Текст книги "Созвездие Хаоса"

Глава 22
Последний посетитель

Когда вернулись после осмотра места убийства в ОВД, Алла Мухина сама кратко допросила Катю об обстоятельствах обнаружения тела Нины Кацо – официально, на протокол. А затем уехала на вскрытие.

Однако пробыла там недолго, как и полковник Крапов, который тоже уделил в этот раз работе патологоанатома не так много своего драгоценного времени.

Катя в отсутствие Мухиной успела позвонить шефу Пресс-центра и рассказать о произошедшем. Попросила продлить командировку.

– На сколько? – спросил тот.

– На сколько это возможно.

– Думаете, есть какая-то связь между серией и этим?

– Я не знаю. Почерк, способ совершения иной, это убийство отдельно от серии расправ над женщинами. Но потерпевшая тоже женщина и… Я пока не знаю, что думать, – честно призналась Катя. – Возможно, это просто грабеж с убийством.

Шеф пресс-службы держал на том конце долгую паузу. Катя знала: он не верит в то, что это «просто грабеж», как и она сама. Однако чего не случается в жизни?

Может, это что-то совсем другое…

А может, и нет…

– Ладно, работайте там, на месте, – сказал он наконец. – Как криминальный журналист нюхом чувствую, что в этом городишке творятся странные дела.

В следующие два часа, которые Катя провела в одном из свободных кабинетов, гоняя свой ноутбук и записывая как можно подробнее события предыдущих дней для будущего очерка, произошли лишь два события: на банковскую карточку оперативно пришли командировочные (шеф Пресс-центра, видно, сам лично ходил в финчасть) и вернулась Алла Мухина.

– Причина смерти – черепно-мозговая травма, – сообщила она новости экспертизы. – Нине Кацо нанесли два удара по голове: первый сзади в затылок и второй, когда она упала, в правый висок. Это чтобы уж наверняка прикончить. То есть теперь это очевидно: не просто оглушили и вытряхнули сумку, ограбили, а хотели убить. Никаких следов асфиксии, никаких странгуляционных борозд на шее. Никаких следов борьбы. Она не сопротивлялась – либо просто не видела своего убийцу, либо полностью ему доверяла. Повернулась спиной, закрывая входную дверь. Ключи от музея у нее на связке. Целы. Музей проверили – там все нормально. Сигнализация включена, никаких попыток проникновения.

– А там есть что-то ценное? – недоверчиво спросила Катя.

– Это же музей, хоть и краеведческий. Скафандр космонавта, наверное, что-то стоит. – Мухина криво усмехнулась. – Вы там, на Одиннадцатой Парковой, вели себя профессионально, солнце мое. Однако струсили.

– Хотите сказать, что не бросилась там все хватать и оставлять свои следы, а чужие затаптывать? – Катя была мрачна. – Алла Викторовна, что происходит в вашем городе, а?

– Два года задаю себе этот вопрос. А вы сразу хотите – ишь, какая быстрая.

– Пять женщин убито.

– Из всех горожан, посетивших наш музей в течение последней недели, как об этом вспомнила кассир музея, она же наш главный свидетель Амалия Ратлевская, таких любознательных было всего трое. Угадайте кто. Мы с вами, когда приехали к Нине после кражи у Чеглакова, и Дмитрий Ларионов.

– Еще его жена, подруга вашей дочки Василиса, – напомнила Катя.

– Старуха-кассир говорила о тех, кто заходил в музей. Внутрь. Это и пленка с камеры охраны подтвердила. Мы – и Ларионов. И он, кстати, заходил к Нине, по показаниям кассирши, еще и вчера вечером.

– Вечером накануне убийства?

– Ага, – Мухина кивнула. – Если хотите, поехали со мной к ним домой. Расспросим его о визите. После его ухода Нина закрыла музей, и они с кассиршей отправились по домам до следующего утра. Получается – он последний посетитель. Он последний видел Нину Кацо живой.

Они вышли из отдела, сели в дежурную машину с мигалкой.

– Разве он не на работе? – спросила Катя недоверчиво.

