Текст книги "Созвездие Хаоса"

Глава 37
Вой

Где-то далеко выла собака. Тоскливый отчаянный вой плыл над лесом и рекой, поднимаясь к полной луне, что светила чересчур ярко для осенней ветреной ночи. Вой перешел в захлебывающийся лай, но затем снова достиг щемящих сердце мрачных высот.

Василиса Ларионова села на постели. Вой ли ее разбудил? В спальне было темно, и лишь пятна лунного света причудливой рябью отражались в натертом паркете.

Собака все выла и выла. Словно дикая первобытная флейта звучал ее вой. Жуткий звук.

Жуткий звук…

Особенно если ты одна в огромном пустом доме.

Василиса Ларионова встала с кровати и тут же села снова. Приложила руку к животу. Быть того не могло – но она ощутила толчок, словно крохотное существо, жившее внутри ее, которому они с мужем, сидя обнявшись на диване, целыми часами могли подбирать имя, споря и хохоча, шевельнулось в ней, толкаясь ножкой и…

Нет, нет еще слишком рано. Это глюки беременных.

Василиса приложила обе руки к животу, погладила себя. Нет, не себя, то, что жило в ней. То, что она уже любила больше всего на свете.

Проклятая собака все выла. Это было где-то далеко. Может, на берегу или в лесу. Но вой вибрировал в ночной тишине, порождая многоголосое эхо.

Василиса встала и подошла к окну. Их темный сад, тусклая подсветка дорожек.

Она вышла из спальни. Внизу, на первом этаже, во всех комнатах горел свет. Так было всегда, когда ее муж Дмитрий Ларионов задерживался по вечерам в лаборатории и она коротала время одна, ожидая его. Антикварные часы, некогда столь любимые покойной свекровью, пробили внизу одиннадцать раз.

Еще совсем не поздно, подумала Василиса. Она просто прикорнула в спальне. И что-то ее разбудило.

Собачий вой?

Она заглянула в комнату, которую они с мужем начали оборудовать как детскую. Каждый раз, входя сюда, она радовалась простору и прекрасному панорамному окну, из которого открывался вид на реку.

Малышу будет хорошо здесь. Тут солнечно по утрам. Много света. Много воздуха. Кроме кроватки, в комнате поместится пропасть игрушек. Здесь малыш будет учиться ходить, и складывать из кубиков ее имя, и возиться с планшетом, общаться с игрушечными роботами – он же их дитя.

В окне что-то мигнуло.

Вот снова. И опять.

Василиса подошла к окну детской, вдыхая запах свежей краски и струганого дерева.

Из окна детской был виден не только прекрасный пейзаж, но и въездные ворота на их участок.

Ворота были открыты.

Василиса увидела их машину – внедорожник. Она словно застряла в воротах. Фары мигали, будто в машине включили «аварийку».

Василиса зажмурилась от яркого света, когда фары снова мигнули, ослепив ее.

Что он там делает? Почему не въезжает внутрь? Мотор заглох, что ли?

Она постучала по стеклу.

Мужа она не видела. Он не выходил из машины.

Она снова постучала по стеклу, уже громче, привлекая его внимание.

Фары мигали, словно в дорогой электронике внедорожника что-то закоротило.

Василиса представила, как муж ее Дмитрий сам пытается что-то там починить сейчас и загнать авто внутрь двора. Что он понимает в автомобилях?

Фары мигнули.

Собачий вой оборвался хриплым визгом, словно собака-призрак попала в невидимый капкан.

Сердце Василисы сжалось.

Она торопливо ринулась вниз – как была, босая, в белой шелковой пижаме. Спустилась по лестнице, цепляясь за перила, пробежала через гостиную и холл, мимо бывшего кабинета великой свекрови-академика, из которого сама же предложила мужу сделать домашний музей, рванул входную дверь и…

Заперто.

Она сама предусмотрительно запиралась вечером на все замки, когда ждала мужа с работы!

Василиса начала быстро все открывать: электронный замок, код… засов-задвижка.

