Текст книги "Созвездие Хаоса"

Глава 18
Тамбурин

– Сейчас плееры уже большая редкость, – заметила Катя.

Она поняла одно: сведения из Мухиной придется вытягивать точно клещами. Но отступать она не собиралась. Она была сильно встревожена и заинтригована новыми фактами этого дела.

– У Ржевского старый. Сам музыку выбирает, сам закачивает.

– Клавесин? – спросила Катя. – Шофер автобуса слушает старинную музыку? Клавесин?

– Тамбурин, – на лице Мухиной появилась странная улыбка.

– Я не понимаю, Алла Викторовна.

– Я вам сказала: здесь давно уже никто ничего не понимает.

– Но вы, начальник ОВД! – воскликнула Катя. – Вы должны, обязаны…

Она осеклась.

Кто кому обязан? Кто кому должен в деле о серийных убийствах? Полиция должна их раскрыть, остановить поток крови и страха. Но между «остановить» и «понять» порой бездонная пропасть.

– Пожалуйста, Алла Викторовна! – Катя вновь прибегла к тактике смиренных упрашиваний. – При чем здесь клавесин? Вы же сказали, что Саломея Шульц играла в городском оркестре?

– Это известный любительский оркестр Дубны, там немало физиков-лириков играет. И наших там несколько человек, – ответила Мухина. – Саломея Шульц в Дубну приехала четыре года назад, окончила консерваторию. Устроилась в оркестр и совмещала там сразу несколько обязанностей: концертмейстера, аккомпаниатора и администратора. Но она сама весьма приличный музыкант. В Дубне есть органный зал – она играла на органе, не только на рояле. Наши всегда завидовали органу Дубны. Несколько лет назад группа благотворителей научных фондов приобрела для нашего местного концертного зала старинный клавесин. Столько денег потратили, но играть на нем особо было некому. Редко-редко из Москвы, из филармонии, кто-то на гастроли приедет. В таких случаях всегда устраивали специальные вечера старинной музыки.

– А Саломея Шульц?

– Она на клавесине играла превосходно. Девушка была исключительно талантлива, – сказала Мухина. – Оркестр Дубны за то время, пока она была там концертмейстером и аккомпаниатором, приезжал к нам играть несколько раз. Два года назад они приезжали перед Новым годом все, весь оркестр, двадцать пятого декабря. А пятого января состоялся сольный концерт Саломеи в концертном зале. Она исполняла на клавесине музыку французского композитора Рамо. Программа Рождественских концертов – наши интеллектуалы прежде любили разные редкости. Да и сейчас… Хотя сейчас все уже совсем не так. Однако концерт Саломеи состоялся, пусть и не при полном аншлаге. И закончился в девять вечера. В Дубну Саломея так и не вернулась. Девятого января на автобусной остановке ее тело обнаружил шофер автобуса Андрей Ржевский.

– Он водитель того же самого маршрута, которым ездила Саломея Шульц?

– Отчасти. До Дубны все наши автобусы ходят. Она могла доехать и его маршрутом. Хотя удобнее – до самого ее дома, где она снимала квартиру, идет другой автобус.

– Ржевский присутствовал на концерте старинной музыки?

Мухина молчала.

– Присутствовал или нет?

– Два года назад мы этим не интересовались. Я же объяснила вам, что мы думали тогда и как интерпретировали это убийство… Ну, считайте, это моя вина. Я не сообразила сразу – тупая.

Катя видела: «тетка-полицейский» тяжело и болезненно переживает свои прошлые промахи.

– Год же ничего не было, все тихо-спокойно, – заметила Катя. – Кто мог подумать, во что это выльется?!

– Не желаете считать меня тупой? – Мухина усмехнулась. – Ладно, спасибо. Я это оценила.

– Но потом вы все же узнали про концерт и Ржевского?

– Потом – да, через полтора года. В марте. Он сказал, что не был на концерте Саломеи Шульц.

– Точно?

