Текст книги "Религиозная память крестьянства в XX–XXI веках в селах Черноземья России"

Значение молитвы в крестьянской жизни

Молитва в крестьянской среде на протяжении многих веков имела особое значение. С помощью молитвы крестьяне обращались к Богу и святым в различных событиях и ситуациях личной и общественной жизни. Респондентов I поколения учили молитвам представители старших поколений, дедушки и бабушки, а также родители. Молитвы «Отче наш», «Богородице Дево» и «Символ веры» («Верую») поколение детей, родившиеся в 1920–1930 гг., знали с младенчества.

«Мама говорила, что молиться надо… и дедушка, бывало, папин отец, поставит нас маленьких, заставлял нас молиться…» (Ракит., Ж, 1925).

«Меня мама молитвам учила… “Отче”, “Богородице Дево, радуйся” учила» (Прох., Ж, 1925).

«Учили меня молитвам в детстве, отец учил. Еще велел на ночь крестики целовать» (Прох., Ж, 1924).

«Папа мой был очень верующий, он работал сапожником. Как в церкви колокол ударит на службу, он все убирал… и шел в церковь. И нас учил. Свечечку поставит и молится. “Отче наш” нас учил» (Прох., Ж, 1927).

«Молились мы каждый день… как поешь, так прочитаешь…» (Кор., Ж, 1922).

«Молитвам мама учила, а ее – ее мама… “Отче наш” я давно знаю. Пресвятую Богородицу» (Каст., Ж, 1959).

«Нас мамка учила молитвам. Учила, чтобы не ругались, чтобы ни с кем не дрались, всем нам детям она нам так говорила» (Ракит., Ж, 1929).

«“Отче наш” учила мама» (Прох., Ж, 1927).

При этом можно отметить, что обучение молитвам в детстве представителей I поколения происходило чаще путем устной коммуникативной традиции, то есть через непосредственное обучение детей старшими поколениями в семье. Респонденты I поколения при домашнем религиозном обучении упоминали как родителей (маму и папу), так и дедушек с бабушками. Респонденты же II и III поколений в рамках обучения религиозным практикам в своем доме чаще всего упоминали старших представителей женской половины семьи, а именно бабушек. По сравнению с I поколением представителей II и III поколений в детстве молитвам учили, но не заставляли в обязательном порядке заучивать. Религиозное образование представителей II и III поколений в детстве чаще происходило путем трансляции опыта старшего поколения младшему. Родители и дедушки с бабушками своим примером показывали детям правила и значение религиозного поведения. Хотелось бы отметить, что в рамках данного исследования трех поколений крестьян четырех районов Черноземья вполне корректно, по нашему мнению, было бы обратить внимание на то, что достаточно активно упоминаются родители и бабушки с дедушками представителей I поколения, а также внуки и правнуки представителей II поколения респондентов. То есть в рамках данного анализа можно говорить о шести поколениях крестьян Черноземья, начиная с бабушек и дедушек I поколения, которые могли быть рождены в конце 1860-х – начале 1870-х гг., и заканчивая детьми представителей III поколения, рожденными в конце 2000-х – начале 2010-х гг.

Респонденты II поколения часто отмечали, что трансляция опыта и использование коммуникативных практик старших поколений при обучении последующих поколений способствовали передаче религиозного мировоззрения и формированию религиозного сознания и мышления. Представители I и II поколений в детстве видели пример старшего поколения и старались повторять действия, слова и определенное поведение и не нарушать запреты – «Боженька накажет». При этом данный вид обучения в рамках коммуникативной памяти отмечали и представители III поколения. Таким образом, будучи детьми, представители всех трех поколений именно в семье и домашней обстановке получали первые уроки религиозного образования. Обучение религиозным практикам путем трансляции собственного опыта старших поколений последующим поколениям отмечалось чаще всего респондентами II и III поколений. Представители I поколения, являясь родителями респондентов II поколения и бабушками III поколения, несмотря на запреты властей на религиозные практики в течение XX в., продолжали молиться дома, но своих детей и внуков активно заучивать молитвы и молиться уже не заставляли. Обучение же все равно происходило в рамках использования инструментов коммуникативной памяти, устной традиции и на собственном примере.

