Текст книги "Перипетии. Сборник историй"

Триптих о бесконечном прошлом и конечном будущем

Еще одна история происхождения

У богов потребность – изобретать. Что и понятно, проблема бессмертных – однообразие, ее решение – новые игры, не говоря о творительной миссии, а иначе зачем всё.

Однажды они придумали игру в шарики, которые крутятся, светятся, задача играющих – спасать их от комет и метеоритов. Сначала, конечно, боги придумали 4D-экран, на котором играть. Потом алгоритм – орбиты. Для дизайна – силой мысли – синтезировали минералы. Им, бестелесным, хотелось чего-то грубого.

Конкуренты, другие боги, или, можно сказать, хакеры, тоже не теряли времени даром, хотя в их вечности время означает не длительность, а вспышки вдохновения. Они изобрели черные дыры, которые охотятся за шариками и навсегда отправляют их в свою черную тюрьму. В ответ боги стали клепать шарики с удвоенной энергией, связав их гравитацией, с тех пор они держатся кучками – чтоб не пропасть поодиночке.

Вокруг одного огненного шара по имени Солнце планеты так гармонично танцевали, делая друг другу реверансы, что автор этой системы задумался о том, чтоб завести на своих шариках жизнь, подобную собственной, только из какого материала ее сделать, было непонятно. Минеральные узоры, горы, немного прискучили, хотелось чего-то подвижного.

На условной стене, то есть в голове у этого бога, возникла периодическая система химических элементов. И он сотворил из них воздух и воду. Вода, испаряясь, становилась воздухом, а воздух, перебравший влаги, проливался обратно дождем. Бог, завороженный процессом круговорота воды в природе, отметил перепады температур, сообразив, что бока, подставленные солнцу, горячи, а удаленные от него – покрыты льдом. Это очень понравилось богу – самому захотелось побывать в таких условиях. У них-то, у богов, вообще никаких условий не было.

Была у этого бога подруга, тоже, разумеется, богиня, она все любовалась морскими волнами, которые дробили минералы в мелкие кристаллики песка, и однажды заметила какие-то зеленые брызги – водоросли, образовавшиеся путем фотосинтеза. Она настроила свой внутренний микроскоп, чтоб рассмотреть, из чего состоят эти зеленые плавунцы, и обнаружила клетку.

С тех пор эту божественную пару стали называть почетным званием – ученые. Вроде как Пьер и Мари Кюри. И тут надо объяснить, чем отличались богини от богов. Боги не выглядели никак, но могли принимать любые обличья, что с удовольствием и делали, устраивая спектакли, балы, карнавалы, чтоб отдыхать от своей основной деятельности, думать и творить. Гендерных признаков у них не было, только интеллектуальные. Когда новая идея окончательно оформлялась – это и было рождение нового бога. Сначала он был маленький, но потом взрослел и больше уже не менялся, застыв в наиболее соответствующем ему качестве разума. Пол у него, само собой, отсутствовал, но стоило богам принять театральный, карнавальный или бальный облик, как оказывалось, что одни выглядят как женщины, а другие как мужчины. Не все, но большинство. Богини отличались другим, более внимательным, въедливым и вспыльчивым умом, чем боги.

Теперь боги наперебой создавали всякие клеточные организмы, дивясь тому, сколько видов им можно придать. Ветер разносил споры, планета покрылась папоротниками, мхами, а в воде боги норовили перещеголять друг друга в придумывании разнообразных существ. Рыбки, серебряные и золотые, желтые и красные, резные кораллы – в дело пошла вся периодическая таблица. Но прекрасные эти игрушки были безмозглы, хотя в каждую из них встраивался инстинкт самосохранения, чтоб они не поломались. Богам же, и особенно богиням, хотелось взаимодействия с созданными ими тварями. В хорошем смысле тварями – продуктами творения. И они создали осьминога. Потом дельфина. Трудности пошли, когда начали творить на суше. Сусликов всяких, кроликов. Тут снова активизировались хакеры, придумавшие драконов, змеев, ящеров, динозавров и прочих ужасных созданий, которые потоптали всех кроликов и сусликов, подъели все папоротники, и сладу с ними не было.