– А как мы проверим? – печально спросила Мухина. – Он тоже нездешний, приезжий. Холостяк. Квартиру снимает. Билеты на любительский концерт не по паспорту продаются. Он говорит, что не ходил.

– А музыка в его плеере?

– Когда в марте этого года он снова вроде как «случайно наткнулся» на труп Марии Гальпериной на остановке, мы…

Вроде как случайно наткнулся…

Катя старалась запомнить не только фразы, но и выражение лица Мухиной, когда она это говорила.

– Да, мы, естественно, отнеслись к нему с повышенным вниманием. Взяли в оборот. Допрашивали по обоим фактам. Ржевский отвечал очень подробно. Даже охотно, я бы сказала. Признался мне лично, что не может забыть труп девушки в образе насекомого – он говорил о Саломее. Сказал, что она порой снится ему по ночам. Мы забрали образцы его ДНК, отпечатки. Он живет в съемной однокомнатной квартире. Там бесполезно что-то искать. Если что и есть… было… то это не там. Когда мы беседовали, я попросила его со всеми подробностями рассказать о той ночи, когда он работал – уже в марте этого года. Когда приехал в автопарк, где оставил машину. С кем общался в автопарке – водители, диспетчер. Он отвечал на все вопросы. Ничего необычного – все, как всегда, в ночную-утреннюю смену. Пассажиров еще нет. Улицы темные. Он сказал, что ехал на автобусе и слушал музыку. Я спросила какую – он ответил: разную. Классическую. Я попросила его плеер.

– И что?

– Там несколько десятков закачанных произведений. Никакой попсы или шансона – действительно, одна классика. Среди прочих есть и несколько пьес для клавесина Рамо.

– А что Ржевский вам сказал об этих пьесах?

– Ничего. Сказал, что не помнит. Что увиденное повергло его в столь глубокий шок, что у него подобные пустяки из головы вылетели. Однако наши эксперты, которые осматривали плеер, сказали, что плей-лист был остановлен на середине пьесы для клавесина «Тамбурин» Рамо. Это та самая пьеса, которую Саломея Шульц исполняла на бис во время своего концерта два года назад.

Катя переваривала услышанное.

– К вам Ржевский имеет какое-то отношение? – спросила она наконец. – Что-то с правами, регистрацией? Он мог из-за чего-то затаить на вас злобу?

– До января прошлого года мы вообще никогда не встречались. В поле зрения наших сотрудников он тоже никогда не попадал. Мы проверили – ни штрафов от ГИБДД, ни нарушений, ничего.

– А какая у него машина?

– Старый «Форд».

– Вы его проверили… в марте?

– Да. Он на момент пропажи и обнаружения тела Марии Гальпериной находился в ремонте, в сервисе. Но перед Новым годом здесь у нас, в городе, были совершены четыре угона машин. И в Дубне тоже – всего шесть. Три машины мы нашли – орудовали подростки. А три канули с концами. Дело переквалифицировали с угона на кражу.

– Что-то уж слишком много всего, – тихо произнесла Катя. – Чересчур. Перехлест. Два раза трупы сам обнаружил и вам сообщил. И эта пьеса, которую играла первая жертва. Если это он – серийник, то это просто чудеса наглости и… я не знаю, глупости, что ли, идиотизма. Он словно сам в руки полиции лезет – нате, вяжите меня.

– А на чем мы его повяжем? – Мухина усмехнулась. – Доказательств нет. Есть лишь косвенные обстоятельства, так же как и в эпизоде с Анной Ласкиной. Ребус – поди догадайся, совпадение это или не совпадение.

Ребус ЭРЕБа…

– Слишком много ребусов, Алла Викторовна. И во всем этом какая-то излишняя нарочитость.