«Нас никто насильно не учил. Просто по соседству бабушки были, они друг друга учили молитвам. “Отче” я учила маленькая. Просто одна бабушка говорит другой бабушке: я не знаю молитвы, а ты, говорит, поучи меня… Она сразу не запомнила, а я в детстве быстро все запоминала… И я сама выучила молитву. Одну молитву только за всю жизнь и знаю: “Отче наш”» (Каст., Ж, 1965).

«Бабушка моя покойница, та верила крепко, молилась каждый вечер и каждое утро…» (Ракит., Ж, 1956).

«Я видела, что бабушка у икон молилась… Молилась и молилась, пускай… я в это не вникала. Хотя и дитем была…» (Каст., Ж, 1959).

«Если родители детям не говорят, то дети не соображают… у меня правнучка, ей в декабре 6 лет, она тут спала, а я тут. И как она придет, говорю: “Иди, говори бабушке спокойной ночи”, а я стою около постели, у меня иконки, “Отче наш” на ночь читаю и “Богородицу” чуть-чуть про себя. Она: “Бабушка, а ты погромче говори…” Я начинаю чуть-чуть громче говорить, два вечера прошло, она становится около меня, выучила “Отче наш” и “Богородицу”, две молитвы уже она знает… я стою крещусь, и она крестится. Она же видит, что я делаю… (Прох., Ж, 1934).

«Вера из рода в род переходит. Я все время в церковь ходила, уже были и дети, семья. Мама учила рано нас, восемь детей было. “Отче наш” научила, “Богородицу”» (Прох., Ж, 1926).

«Меня бабушка водила в церковь и молитвам учила, она с 1912 года была. “Отче наш” учила и какие-нибудь четверостишья» (Каст., Ж, 1958).

«Молитвам меня бабушка учила… “Отче наш”, “Верую”, “Богородица”… я их до сих пор помню, до сих пор читаю» (Каст., М, 1958).

«Молитва каждый день, я, когда утром просыпаюсь, говорю: Господи, благодарю тебя, что ты пробудил меня ото сна живым и здоровым и за всё, что ты сделал для меня в этой жизни. Потом уже, естественно, прошу. Но сейчас уже прошу не за себя. Больше за сына, за внучку» (Каст., М, 1958).

«Бабушка учила молитвам, она была моей родной бабушки двоюродная сестра, одинокая она была, вот она нас молитвам учила… вообще, я их в детстве очень много знала, потом забыла…» (Каст., Ж, 1965).

«Я начала молитвы учить с восьмого класса, когда бабушка – отцова мать – приехала к нам в гости на несколько дней, она начала приучать меня к церкви. И вот она меня научила молитвам, я записала. Основные молитвы: “Верую во Единого Бога Отца”, “Отче”, “Да воскреснет Бог”, “Богородица”, “Живый в помощи”, вот эти вот записала в тетради и читала их. А это нельзя было рассказывать» (Каст., Ж, 1964).

«Я христианка. Меня крестили, и родители к этой вере привили, я содержу ее в душе. Даже молитвы на ночь читаешь, мне легче становится на душе. Молишься-молишься, глядишь тебе что-то… То ли это так приходится, то ли в самом деле…» (Каст., Ж, 1965).

«Я “Отче наш” с детства знаю. Моя бабушка на клиросе пела и в детстве она меня выучила, как она говорит, всем молитвам, и я их распевала, но потом случилось так, что это была бабушка по папе, папы не стало, с бабушкой у меня связь прервалась, и молитвы я совершенно забыла. Но все равно осталось это чувство. Еще у нас была воскресная школа, я туда ходила. Нас там не заставляли учить, но говорили, что нужно выучить. И выучила “Отче наш”, “Верую”, “Богородице Дево, радуйся”» (Каст., Ж, 1987).