– Их химическая лаборатория на базе трудится сейчас на полставки. Загруженность ниже среднего. В общем-то, это его собственная лаборатория, наполовину частная, потому что, как я знаю, он после смерти матери-академика приобретал много оборудования для исследований на свои деньги. Но там и индивидуальные научные проекты сейчас, какие – в простое, какие на грани закрытия. Так что он должен быть дома, с женой.

Ехали через тихий, слишком тихий для послеполуденных часов город. Катя не сомневалась – ЭРЕБ уже в курсе того, что случилось. И новое убийство разогнало всех с узких тенистых улиц. Даже велосипедисты – племя оптимистов – попадались очень редко.

Проехали городскую набережную, где Катя гуляла в свой первый вечер в тумане. Вырвались на простор и помчались по новому шоссе.

Все вдоль реки, так что гладь воды и дальние берега не терялись из виду. Через четверть часа показались дома.

Нет, особняки за высокими заборами.

Катя поняла, что здесь, на берегу, «над вечным покоем», в полной гармонии с природой живут те, кто мог себе позволить построить вот такие дома. Это местные состоятельные люди, «знать» Дубны: бизнес-воротилы из столицы, научная академическая элита из самых верхов и богатая творческая интеллигенция, всегда рассматривавшая эти края, подобно краям Завидова, как свой собственный противовес купеческой Рублевке.

Особняки выстроились в ряд вдоль береговой линии. Здесь также располагался небольшой причал для маленьких яхт и лодок.

Заборы из бетона столь высоки, что видны лишь крыши.

Полицейская машина остановилась у ворот в высоком заборе из красного кирпича. Летом его пышно увивал плющ, но сейчас, в разгар осени, толстые перепутанные плети – голые и сухие – напоминали щупальца.

Домофон у кованой калитки. Им открыли сразу, как только Мухина назвала себя.

Оставив машину у ворот, они вошли и попали на обширный участок с двориком-патио, просторным гаражом на несколько машин, заросшим фруктовым садом, где никто не собирал с яблонь яблоки, и ухоженным газоном.

Дом Ларионовых мало напоминал темные приземистые коттеджи пятидесятых-шестидесятых, которыми изобиловали улицы ЭРЕБа. Дом выглядел относительно новым, суперфункциональным – с новомодной стеклянной пристройкой с раздвижными дверями и огромными панорамными окнами второго этажа, смотрящими на речной простор.

На пороге Катю и Мухину встретили оба супруга. Оба, и Дмитрий Ларионов, и Василиса, в старых джинсах, заляпанных краской. Он – в клетчатой пропотелой рубашке, она, хорошенькая, растрепанная, но одетая столь же затрапезно, – с малярным валиком в руках.

В доме пахло краской, но запах смешивался с дорогими цитрусовыми ароматизаторами воздуха.

– Добрый день, – поздоровалась Мухина. – У вас что, ремонт в разгаре?

– Мы с Димой готовим комнату наверху. Детскую, – радостно сообщила Василиса.

– Что, сами?

– Сами, тетя Алла! – Василиса торжествующе кивнула. – Я Димку заставила. Мы должны сделать это сами. Не рабочие, не фирма по ремонту. А мы. Потрудиться надо нам самим для него… или для нее.

Она положила руку себе на живот, который, впрочем, никак не выдавал ее положения.

– Причуды беременных, – Дмитрий Ларионов широко улыбался. – Я выполняю все, как раб. Домой из лаба приехал, в холодильнике пусто. Вася наверху с краской балуется.

– Хотите посмотреть, какой мы цвет для стен выбрали в детской? Тетя Алла? Одобрите? – она тянула Мухину за рукав в сторону лестницы на второй этаж. – Там раньше была спальня родителей Димы. Оттуда такой вид потрясный! Мы решили – это будет комната малыша. Здесь мы, в кабинете Ираиды Аркадьевны, ничего трогать не стали, решили – пусть останется как наш домашний музей. Но спальня станет…

– Василиса, Дима, у меня новости печальные, – перебила ее щебетание Мухина. – Директора музея Нину Кацо убили сегодня утром.