Боги задумались: что делать? Наконец один воскликнул «Эврика!» – ему удалось сочинить программу, которая стерла драконий код с лица Земли. На других планетах Солнечной системы никаких генетических кодов, ДНК-РНК, даже и не думали писать, поскольку, раз увлекшись Землей, так и продолжали свои придумки именно на ней. Получался такой бесконечный сериал. Другие боги работали над другими скоплениями шариков, но мы о них ничего не знаем.

Итак, грузных драконов вычистили, правда, следы остались – небольшие рептилии, которые не мешали разворачивать задуманный сюжет. Одно время увлеклись кошечками, большими и маленькими, они оказались игривыми, как сама богиня, которая их придумала. Боги обнаружили, что сотворенные ими существа как-то соответствуют характерам создателей. Самый тугодумный бог придумал мамонтов, но однажды опять вмешались хакеры, заморозив Землю так, что мамонты, как и прочие веганы, вымерли, некоторые так и остались лежать в вечной мерзлоте – на самом краю, до утепления которого у богов не дошли руки. А тугодумный бог был упорный, вместо мамонтов сделал второе, улучшенное их издание – слонов. Без этой всклокоченной коричневой шерсти, вместо которой использовал толстую, отливающую перламутром кожу, и бивни укоротил.

В процессе того, как боги стали отмечать сходство зверей и зверушек с их авторами, их настиг нарциссизм. Захотелось создать свое подобие. Задача неразрешимая: как внедрить в биологических, по определению смертных существ бессмертную божественную субстанцию? Разум разного рода животным привить удалось, но то были жалкие килобайты и мегабайты.

Совершенство, оно же полное подобие, хоть и недостижимо, но один бог упорным трудом все же добился результата, создав модель Homo sapiens, которая способна мыслить, развиваться и творить собственную реальность. Этот вид, единственный, воспринимал подсказки, даже смутно ощущал, что кто-то его создал, и периодически обращался за помощью или советом. Истинного представления об авторе он, как и всякий персонаж, иметь не мог, потому придумывал его по собственному разумению.

Сочиняли сапиенсы богов по-разному, и боги их в этом поддерживали, поскольку для каждого этапа и сегмента цивилизации, которую строили эти аналоговые существа, требовался свой образ. Проблемы возникли, когда они открыли виртуальную, как они ее назвали, реальность и их биологические тела стали их обременять. Они так, конечно, не думали, но боги видели, что противоречие между бессмертной душой, от которой многие даже отрекались, чтоб сохранить биологическую цельность, и сложным клеточным организмом усугублялось.

Усугублялось и недовольство особями друг другом, они хотели видеть собратьев другими, не такими противными, и потому стали неистово любить котиков и собачек взамен утраченной братской привязанности, а некоторые отдавали свое сердце каменным черепахам или скользким улиткам. Они, бывало, и прежде, озлобившись, истребляли друг друга, но тут будто разочаровались в самом своем сапиенсном существе.

Боги собрали собрание, потом совещание, потом конференцию, симпозиум, консилиум, ареопаг, но пока так и не придумали, что делать с созданиями, которые просят другой глобус, хотят взорвать Землю и улететь на Марс. То ли это снова проклятые хакеры, то ли боги сами чего-то не учли.

Превращения нимфы

Когда-то Фурия была Наядой. Она жила под водой и обменивалась пузырьками воздуха с рыбами и крабами, пока ее не выдергивала за волосы мать, говоря, что надо твердо стоять ногами на земле. Научиться тому, что позволит выжить в любой ситуации. Петь. Певца накормит и фронт, и подземный переход, и сцена. Наяда не любила петь, а любила составлять натюрморты из кораллов. Но теперь ей предстояло жить на земле.