Различие поколений в рамках практики молитвы обнаруживается как в количестве молитв, которые знают представители трех разных поколений, так и в частоте и периодичности чтения молитв в различных ситуациях и домашнем обиходе. Представители I поколения упоминали, что в детстве их учили и они до сих пор помнят молитвы «Отче наш», «Богородицу», «Верую во Единого Бога Отца» и другие; представители же II и III поколений в большинстве своем упоминают только молитву «Отче наш», которой их научили в детстве и которую они знают по настоящее время. Большее количество молитв, которые знают представители II и III поколений, является редкостью. И только представители I поколения говорили, что их учили чтению молитв перед приемами пищи, перед отходом ко сну и после пробуждения, молитвам при посещении церкви и пр. Представителей же II и III поколений учили только самым распространенным молитвам православной традиции без знания ситуаций, в которых данные молитвы должны использоваться. Также стоит отметить, что представители III поколения упоминают, что знают только молитву «Отче наш». При этом можно отметить, что, возможно, в юном возрасте люди могут не вполне осознавать значение таинства молитвы. Например, М. Ю. Садырова отмечает, что в конце XIX – начале XX в. подростков заставляли молиться, если они сами не проявляли к этому интереса[94]94
  Садырова М. Ю. Религия и церковь в повседневной жизни русского крестьянства в конце XIX – первой трети XX вв. С. 70.


[Закрыть]. Также в целом обращение к Богу не вполне свойственно юному возрасту, если молодого человека с детства не обучали религиозным практикам. Обращение к Богу становится нормой жизни при первых трудностях, касается ли это личной жизни (например, замужества или женитьбы), здоровья близких (особенно детей) или других трудноразрешимых проблем. При первых сложностях молодые люди начинают более активно обращаться к сверхъестественной силе, которая, по их мнению, может поддержать человека в сложных ситуациях или решить его проблемы.

«У меня дети рождены в 1986 и 1989 годах… нам не разрешали детей крестить. Но все равно же покрестил, когда уже вот эта перестройка началась… в 90-х… потому что раньше были в колхозах парторги. Вот тех, кто перекрестил, наказывали… Строгий выговор с занесением в комсомольскую карточку… Боялись, а все равно делали…» (Прох., М, 1963).

«У меня трое детей. Дочку в Обояни крестили. А двоих в Харькове… в 76 году и 80 году. В Харькове люди мало друг друга знают… Пошли и покрестили. А дочку в Обояни где-то в 84 году… В Обояни уже боялись… Кума мы брали, мужа брата, а он партийный. Ему бы попало, если бы узнали. Тайком. И как не согласиться. Брат мужа родной. Я сестру свою брала, он брата своего» (Ракит., Ж, 1961).

«У нас так заведено – крестить детей… За некрещеного не берутся ни бабки. Кстати, если к бабке идешь, если нормальная бабка, она сразу тебе говорит, крещеный или некрещеный. Будет она отмаливать тебя, шептать на тебя или не будет…» (Ракит., М, 1963).

«Говорят, что надо крестить. Ребенок крещеный – значит, у него будет ангел-хранитель. Значит, его будет охранять все это. Значит, его будет хранить это. А некрещеный чего-то из детства самого было, то ли внушение, то ли нам говорили. Ну, у меня крещеный. И у моего сына крещеная девочка, моя внучка. Я тайно крестила своего ребенка в 82 году… крестила, чтобы никто не знал, ни на работе» (Ракит., Ж, 1961).

«Я ж из армии из комсомола ушел… бросил его, рассчитался с комсомолом и всё. А жена была в комсомоле и ей на собрании, когда мы покрестили дите, и мужик один, работал в райкоме, запрещал религию, он приезжал и выступал, сильно ей (жене. – Т. П.) тогда досталось… А я батька (отца. – Т. П.) приехал поминать в церкви как-то потом уже, а он, и со свечкою в церкви в Ракитном, а я ему говорю, что ж ты гонял нас, а теперь со свечкой стоишь…» (Ракит., Ж, 1960).

