Текст книги "Религиозная память крестьянства в XX–XXI веках в селах Черноземья России"

Сельская школа в XX веке

В конце XIX – начале XX в. деревня всё острее стала ощущать потребность в знаниях, заметнее проявлялось стремление родителей к обучению своих детей. Крестьяне видели в образовании залог успешного ведения хозяйственных дел, ждали от школы, что она даст их детям необходимые знания законов и сформирует навыки расчетных операций[111]111
  Садырова М. Ю. Религия и церковь в повседневной жизни русского крестьянства в конце XIX – первой трети XX вв. С. 116.


[Закрыть]. Также важно отметить роль образования в формировании мировоззрения и сознания детей, рожденных в первой трети XX в.

Родители респондентов I поколения либо были практически неграмотными, либо имели всего несколько классов образования (в среднем от 1 до 4), полученных в церковно-приходских школах. Неграмотными чаще были женщины, то есть мамы и бабушки респондентов I поколения. Респонденты же I поколения в своей массе имели образование в 1–5 классов в зависимости от года рождения и определенной организации быта в семье. Многие респонденты отмечали, что начальная школа состояла из 5 классов обучения и в школу переставали ходить или по решению родителей, или с началом Второй мировой войны.

Часто решение родителей о прекращении посещения школы исходило из потребности дополнительной рабочей силы в домашних делах. Респонденты упоминали, что родители говорили о необходимости работать в поле, сеять, ткать, прясть, собирать сено и пр., школу посещать было некогда. В семье трудовые нагрузки и обязанности распределялись в соответствии с физическими и возрастными возможностями каждого – даже самого маленького – представителя крестьянской семьи. В книге «Традиции и народное творчество Белгородчины» упоминается 85 видов работ только по дому, в которых были задействованы крестьянские дети. И это не считая общего труда в поле, огороде, саду, к которому дети приучались с 5–6 лет. К примеру, первой обязанностью девочки 5–7 лет была забота о младших детях в семье, которые называли ее «няня». Она подметала пол, присматривала за домашней птицей и мелкими домашними животными, загоняла корову с пастбища во двор, помогала при посадке и сборе овощей. Девочка 10–11 лет уже вязала снопы в качестве жницы, как и ее мать, ухаживала за коровой, помогала готовить еду для всей семьи. В 12–13 лет она умела жать, полоть, шевелить и сгребать сено, доить коров, стряпать, стирать. К 15 годам приобретала все знания, необходимые крестьянской женщине, будущей хозяйке дома[112]112
  Жиров М. С., Жирова О. Я., Якубенко Л. В. и др. Традиции и народное творчество Белгородчины. С. 31.


[Закрыть]. А юноша в 16 лет был уже полноценным работником, выполнявшим всю крестьянскую работу[113]113
  Коренева А. В. Крестьянство Воронежской губернии в начале XX века. С. 153.


[Закрыть].

Отсутствие детей крестьянами воспринималось как большое горе. В условиях крестьянской жизни было немало причин для того, чтобы семья испытывала необходимость в детях, с ранних лет начинавших помогать родителям. Хозяйства, в которых не было взрослых сыновей, не могли стать зажиточными, надеяться на благосостояние, стабильность и основательность, а бездетных родителей в старости часто ожидали нужда и нищета. По традициям, действовавшим в общине, сын должен был содержать престарелых родителей, а дочка ухаживать за ними и оказывать моральную поддержку. Следовательно, необеспеченная старость заставляла крестьян иметь собственных детей или прибегать к усыновлениям в случае отсутствия возможности иметь своих, а если вся детвора была дочерями, то принимали в семью зятьев. Приемная детвора рассматривалась как родная и обладала теми же правами. Усыновление проходило по решению сельского общества[114]114
  Там же. С. 152–153.


[Закрыть]. Основываясь на вышеизложенном, можно объяснить стойкость феномена крещения в крестьянской среде даже в рамках запретов власти на религиозные практики. Крестьяне любыми способа пытались сохранить жизнь и здоровье своих детей, обязательно обращаясь к высшей силе и прося у Бога защиты для своих потомков.