На суше она стала Сиреной и звала мореплавателей выйти на берег своим певучим голосом. И они выходили, а она им пела. Но однажды у нее кончились песни – так Гера наказала ее за то, что сбивала с пути искателей приключений, и она ушла в горы, став горной нимфой Эхо. Эхо повторяла все, что слышала, а поскольку до вершины горы, где она обитала, добирались только отчаянные люди, то она переняла их черты: смелость, стойкость и азарт. Повторенье – мать ученья.

Вдохновленная своими новыми качествами, Эхо пошла в лес, встретила там Нарцисса и влюбилась в него. Нарцисс, который любил только себя, смог полюбить и нимфу, ведь она была его эхом. Выглядела Эхо, конечно, совсем иначе, чем Нарцисс, но сам себя он никогда не видел, поскольку зеркал еще не изобрели, и думал, что он та самая прекрасная Дева, которой была Эхо. Но однажды она повела его к горному ручью, чтоб вымыть, а то он стал совсем как сатир. Нарцисс умылся, а увидев свое отражение в кристально чистой воде, понял, что любит вовсе не нимфу, а того самого молодца – себя. И все, так и остался Нарцисс на берегу ручья со своим отражением, там и умер, и было это наказанием Афродиты за изоляционистское самолюбие, но все же она увековечила его в цветке.

Эхо же осталась в лесу, став Лесной нимфой, дриадой, и все звери ее любили, поскольку она укрывала их от охотников, а крестьяне искали ее расположения, чтоб она не позволяла волкам и медведям на них нападать, когда они ходят по грибы и ягоды. И несли ей всякие подношения: свежесваренный кофе поутру, дораду на гриле, лепешки, сыры, халву. Носили-носили, а потом перестали. Привыкли, что и так все хорошо, никто на них не нападает. И звери перестали любить Дриаду, они тоже привыкли, что никто не убивает, как бы само собой, и забыли свою заступницу.

И тогда Дриада, прожившая несколько жизней, превратилась в Эринию. А если учесть, что уже наступила эпоха Римской империи, то там она называлась Фурией. А когда у нее выросли крылья, греки, которые при этом никуда не делись, стали звать ее Немезидой, богиней, или нимфой, возмездия. И тут никому мало не показалось – ни в воде, ни на суше.

Восстание

Гравитационный скачок. Внезапно.

Люди, которые деловито шли по тротуару, выгуливали во дворе любимых собак, выходили из магазина с сумкой продуктов, поднялись в воздух. Вместе с собаками и продуктами.

Люди, которые ехали в автобусах, вдруг почувствовали себя в самолете, набирающем высоту. Водители всех континентов в один и тот же момент резко дали по тормозам, но это не помогло – автобусы взмывали все выше в небо. Пассажиры перепуганно смотрели в окна, за которыми болтались нелепые, длинные и толстые корни вековых деревьев, а стволы плыли горизонтально, будто по воде.

Дома, стоявшие на прочных фундаментах, оторвались от земли и, покачиваясь, висели в воздухе. Многоэтажные легли на бок, и все сидевшие за офисными и обеденными столами повалились на пол, пытаясь понять, что происходит. Было похоже на землетрясение или теракт, но это было другое. Снаружи о стекло ударилась чашка и разбилась. Мимо пролетела кошка.

Те, кто жил неподалеку от зоопарков, видели львов и крокодилов, которые беспомощно перебирали лапами по воздуху.

Летающие коровы казались зрелищем, смутно знакомым.

Промчался скоростной поезд, наперерез которому неслась кавалькада черных лимузинов. Поезда метро долго бились о потолок, но пробили его.

Апельсины и лимоны тут и там разлетались яркими вспышками салюта.

Нефть текла по небу черными вертикальными ручейками. Вода рек и озер встала витыми хрустальными колоннами, уходящими в бесконечность, а океаны – соляными столбами.

Знакомые и незнакомые купюры с цифрами мечты летали, как на свадьбах некоторых народов, а монеты мелькали сверкающими конфетти. Но это не был праздник.

Земля сбросила с себя все, не сделав ни одного исключения. На нее давили громадами небоскребов, сверлили, проникая все глубже, методично заковывали в панцирь, но главное – ее собирались взорвать. Теперь она свободна.