«Когда дочь была маленькой, мы в то время в церковь не ходили… тогда нельзя было. Мы ее покрестили, когда она родилась, в церкви. Но в церковь не ходили. Конечно, верили всегда. Но она уже своих деток, моих внуков, водит, они и молитвы читали… дочь внучку научила, она и “Отче наш”… И внука также. Внучка ходит со мной в церковь, приезжает и Пасху святить, она в институте учится и так не то чтобы она совсем неверующая, но она говорит: я не верю» (Каст., Ж, 1957).

В данном исследовании присутствует ряд комментариев респондентов I поколения, которые упоминали, что, будучи детьми, росли в очень бедных семьях и их родителям не хватало времени и сил на религиозное образование детей. Пытаясь прокормить семью, взрослые часто не уделяли никакого внимания образованию своих детей, в том числе религиозному. М. Ю. Садырова подчеркивает, что «бедственное положение крестьян также не способствовало укреплению церковного авторитета… переживание кризисности бытия нарушало целостность ритуала, а распад связующих элементов способствовал дехристианизации»[95]95
  Там же. С. 131.


[Закрыть]. Можно отметить, что, с точки зрения результатов данного исследования, крайняя нищета крестьянских семей способствовала отсутствию соблюдения религиозных практик в семье. Наиболее часто о бедности в детстве и отсутствии религиозного образования говорили представители I и III поколений.

«Когда я маленький был, молитвам меня не учили. Куда родителям было учить, они работой заняты, забиты были. Жили единолично до 1935 года (члены семьи не работали в колхозе. – Т. П.). Не в колхозе. Не хотели родители в колхоз вступать» (Ракит., М, 1925).

«Меня покрестили уже поздно. Только уже перед замужеством… Папа рано умер, мама была одна, нас шесть человек в семье детей. Было бы семь – девочка маленькая умерла. Не было возможности покрестить – мама одна нас воспитывала. Некогда ей было, да нас и оставить не с кем было. И в церковь мама нас не водила. Не могли нас водить, потому что мы некрещеные были. Ну так сама я ходила, когда обычно куличи святить на Пасху, с подружками или с бабушкой подружки» (Каст., Ж, 1993).

Православный крестик как символ

Ношение нательного крестика как символа принадлежности к православной вере в детстве помнит порядка половины респондентов I поколения. Ряд респондентов отмечают, что в детстве крестик носили на нитке или веревочке.

«Без креста мать не позволяла» (Кор., М, 1932).

«Крестики всегда вся семья носила. И молитвы мы читали. У меня дедушка кой-что лечил, вот сглаз…» (Кор., Ж, 1922).

Нательные крестики респонденты I поколения переставали носить, когда становились учениками в школе, но крестики старались хранить дома.

Большая часть респондентов II поколения крестики в детстве не носили из-за запрета религиозных практик в середине XX в. За ношение крестика школьникам в 1960– 1970-х гг. объявлялись выговоры.

«Крестик не носили. Да я и сейчас его не ношу. Не знаю почему, может, с детства это атеизмом мне было привлечено» (Каст., Ж, 1957).

«Я крестик носил назло режиму в школе. Ругали, конечно, и заставляли снять. И маме говорили, что попало. Тогда же проповедовался атеизм, запрещено было. Хоть и нелегально, не на словах, но запрещалось… не поощрялось» (Ракит., М, 1963).

После десекуляризации в 1990-х гг. крестики большая часть представителей всех поколений стали носить чаще или постоянно. Представители же III поколения стараются по возможности не снимать крестик. Также большая часть респондентов III поколения помнят, что носили крестики и в детстве.

«Всегда должен крестик при себе иметь, и как, допустим, все-таки ты вроде и в Бога веришь, и крестик на тебе, и он тебя сохраняет, охраняет, ангел-хранитель твой» (Каст., Ж, 1993).