– А разве в демонстрации трупов всему городу нет этой самой излишней нарочитости? Этой самой феноменальной дерзости и наглости, которая вас… и нас тоже поражает? – спросила Мухина. – Эта тварь, что завелась у нас в городе… она дерзкая тварь. И она бесстрашная. Она ничего не боится. Ничего. Ни нас, полиции, ни препятствий, ни совпадений. Туман был ночью, густой как пролитое молоко. Никто не мешал твари совершить все это в густом тумане – привезти труп Натальи Демьяновой к Новым домам, уложить на остановке с распяленными ногами. Но нет, тварь… эта безумная тварь дождалась утра, когда туман почти рассеялся.

– Такое бесстрашие граничит с безумием, Алла Викторовна.

– Сумасшедшего, психа мы бы давно поймали. За два года псих бы прокололся.

– Психи разные бывают. А по времени Андрей Ржевский тогда, в марте, мог подкинуть труп Марии Гальпериной на остановку и затем как ни в чем не бывало сесть в свой рейсовый автобус и проехать мимо?

– Мог. Если, например, заранее ночью оставил в багажнике угнанной машины тело. А машину припарковал на маршруте автобуса. Это был март, еще морозило по ночам. Давность смерти Гальпериной тогда патологоанатом определил в промежутке трех-пяти часов. Тело лежало на холоде. Так что в этом случае возможностями Ржевский обладал весьма широкими.

– Вы сказали – он не местный?

– Он приехал в город четыре года назад.

– Как раз в то время, когда в Дубне появилась Саломея Шульц?

– Да. И тут совпадение, как видите. Но мы никакой связи между ним и ею так и не обнаружили. Как не нашли связей между ним и остальными. Демьянову вот проверим… Может, в пекарню он заглядывал? Хотя я не верю, что в такой простоте он может перед нами проколоться, нет.

– А его семья?

– Он одинок, квартиру снимает. Подруги жизни нет. Хозяин квартиры дал ему самые лучшие рекомендации: не пьет, платит аккуратно. На работе тоже все о нем лишь хорошее. Хотя друзей среди шоферов у него нет. Он всегда особняком.

– Откуда он приехал? Из глубинки?

– Он, как мы установили, раньше плавал на грузовых судах – Северный морской путь. Приехал к нам из Мурманска, а до этого работал в Архангельске.

– И когда он приехал, начались убийства?

– Четыре года и два – хватило времени и на обустройство, и на раскачку.

– Но сейчас он в отпуске?

– Отпуск по графику. И здесь не к чему придраться. Но где и как Ржевский его проводит, мы не знаем. И машины его на месте во дворе дома тоже нет.

Катя хотела было еще спросить, однако их прервали – в который уж раз за эти дни.

В кабинете зазвонил внутренний телефон – дежурная часть.

Когда Катя вышла в коридор, она увидела возле дежурной части небывалое оживление. Несмотря на вечер и конец рабочего дня, холл дежурной части был полон сотрудников.

Это неожиданно прибыла команда из ГУУРа. Полковник Крапов вызвал собственное подкрепление. Министерская опергруппа вела себя шумно, по-хозяйски в маленьком скромном отделе полиции.

Катя поняла, что следующие дни Алле Мухиной придется туго.

Я ей помогу…

Катя мысленно пообещала это себе. Она пока еще не знала, как это сделать. Следовало хорошенько все обдумать.

Глава 19
Музыка Эреба

У себя в номере, на кампусе, Катя отыскала на You Tube пьесу Жана-Филиппа Рамо «Тамбурин», исполняемую на клавесине. Было уже слишком поздно, чтобы бродить в одиночку в темноте по пустым улицам. И Катя отложила все до следующего дня.

Музыка «Тамбурина» – нервная, будоражащая, словно механическая, исполненная четкой гармонии и стиля.

Плей-лист плеера остановили в середине этой пьесы…

Значит, когда шофер автобуса Андрей Ржевский подъезжал к остановке, где было выставлено тело Марии Гальпериной, он слушал именно эту вещь Рамо.

Он слушал ее, глядя на труп, и выключил плеер, лишь когда начал звонить в полицию.