Нейро

В теле все интересное – спереди.

Сзади – трубы, канализация, черный ход, оборотная сторона, не решка, а орел, у которого обрублены крылья, обрубки называются лопатками, маленькими лопатами – копать диван, и ноги утяжелены так, чтобы не было шансов воспарить.

Но сзади – штатив, на который насажена голова, костяной шар с начинкой из галактики нейронов, восемьдесят шесть миллиардов. У слона больше, у остальных меньше. У нашей галактики нейронов, звезд, еще больше.

Между нейронами бегущая строка импульсов, миллионы строк – приказы, задачи, предложения, от которых нельзя отказаться, хотя кажется, что можно, мерцающие сигналы светофоров, зеленая улица, желтое предупреждение, красный стоп, пробки, засоры, черные дыры, заглатывающие отлаженный часовой механизм, до того бывший вечным.

Слон не самый умный, но самый укорененный на земле, нейроны его работают не на нервическое, зелено-желто-красное с провалом в черное, а на смену зубов – шесть комплектов за жизнь. Строки, набранные слоновьим кеглем, не бегут, а, подобно пищеварительным секрециям, переваривают двадцать три миллиона лет генетической памяти.

Интересное – спереди. Мимика, взгляд, вкус, запахи, ловушки и приманки для того, чтобы поддерживать экосистему, а у светочей разума их светящаяся и прочная, как гамак, нейросеть нацелена на то, чтобы творить и познавать, познавать и творить. И в конце концов выпустить чистый разум из костяного шара, тогда он станет бессмертным, и не будет ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, и штатив будет отброшен, только нейроны и импульсы.

Земля будет устлана черепами и скелетами, и они будут хрустеть под ногами-колоннами последнего слона, и он вострубит своим доисторическим, а теперь постисторическим, хоботом.

Но тогда не будет интересного. Хотя оно не только в теле, но и во всем человеческом – впереди, каким бы ни было.

Невидимая ворона

Три часа ночи, единственный звук – вентилятор ноутбука, перегрелась машинка, еще бы, двенадцать часов перед монитором. Он светит, единственное солнце. За окном не тьма – огни большого города подсвечивают небо, которое всю предыдущую историю служило обителью разным богам. И небеса эти были облегчением, невесомостью, свободой от тягот гравитации, но теперь там – космос, метеориты, космическая пыль и нечем дышать.

Катя Ворона выходит в «Фейсбук», как на тюремную прогулку, а так сидит в одиночной камере своей квартиры, рискуя высунуться на улицу только ночью. С каждым днем – сегодня шел десятый – с того рокового дня, когда Ворона согласилась принять участие в эксперименте, отчаянье вытесняло надежду, и жизнь «до» вспоминалась теперь как лучший на свете фильм, где все эпизоды были счастьем, даже те, где она обливалась горючими слезами, напевая, чтоб в них не утонуть: «Горюшко-горе, горюшко широко горе». – Но кино кончилось, а она все еще сидела в темном зале перед экраном, на котором тоже была жизнь, но без нее.

Ворона хотела писать только об одном – о том, что с ней произошло, просить помощи (хотя какая тут помощь!), но понимала, что никто ей не поверит. Потому просто сканировала старые фотографии и ставила их одну за другой. Начала на третий день после катастрофы, как она это назвала сама для себя. Поначалу фотографии всем нравились, а потом Ира, соученица по школе, написала ей: «Ворона, ты достала своим нарциссизмом». Катя ставила фото с собой – последовательно детство, отрочество, юность – других у нее не было, да и зачем другие, когда ее интересовала сейчас только собственная жизнь.