Она распахнула тяжелую дверь, и ветер ночи ударил ей в лицо.

Порыв был сильный, и верхушки деревьев, уже лишенных листвы, заволновались на фоне освещенного луной неба, голые сучья словно царапали небесный свод, надеясь проникнуть куда-то за грань…

– Дима! – окликнула мужа Василиса.

Он не ответил.

Она спустилась по ступенькам, не чувствуя холода камня и земли, гравия под босыми ногами.

Фары их машины все мигали, мигали, мигали…

Василисе вдруг вспомнилось, как они с Дмитрием наряжали к Новому году маленькую пушистую ель в саду и светодиоды иллюминации тоже мигали – белым, малиновым и оранжевым цветами.

– Димка! – она крикнула совсем громко.

Он снова не ответил ей. Она осторожно приблизилась к машине и увидела на лобовом стекле изнутри что-то темное…

Что-то испачкало лобовое стекло и…

Дверь со стороны водителя была распахнута.

Василиса уставилась на то, что открылось ее взору в свете луны.

Сначала она тихо вскрикнула, а потом в испуге завизжала.

И словно дождавшись желанного отклика, собака-призрак опять, с новой силой завела свою песнь – дикой, первобытной, устрашающей флейты.

Собачий вой аккомпанировал истошным женским крикам и рыданиям.

Темные соседские особняки – пустые, необитаемые – безмолвствовали. Вдруг в дальнем конце улицы у кого-то сработала охранная сигнализация.

Глава 38
При свете фонарей

В прозекторской городского морга Дубны Алла Мухина имела долгий разговор с патологоанатомом – той самой женщиной, которую Катя видела в боксе базы, той, что была посвящена во все тайны, потому что проводила вскрытие всех четырех жертв – женщин-мух.

Они успели вовремя – патологоанатом закончила работу (она припозднилась у себя в кабинете, составляя очередной отчет) и собиралась домой. Но ей пришлось задержаться.

Часть сотрудников полиции, приехавших вместе с Мухиной в Дубну, отправились в похоронное агентство, которое занималось похоронами Евгении Бахрушиной. В приемной среди венков и гробов их встретил дежурный похоронный агент. Сам он о похоронах почти годичной давности понятия не имел, но начал по просьбе полицейских связываться с сотрудниками по телефону, узнавать. Вскоре имена и фамилии членов похоронной команды были установлены. И полицейские поехали к ним домой.

Вечером и морг, и прозекторская, и кабинет патологоанатома представляли собой жутковатое зрелище, Катя жалась в углу.

Она вспоминала, как по дороге в Дубну Алла Мухина связалась с оперативниками, посланными к дому Константина Чеглакова. И спросила: ну, как дела?

И получила ответ: дом закрыт, темен. Хозяина нет. Машины его тоже нет. Мухина велела полицейским оставаться на месте и дожидаться возвращения Чеглакова.

Катя все ждала их звонка. Но они так и не позвонили.

– Алла, не может такого быть, чтобы кто-то посторонний, даже сестра Бахрушиной, узнала про ожоги на теле! – убеждала патологоанатом Мухину. – Я сама, лично подготовила тело для передачи в морг. Я заклеила все места ожогов большими медицинскими пластырями. Точно так же, как я сделала и с двумя другими трупами. И с телом самой первой жертвы – Саломеи Шульц. Мне сразу эти ожоги чрезвычайно не понравились. Помнишь, я говорила тебе? Но мы тогда еще не знали, с чем мы столкнулись. О серийных убийствах еще речь не шла, шла речь о надругательстве над телом после убийства. Но все следы от ожогов я заклеила пластырем. В момент, когда тело готовили к погребению, там вместе с работниками ритуальной фирмы находился мой помощник. Я специально его туда отправила – для подстраховки. Он про пятна-ожоги на телах ничего не знал. Но он никогда бы не позволил похоронщикам тешить любопытство и сдирать с тела пластыри!

– Где помощник? Вызывай его сюда.

– До утра не терпит?

– Нет, – отрезала Мухина.

