Текст книги "Созвездие Хаоса"

Глава 46
Салют

Каждое уравнение приводят к знаменателю. Но порой решение, разгадка порождают не только чувство удовлетворения, но и целый сонм иных весьма противоречивых и сложных эмоций. В общем-то, достойных пристального научного изучения. Или описания на страницах романа.

В дни, когда все в ЭРЕБе приводили к знаменателю, Кате по ночам снова часто снился ШАР. Он все время менялся, представляясь то небесной сферой, усыпанной созвездиями, где линии чертежа не значили ничего, лишь буквы имели значение, складываясь в имя. То он выглядел как обугленный, круглый и громоздкий космический корабль «Союз», приземлившийся среди бескрайних степей в море ковыль-травы. Но чаще всего он представлял собой женское лоно, где словно в невесомости космоса плавал в околоплодных водах младенец. «Способны ли вы еще понять гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и думает – я носила его в лоне своем».

Катя всеми силами пыталась понять.

Пыталась понять ее.

И ее гордость. И ее страх. И ее решимость. И ее жестокость и беспощадность.

Василису Ларионову доставили в Ожоговый центр в Москве. От смерти в огне ее спасла Алла Мухина.

Бензин в бункере не взорвался, пожар потушили. И даже спасли много улик. И рулоны пластиковой пленки, и поделочный стол, и ошметки крыльев, и веревки – вещдоки, на которых остались следы пальцев Дмитрия Ларионова и его ДНК.

Его тайный ноутбук с его тайным завещанием-отчетом погиб в огне. Оперативники не смогли восстановить жесткий диск. Может, и к лучшему. Доказательств и так хватало. А просматривать все на пленке – весь этот ужас, длившийся в течение двух лет и скрупулезно задокументированный с тщательностью ученого, не было сил.

Железная Аллочка пострадала от огня сильно. Но силы духа ее это не убавило. Первые два дня она находилась в реанимации в стационаре базы – ее доставили туда вместе с Василисой как в ближайший хорошо оснащенный медицинский центр.

Но Василисе требовалось долгое лечение. Ее увезли в Москву. Врачи делали все, чтобы спасти ее жизнь и жизнь ее будущего ребенка.

А Мухина вернулась в интенсивную терапию клиники ЭРЕБа. Сидя на кровати с полностью забинтованными руками и ногами, накачанная обезболивающим, она покрикивала на сотрудников, робко заглядывающих в палату. И то и дело компостировала мозги своей дочери, вернувшейся в город с малышом.

Катя впервые увидела ее дочь и внука в больничной палате. Дочь была мало похожа на мать. А полуторагодовалый внук и точно являлся сущим разбойником – в первые минуты посещения больной бабушки он, ковыляя на нетвердых ножках, выволок из-под кровати Мухиной судно и с торжественным видом вылил его содержимое прямо на пол, хохоча от избытка счастья.

Алла Мухина перечисляла дочери вещи, которые та должна купить или найти и привезти… Нет, не ей в больницу. А в Ожоговый центр для Василисы. Они ведь были когда-то подругами. А у Василисы не осталось никого, кто бы мог о ней позаботиться.

И при этом Мухина, находясь под воздействием лекарств, все повторяла Кате:

– Как она ловко, безжалостно все провернула и с кражей, и с картинами, и с убийством Нины, и с клеем. И эти нитки из футболки. Все, все предусмотрела. Раскроила ему череп, а потом сама же подняла переполох. Он вернулся домой, разве он мог знать, что его любимая жена, мать его ребенка его убьет с двух ударов? Хотя, если бы он узнал, что она знает… я думаю, он бы ее тоже не пощадил. И до жены Чеглакова тоже бы в конце концов добрался – если бы мы подошли к нему близко. Вспомнил бы, кто кроме него слышал последние слова его матери о «мухе, кружащей над их семьей».

Сколько же мух в ЭРЕБе…

Имя им легион…

С Анной Ласкиной тоже вроде как разобрались. Мухина отправила к главе городской администрации сотрудника розыска с файлом пленки из конюшни. После его просмотра глава впал в долгий ступор. Мухина через своего посланца грозила неминуемой оглаской, если…

Анну Ласкину уволили с госслужбы в тот же день. А после этого Мухина приказала уничтожить ролик. Никуда его выкладывать она не собиралась, ни в какой интернет. Кате она объяснила это кратко – Ласкина теперь и без должности, и без зарплаты, на руках у нее сумасшедшая мать. Выложи мы ролик – ее затравят защитники животных, хоть из города беги. Куда она поедет с безумной старухой? Безработная и мать не сдаст в дом престарелых, там же платить надо. Так что теперь они надолго вместе, скованные одной цепью, общей ненавистью.