Посещение церкви в рамках запретов религиозных практик

Даже в ходе массового закрытия церквей представители крестьянства в 1920–1930-х гг. старались посещать церковь и приводить на службы своих детей. Основная часть респондентов I поколения упоминали, что в детстве посещали церковь с родителями или дедушками и бабушками по большим праздникам либо по решению взрослых. Часто упоминалось причащение в церкви. По мнению М. Ю. Садыровой, в XIX в. исполнение Святых Тайн (в первую очередь исповеди и причастия) являлось важнейшим доказательством религиозного усердия верующих[96]96
  Садырова М. Ю. Религия и церковь в повседневной жизни русского крестьянства в конце XIX – первой трети XX вв. С. 73.


[Закрыть].

«Мама меня водила причащаться…» (Прох., Ж, 1927).

«Я была маленькой еще, мать водила в церковь, мы ходили в церковь… Сломали нашу церковь и все…» (респондент говорит о закрытой Дмитриевской церкви села Подьяруги, закрыта в 1935 г.) (Прох., Ж, 1926).

«Было время… в другое село ходили, когда в своем не было…» (Прох., Ж, 1922).

«Нас четверо детей было… нас мама в церковь водила, причащала…» (Ракит., Ж, 1925).

«Я с мамой в церковь ходила…» (Ракит., Ж, 1927).

«Нас у мамы четверо было, она нас в церковь водила. Помню, что в церкви были, Семеновскую церковь помню, хорошая была (респондент говорит о Богородицкой церкви, закрытой в 1936 г. с формулировкой «на снос». – Т. П.). И в Ждановке чуть припоминаю, какая церковь была (церковь закрыта в 1935 г. с формулировкой «на снос на школьное строительство». – Т. П.). Но их разломали. Сами мы не ходили, только мама водила нас и причащала» (Ракит., Ж, 1925).

«В церковь мать ходила по большим праздникам, а отец Антон… тот всегда ходил, хорошая поддевочка (нижняя рубашка. – Т. П.) у него была, надевает, красивую, столетнюю и идет в церковь» (Ракит., Ж, 1923).

«В Жданово была церковь, я помню, с матерью ходила… а эта в районе (в поселке Касторное. – Т. П.) существовала» (Каст., Ж, 1925).

«Дедушка нас в церковь водил. Мы с сестрой ходили в церковь с ним. Молитвы я в церкви и учила, да и дед учил немного. Ходить в церковь дедушка ходил, но молитв он мало знал. Ночью на Чистый Четверг мы ходили, оттуда огонек несли, а бабушка с мамкой нас встречали» (Каст., Ж, 1927).

«Нас и мама в церковь водила, и мы сами ходили. Особенно в пост, мы все-все дети бегали и к этой плащаничке прикладались до Пасхи» (Каст., Ж, 1931).

«Бабушка меня водила в церковь, исповедовались вечером, ночевали у родственников, а утром причащались» (Ракит., Ж, 1927).

«Когда маленький был, я в церковь даже сам бегал. В Меловом церковь большая была, туда пять километров от дома было, я сам бегал… Смотрел, как там ведется… На большие праздники, особенно вечером, начинал звонить колокол там…» (Ракит., М, 1925).

«Я учила своих детей молитвам и в церковь сама их водила. На Пасху ходили на всю ночь в церковь, как на ножки детки встанут. И на другой день, хоть на час, на два» (Кор., Ж, 1922).

«Мама моя в церковь ходила. Ботинки я ее сохранила, такие высокие ботинки были. Она так идет босиком почти до церкви… И тряпочку берем, ноги вытираем, обуваемся и в церкви стоим в ботинках. Из церкви вышли, ботинки снимаем и домой. Берегли обувь мы…» (Кор., Ж, 1936).

«В церковь с мамкой маленьким ходил, мама рассказывала о соблюдение религиозных правил» (Каст., М, 1995).

«Мама водила в церковь и приказывала мне: детка, надо верить в Господа Бога, рассказывала мне о Боге. Моя мама пекла просфоры для храма и меня приучала. Я все молитвы знаю. Вы знаете, когда в войну у нас служил храм, это в 43-м году, я бегу в школу, а то был рабочий день, когда большой праздник, служба идет. Знаете, для храма стояла большая кирпичная сторожка. Там батюшка жил. Идет служба. Я забегу в храм хоть на минутку. Подруги мои идут на урок: “Куда ты бежишь?” Я кажу: “Бегу в храм”. Ой, пение мене привлекало. Как пели в нашем храме… так красиво. Я хоть на минутку, но забегу. Подруги мои кричат: идем, ты опоздаешь на урок. Но ни разу не опоздала. Побуду в храме, бегу бегом, на урок прибегу, сяду за парту и урок» (Прох., Ж, 1930).