Молодого прозектора отыскали на вечеринке у друзей. И привезли. Он клялся и божился, что сам лично присутствовал при подготовке тела «той женщины, что нашли на остановке в январе». Похоронщики сделали свою работу профессионально и никаких лишних вопросов не задавали.

Через час доставили двух сотрудников похоронного бюро, занимавшихся похоронами Евгении Бахрушиной. Они тоже клялись, что сделали все по инструкции и так, как предписал им патологоанатом. Да, они заметили на трупе спереди пластыри. Но они их не снимали. Да и кому может прийти в голову сдирать пластыри с мертвеца?!

– Но кому-то все же могло прийти в голову, зачем эти пластыри наклеены на мертвое тело, – сухо возразила Мухина.

Похоронщики тут же возразили: они всякое видели – и жертв аварий, и обмороженных пьянчуг, и утопленников. Так что не надо наводить на них напраслину. С сестрой этой несчастной они не общались. С ней имел дело похоронный агент, занимавшийся всей организацией похорон. А он вообще трупа в морге не видел – это не его дело. И они ему ничего о состоянии трупа и о пластырях не говорили.

Катя видела: Мухина верит и не верит.

Она сама ведь утверждала, что Нина Кацо не могла знать о посмертных увечьях сестры. О знаке Малой Медведицы, выжженном на ее теле убийцей. Но когда она слышала хор негодующих голосов, все отрицающих и оправдывающихся, ее вера в то, что этого в принципе не могло быть, слабела.

– Ладно, с похоронщиками и ясно, и не ясно, а что с сотрудниками морга? – сказала она, обращаясь к патологоанатому.

– Здесь большая текучка, – ответила та. – Многих из тех, кто работал здесь в январе, уже нет. Уволились.

Начали проверять, вызвали представителя больничной администрации. Подняли записи дежурств в журналах.

Из трех человек, работавших в морге санитарами в январе, когда привезли тело Евгении Бахрушиной, двое были уволены. Один по собственному желанию – студент-медик, второй из-за хронического пьянства.

Третьего нашли и допросили. Он, как и вся прочая команда, клялся и божился, что ничего не знает ни про какую сестру покойной, с ней он не общался и ничего ей не говорил. Да и пластырей он тоже не помнит. Мало ли жмуриков!

Студента-медика в Дубне уже и след простыл. Сыщики узнали его адрес – он снимал комнату, но соседи по квартире, поднятые среди ночи с постели, отвечали, что он уехал еще в начале лета. Куда, они не знали. Вроде как и институт свой бросил или перевелся. Вещи свои все забрал. И на его место хозяин квартиры так никого из съемщиков и не нашел.

Этот след обрывался.

Точно так же оборвался след и с бывшим санитаром-пьяницей. По сплетням, гулявшим среди сотрудников дубнинского морга, он «спал с нянечкой откуда-то с периферии». Может, тверской, может, калужской. Может, она и забрала своего хахаля с собой в деревню, так как уволилась сама. Нянечку звали то ли Света, то ли Маша, фамилии ее никто не помнил. И о судьбе санитара никто ничего не знал.

Эти двое, учитывая их личности, – студент-перекати-поле и алкаш-санитар – вполне могли продать за деньги Нине Кацо информацию о состоянии тела ее сестры Евгении.

Но ни подтвердить, ни опровергнуть это было невозможно.

Катя видела: Мухина еще не теряет надежды отыскать в Дубне санитара-алкаша. Может, не уехал, а трется где-то у знакомых забулдыг. Оперативники поехали к нему домой – дом в частном секторе, развалюха.

И в этот момент…

Катя навсегда запомнила этот миг. Они сидели в пропахшем формалином кабинете патологоанатома. Время уже близилось к полуночи. Их лица казались мертвенно-зелеными в свете галогенных ламп и…

В этот момент у Мухиной зазвонил мобильный – настойчиво и тревожно.

Катя сразу вся покрылась противной холодной гусиной кожей. Она подумала, что он… Чеглаков…

Она глянула на Мухину. Та словно онемела. Словно утратила все слова разом, слушая, что ей говорят.