Катю прозвали Вороной еще в детстве, дома, потом в школе, в институте – всем приходило в голову это прозвище. Она сказала маме, когда та впервые взяла ее с собой на море и они устраивались в купе: «Не ложись на верхнюю полку – упадешь». «Что за глупости, – мама раздражалась в таких случаях, – я всегда сплю на верхней полке, взрослые люди не падают, а яйца курицу не учат». И все-таки упала, сломала два ребра и сквозь зубы, сквозь боль бросила привычное: «Ты накаркала, ворона». Катя сказала так потому, что никогда не ездила в поезде и ей показалось, что сверху легко упасть, но так происходило всегда: у Кати был резон сказать, предупредить, отсоветовать, может быть, глупый, но она попадала в точку. Как-то на уроке алгебры, самого нелюбимого предмета, Катя Ворона учуяла запах дыма и, прервав злую училку, встала и сказала: «Надо вызвать пожарных». Но никто никакого запаха не чувствовал, училка сверкнула старомодными очками («Тебе что бы ни выдумывать, лишь бы не учиться»), соученики на секунду обернулись на Ворону, и урок продолжился. А минут через пятнадцать в коридоре послышались крики, дверь распахнулась, кто-то кричал: «Бегите скорее!», и уже в школьном дворе, отдышавшись, на нее опять смотрели как на врага: «Ты накаркала, ворона». Если бы и другие унюхали дым, тогда Катю похвалили бы, а так – накаркала.

Дело было даже не в том, что ее чувства бежали впереди паровоза, – ее просто не слышали. Ворона хвалит той самой Ире – жили в одном дворе – «Дом духов», который посмотрела на VHS, а через несколько дней Ира звонит: «Заходи, мне тут дали зэконское кино посмотреть, „Дом духов“, вместе позырим». – «Я видела, рассказывала же тебе». – «Разве?» И так было всегда и со всеми, Катя Ворона к этому привыкла, но все же неслышимость не давала ей покоя. Она как бы оказывалась в одном ряду с собаками, а может, и с воронами, которые все понимают, но сказать не могут, а не с людьми. Она не понимала, почему любые ее слова пропускаются мимо ушей, как если бы она молчала, была немой, она даже пробовала нарочно говорить громко, отчетливо, медленно, повторять дважды, но от этого только морщились, как если бы динамик, настроенный неправильно, издавал свист и вой.

И вот, собственно, из-за этого необъяснимого изъяна Катя Ворона становилась все более нелюдимой, как вдруг пришло ей сообщение в тот же «Фейсбук»: «Не желаете ли принять участие в эксперименте? Вы можете оказаться первым человеком, который станет невидимым. Эксперимент проводит светило мировой науки доктор Шуанг Женг, который инкогнито приезжает в Москву на два дня. За вами приедет машина и отвезет обратно. Эксперимент займет два часа. Ваше здоровье не подвергнется опасности. Вы получите гонорар…»

Ворона полезла в поисковик, обнаружила, что в 2011 году действительно доктор Женг открыл «покров невидимости», но пока ему удалось сделать невидимыми только мелкие предметы. «Размер скрываемых объектов ограничивается не несовершенством технологии, а только размером кристалла. Возможно создание устройств, скрывающих более крупные объекты», – гласила новость. С тех пор прошел год… «Почему в России, почему инкогнито, почему именно я?» – задала себе вопросы Ворона, хотя обычно без колебаний удаляла мэйлы типа «Вас выбрал компьютер» и «Умирающий миллиардер оставил вам наследство».

Теперь Ворона думала, что сошлось несколько факторов, как бывает при всякой катастрофе: она как раз сидела без денег, в последнее время ничего не получалось, сама искала чего-то нового, совсем нового, типа бутылки с письмом, которая упала бы с неба, – другие письма уже неинтересны. В общем, Катя услышала это предложение как шанс. И сама же рассеяла свои подозрения: в России – потому что на Западе запрещены эксперименты над людьми, инкогнито – потому же, а я – это случайность. Читали записи, искали того, кто согласится, – отчаявшегося и ищущего. Полсотни людей отказались, пришла моя очередь. «Откажись!» – говорил громко и внятно внутренний голос. Но его же, голос этот, никто никогда не слышал, вот и Катя Ворона решила его не слушать – в конце концов, именно из-за него она и страдала.