К 1940 г. в Курской области продолжало действовать всего лишь 40 церквей, а перед началом Великой Отечественной войны их осталось всего три[97]97
  Из истории храмов Курской епархии. С. 9.


[Закрыть]. Даже с учетом того, что действующих церквей к концу 1930-х гг. в районах настоящего исследования оставалось не так много, большая часть респондентов I поколения четырех районов при условии закрытия церкви в родном селе совместно с семьей посещали любые другие близлежащие церкви. В период Великой Отечественной войны церковь поддерживала моральное состояние людей, а страдания, выпавшие на их долю, увеличили число верующих. Люди тянулись к храму. В 1941 г. в Курской области появилось 20 действующих приходов, в 1942 г. – 128, в 1943 г. – 117. Таким образом, к моменту освобождения от оккупации в области действовало около 250 православных приходов. Впоследствии уполномоченный Совета по делам РПЦ при СНК СССР по Курской области отмечал, что в памяти народной осталась вера в неслучайность совпадения решающего перелома в ходе Великой Отечественной войны с массовым открытием православных храмов[98]98
  Там же.


[Закрыть]. После войны храмы продолжали открываться, и к 1947 г. их было уже 330, включая находившиеся на территории районов, отошедших в 1954 г. к Белгородской области[99]99
  Там же. С. 10.


[Закрыть]. После 1948 г. вплоть до 1990 г. в области не был открыт ни один храм, тем более не было строительства культовых зданий. Закрывались же они ежегодно по нескольку[100]100
  Там же.


[Закрыть].

Крестьяне II поколения, будучи детьми, из-за запрета в советский период, как и представители I поколения, продолжали посещать церковь со взрослыми или из интереса периодически посещали храмы самостоятельно.

«С бабушкой ходила в церковь, конечно. Не часто, раньше запрещалось» (Ракит., Ж, 1961).

«Да, запреты были, и все боялись этого, а все равно в церковь тайком ходили… интересно было. С подружками со школы. Мы боялись, чтобы учителя не увидели. Если учителя увидели, потом будут ругать нас. Но все равно нам было интересно… Родители работали, им некогда было» (Ракит., Ж, 1963).

Важно отметить, что в Ракитянском районе по сравнению с другими районами, которые находятся в центре внимания данного исследования, к 1960-м гг. действующей оставалась всего лишь одна Никольская церковь в поселке Ракитное. С октября 1961 г. по апрель 1982 г. настоятелем Свято-Никольского храма поселка Ракитное был великий подвижник и молитвенник архимандрит Серафим (в миру Дмитрий Александрович Тяпочкин). Ракитное во время его служения стало одним из знаменитых духовных источников, куда приезжали люди из разных концов страны. Сегодня могила архимандрита Серафима на церковном дворе Свято-Никольского храма является местом поклонения многих сотен верующих и паломников из разных концов России и Украины. 1 августа 2007 г. во дворе Свято-Никольского храма поселка Ракитное был открыт памятник архимандриту Серафиму. За последние годы в районе сделано многое для возрождения православия: построены храмы Святой мученицы Татианы в селе Бобрава, Пресвятой Богородицы в селе Венгеровка и поселке Пролетарский, Святителя Димитрия Ростовского в селе Дмитриевка[101]101
  Историческая справка, Ракитянский район. URL: http://rakitnoeadm.ru/o-poselenii/istoricheskaya-spravka/ (дата обращения: 30.06.2020).


[Закрыть].