Катя внезапно вспомнила еще одну деталь, о которой ей раньше говорила Алла Мухина: труп Марии Гальпериной был выставлен напротив магазина стройматериалов, которым владел ее муж. В Новых домах, недалеко от другой остановки, где обнаружили тело Натальи Демьяновой.

Клавесин в телефоне умолк. Катя снова нажала play – «Тамбурин» зазвучал снова.

Музыка ЭРЕБа…

В царстве хаоса и смерти, в царстве мрака и страха, в обиталище эриний устраивали, оказывается, музыкальные вечера.

И исполняли вот это на клавесине…

Тамбурин…

Тамбурин…

Саломея Шульц играла его на бис на том концерте, с которого уже не вернулась.

Первая жертва, самая первая в списке убийцы. Саломея – талантливый музыкант, игравшая и на рояле, и на органе Дубны, и на клавесине ЭРЕБа. Концертмейстер любительского оркестра физиков-лириков Дубны и научных сотрудников некогда закрытой и до сих пор исполненной тайн БАЗЫ. Ржевский, нашедший ее, признался, что видел ее потом в ночных кошмарах.

А чиновница Анна Ласкина? Снилась ли ей в ночных кошмарах Саломея, отбившая у нее любовника?

Правда, любовник оказался женат и слинял далеко-далеко, убийства же продолжились с еще большей жестокостью и дерзостью.

Очень много совпадений, это почти за гранью вероятного…

Но это ЭРЕБ. Может, и теория вероятности здесь дает сбои, а не только пространство и время?

Катя вспомнила, как Мухина на берегу реки в заповеднике-лесничестве говорила ей о яме в лесу.

Могли вырыть и держать жертвы там, а вовсе не в закрытом помещении – гараже, складе, бункере, подвале.

Остались бы следы, частицы земли и глины в волосах и под ногтями жертв. Органика, перегной. Это не спрячешь, не ликвидируешь, даже если тела тщательно обработать средством от насекомых… от мух…

Катя ощутила, как леденящий холод вновь окутал ее.

Глина, земля осталась бы под ногтями, но эксперты ничего не нашли.

Значит, не яма?

Клавесин. Рамо. Тамбурин.

Внезапно запись закончилась. Стало очень тихо.

Клавесин – слишком нарочито и вычурно. И сухо. Словно высохшие мертвые кости щелкают и стучат друг о друга, исполняя музыку Рамо.

Костяная, мертвая музыка ЭРЕБа…

Анна Ласкина, имевшая контакты со всеми четырьмя жертвами, находилась в конфликте из всех четырех именно с Саломеей Шульц. Хоть конфликт из-за любовника пока так и не доказан.

Андрей Ржевский нашел тело Саломеи Шульц. И когда обнаружил Марию Гальперину, слушал ту самую пьесу, которую играла Саломея.

Первая жертва…

Всегда все начинается именно с первой.

Надо узнать о Саломее все, как можно подробнее.

Наутро Катя лишь укрепилась в своем решении – собрать как можно больше информации о Саломее. В ОВД она не торопилась. Там наверняка бушевала скрытая от глаз посторонних ведомственная буря, когда в границах территориальной подследственности схлестнулись силы локальные в лице Аллы Мухиной – начальницы ОВД и приданные – в лице куратора Крапова и подкрепления ГУУР. Появившись там, Катя рисковала снова попасть между молотом и наковальней. Да, она очень хочет помочь Мухиной.

Но она станет делать это по-своему. Чтобы для начала распутать хоть что-то в полной неразберихе, надо найти хоть какой-то конец, который хоть куда-то приведет.

И сейчас, по глубокому убеждению Кати, этот конец веревочки ассоциировался именно с первой жертвой убийцы – Саломеей Шульц.

Катя завтракала в пиццерии торгового центра, поглядывая на часы. Когда официантка принесла ей кофе, она спросила, один ли концертный зал в городке. Официантка ответила – да, один, он же и дом ученых, и клуб по интересам. Катя спросила, как его найти.

– Здесь рядом. От площади по главной улице. Зеленое здание с колоннами.