Респонденты I поколения, будучи детьми, часто в начальную школу ходили за несколько километров от дома в другие села. Присутствуют упоминания, что ходили в школу с братьями и сестрами по очереди, так как не было «приличной» одежды для посещения школы и обуви на всех детей в семье сразу. Один комплект одежды для школы могли надевать по очереди несколько детей. После окончания Второй мировой войны в общей массе в школу дети не возвращались. Те немногие крестьяне, которые оканчивали и начальную, и среднюю школу, могли надеяться при согласии родителей получить высшее образование в городе.

Религия и школьные учителя в селе

При наличии высшего образования, оставшись жить в деревне, крестьяне часто становились учителями в сельских школах. Если говорить о школьных учителях представителей I поколения, то в основном учителя сельских образовательных учреждений активно поддерживали новую коммунистическую власть и боролись с религиозностью учеников. Здесь важно отметить, что учителя, преподававшие в сельских школах первой половины XX в., были рождены и воспитаны в православной традиции. Часто родители школьных учителей оставались религиозными, посещали церковь и соблюдали необходимые религиозные практики. А крестьяне, рожденные в 1920–1930-х гг., часто уже в школе получали антирелигиозное воспитание.

«Когда я в школу ходила, учителя нам говорили, чтобы в церковь мы не ходили, это неправильно. Да и когда взрослая стала, учительницей работала, своим ученикам твердила: ребята, нельзя в церковь ходить. Вы – пионеры! И чтобы яичко крашеное после Пасхи в школу не носили…» (Кор., Ж, 1922).

«Моя мама всегда молилась… в церковь ходила… и мне, ребенку, это прививалось. Я уже работал учителем, но ученикам говорил, что Бога нет… я комсомолец был рьяный… Я принял ту власть. Когда из церкви нашего села сделали клуб, я был заведующим того клуба… Из алтаря сцену сделали… 50 % населения села ходили в этот клуб, а 50 % – даже не подходили. Моя мама была очень верующим человеком. Ни разу в клуб, который сделали из церкви, не зашла. Ни мама моя, ни бабушка…» (Ракит., Ж, 1931).

«Отгоняли нас в школе от этой веры…» (Каст., Ж, 1927).

«Я была строгая и требовательная учительница, но учеников очень любила. За каждого стояла. Но сама скажу вам откровенно – атеистка. Потому что вся жизнь у меня прошла только против этого… Бога я признаю, хожу, поминаю родичей, но пойти и отслужить службу не могу. Хотя у меня против религии агитации в школе не было…» (Ракит., Ж, 1923).

«Когда война началась, у нас в школе учительница была, такая добрая учительница, она из простыни всех нарядит. Ее выгнать власти хотели или перевести в другое село, но она просила и письма писала, чтобы ее оставили. Война, дети без отцов бегают, где матерки, говорят, – все взрослые в поле. А она в школе детей “Отче наш” учила» (Ракит., Ж, 1927).

«Я, например, когда училась, учительница наша была богомольная. Она Бога веровала и нам никогда не запрещала» (Каст., Ж, 1928).

«У нас учитель был хороший такой. И за крестики не говорил ничего» (Каст., Ж, 1924).

«Про религию в школе ничего не говорили. Физкультура, спорт, пионерия, а о религии ничего» (Каст., Ж, 1922).

«Ну, ругали в школе пионеров, чтобы в церковь не ходили, куличи не святили. Позднее я в ней работал, но я ребятишек не ругал за это. Когда я работал в школе, время было ближе к перестроечному, уже были другие веяния, но все равно я к этому относился с пониманием» (Каст., М, 1958).

«Говорили в школе, что Бога нет, и ругались, галстуки нам дали. Отгоняли нас от этой веры» (Каст., Ж, 1927).

«Не хотели родители в колхоз вступать. И когда я окончил четыре класса, если родители не в колхозе, значит уже не пойдешь в пятый класс, тебя не пустят и не примут. Было такое. Я помню, когда брат двоюродный, его отчислили из школы, потому что его отец не в колхозе был. Он в вечернюю школу пошел. И с вечерней его отчислили. Презирали… Но только, чтобы в колхоз шли… В школе запрещали религию. Когда я учился в четвертом классе и ехал батюшка, освещать дома тех, кто построился, так мы с песнями отвернулись. Учитель сказал: отвернитесь и песни продолжайте петь. А потом этот учитель предателем стал, при немцах работал…» (Ракит., М, 1925).

