинете заведующей тут же образовался порядок. И чего было сидеть над этими картами столько ночей подряд? Раз – и готово: всё по полочкам. Сейчас ещё реестр составлю и к утру распечатаю. То-то обрадуется…

Александра Петровна оглядела стеллаж, провела пальцем по корешкам рядочком стоящих детских историй. «Да, хорошо, ровненько… вот и детишек наших так построят и уведут».

– Александра Петровна, может, и личные дела переберём сегодня. Реестр на них составим.

– Нет, Аля, устала я. Давай на завтра отложим. Домой пойду, поздно уже.

«А я вот нисколько не устала. Молодые должны на такой должности быть. Те, у кого сил и энергии много. Годок ещё потерплю, получу диплом, поработаю методистом при нашей Александре и в район. Буду там карьеру делать. А что, вон сколько у меня энергии и знаний. Александра сама сказала, что я педагог хоть куда».

«Ох, Алька, хлебнём мы с тобой горя, коли осуществятся твои мечты, – думала Александра Петровна, читая мысли Алевтины, – тот ещё бюрократ из тебя будет… из этих… которые детские дома, не глядя, закрывают, сокращая бюджет и безжалостно топчась по человеческим судьбам».

Александра Петровна накинула старенькое пальто, поправила пуховой платок, оглядела кабинет и вышла, погасив лампу. Но пошла она не в сторону выхода, а вглубь дома – к спальне. У дверей остановилась и, затаив дыхание, прислушиваясь. Тихонько потянула ручку двери. Там в глубине мягко освещённой ночником комнаты ютилось сердечко их дома: три десятка ребятишек мирно сопели в своих кроватках, не зная, пока, что ждёт их дальняя дорога, что скоро придётся прощаться и, наверное, навсегда.

– Не рви сердце, Санюшка, – послышался шёпот от печки, – успели мы дать им ниточку путеводную. Не пропадут.

Александра Петровна вгляделась в тёмный силуэт, подошла и присев на кровать, обняла старуху за плечи:

– Ох, Егоровна, малы ведь наши детки-то, а за порогом не праздник, сама знаешь, какие времена пришли. Страшно мне за них.

– Любой матери страшно. На то ты и мать. Бойся да переживай – такая твоя материнская доля. Будь дитя твоё хоть пяти, хоть двадцати пяти лет от роду – сердце за него болеть будет одинаково. Страх, если ты ему позволишь, льдиной придавит – ничего делать не даст. Однако же глаза страшатся, а руки – делают. Потому как к страху тоже уважительно надо. Немного страха вдругорядь и не помешает: охолонуться да подумать, что к чему. Так ведь, дочка? Всё хорошо будет с нашими детками. Иди отдыхай. Завтра хороший день. Гости важные придут – достойно надо встретить.

– Кто это? Вроде никого, кроме Ирины Константиновны не ждём.

– Ступай. День придёт и гостей приведёт.

Александра Петровна вышла на крыльцо. Вдохнула морозный воздух. Хорошо! Люблю зиму! Поплотней запахнула пальто и начала спускаться по промёрзлым ступенькам. Снег под валенками громко заскрипел, и она подняла голову к небу: сколько звёзд!

«Красота-то какая огромная! А я-то какая маленькая…. И беды мои маленькие – „человечешные“, – улыбнулась она словечку маленькой Светы. Вот сяду на „ошлядку“ и ускачу от них далеко-далеко: за синие моря, за густые леса, за высокие горы».

И как-то сразу отлегло от сердца, захотелось улыбнуться, а ещё захотелось развернуться и побежать обратно. Проскользнуть потихоньку в мирно сопящую спаленку, приткнуться к сухому боку Егоровны, и проспать под присмотром мудрой старухи до утра. Еле сдержалась, чтобы тут же не осуществить свою странную прихоть. Но она только оглянулась на усадьбу и быстро-быстро засеменила прочь.

На следующее утро всё шло своим чередом. Дети завтракали и расходились по классным комнатам. Воспитатели готовились к первому занятию. В музыкальном зале под жёсткими пальцами Зои Францевны из последних сил гремело старенькое пианино.

Александра Петровна скинула на вешалку пальто, мимолётно взглянула в зеркало, поправила выбившуюся прядь, со стола подхватила пухлый блокнот и пошла на обход: старт на кухне, финиш в методическом кабинете.

Короткий зимний день. Обыденные хлопоты. Вот к калитке подъехал УАЗик – это дежурный визит патронажного педиатра. Вот сани подкатили к заднему крыльцу – привезли продукты. Через час приедет совхозный автобус – привезут флягу молока и ведро творога. Прачки вышли на задний двор – развесить простыни. Пар поднимается в морозное небо, и простыни мгновенно превращаются в негнущиеся листы фанеры… и так вкусно пахнут морозом.

«Я жду. Чего я жду? Я жду обещанных Егоровной важных гостей. Весь день жду, а ведь нет повода для ожидания… хм… Егоровна сказала… да мало ли… сама знаешь – не мало. Раз Егоровна сказала – жди».

И гости прибыли. Правда, Александра не сразу поняла, что весь день она ждала именно их.

После обеда, когда детей уже уложили на дневной сон, в дверь поскрёбся здоровенный детина, лет тридцати пяти от роду. Пришлый. Когда-то приехал в эти края за заработком, но в первую же зиму покалечился на лесоповале и теперь хромал.

В лес его больше не брали, ну вот он и прибился к детскому дому: зимой снег разгребает, летом двор прибирает; подкрасить или приколотить – это всё к Миреку. Мало ли работы мужику по хозяйству.

– Петровна, тут пришли – тебя спрашивают.

– Так зови, чего в дверях держишь.

Мирек посторонился, пропуская вперёд мужчину и женщину в лыжных костюмах. Ещё не оттаяли кристаллики льда в бороде мужчины и в волосах женщины.

– Здравствуй, Александра Петровна.

– О, какие люди! Здравствуйте, здравствуйте. Не часто вас увидишь в наших краях. Проходите к печке. Похоже, вы давно из дома.

– Да часа полтора, не больше. Но морозец сегодня хороший, – улыбнулась женщина.

– Мирек, сходи на кухню, пусть нам чаю горячего принесут. Скажи: гости у меня.

– Александра Петровна, собственно, мы не в гости, мы по делу пришли: посоветоваться насчёт опекунства.

– Вот как?

Александра внимательно посмотрела на сидящую в её кабинете пару. Вот, значит, кто они – мои важные гости.

Она знала этих людей всю жизнь, была всего на несколько лет их старше. Это хорошие люди. Немного замкнутые, но хорошие. Когда она, после окончания института, вернулась домой и стала работать учительницей, ей довелось преподавать в их классе математику. Они в тот год заканчивали школу и уехали учиться в город: Анна поступила в пединститут в Ленинграде, а Андрей учился, кажется, в АЛТИ. Вернувшись, Анна сама стала преподавать в Борецкой восьмилетке. А после закрытия школы она не приняла предложение перевестись в район и подала на расчёт. Уговоры не смогли её переубедить. Она заперлась в почти обезлюдевшей к тому времени, Панице и стала вести немудрёное хозяйство родительского дома.