Катя расплатилась и пошла искать концерт-холл.

Городок согрелся в лучах нежаркого октябрьского солнца и словно ожил. Солнечные зайчики плясали на асфальте, из выбоин и трещин лезла свежая зеленая травка. Велосипедисты свистели мимо…

Шорох шин…

Детский смех на яркой и нарядной новенькой детской площадке.

Молодые мамы с колясками…

Грузовички «Газели» с надписью «Доставка еды в офис».

Тусклые немытые витрины закрытых магазинов и лавок.

Безработные, сидящие на лавочках городского скверика, тупо созерцающие жадных до еды голубей, которым никто не бросает корм, клюющих промасленную бумагу от бургеров, выпавшую из забитой до отказа урны.

Концертный зал, он же Дом ученых и клуб, оказался тем самым крохотным пузатым «парфеноном» с нелепыми колоннами, который Катя видела из окна патрульной машины. Зеленая краска стен местами облупилась, однако дворик был выложен новехонькой плиткой и украшен бронзовыми коваными фонарями.

Катя потянула на себя тугую дубовую дверь – вход свободный.

Детские голоса, смех, жуткая фальшь музыкальных нот.

В первом же зальчике на первом этаже, куда она сунула нос на шум, ее оглушил надежды маленький оркестрик.

Дети – совсем клопики лет по пять-шесть, с десяток крох-талантов – восседали за пюпитрами и наяривали на малюсеньких скрипках – кто на «шестнадцатой», кто на «восьмушке». Один карапуз играл на маленькой виолончели. Девочка, похожая на розовощекого фавна, дудела на флейте отнюдь не маленьких размеров.

В углу – брошенные на стульях яркие рюкзачки, сменная обувь и маленькие скрипичные футляры.

От этого зрелища на душе Кати потеплело. Детсад-оркестр на репетиции.

Музыка ЭРЕБа…

Она разная.

Оказывается, не только мертвые кости щелкают в механическом ритме Рамо.

Но и дети исполняют…

И мой сурок со мною…

Играл детсад-оркестр.

Дирижировал им лохматый юноша в модных очках и кедах. В руках у него были зажаты свои большая скрипка и смычок.

Вот он вскинул ее к плечу, взмахнул смычком и нефальшивая мелодия бетховенского «Сурка» в его исполнении напрочь перекрыла фальшивые ноты малюсеньких скрипочек и флейты.

Но детсад-оркестр не сдавался. Играл, наяривал, стараясь уже перешуметь своего дирижера.

За всей этой какофонией, стоя в дверях в противоположном конце зала, наблюдала молодя женщина – рыжая, в джинсах и пестрой шерстяной накидке.

Кате отчего-то показалось, что с этой свидетельницей ей повезет, она, эта рыжая, помнит Саломею.

Катя помахала ей рукой и, когда та уставилась на нее, показала ей раскрытое удостоверение. Поманила – подойдите ко мне, не хочу идти через зал, мешать детскому оркестру.

Рыжая подошла.

– Я из полиции, – Катя сразу представилась, держа удостоверение у ее носа. – По поводу Саломеи Шульц – концертмейстера из Дубны, которая здесь у вас бывала два года назад и была убита после концерта…

– Я знаю, – кивнула рыжая. – Я знала Соломку. Но меня много раз уже допрашивали ваши полицейские.

– Можете мне показать зал, где она играла на вашем клавесине? – спросила Катя.

Они прошли по коридору, где пахло мастикой для паркета и чем-то немного затхлым, чуть ли не нафталином. На стенах красовались фотографии – любительский оркестр Дубны, приезжавшие на гастроли известные артисты и музыканты, оперные певцы. Публика в маленьком концертном зале – музыкальные вечера.

Концерт-холл оказался совсем небольшим. Он давно уже нуждался в ремонте: потертая обивка красных бархатных кресел, запах канифоли, маленькая сцена полукругом. Обстановка провинциального театра, однако не лишенная прелести и уюта.