Василиса вскинула руку к губам, словно затыкая себе рот. Глаза ее округлились. Дмитрий Ларионов тоже вытаращился на Мухину.

– Нину Павловну?! Но мы только… но я же с ней только вчера…

– Опять это, да? – прошелестела Василиса. – На остановке?

– Нет, – ответила Мухина. – Возле самого ее дома. Она, видно, собиралась на работу в музей.

– Мне что-то… голова кружится…

– Васька, пойдем, ты сядешь, – муж подхватил Василису сзади.

– Я на ногах стою твердо, – она отпихнула его от себя. – Но лучше правда сесть всем нам. Тетя Алла, ее, как и тех, других, выставили напоказ?

– Нет. Там несколько иные обстоятельства, – ответила ей Мухина. – На то, о чем шепчется весь город, это вроде не похоже. Дима, я знаю, что вы вчера вечером заходили к Нине в музей. Получается, что вы последний видели ее живой – я имею в виду из посетителей.

Дмитрий Ларионов махнул им рукой – заходите, проходите, располагайтесь.

Это был богатый, изящно обставленный дом, однако подвергнутый целой серии перемен, как всегда случается, когда в старых стенах обживается молодая современная семья.

Из холла открывался вид на гостиную и кухню, щеголявшие новенькой дорогой современной обстановкой и дизайном. А справа широкие двустворчатые двери вели в кабинет – очень большую комнату с кожаной мебелью, книжными стеллажами до потолка и письменным столом черного дерева. Над камином висел женский портрет в коричневых и пепельно-розовых тонах. Каминная полка, столик у кресел – все было заставлено фотографиями в рамках.

Что там и как, Катя пока не разглядела. Они расположились в модной светлой гостиной, главным украшением которой была гигантская плазменная панель. Но не только это привлекало внимание – по панорамному стеклу ползал робот – мойщик окон, вертя щетками и тихо шипя. По полу из ламината юрко сновал и кружился юлой робот-пылесос, похожий на летающую тарелку.

– Похоже, что Нину Кацо убили и ограбили, – сказала Мухина.

– Ограбили? – Дмитрий Ларионов не верил своим ушам. – Сначала к Константину Константиновичу в дом вломились, украли что-то там, а теперь напали на Нину Павловну?!

– У нее похитили деньги и мобильный. – Мухина следила взглядом за роботом-мойщиком, присосавшимся к стеклу, словно…

Гигантская муха…

Катя вздрогнула – сравнение напрашивалось само собой. Но это просто игрушка робототехники, хотя и весьма полезная.

– Зачем вы к ней вчера приходили, Дима? – спросила Мухина.

– Она мне позвонила и сказала, что отобрала фотографии для экспозиции. Ну, из тех, что я ей оставил. Просила зайти одобрить. Я вчера работал в лабе во второй половине дня и по дороге домой вечером заскочил в музей. Я там провел минут пятнадцать, Нина Павловна показал мне, что выбрала. Мы прошли в зал. Она показал мне, как и что будет размещаться на стендах.

– Выставка посвящена вашей матери?

– Да, – лицо Дмитрия потемнело. – Как же это так… Вчера только говорили с ней, обсуждали. Она… Нина Павловна меня с полуслова понимала – в смысле утрат и потерь. После всех ее несчастий, после всего что ей пришлось пережить. Смерть отца… Она мне говорила – он тоже умер у нее на руках, как и моя мать на моих. И она, как и я, ничего не смогла поделать. И потом новая ужасная трагедия.

– Она не казалась вам испуганной, встревоженной?

– Да нет, все было как обычно. Помните, вы пришли в музей, когда мы снимки рассматривали? Так же и вчера было. Музей уже закрывался.

– При вас в залах были посетители?

– Я не видел, мы с Ниной Павловной сидели в ее кабинете. Нет, никто там не бродил, мы, когда пошли смотреть, где разместится экспозиция, никого в залах не встретили.

– Вы поехали из музея сразу домой?

– Да. – Дмитрий обернулся к Василисе, которая скорбно поджала губы.