Машина доставила Катю прямо к двери, возле которой стоял человек, похожий на молодого Клуни, ловко подхвативший ее под руку. По дороге он скороговоркой представлялся, благодарил и, энергично проведя ее по коридору, вверх, а потом вниз по лестнице, ввел в приемную, где за столом сидела то ли секретарь, то ли медсестра в белом халате, а в креслах перед журнальным столиком – две молодые женщины. Катин провожатый представил всех по именам, референт, похожая на китаянку, по имени Суок выкатила тележку, уставленную винами, ликерами, коньяками, птифурами и пирожными, в прозрачном кофейнике благоухал кофе, посетительниц звали Кристина и Дуся. Они стали показывать Кате на зеркало, занимавшее почти всю стену, и опять смеялись, изображая, как исчезало их отражение в зеркале, а потом появлялось. Так, по крайней мере, Катя поняла. Это ее успокоило, хотя слегка обидело. Ей же сказали, что она станет первой невидимкой на свете!

Кристина напомнила ей одноклассницу, как если бы ту взяли и улучшили, сделав такой, какой та всегда стремилась казаться. Пыталась понять, на кого похожа грузинистого вида Дуся, – в конце концов, все кого-то напоминают. Обеим было порядка двадцати пяти лет.

Суок (наверное, все же Сонг, подумала Катя, судя по ее внешности с рекламы сингапурских авиалиний и акценту) вручила Кате конверт («Ваш гонорар») и спросила, готова ли Катя приступить к эксперименту прямо сейчас. Катя была готова. Ее провели в помещение, где мигали лампочки, на одном мониторе плескалось море в лучах розовоперстой Эос, на металлическом столе сверкали огромные кристаллы, посередине была труба – что-то вроде большого томографа. Суок надела Кате наушники, помогла забраться в трубу, Клуни, уже облачившийся в белый халат, обольстительным голосом объяснял, что с Катей будет происходить во время сеанса. Внутренность «трубы», довольно просторная, была похожа на кварцевую пещеру, и только когда Клуни, сказав, что волнуется за результат, закупорил пещеру, Катя сообразила, что не спросила главного: где прославленный доктор Женг, почему она его не видела? И тут же в наушники услышала голос Клуни: «Вы меня будете слышать, а я вас нет, я буду переводить вам все, что сочтет нужным доктор, он находится над нами, этажом выше, и оттуда руководит процессом».

Катя поняла, что заснула, когда пещера открылась, и Клуни с Суок стали вытаскивать ее из трубы. Ей хотелось еще полежать, поспать, ее будто тащили издалека, с большой глубины, и скорость перемещения была выше ее физических возможностей.

– Не надо, – сонно сказала Катя, но ее продолжали тащить, поставили на ноги, под руки вывели в приемную и усадили в кресло.

– Отдыхай, Ворона, смотри не проворонь, – услышала она, а может, снова погрузилась в сон и это ей снилось. Скорее всего, дали какой-то наркотик, или это облучение, или гипноз, подумала Катя, когда Суок и Клуни, державшие ее под руки, скомандовали хором: «Открой глаза».

Она повиновалась, с трудом, глаза будто пересохли, увидела перед собой зеркальную стену, где отражались Суок, Клуни и две девушки в креслах, которые по-прежнему смеялись, глаза закрылись сами собой. В подъезд своего дома она вошла самостоятельно, более или менее очнувшись, поднялась на лифте, открыла дверь, кинула сумку на танкетку в прихожей, посмотрелась в зеркало и – не увидела там ничего, то есть себя. Катя посмотрела на свои ноги – и не увидела их, даже туфель, в которых была, не увидела рук, серого свитера, джинсов, хотя все это присутствовало на ощупь.