– Можно с вами поговорить? Как вас зовут? – спросила Катя.

– Алена. Елена Дмитриевна, – поправилась юная рыжая. – Я администратор и по совместительству менеджер по организации детского музыкального досуга, кружков, лекций и преподаватель класса сольфеджио.

– Алена, а вы играете в любительском оркестре Дубны?

– Конечно. Альт.

– А дирижер малышей?

– Сева? Он тоже. Он директор нашей лавочки, – Алена-рыжая улыбнулась и тут же нахмурилась. – Солист – первая скрипка из наших, городских. Они в Дубне нам не уступают – говорят, это же их оркестр. Мы пятая спица в колеснице.

– Вы хорошо знали Саломею Шульц?

– Мы играли в одном оркестре. Она была отличный аккомпаниатор.

– Вы дружили?

– Нет. Мы просто общались. Созванивались, когда организовывали здесь музыкальные вечера. Дружили на Фейсбуке. Она была хорошим человеком. И замечательным музыкантом.

– А у нее было много друзей на Фейсбуке?

– Как и у меня – человек сто двадцать, средний показатель. Однокурсники по консерватории, и мы все, и оркестр. Полицейские просили меня показать нашу переписку. Ну, когда Соломку нашли… Это все так ужасно…

– А где ваш клавесин? – спросила Катя, оглядывая сцену.

– Под замком. С тех самых пор. Мы его бережно храним – это очень редкий инструмент, конец восемнадцатого века. Как-то касаться его не очень хочется. И слушать… Может, время пройдет, снова к нам кто-то из музыкантов приедет, даст концерт.

– А на концерте Саломеи вы присутствовали?

– Да, мы же его сами организовали.

– Расскажите, пожалуйста, как он проходил.

– Я уже много раз рассказывала вашим коллегам. И время прошло. Как-то все стирается, понимаете? Ну что… Все было, как обычно на музыкальных вечерах. После Нового года. Народу было примерно две трети зала. Не аншлаг. Но порой еще меньше бывало на праздники – потому что раньше многие уезжали отдыхать, путешествовать. Это сейчас все по домам сидят, денег нет ни у кого. Концерт длился всего час, без антракта, конечно. Соломка играла очень хорошо.

– Только вещи Жана-Филиппа Рамо?

– Да, его, так мы и в афише написали. Она этого композитора предпочитала всем другим. Сейчас старинная музыка снова в моде. Теодор Куртензис с оркестром исполняет. Ну и мы шли в тренде, что называется.

– На концерт продавались билеты у вас в кассе?

– Да, как обычно. И еще в НИИ мы распространяли среди сотрудников.

– На базе?

– Часть билетов выкупили благотворители, как и до этого на концерт оркестра Дубны двадцать пятого декабря. В НИИ… то есть на базе – они себя сами предпочитают называть НИИ – конкурсы устраивали, хохмили: а победителю – бесплатные билеты на концерт старинной музыки. И еще ветеранам института – научным сотрудникам, которые на пенсии и у кого дети.

– Тоже благотворители оплачивали?

– Да. В общем-то, ведь это любительские концерты, своими силами.

– А кто эти благотворители, если не секрет?

– Фонд «Академия», – ответила рыженькая Алена.

– Академия наук? РАН?

– Они имеют какое-то отношение к РАН, тоже помощь оказывают, там не только академики, но и бизнесмены. Я толком не знаю. Мы от них порой пожертвования получаем – и это очень кстати. Занятия музыкой для детей вот тоже бесплатные, благотворители это сами организовали.

– Я так поняла, что Саломея Шульц приезжала сюда, в город, на свой концерт пятого января, а до этого с оркестром Дубны, да? Двадцать пятого числа?

– Нет, она и до этого здесь бывала. Оркестр же не один концерт давал. И летом тоже – у нас июньские вечера классической музыки, и на день города оркестр приезжал. А потом она ведь еще репетировала здесь, у нас, концертную программу.