Ее радостное оживленное настроение словно ветром сдуло.

– Димка приехал, мы поужинали и легли спать, – сказала она. – Раз он последний свидетель, который видел Нину Павловну живой, ему алиби нужно на ночь и утро, да? Так я подтверждаю, что он…

– Нет, Василиса, ничего этого не нужно, – спокойно ответила Мухина.

– Это потому, что жена и муж не могут составить алиби друг другу, вы все равно, полиция, не поверите, да?

– Да нет, просто там другие обстоятельства убийства, – уклончиво ответила Алла Мухина. – Ты не беспокойся об этом. Не хватало еще тебе в твоем положении беспокоиться.

– Я все еще не могу поверить, что Нина Павловна мертва, – сказал Дмитрий Ларионов. – Человек, от которого я видел одно лишь добро и участие…

– Дима, до меня слухи дошли, якобы вы собираетесь продать отель «Радужный мост» и деньги вложить в исследования, в фонд вашей матери-академика. И насчет гостиничного комплекса в Дубне, который построил ваш отец…

– Нет. То есть да, у меня имелись такие планы, раньше. А что, в городе уже слухи по этому поводу? Нет, вкладываться смысла нет. Хотя и гостиничный бизнес малорентабелен стал. – Ларионов казался удивленным сменой темы, но слегка оживился. – Это я раньше хотел что-то продать. А теперь надо думать не только о себе. О ребенке. Что ему оставить на жизнь.

– Ладно, мы поехали, считайте, это просто формальность с нашей стороны – эта беседа. – Алла Мухина поднялась с дивана.

Они прошли в холл.

– Оставите все как есть в кабинете? – спросила она.

– Пусть это будет домашний музей Ираиды Аркадьевны, – ответила Василиса, проходя в комнату.

Сейчас Катя смогла рассмотреть портрет над камином – они вошли вслед за хозяйкой.

Женщина на портрете, написанном в смазанной импрессионистской манере, была далеко не красавица. Седые волосы стрижены под каре, резкие волевые черты лица, морщины. Энергичное, властное выражение. На женщине был наброшенный на плечи белый халат врача, а под ним – простое темно-синее платье. На шее – нитка крупного жемчуга.

– Академик Ларионова. Я ее хорошо помню, Дима, – сказала Мухина.

– И я с самой школы, – откликнулась Василиса. – Давно это было, а кажется – вчера. Мы с Димой решили оставить здесь все как есть. Все ее вещи. Книги. Когда родится сын или наша дочка… она узнает, кем была ее бабушка.

– Женщин в нашей Академии наук по пальцам можно пересчитать, – заметила Мухина. – Ираида Аркадьевна была выдающейся личностью. Она и академик Вяткин столько сделали для города. Еще могла бы жить да жить, базой руководить.

– Обширный инфаркт. Дима ничего не успел предпринять, когда… Там же, на базе, полно врачей, ученых, фармацевтов. Дима мне говорил… Пока из одного блока везли этот аппарат для запуска сердца… Дефибриллятор? Она… она умерла.

Василиса обращалась к мужу.

Дмитрий смотрел в окно, отмытое роботом до блеска. Затем обернулся. Взгляд его скользнул по жене, Мухиной, Кате и остановился на фотографии.

На ней изображен он сам – вместе с матерью.

Кате бросилось в глаза, как старо выглядит академик Ларионова на фото, не то что на портрете. Судя по юному виду Дмитрия – он поздний ребенок и…

Имелась и еще одна фотография – академик и ее муж. Лысый, бравого вида подтянутый мужчина, годами явно много моложе старухи-ученой.

– Правильно, что оставите комнату как музей, пусть ваш ребенок знает, кем она была, – одобрила Мухина. – Безмерно жаль, что так все получилось. Я ведь помню тот день, сама выезжала. Хорошо, что вы, Дима, в той аварии остались живы.

Все это было загадкой для Кати. Но она ждала ответов уже вне стен этого богатого академического особняка, где юная обеспеченная пара сама готовила будущую детскую своему чаду.

И она не ошиблась.