Катя вспомнила, как голос Клуни предупреждал ее, что покров невидимости может достигать пяти сантиметров, так что и одежда, и все, что будет у Кати в руках, может оказаться невидимым. Катя пошла за шваброй – и точно, швабра висела в воздухе, это Катю даже развеселило. Ей захотелось выбежать на улицу. Только сперва надо переодеться, подумала, ведь покров сверху, другая одежда будет видима. А может, невидимость уже и пройдет. Катя открыла сумочку и обнаружила там лист бумаги со своей подписью, лист был озаглавлен: «Договор», а дальше шел текст микроскопическим шрифтом. Ну да, она ведь действительно подписывала какую-то бумажку – почему-то про это забыла. Без лупы не прочесть. А подписывала вроде без лупы. Пункт 5 гласил, что невидимость может продолжаться неопределенное время, может не наступить вообще, может иметь большую или меньшую глубину проникновения, и еще масса слов про то, что «может». Сонливость, бессонница, головокружение, сердцебиение, перепады настроения…

Катя надела сиреневый джемпер, сверху желтую куртку (чтоб поярче, позаметнее, вернее, повидимее? – сама над собой посмеялась), но в зеркале по-прежнему ничего не отразилось. Ладно, посмотрим. Она пошла по тротуару, и не шла, а лавировала между прохожими, которые норовили сбить ее с ног. Тем не менее лобовое столкновение произошло: Катя обернулась, чтоб увернуться от обнимающейся парочки, готовой врезаться в нее сзади, а тут тетка влетела в нее на полном ходу. Тетка завизжала так, что все уставились на нее, ее выпавшую из рук сумку, пакет, из которого апельсины покатились по мокрой грязи асфальта, а тетка продолжала вопить, показывая пальцем в одну точку – точкой была Катя, которая стала быстро отступать, и тут же ее сбил с ног плотный мужик. Катя невольно вскрикнула: «Совсем, что ли?» Мужик остановился и словно окаменел, портфель его упал в лужу у тротуара, он, не двигаясь, смотрел на Катю, вернее, на ее отсутствие, и она поняла, что нужно немедленно возвращаться домой. С обеих сторон улицы народ стекался к тетке и мужику, тетка перестала причитать и громко, обращаясь ко всем, крикнула: «Вызовите милицию!»

«Хулиганство, – продолжала она. – Совсем обнаглели! Вот и заплатишь мне за испорченные продукты», – вскинулась она на окаменевшего мужика, будто это он выбил у нее из рук пакет. Катя пробралась по стенке к своему подъезду, села в лифт, вслед за ней вскочил знакомый сосед (лысый, всегда улыбающийся директор цветочного магазина, розы дарил на 8 Марта), и она вжалась в дальний угол, затаила дыхание, но предательский чих заставил соседа резко обернуться, и он зашептал: «Господи, спаси от нечистой силы, клянусь, завтра же пойду в церковь и поставлю свечку! Все понял, все осознал, больше не буду», – степенно добавил в голос и выскочил как ошпаренный.

Дома Катя первым делом позвонила лучшей подруге, попросив ее приехать поскорее, привезти продуктов, потому что сама она купить ничего не может, Катя говорила возбужденно, подруга поняла, что произошло ЧП, но приехать могла только вечером. И вот она заходит, Катя ее обнимает, приговаривая: «Сейчас все расскажу», – и та чуть не падает в обморок. Подруга не выдержала и получаса, она не поняла ничего, ее просто пробирала дрожь и жуть. «Еще немножко, и я сойду с ума, прости», – сказала она и была такова.

Катя открыла компьютер: клавиши с буквами исчезали под пальцами, и она с трудом набрала в поисковой строке «Фейсбука» имя приславшего ей приглашение на эксперимент. Такого имени больше не было. Никаких следов. А она даже адрес не спросила. Дорогу тоже не запомнила, стекла в машине были затемненные. Короче, все попытки отыскать концы провалились, а в договоре не было ни адреса, ни телефона, можно было считать его инструкцией по применению, под которой Катя подписалась, что ознакомлена. Хорошенький договор, односторонний! Деньги у нее теперь были, но потратить их не представлялось возможным. Простейшее – платить карточкой в интернет-магазинах и просить оставить покупки у двери, но на карточку же деньги не положишь, сидя дома! Впрочем, в первые два дня Катя была уверена, что наваждение вот-вот пройдет. Но и на третий день она проснулась, не увидев своего тела, ночной рубашки, тапочки исчезли, едва она сунула в них ноги, она стала «сгустком пустоты», как в стихотворении про Бобо. Только «Бобо мертва», а я еще нет, сказала себе Катя и занялась сканированием своих изображений. Стала забывать, как она вообще выглядит и даже как выглядела раньше. Может, ее никогда и не было? Фотографии утверждали: была. Вот она с Иркой, той самой, что попрекнула нарциссизмом. Третья – Лена, называвшая себя Элен. Вот на нее-то и была похожа та встреченная в таинственной приемной девушка.