– На клавесине? Она приезжала к вам на репетиции? Когда?

– Почти весь декабрь и конец ноября тоже, – рыженькая Алена нахмурилась. – Это же старинный инструмент. Это не рояль, а клавесин. Совсем иная манера исполнения. Надо много репетировать. Надо приноравливаться к инструменту.

– Она репетировала на сцене, в зале?

– У нас есть зал для репетиций, клавесин поместили сначала туда.

– Можно взглянуть на этот зал?

Рыженькая Алена пожала плечами и указала Кате на боковой выход за потертой бархатной шторой.

Они прошли по фойе, стены которого, как и в коридоре, тоже были сплошь увешаны афишами под стеклом и фотографиями.

– Это репетиционный зал, – рыженькая Алена открыла двери… Те самые, на пороге которых Катя увидела ее впервые.

Это оказался зальчик, где пиликал детсад-оркестр. Но сейчас детей здесь уже не было. Сыграв «Сурка», крохи куда-то канули, оставив после себя лишь раскрытые пюпитры да обертки от конфет на полу.

– Понятно, – разочарованно заметила Катя, – я думала, это какое-то другое помещение.

– Да, жуткая теснота, дом ученых очень старый, – заметила рыженькая Алена, и они вернулись в фойе.

– У вас вход свободный, я заметила. Любой может прийти, заглянуть на репетицию, да?

– Это же фактически городской дом культуры. Мы не можем на замок запираться.

– Я знаю, что у Саломеи был приятель… любовник. Он сюда не заглядывал?

– Меня полиция о нем спрашивала. Я в общем-то ничего не знаю. Соломка со мной личным не делилась. Правда, при мне пару раз ее подвозил на машине какой-то парень.

– Парень?

– Мужчина, приятный, лет сорока. Мне полицейские снимок показывали, я его узнала. Наверное, это и был ее бойфренд.

– А кто-нибудь из городской администрации музыкальные вечера, концерты оркестра Дубны посещал?

– Да, конечно. Это же культурные мероприятия. На день города, например.

– Анна Ласкина из администрации не заходила?

– Я не знаю, кто это. Приходили какие-то чиновники, да и женщина была среди них. Но я затрудняюсь сказать.

– А ваш директор и по совместительству дирижер, он знал Саломею?

– Он всего год здесь директорствует. Раньше в оркестре «Стасика» играл.

– В театре Станиславского и Немировича-Данченко в Москве?

– Абсолютно верно, у них прошли сокращения. Я его и пригласила сюда, к нам. Мы старые друзья с Севой.

– Что-нибудь еще можете вспомнить о том последнем вечере пятого января? Может, что-то всплывет в памяти? Какой была Саломея? Может, чем-то встревоженной, напуганной? Что-то говорила, кого-то упоминала?

– Я ее увидела лишь на сцене, когда начался концерт. Здесь все сновали в дикой запарке. Она приехала и сразу прошла в комнату за сценой. А я с афишами возилась здесь, в фойе. После концерта я зашла к ней. Поздравила, мы поболтали минут пять – даже не помню о чем. Было уже поздно и холодно. Она торопилась на автобус – свой, по расписанию, что ее прямо до дома довозит, чтобы не делать пересадку в Дубне. Если бы я только знала… Я бы с ней пошла, проводила бы ее до остановки и… Ох, но что я могла!

– Пьеса «Тамбурин» Рамо – она ее на концерте исполнила дважды? В программе и на бис?

– Ой, я уже не помню. «Тамбурин» у Рамо – это нечто вроде хита на все времена. Почти эстрадного хита, хоть исполняют на клавесине или рояле. Это гвоздь программы.

– Названия пьес значились в афише концерта? – спросила Катя.

– Мы всегда стараемся подробно писать, что будет исполняться. Наши зрители любят точность во всем, даже в музыке. Это же люди науки. Вот старая афиша концерта оркестра Дубны. Видите, как мы все расписали, специально.