«Запрещали, ругали за религию в школе. Я помню, даже в церковь не ходила, просто что-то помогала в субботу перед Пасхой родителям, и то меня вызвали на ковер, не директор, а завуч вызвал, за то, что к празднику готовились. Я атеизм проходила. А на душе как-то верилось. Знаете, бабушка все время молилась, она стояла в углу, “Отче наш” читала, тогда молитвы я не знала, училась, не знала, а потом уже, дети когда родились, уже тут я выучила молитвы. Сейчас я болею. Я часто стараюсь ходить в церковь. Иконки у меня висят там разные. Я знаю наизусть и “Отче наш”, и “Богородице”, и “Верую”. Здесь была школа восьмилетняя, потом девятилетняя основная школа. Я работала учителем начальных классов. 30 лет проработала. У нас не проходили атеизм, все ходили с крестиками. Последний год у нас было православие в школе введено с первого класса, потом второй-третий, книжки были разные. Я преподавала в начальных классах православие. А потом в старших классах учитель истории и обществоведения преподавал. Мы положительно относимся к Боженьке, мы веруем. Я болею тяжело, и все равно, когда на операцию ходила, даже врач-терапевт в больнице сказал: что сделать, верь, молись» (Каст., Ж, 1961).

«В старину было на Новый год идут дети, поздравляют, в каждую дверь стучат. Это посыпать зерна на счастье, на здоровье, на новое лето, Боже, жито, пшеницу. А при советской власти не разрешали. А детям же хочется, кто конфет даст… В 1965 году я в первый класс пошел… Учительница была тут такая… Идешь в школу, стоит: выворачивайте карманы. Карманы заставляла выворачивать, искала зерно. А я тут голубей кормил, осталось три зернины, и давай она клевать меня, что засевал…» (Ракит., М, 1958).

«Раньше всем религию запрещали. Партийные не крестили детей… в церковь, говорили, не ходите, пасху не святите…» (Каст., Ж, 1956).

«В церковь не пускали школьников… И учителя даже стояли, если пасху святить идешь, стояли у входа, не пускали детей… Осуждалось это как-то…» (Каст., Ж, 1958).

«Все были поголовно в этой религии… Учителя были крещеные, все их дети были крещеные. Бог есть, будет и никогда не умрет…» (Каст., Ж, 1963).

И если религиозные праздники все же отмечались в кругу семьи и близких родственников, коммунистические праздники в большей мере для респондентов I и II поколений связаны именно со школой.

«Октябрьский отмечали всегда. Я помню, меня книжкой “Путешествия Гулливера” за хорошую учебу наградили. А больше чем награждать? 7 Ноября уже отмечали, когда колхозы были, из колхоза отпускали, кто работал на свекле… Больше никаких праздников не отмечали. А такие религиозные – втихаря отмечали. А чтобы коллективно – нет» (Каст., М, 1927).

«Обязательно в школе коммунистические праздники отмечали. Я стихи рассказывала. Я отличница была. Я рассказывала стихи. Все это было без Господа Бога, не поминался он нигде, но это Господь давал всё. Стихи в первую очередь. Я вам сейчас расскажу:

 
Оно пришло, не ожидая зову,
Пришло само, и не сдержать его,
Позвольте мне сказать вам это слово,
Простое слово сердца моего.
Тот день настал, исполнилися сроки,
Земля опять покой свой обрела,
Спасибо вам за подвиг ваш высокий,
За ваши многотрудные дела!
Спасибо вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе,
Мы так верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Вы были нам оплотом и порукой,
Что от расплаты не уйти врагам,
Позвольте мне пожать вам крепко руку,
Земным поклоном поклониться вам
За вашу верность матери Отчизне,
За вашу мудрость и за вашу честь,
За чистоту, за правду вашей жизни,
За то, что вы такой, какой вы есть.
 

Такие мы рассказывали стихи, когда в школу ходили» (Каст., Ж, 1921).