Катя все смотрела на железную Аллочку. И вспоминала охваченный огнем бункер и ее…

Никто не знает, на что способен.

– Приедете к нам еще? – спросила Мухина Катю.

– Непременно, Алла Викторовна.

– И очерк о нас напишете?

– Да.

– Не врите там только очень уж. Поскромнее.

– Я опишу все как есть.

Катя наклонилась к ней и поцеловала ее в щеку. Опаленные волосы Мухиной до сих пор пахли гарью и дымом.

– Ну, ну, ничего. За меня не беспокойтесь. Руки-ноги заживут. – Мухина храбрилась. – И в отставку я не уйду. Приезжайте, может, еще что пораскрываем на пару.

Было три часа пополудни, когда Катя решила для себя – настал момент покинуть ЭРЕБ.

Выйдя из больницы, она созерцала город со странным чувством. Слишком много всего, а городок так мал.

Автобус до Дубны открыл перед ней свои двери. Но она не села в автобус.

Было нечто, что все еще цепко удерживало ее здесь. И с этим надо было что-то делать.

Она прошла всю улицу Роз. Не оглянулась на Музей науки и общества, скользнула взглядом по клумбе – там наконец-то все завяло, приготовилось к зиме.

Воздух был холодным и терпким, насыщенным озоном с реки и привкусом первых неминуемых заморозков.

Катя прошла улицу Роз до самого конца. Старый дом… Дверь…

Она шагнула на крыльцо и позвонила.

Они не виделись с того самого дня.

Катя знала, что его сразу отпустили, как только они с Мухиной…

Не увидевшись с ним, она не могла покинуть ЭРЕБ.

Он открыл дверь на звонок. Он был дома.

Его лицо при виде Кати, задыхавшейся от волнения…

Почти сразу же она испугалась своего порыва – его лицо не выразило ни радости, ни признательности, ни удивления, оно было все так же спокойно и бесстрастно.

И с этим каменным лицом – чертовы прекрасные андроиды чертова Звездного городка! С вашей чертовой выдержкой и самоконтролем! – он обнял Катю – железные руки, железная хватка – и поцеловал ее.

Его губы…

Его дыхание…

Там пылал огонь, и Катя сгорела на этом тайном огне в мгновение ока.

Без слов!

Они обходились почти без слов.

И когда он сдернул с себя толстовку, обнажаясь, и когда прижал Катю к своей груди. И когда поднял ее на руки.

Одежда, слетающая, как палые листья с деревьев.

Волна поцелуев… атласная кожа… его глаза так близко, что можно утонуть в них…

Его сила, его могучая сила и нежность…

Может, у него очень давно не было женщин…

Наверное, так, ведь они не говорили о любви.

А может, вся эта исполненная страсти, поцелуев, прикосновений, ласк, криков и вздохов неистовая жажда всегда жила в нем под непроницаемой оболочкой, под железной дисциплиной, аскетизмом и его бунтом – против всей вселенной, нанесшей удар, против судьбы.

Катя никогда не испытывала ничего подобного. Она словно растворилась в блаженстве. Она не задавала себе лишних пустых вопросов – как оно все теперь сложится у них.

Она наслаждалась сиюминутным счастьем.

Есть вещи, которые надо брать самой. За которые стоит бороться.

День.

Сумерки.

Ночь.

Утро.

Все это время они провели в постели.

Катя сначала вела сладкий счет, а потом сбилась со счета.

Они заснули только под утро, сплетясь руками и ногами. Ее голова на его груди. Она слышала удары его сердца.

Это разбудило ее. Отрезвило.

Она смотрела на него, лежащего рядом с ней в постели. Все же он оставался загадкой для нее… Именно это заставляло ее почувствовать его – вот так, по-настоящему, когда все покровы – все приличия, стыдливость, условности – сброшены вместе с одеждой. Во всем теле было странное чувство свободы – они словно плавали в невесомости.