Катя рассеянно глянула на старую афишу под стеклом. Она была крайней. А рядом висело множество фотографий. Катя на них все это время и внимания не обращала, пока они разговаривали в фойе, стояла к ним спиной.

Но когда она повернулась, знакомый холодок снова пополз по спине.

На увеличенных цветных фотографиях был изображен тот самый детский оркестрик. Дети с маленькими скрипками, один с виолончелью, но…

Дети были одеты в карнавальные костюмы насекомых.

У Кати пересохло во рту.

Девчушка с крыльями бабочки, малыш в костюме муравья, другой в костюме жука – черном как чернила, еще одна девочка – бабочка с разрисованными крылышками, еще один жучок – зеленый, с рожками на голове. Малыш в костюме гусеницы и…

Ребенка-мухи среди них не было.

– Что это у вас? – спросила Катя, стараясь, чтобы голос ее звучал как можно нейтральнее.

– Это? Фотографии? Это детский концерт.

– Концерт детского оркестра?

– Это мы инсценировали сказку Бианки «Приключения муравьишки». Дети оделись в костюмы героев сказки и сами придумывали музыкальные темы для каждого персонажа. Музыкальная тема бабочки, писк муравьишки, жужжание жука… Скрипели, водили смычками, что-то сами сочиняли – это элемент творчества, если хотите, композиции. Всем понравилось – родители сами костюмы делали, шили, клеили. Дети с ума сходили. Все веселились.

– А кто это придумал? – спросила Катя.

– Я, – рыженькая Алена скромно потупилась, потом улыбнулась. – Мне показалось, надо дать детям возможность самим сочинять не музыку, но… Это же так прикольно!

– Давно прошел этот детский концерт?

– Давно.

– До гибели Саломеи?

– Да, то есть… Это было весной. А что? Почему вы спрашиваете?

– Нет, ничего, фотографии и правда классные, смешные. И детям такой карнавал явно понравился.

– Нет, вы не просто так спросили, – возразила рыженькая Алена тревожно. – Что я, не понимаю, что ли? Весь город в курсе, в каком виде женщин находят. И Соломку тоже… Там какая-то дикая инсталляция, что-то ненормальное. Но это никак не может быть связано с детским карнавалом, потому что…

Взгляд рыженькой администраторши внезапно застыл. Глаза ее округлились от удивления. А на бледных щеках вспыхнул румянец. Она явно что-то вспомнила.

Катя проследила за ее взглядом. Он был нацелен не на фотографии детского карнавала, а на афиши под стеклом.

– Вы меня спрашивали про афиши концерта Соломки. Что мы там писали, какую программу. А знаете, меня не только вы о ее афише спрашивали.

– А кто еще? – спросила Катя.

– Не полицейские. – Администраторша явно что-то припоминала. – У меня из головы вылетело совсем. А это случилось гораздо позже… Уже месяца полтора прошло с ее похорон. Я как-то была здесь вечером, обновляла фойе. И в клуб зашел мужчина.

– Мужчина? Кто? Вы его знаете?

– Нет, он был мне совершенно незнаком. Он спросил меня об афише концерта девушки, которую убили и нашли на остановке.

– И вы не сообщили об этом полиции?

– Да я забыла совсем! А потом полиции этот парень и без меня отлично известен. Он мне сказал, что это он – тот самый шофер автобуса, который нашел ее тело.

– Ржевский?! – воскликнула Катя.

– Я не знаю его фамилии. Но вам он отлично известен, он же очевидец.

– Что точно он вам сказал?

– Он спросил, не осталось ли старых афиш того концерта. Афиша все еще висела, мы ее в суматохе так и не успели снять. Этот парень спросил, не могла бы я отдать афишу ему. Сказал, мол, не в силах забыть то, что увидел, и очень переживает из-за смерти той девушки.

– И вы отдали ему афишу?

– Нет, – администраторша покачала головой. – Я ему отказала. Это же был ее последний концерт. Я хотела оставить афишу для нашего архива.