«Я в 1934 году закончила начальную школу. А в 1933 году я училась у Надежды Андреевны. Учительница пришла и сказала, чтобы все были с ленточками, с красными флажками и приходили на демонстрацию. И я с этим флажком, наш класс четвертый взяли и пошли… И это такое событие было, будто побывала в Москве… И что интересно, я помню, выступали на трибуне, а когда закончился митинг, сказали – каждый идет по улице и поет песни. И шли по улице, били в барабан и песни пели. Наши старшеклассники несли свои транспаранты…» (Кор., Ж, 1922).

«Стишок должна я в клубе рассказывать на праздник, когда в школе училась. Помню: “На дубу зеленом, да над тем простором, два сокола ясных вели разговоры, а соколов этих да люди узнали, первый сокол Ленин, второй сокол Сталин. А как первый сокол со вторым прощался, он с предсмертным словом к другу обращался. Сокол ты мой сизый, час пришел расстаться, все труды-заботы на тебя ложатся. А второй ответил, позабыв тревоги: мы тебе клянемся, не свернем с дороги”» (Прох., Ж, 1926).

Женщина как хранитель православной традиции в селе

Основными хранителями религиозных традиций XX в. оставались женщины. Именно женщины поддерживали те правила, которые в их домах чтили на протяжении многих лет, и передавали веру своим детям, украшали дом к церковным праздникам, готовили праздничный стол, учили детей молитвам, как могли, объясняли детям значение слова «Бог», например передавая смысл, что жить надо по совести. Большая часть респондентов всех трех поколений упоминали как маму, так и бабушку, которые своим примером показали значение Бога, обучали детей молитвам, правилам празднования важных церковных дат и основам религиозного поведения.

«Мама говорила, что Бог есть, что нельзя этого делать, это плохо, Бог накажет, а только хорошо поступать надо, не баловаться. Не обижать людей…» (Кор., Ж, 1922).

Иногда к вере приводили, объясняя ребенку какие-либо события через чудо.

«Вся сила в религии… С моей бабушкой идем, ведет она меня, дошли до церкви. А наверху (церкви. – Т. П.) березка растет. Я говорю: бабушка, наверху березка растет (имея в виду, что деревце растет без земли. – Т. П.). Ой, говорит, деточка, ты же ангел, ты увидела эту березку, подумай, нет земли, нет ничего, а березка на церкви растет. А маме моей вера давала силу. Как и всем. Вообще человек без веры жить не может» (Кор., Ж, 1922).

Именно женщины хранили и передавали тот религиозный опыт, который помогал близким в сложных ситуациях.

«Мама говорила, что Богу надо молиться, в церковь надо ходить, в Бога надо верить. Господь помогает. Ты будешь просить у Господа Бога здоровья, он будет помогать тебе» (Каст., Ж, 1928).

«Мне операцию на позвоночнике в военном госпитале делали. Мать ночь не спала, молила Бога. Мне после той операции все предсказывали – коляска. Я еще служил, неправильно на парашюте приземлился, а потом оно дало себя знать, и четыре года назад мне в военном госпитале в позвоночник вставляли пластину. У меня в позвоночнике стоит титановая пластина. Я уже маме сказал после операции. Хотя она чувствовала и целую ночь молилась и жена и дочери молились» (Ракит., М, 1958).

«Шла ночью с поезда, идти около четырех километров. Сначала небо было ясное. Я говорю: Господи, как бы дойти, чтобы светло так было. Я ступила на порог и сразу темно стало. Какое совпадение, представляете. Я раньше в Белгороде жила, и поезд приходил сюда в деревню полдвенадцатого ночи. На Сумовскую. И четыре километра надо прошагать. И было ясно, месяц светил, хорошо, и тучки заходят, затягивают. А я одна шла. Я говорю: Господи, как бы дойти, чтобы светло было. И только вступила на порог, как стало темно» (Ракит., Ж, 1958).

«Я родился, был еще младенцем, медики сказали, что я не жилец на этом свете – не выживу. Я был синий весь. И мать пошла, тут была Полина Алексеевна… или Пелагея Алексеевна, у нее была шапочка Иосафия, принесли эту шапочку, надели мне на голову или положили мне на голову, и буквально через час или сколько прошло, недолго, от этой шапочки желтая полоса прошла по всему телу, я закричал, и вот уже мне 88 лет. Мама говорила – Бог помог» (Прох., М, 1939).