– Может, продолжим завтра? Устала рассказывать, – сказала я.

– А если забастовка кончится и ты завтра улетишь?

– Не кончится.

– Ну, тебе видней.

Грек, родом из СССР, директор величественного отеля «Корфу Империал», только кивал, после того как я отказалась делать чек-аут, сказав, что не улечу из-за забастовки авиадиспетчеров. Сперва вскинулся: какая еще забастовка! Но через час узнал, что так и есть. И согласился оставить меня бесплатно в своем отеле еще на день, причем не в моем номере – уже приехали следующие постояльцы, – а на вилле, где останавливаются президенты и прочие персонажи, которым требуется не просто роскошь – исключительность. Два этажа, пять комнат, собственный бассейн, отдельный пляж, внутри антикварный салон вкупе с «Баккара» и «Филиппом Старком», бар, полный «Вдов Клико». Шкафов с маркетри и скрипучими дверцами столько, что в них поместится не один десяток скелетов, горничная является по первому зову – подать сухое полотенце, например. Это и есть исключительность. Когда я спускаюсь к личному пляжу, некоторые постояльцы пытаются разглядеть и даже сфотографировать: наверняка ж я если не Ангела Меркель, то Анджелина Джоли или первая, вторая, третья леди русской мафии. Но все так устроено, что без телескопа ничего не увидишь – далеко.

Директор решил, что оставит меня на сутки в отеле, поселит в этот рай земной (за неимением свободных номеров), после того как я сказала ему: хотите, расскажу вам необыкновенную историю? Из страны вашей юности, затонувшей и давно покинутой вами, вдруг вы тот самый грек, которому нужно ее узнать? Грек стал сильно теребить небритый подбородок, чесать седеющую шевелюру, одергивать дорогой костюм и сказал: о’кей. Вот я и стала рассказывать. На следующий день, когда мне на виллу принесли два бокала аперитива с пастой из оливок, цацики, долмой и прочими мелкими закусками, вслед за официантом явился директор. Я продолжила:

Катя Ворона пыталась поднять на ноги всю Москву, но безрезультатно, более того, ей казалось, что чем больше она делает усилий по обнаружению мирового светила, секретной лаборатории, Клуни и Суок, а может, Сонг и хотя бы тех двух молодых особ в креслах, тем безнадежней становится ее положение. Доктор Женг не приезжал в Москву (так он же инкогнито, жалобно возражала Катя), никаких опытов с покровом невидимости здесь не проводилось (они же секретные! – пыталась вдолбить Ворона лицам, которых ей называли в качестве компетентных), вскоре дело запахло вызовом скорой психиатрической помощи, и Катя сдалась. Она стала жить со старыми фотографиями, за еду расплачивалась полученными из рук Суок деньгами, выкладывая их (сдачи не надо, в квитанции распишитесь за меня сами) за дверь, когда слышала, как раздвигаются скрипучие дверцы лифта и курьер несет ей провизию.

Представила себе, что напишет сейчас ответ Ирке в «Фейсбуке»: «Я не нарцисс – я в беде», – та бы парировала: «Неудивительно, при твоем-то образе жизни». Так всегда говорили врачи, в редкие посещения их Катей: «Курите? Спортом не занимаетесь? Поздно ложитесь? 35 лет? 40 лет? Возраст, что ж вы хотите». Ирка – как раз такой врач. А Элен-Лена – Катя стала вспоминать их общее прошлое.