«Бабушка ходила в церковь и маленьких нас водила. Конечно, когда я уже работала, проработала в Доме культуры очень долго, более 35 лет, запрет был в то время, когда мне было 28 лет, но все равно ходили… на Пасху, например, вечерняя служба до ночи. И мы ходили, конечно. Не тайком. Я, например, никогда особенно этого не скрывала. Потому что я верующий человек. Хотя в церкви не так часто бываю. Но я глубоко верю. Никто не учил нас этому. Мать верила в душе, но в церковь не ходила. Потому что далеко было ходить и совершенно некогда. В церковь ходили только на Пасху святить. И всё. Это сейчас мы отмечаем, а в то время никак не отмечали. Знали, что Троица, знали, что Рождество. Знали, что церковные праздники, но отмечать никто не отмечал. На Троицу дом украшали. Это сейчас стало модно ничего не украшать и никого не приглашать в дом. А раньше – траву зеленую с цветами накосят, разложат на полу…» (Каст., Ж, 1957).

«Нас не пускали вообще в церковь. Мы тайком. Учителя постоянно стояли на воротах в Касторном. Невозможно было пройти в церковь. Иной раз и не попадались, они отвлекутся, может, и не было учителей, ходили с бабушкой. Иной раз, она на улице нас за калиткой оставляла, мы там сидели, потому что невозможно было. Коммунистам не разрешалось тоже. Коммунисты тоже не ходили раньше в церковь» (Каст., Ж, 1965).

«В церковь ходил с бабкой. С отцом нет, он был коммунист… Председателем сельского совета был. Потом был директором школы… С бабкой ходили, еще маленький был, помню. Отец никогда не возмущался. Никогда ничего не запрещал. Ни в школе, ни в милиции никто нам ничего не говорил про религию» (Прох., М, 1959).

«В детстве меня в церковь мама водила. Хотя бабушка чаще… Бабушки 1918 и 1919 годов рождения. Одна бабушка из Орловской области, другая – Касторенского района, села Зеленхоз. Мы, когда детьми были, нам было интересно… на Рождество, когда в церковь все ходили, мы тоже все ходили. Ну а потом в школе, когда учились, – учителя дежурили в церквях и потом, если кого-то нас, учеников, видели, нас за это публично наказывали. Собирали линейку и говорили, что вы были в церкви…» (Каст., Ж, 1965).

«Ну слышим, и Белгород, и другие города, что это запрещали, и боялись, чтоб с работы, могли с работы уволить за такие дела, партийных. Разбиралось на партийных собраниях, обсуждалось, что нельзя. Тогда и в школе нас так учили» (Ракит., Ж, 1961).

«Я училась в педучилище, мы там атеизм проходили, но меня все равно бабушка водила в церковь. Иконы у нас висели, и сейчас висят иконы. Дети мои крещеные. Тайком, но крестили их. Уже тогда, в 88-м сын, дочка 89 года рождения, все равно крестили, родители мои были православные. Мама в церковь ходила, отец был коммунист, но, когда уже старенький стал, ходил в церковь. Но мы все равно, хоть и бездорожье, но мы вот сюда пешком раньше ходили…» (Каст., Ж, 1961).

При этом респонденты II поколения хоть и получали в школе антирелигиозное образование, но, будучи детьми, посещали с взрослыми церкви и, уже став молодыми людьми, также иногда старались ходить в церковь.

«Я уже дочке своей рассказывала, когда я училась в техникуме, как я задворками в церковь ходила, я в Дмитриеве училась, Курская область, ходила причащаться… боялась, что узнают и меня выгонят из ПТУ. Но тогда причастие было совсем по-другому. Сейчас у нас строго. Не постишься – не причастит батюшка. Еще поисповедует. А тогда – пришла и безо всякого меня причастили. Я запомнила и на следующий день одни пятерки получила» (Каст., Ж, 1964).

«Сразу увольняли с работы за религиозные действия. Всякие начинались гонения… С работы уберут. А живешь в селе, один колхоз – куда идти дальше работать?» (Ракит., Ж, 1963).