Они возвращались берегом реки в город, когда Мухина сказала:

– В общем-то, сами были виноваты, не на кого пенять. Мужики. Ну да – оба осиротели разом, и Дима, и его отец. Но надо было держать себя в руках. А они напились до чертей на ее поминках. Оба. Поминки справляли в Дубне, в их большом гостиничном комплексе, в ресторане. На похоронах человек триста присутствовало – из Москвы, из Роскосмоса, из ЦУПа, из РАН. Когда оба возвращались пьяные в город на машине – отец сел за руль. Не справился с управлением. Улетели с обрыва. Отец насмерть. Дима с переломами обеих рук, ноги. Василиса его с ложки, как младенца, кормила. Выходила его. А потом он на ней женился. Типичный маменькин сынок по жизни. Нашел себе новую мамочку.

Маменькин сынок…

Катя запомнила это определение Мухиной. Она дала его явно неспроста. Не бывает простых намеков в городе, где совершаются серийные убийства.

Глава 23
Чиновница

Катя обратила внимание, что всю обратную дорогу в ОВД Алла Мухина что-то сосредоточенно обдумывает. Словно прислушивается к чему-то внутри себя.

И это одновременно тревожило Катю и вызывало в ней нетерпеливое любопытство – начальница ОВД походила сейчас на человека, который переживает какой-то глубокий внутренний разлад, колеблется и одновременно стоит на пороге чего-то совершенно нового, доселе неизвестного и непонятного.

Это не было связано с разговором с семейной парой Ларионовых. Причина крылась в других вещах – фактах, уликах? Этого Катя не могла понять. Она лишь констатировала факт – перемена в Алле Мухиной произошла после убийства директрисы музея, ни по почерку, ни по способу совершения никак не похожего на тот ужас, который ЭРЕБ исторгал из своего мрачного чрева на протяжении вот уже двух лет.

День снова клонился к закату. Алла Мухина, выйдя из патрульной машины, глянула на наручные часы. Затем взгляд ее скользнул через улицу, где в сгущающихся сумерках ярко горели окна кабинетов городской администрации, расположенной напротив отдела полиции.

– Что вы мне рассказывали про Нину Кацо по поводу самого первого вашего дня здесь? – спросила она вдруг Катю.

– Я? Вам? Про нее? Это вы меня великодушно взяли к ней в музей на допрос после кражи у…

– А вы мне потом рассказали…

– Я рассказала вам не про нее, а про Анну Ласкину. Ласкина вместе с ней вышла из администрации. – Катя махнула рукой на освещенное здание. – Я только упомянула… Ой, надо же, до меня лишь сейчас дошло, как до жирафа. Ласкина имеет отношение и к ней, как и к четырем жертвам серии. Получается, они тоже связаны.

– Не желаете проверить эту связь прямо сейчас?

– Вы хотите допросить Ласкину? Вы все же на это решились?

– Мы нагрянем к ней в офис прямо сейчас, без предупреждения, без звонка.

Они пересекли улицу и зашли в здание администрации. Охранник лишь глянул на Мухину и поздоровался.

Катя терялась в догадках, что же заставило Мухину действовать сейчас так спешно? Ведь они отрабатывали Ласкину на предмет ее косвенных связей с жертвами убийств почти полтора года. И Мухина не торопилась, нет – да что там говорить – она все тянула и тянула с допросом чиновницы. И вот сейчас словно нашла предлог. Словно тема убийства директора музея была лишь неким прологом дальнейших бесед и действий, которые в отношении городской чиновницы могли бы последовать.

– Из ваших слов можно понять, что не только мы с вами и Дмитрий Ларионов за несколько дней до смерти общались с убитой, но и она, – тихо произнесла Мухина, когда они поднимались по лестнице на второй этаж.

Мухиной в городской администрации все было хорошо знакомо. Катя оглядывалась по сторонам – обычная обстановка. Смесь нового ремонта, потуг превращения старых декораций в некое подобие современного офиса и при этом старая, въевшаяся в штукатурку стен допотопность и косность.