«Мне кажется, она (вера в Бога. – Т. П.) помогает, вот что-то почитаешь… Мне делали операцию на сердце и перед тем, как уйти, ушли бы, может, и в мир иной, потому что никто не знает после этого, встанешь со стола или нет. Там было много людей… покупали крестик, иконку Матронушки Московской и нам даже разрешали их брать с собой… мы их с собой привязывали на ногу. Где можно это. Понятно, что это хирурги. Но вера в Бога, наверное, нам тоже помогла выйти» (Каст., Ж, 1965).

При этом можно говорить, что религиозное сознание и религиозное мышление не являются статичными. В разное время и различных обстоятельствах человек может либо обращаться к высшим силам, либо на время «забыть о Боге», даже совершая изначально религиозные действия, не вкладывая в них религиозный смысл. В рамках данного исследования интересно отметить религиозную активность и обращение к религиозным практикам представителей II поколения, которые выросли в период полного запрета религиозных практик, но при этом в тяжелых жизненных ситуациях, таких как болезни, проблемы личной жизни, все же обращались к Богу.

«Мы молитвы сами учили дома… В одно “прекрасное” время очень надо было…» (Прох., М, 1965).

Также обращение к высшим силам активно отмечается при появлении собственных детей. Все три поколения респондентов, независимо от ситуаций и положения, обращаются к Богу, прося защиты и здоровья для своих детей.

Церковные праздники в крестьянской среде

Как бы строг ни был запрет на религиозную деятельность в XX в., Пасха, Рождество, престольные праздники всех сел каждого из четырех рассматриваемых районов отмечались всегда и являлись механизмом религиозной социализации.

Об обязательном отмечании церковных праздников и посещении церквей даже в рамках запрета на религиозные практики говорили респонденты как I, так и II поколений. Респонденты I поколения чаще в комментариях упоминали празднование так называемых «больших» церковных праздников, таких как Пасха, Троица, Крещение, Рождество, а также престольных праздников собственного и близлежащих сел. Различие между поколениями присутствует в том, что посещение церкви представителями II поколения уже не происходило. И респонденты II поколения в целом отмечали церковные праздники походами в гости или приемом гостей в своем доме, подготовкой праздничного стола, отсутствием работы по дому и в огороде.

Интересно, что в Белгороде в 1920-х гг. в газете «Трудовой день» наиболее яркие и объемные антирелигиозные материалы печатались накануне и во время больших церковных праздников – особенно перед Пасхой, Троицей и Рождеством. На страницах «Трудового дня» ярко и обильно в негативном ключе описывались вера, священники, верующие люди и религиозное поведения крестьян.

При этом крестьяне продолжали внутри семьи отмечать важные религиозные даты. Праздник Рождества Христова все респонденты считают большим религиозным праздником, при этом информации об особых действиях при праздновании Рождества в комментариях респондентов нет.

«“Отче наш” читаю постоянно. Больше не знаю. В основном мы ходили на Рождество. Она нас про Рождество учила, мы ходили по деревне христославить. Когда мы маленькие были, ходили, нам деньги давали, пять копеек…» (Каст., Ж, 1965).

Трудовой день, 15 декабря 1923 г. // ГАБО

«Обязательно праздники церковные отмечали. У нас в селе Николай Угодник считается престольный праздник. А в другом селе другой праздник. И родня там, кумы, родные, все приходили к нам на праздник. Тут и гармошка, и песни были раньше, весело тогда праздновали. А в другом селе был престольный на Покров. К нам на престольный Николая Угодника идут из другого села, а мы идем на Покров в гости к ним, туда» (Ракит., Ж, 1927).

«Когда нас учили в школе, церкву уже разломали. Это было в 37–38 годах XX века. Нас учили русскому языку. Это 1937 год был. За церковь презирали. На Пасху ходили наши отцы, матеря, пекли пасхи, крестили, а потом все это дело закрыли. Троицу помню, все праздники, хоть мы малыши были маленькие, но отмечали. В церкву меня последний раз мать водила крестить пасху, стояли ночь. Служение отдельно, крещение пасхи. И всё, на другой год ее закрыли. Приехали, кагэбисты или эти, закрыли и всё. Разломали, сделали мастерскую. Сперва мастерская, загоняли трактора. Открыли МТС. Из церкви сделали мастерскую. А потом разломали ее. Началась война в 41-м году. Ее совсем разломали. Собрали памятник на этой церкви (потом. – Т. П.)» (Каст., М, 1927).