«Маленькие были. Все-таки забитый такой народ, все равно, я 65-го года, но мало что было известно… с нами в основном бабушка была, и она нам рассказывала: Бог того спас, этого, про Ноев ковчег. Они тоже немного знали. Они часто в церковь ходили раньше. Вот куда-то на ночь пошли в церковь стоять. Они уходили, а мы ждали ее. Она нам что-то рассказывала. Наверное, что-нибудь и придумывала. Мы же, маленькие, верили. Я уже сейчас себе покупаю книжечки, брошюрки в церкви. Мне интересно там почитать что-то, узнать. Потому что особо много мы ничего и не знаем. Вот что бабушка нам рассказывала, то и знаем…» (Каст., Ж, 1965).

«Не ходили в церковь. Тут церкви нет, куда водить, там рядом село – не работала, ну и в то время здесь было с этим тяжело» (Прох., Ж, 1961).

Представители же III поколения посещают церковь или по большим церковным праздникам (например, Пасха, Троица, Рождество), или для совершения таинств.

«Бабушка учила неоднократно “Отче наш” в основном. К Николаю Угоднику обращения были. Обычно в церковь схожу, свечку поставлю, от себя попрошу здоровья…» (Каст., Ж, 1989).

«Я считаю, что надо маленьких детей водить в церковь. Меня бабушка водила. И как-то у меня осталось вот это чувство, что если что случится, то я не побегу к какой-то бабушке-гадалке, которой я отдам все деньги, я лучше пойду в церковь, постою, помолюсь» (Каст., Ж, 1987).

«В церковь я хожу по великим праздникам только. На Пасху. Моих детей моя мама или бабушка иногда ведет. Поначалу да, когда они были поменьше, их старались каждое воскресенье на причастие возить. Сейчас нет. Если ребенок плачет по ночам, беспокойным стал, идем в церковь. Просто поставить свечки, побыть там какое-то время, спокойнее становится…» (Каст., Ж, 1989).

Представители I поколения упоминали, что таинство причастия чаще совершали в детстве, нежели в зрелом возрасте. Респонденты II поколения о причастии и исповеди говорили очень мало или чаще не упоминали совсем. Представители III поколения нередко упоминают причастие как одно из важных для них святых таинств. По сравнению с II поколением респонденты III поколения периодически стараются причащаться сами и причащать своих детей. Об исповеди не упоминал практически никто из респондентов, кроме представителей I поколения.

По словам М. Ю. Садыровой, до революции 1917 г. посещение исповеди являлось показателем внешнего благочестия: оно легко контролировалось общественным мнением, церковными и отчасти светскими властями, которые непосещение исповеди трактовали как показатель принадлежности к расколу, что позволяет рассматривать исповедь как возможность мониторинга массовых настроений, в том числе на предмет лояльности властям. При этом стоит учесть, что общественный контроль религиозных практик являлся в конце XIX в. нормой общественного уклада. В своде законов Российской империи имелось немало статей, которые возлагали на полицию «заботу о должном уважении населения к вере». Любое уклонение от совершения обрядов считалось проявлением политической неблагонадежности. Всякий, кто выступал против православия, подвергался лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы от шести до восьми лет[102]102
  Садырова М. Ю. Религия и церковь в повседневной жизни русского крестьянства в конце XIX – первой трети XX вв. С. 124.


[Закрыть]. Безусловно, вера и обрядность крестьян дореволюционного периода играли важнейшую роль в жизни крестьянского социума, оформляя собой всю совокупность представлений о строении «мира», придавая ей стройность и целесообразность. В оценке крестьянами односельчанина его благочестие играло во многом определяющую роль. Положение и авторитет крестьянина в общине определялись не только его трудовыми навыками и умением вести хозяйство, но соблюдением им норм христианской морали, за чем наблюдала вся деревня[103]103
  Там же. С. 85.


[Закрыть]. В рамках же запрета религиозных практик в XX в. крестьянское сообщество старалось внешне контролировать соблюдение антирелигиозных правил советской власти. При этом религиозное воспитание, соблюдение религиозных практик и вера в Бога из института Церкви перешли в институт семьи, где продолжали жить, формироваться и развиваться в последующих поколениях крестьян.