Если раньше, еще несколько лет назад, городские администрации старались шагать в ногу с прогрессом, то сейчас повсеместно словно окостенели, превращаясь в этакие микроскопические «кремли» – даже дорожки в коридорах сменили с прежнего функционального и хорошо поддающегося уборке ковролина на унылые «кремлевские ковры» клюквенного цвета.

В приемной замглавы администрации секретарша что-то набивала на компьютере.

– Анна Сергеевна у себя? – осведомилась Мухина.

– Она… да, конечно. Подождите, она… Я сейчас ей скажу…

Но Мухина уже распахнула дверь.

В просторном кабинете за столом в вертящемся кожаном кресле сидела Ласкина – Катя ее узнала. Перед ней на столе – кипа документов. Но она была занята более важным делом.

Протянув левую руку согнувшейся в три погибели девушке в розовом клеенчатом переднике парикмахера, она сидела вполоборота, зажав в правой руке дорогой мобильный и что-то там в нем перелистывая большим пальцем – какие-то файлы, снимки, мессенджер.

Маникюрша, скрючившись, обрабатывала ей ногти пилкой.

Картина была столь колоритной, что не хватало лишь «передвижников», чтобы запечатлеть ее на холсте.

А за снимки подобного «рабского услужения на рабочем месте представителю власти», выложенные в интернет, городская администрация могла пригрозить иском в суде о «защите чести, достоинства и частной жизни».

Катя отметила также, что светлые крашеные волосы Ласкиной были уложены аккуратной «укладочкой». Она явно отчаянно молодилась – макияж на лице был неброским, но стильным.

Катя подумала: для чего и для кого чиновница ЭРЕБа прихорашивается к концу рабочего дня?

В памяти сразу же всплыло: но у нее ведь в прошлом имелся любовник, некий женатый ходок от науки, которого у нее благополучно отбила талантливая Саломея Шульц.

Которую потом нашли голой, задушенной на остановке. Обряженной в костюм мухи…

Катя ощутила некую слабость в ногах и знакомую сухость в горле, когда Анна Ласкина обратила на нее свои серые, внимательные, слишком уж внимательные и умные глаза.

– Добрый вечер, – поздоровалась Алла Мухина. – Анна Сергеевна, есть разговор.

– В городе новое убийство, – ответила Ласкина. – Мне все телефоны оборвали.

Она выдернула руку у маникюрши, и та, не поднимая глаз, начала спешно собирать свой чемоданчик – ну точно служанка-рабыня богатой римской патрицианки.

Выскользнула из кабинета тихонько, как мышь.

– Похоже на грабеж с убийством, – сказала Мухина, без приглашения садясь в кожаное кресло у совещательного стола.

Катя демонстративно устроилась рядом с ней.

– Как вам наш город? – спросила ее Ласкина.

– Впечатляет, – ответила Катя.

– Напугали мы вас?

– Нет. Не очень.

– Напишете всякие гадости про нас потом. Но вы ведь все же ведомственная пресса, полицейская. Не либеральные СМИ. Вам очень уж вольно писать не позволят.

– Это уж я сама буду решать, извините.

– А что, присутствие полицейского журналиста обязательно при нашем разговоре? – это Ласкина спросила у Мухиной.

– В городе происходят резонансные преступления. У нас открытое расследование. Я вынуждена сотрудничать с ведомственной прессой. Скажите спасибо, что региональные СМИ не требуют нас с вами – как замглавы города – на брифинг.

Катя похвалила начальницу ОВД за умение затыкать рот тем, кто привык командовать и распоряжаться.

– Я знаю, что вы виделись с Ниной Павловной незадолго до убийства, – продолжала Мухина. – О чем шла речь?

– Как всегда, о деньгах. Бедная она, бедная… Столько вынести на своих плечах, и вот в результате… Такая ужасная смерть. Она приходила ко мне на прием по вопросу финансирования музея. Мы фонды выбиваем на следующий год, верстаем городской бюджет. Кот наплакал, это и верстаем. Она приходила узнать, на какие музейные просветительские программы деньги сохранят. Я ее вынуждена была огорчить. Мы обсуждали, что в первую очередь надо делать. Что секвестировать, а что настоятельно сберегать.