«Пасху, Троицу, Вербное, Красная Горка – эти отмечали постоянно. И родители, и мы. И до сих пор отмечаем» (Каст., Ж, 1955).

«Пасха, Вербное, Лазарева суббота, в воскресенье стараемся не стираться, ничего такого не делать. Престольные праздники отмечаем. Медовый Спас, Яблочный Спас. Троицу, Рождество. На Троицу ветками украшаем, и траву мы расстилаем, когда косим под Троицу. Травки накосишь и по квартире раскидаешь, чтобы чобором (чабрецом. – Т. П.) пахло хорошо. Веточки, особенно люблю, когда цветут веточки. Боярышник цветет, липа, березки, клен…» (Каст., Ж, 1965).

«Церковные праздники всегда отмечаем. Перед праздником всегда готовились и убирались. Вот мама обязательно пироги, котлеты сделает. Даже ничего не делали по дому. Нам не разрешали даже ни полоть, ничего не делать на церковные. Рождество – это прямо очень большой был праздник. Крещение отмечали…» (Каст., Ж, 1965).

«Мои родители отмечали и Купина, и Николу, и Пасху, и Рождество, и Крещение, и Троицу. И Радоница, это поминали родителей всегда-всегда, у них так в законе было, и то, что привили эту веру, я то же самое, то, что перечислила все праздники, и я их почитаю. И всё стараюсь веровать» (Каст., Ж, 1965).

«На Троицу дом украшаем травой всякой. Березовыми веточками. На Вербное вербу приносим, освящаем» (Каст., Ж, 1993).

Рождество, Крещение, Пасха, Троица считаются на протяжение всего XX в. в Белгородской и Курской областях большими религиозными праздниками. Также особенно почитаются престольные праздники каждого села. Любой житель знает престольный праздник своего села и близлежащих. Празднование престольных праздников оставалось важным событием для представителей I и II поколений респондентов.

«В нашем районе везде люди эти традиции соблюдают. Престольные праздники соблюдаем, все праздники стараемся не работать, завтра праздник, стараемся дома уборку сделать. Не стираемся. У нас есть престольный праздник, 21 сентября. Это Пресвятая Богородица, по-нашему называется Аспос. По календарю наш престольный праздник. И холодец варим, и квас делаем, и лапшу натираем, и курицу рубим. И моя мама так делала, и все мамы делали. И гости приезжали. У нас как было принято? Вот рядом село Козинка, у нас там родственники были, и из Воронежа родственники. И они к нам в гости приезжали, тут свои родственники из села, крестные мои приходили. Позвонят, мы сейчас к тебе в гости придем. А вечерком мать пойдет, ну, вечером она не ходила, потому что она в Доме культуры кассиром работала, она была занята. И к нам гости собираются» (Каст., Ж, 1959).

«В церковь ходим по праздникам. И чтим вообще праздники, стараемся не делать ничего» (Каст., Ж, 1985).

«Ничего не делать» – интересная «активность» в крестьянской среде Белгородской и Курской областей. Данное выражения обозначает «проявить уважение к церковным праздникам или святым». Можем предположить, что до запрета религиозных практик крестьяне ходили в церковь, молились, после же запрета позиция «ничего не делать» по дому, в огороде и пр. является своеобразным уважением по отношению к православной традиции.

К «большим» церковным праздникам крестьяне готовились заранее, убирали дом и двор в зависимости от времени года, готовили определенные блюда в соответствии с праздником, приглашали в гости родных и соседей, ездили по приглашению близких в другие села, украшали свои дома соответственно тому или иному церковному празднику. Например, на Троицу обычай засыпать пол дома определенным видом полевых трав (чаще чабрецом и украшать дом и двор веточками клена, орешника или березы, иногда сирени) сохранен в Белгородской и Курской областях до настоящего времени.

«Тут все церковные праздники уже знали и почитали. Тогда как-то было запрещено. Да даже и дети мои, когда в школу ходили, и то запрещали, у меня Вера дочь пошла, в каком она классе была – не помню, она с 1958 года, пасху понесла, ее знаешь как гоняли за это» (Каст., Ж, 1925).