Катя не хотела утратить это потрясающее чувство. Обыденность может только все испортить. Они проснутся и… надо что-то говорить, что-то обсуждать, решать.

Катя тихонько выскользнула из постели.

Он спал. Его грудь вздымалась, могучий торс, могучие руки.

Кате хотелось поцеловать его так, как он поцеловал ее на пороге. Но она боялась его разбудить.

Она, как тень, скользила по комнате, в которой плавали утренние сумерки ЭРЕБа, собирала с пола свои разбросанные вещи, белье.

Одевшись, она снова оглянулась.

Космонавт спал. Гиперсон любви – средство достичь иных дальних счастливых миров, о которых даже не подозреваешь, не поцеловав… не застонав от наслаждения и выплеснувшегося телесного жара.

Катя тихонько достала свой блокнот и вырвала из него листок. Она написала два слова.

Люблю вас…

И не оставила телефона.

Кто захочет, тот и так найдет, все узнает. В ЭРЕБе не существует больше тайн. Но хаос ЭРЕБа распространяется даже на любовь. Есть вещи, которые лучше оставить пока как есть…

Она выскользнула за дверь – в сумерки.

И почти сразу увидела черный спортивный «Мерседес». Он был припаркован у дома Чеглакова. И его хозяин – Иван Водопьянов – стоял и смотрел на окна дома, на дверь.

На Катю, покидающую этот дом ранним утром.

На ее сияющее счастливое лицо.

Иван Водопьянов не тронулся с места. А Катя… она вскинула руку и… отсалютовала ему.

Салют!

Пост сдал. Пост принял.

Иван Водопьянов остался недвижим. На середине улицы Роз Катя оглянулась – он все стоял на том же месте у машины. Холодный ветер развевал его светлые волосы. Он смотрел на окна дома, где жил тот, кто…

– Я за него умру! – крикнул он Кате на всю сонную тихую улицу Роз. – А ты?

А я…

Уже сидя в экспрессе «Дубна – Москва», Катя думала о том, что в этой фразе – весь ЭРЕБ.

Какая-то самая главная истинная его суть, вся сотканная из противоречий и грез.

Однако, несмотря ни на что, она чувствовала себя счастливой.

Ей казалось, что она сама своей волей поставила пусть не точку, но многоточие. И эта история в общем-то закончилась.

Сладкое послевкусие ЭРЕБа на губах, след его поцелуя…

После всей горечи, страха, крови, гари, дыма…

Сладкое как мед послевкусие…

Экспресс уносил ее прочь. И она не принимала в расчет, что ЭРЕБ все сам решает за всех.

В той больнице Москвы, где лечился от травм арестованный Андрей Ржевский, водитель автобуса, о котором в последние дни как-то все забыли в вихре событий, все свидетельствовало в это утро об обратном.

Охранники-полицейские метались по этажам, обыскивали парк. В процедурной, стоная, приходила в себя оглушенная медсестра.

Под утро Андрею Ржевскому вдруг стало худо, он начал задыхаться. Охранники вызвали врача и медсестру. Врач велел немедленно снова вернуть Ржевского в реанимацию. Он выглядел плохо – краше в гроб кладут.

Его погрузили на каталку, и медсестра одна повезла его в реанимацию. Они подъехали к лифту.

Дальше она не помнила почти ничего.

Вроде играла какая-то музыка.

Клавесин.

Возможно, «Тамбурин» Рамо…

Момента, когда восставший с одра Ржевский набросился на нее и оглушил, она не помнила.

Он содрал с нее халат. И под видом медбрата растворился на этажах клиники.

Его искали, искали, подняли по тревоге ближайшее отделение полиции, но…

Скромный водитель автобуса словно в воду канул. И это было удивительно, учитывая его состояние после двух операций на легких.

Полицейские уверяли себя, что долго ему в бегах все равно не протянуть, что скоро его все равно поймают.

ЭРЕБ – обитель хаоса и мрака, знавший все досконально о полном раскрепощении зла и напитавший это свое истинное чадо безмерным восхищением перед деяниями создателя мух, вылупившихся из посмертного проклятия, имел на Ржевского совсем иные долгосрочные планы.

Так много мест, городов, где этому восхищению, этому аду внутри можно дать новое развитие, где можно создать что-то свое – еще более страшное – из подручной вечной тьмы, под звуки клавесина.

Музыка ЭРЕБа нескончаема…