Ласкина повествовала сухим деловым тоном, каким разговаривают все чиновники с теми, кто к чиновному классу не принадлежит. Вроде бы подробно – а все вода.

– Нина Павловна сама лично распоряжалась деньгами, выделенными музею?

– Конечно, она же директор. Правда, у них еще есть менеджер от банка. Он ведет счета и всю бухгалтерию.

– Она могла хранить при себе крупные суммы?

– Не знаю. Может быть… Хотя что считать крупной суммой. Пятьдесят тысяч, выделенных на ремонт отопления в музее? Средства перечислялись на музейный счет. Да, конечно, она могла снять какие-то деньги с карты и платить наличными – например, рабочим.

– У нее украли из сумки бумажник. Мобильный. Возможно, что-то еще.

– Но это же утром случилось, – сказала Ласкина. – Сюда, в администрацию, позвонил ваш дежурный. Нина Павловна погибла у дома, она шла на работу.

– Этого мы не знаем.

– А куда же еще? – спросила Ласкина. – Она человек строгих правил. Работа после всех этих бед для нее была смыслом жизни и отдушиной. Она любила музей.

– Вам она в эти дни не звонила?

– Нет.

– И вы ее с того приема здесь больше не видели?

– Нет.

Катя думала: ну спроси, спроси, тетка-полицейский, эту тетку – властительницу города: а куда ты ездила ночью одна на своей машине? Куда черти тебя носили в какой-то заповедник, в лес? Зачем, по какому делу? Вытаскивать труп со сломанными шейными позвонками из вырытой в лесу глубокой ямы? Которой вроде как не может существовать в реальности, потому что эксперт нашел бы следы глины и перегноя?

– Если можно, Анна Сергеевна, припомните тот день, когда Нина Павловна пришла к вам на прием, как можно более подробно. Во сколько ей было назначено?

Вопрос Мухиной, на взгляд Кати, звучал как-то слишком удаленно от самой главной их темы.

– Она была первой и единственной в тот день. Потому что у меня были дела в Дубне, – ответила Ларионова. – Она пришла ко мне в десять. И мы проговорили где-то час, может больше. Вопросов накопилось немало. Затем мы вместе вышли. Я поехала по делам, а она отправилась в музей.

– Она не показалась вам в то утро немного встревоженной? Запыхавшейся?

– Нет. – Ласкина глянула на Мухину, затем на Катю. – Как это понять – «запыхавшейся»? Она, насколько я знаю, пробежек по утрам не делала и спортом не занималась.

– Это я так, к слову. – Мухина вздохнула. – Значит, выглядела она как всегда?

– Естественно. Ваша спутница нас тогда видела, как мы выходили. – Ласкина вновь покосилась на Катю.

– А что у нее было с собой? – спросила Мухина.

– С собой? Сумка. Такая большая, кожаная, похожая на мешок. Она с ней не расставалась.

– Вместительная, да? Сумка не была чем-то набита, не казалась тяжелой?

– Понятия не имею.

Катя напряженно слушала вопросы Мухиной. О чем это она? Не задает вопросы о главном. Но разбирает какие-то мелочи.

Сумка… которую выпотрошил убийца…

Точно, вместительный кожаный мешок.

А в тот самый первый день… Катя напрягла память… Нет, не вспомнить про сумку. Директриса музея была одета в черное, теплый свитер, крупная бижутерия… а вот как выглядела тогда ее сумка…

Зачем это все Алле Мухиной?

Разве об этом надо говорить с фигуранткой, имеющей контакты с четырьмя жертвами серии убийств и пятой жертвой пока еще непонятного убийства?

– У вас все ко мне? – властно спросила Ласкина. – Если да, то была рада помочь расследованию. У меня еще несколько деловых звонков важных на сегодня запланировано.

– Да, спасибо за помощь. – Мухина поднялась с кресла. – Кстати, у вас тут, в администрации, не планируют открыть свой салон красоты? И комнату для лечебного массажа?