– Что? – прошептала Катя. – Он… где?

– У нас еще одно убийство.

– На остановке автобуса?!

Мухина невменяемым взглядом оглядела кабинет прозектора – весь ее вид говорил: что мы тут делаем?!

– Это муж Василисы. Дмитрий Ларионов. Его убили прямо во дворе их дома.

Катя ощутила, что пол уходит у нее из-под ног. Но она ведь сидела на больничном стуле, в углу!

Они мчались назад в ЭРЕБ под вой полицейских сирен. И Катя – ей так казалось – окончательно утратила чувство реальности.

Нить происходящего тоже оборвалась.

ЭРЕБ – его окрестные леса и берега реки – встретил их кромешной тьмой. И лишь редко-редко в этой тьме горели придорожные фонари – через один, через два, через три.

Они ведь приезжали сюда совсем недавно – в это место, где обитала высшая научная элита Дубны и ЭРЕБа и богатые бизнесмены, понастроившие особняков на берегу реки, но Катя во тьме не узнавала окрестностей.

В памяти ее остались зияющие ворота и серебристый внедорожник с распахнутой дверью со стороны водителя.

Сполохи полицейских мигалок.

Нескончаемая песня сирен, как и возле дома покойной Нины Кацо.

Но здесь все по-другому.

В этом городе жить нельзяяяяяяя…

Катя смотрела на мертвого Дмитрия Ларионова. И видела его живым.

Как они шли рядом… как звякал его велосипед… как он улыбался, пародируя принца Гамлета…

На мне играть нельзяяяяяяяя…

Как он мальчишески надменно поднимал брови – так похожий на молодого Смоктуновского в роли Ильи из «Девяти дней одного года».

Мертвый, мертвый Илья…

В этом городе жить нельзяяяяя…

Зачем я сюда приехала???

Только что были в морге… вся эта мертвая вонь…

А сейчас тело в машине, залитой кровью…

Эринии – насельницы ЭРЕБа, гонящие преступников и убийц…

Эринии плачут от бессилия…

– В вашем городе жить нельзя!!!

Катя и сама не поняла, как это вырвалось у нее – истерически громко.

– Тогда собирай манатки и вали.

Алла Мухина смотрела на труп в машине. Полицейские авто подогнали к самым воротам, и они светили фарами на место убийства – ярко и беспощадно.

На скулах Мухиной играли желваки, как у мужчины. Она стиснула зубы и подняла руку.

Кате показалось, что она вот-вот влепит ей пощечину за истерику. Но Мухина положила ей руку на плечо. Крепко сжала.

– Мы здесь. Это наша работа. Не время себя казнить.

Она прочла мысли Кати как ясновидящая. Катя в этот момент думала лишь о том, что это она, она не смогла уберечь этого парня… будущего отца… маменькиного сынка… Умницу и насмешника от…

Старые друзья…

С чем же мы имеем дело? С какой злобой?

– Два удара по голове, – сказал Мухиной эксперт-криминалист. – Левый висок раздроблен. Этот удар уже был смертельным. Но ему нанесли и второй удар, по затылку. Отсюда столько крови в салоне и на лобовом стекле. Использован тяжелый предмет продолговатой формы. Но орудия преступления на месте мы не нашли.

– Как и при убийстве Нины Кацо, – заметила Мухина. – Садовый инвентарь я в расчет не беру. И тот же почерк: сильный удар по голове. С жертвами серии – никакого сходства. Жертва – мужчина. Кто его обнаружил?

– Жена, – ответил один из оперативников. – Она в шоке. В доме сейчас. С ней Протасов. Но она пока даже говорить не может.

– Это она вызвала полицию?

– Она кричала, когда увидела его в машине. Крики услышали соседи. Вон из того дома, – оперативник указал куда-то в темноту, где далеко светились окна особняка. – Дом, что рядом, давно выставлен на продажу. В другие дома владельцы приезжают из Москвы редко. Соседи, которые прибежали на ее крики, это академик Зубов и его жена. Их сейчас опрашивают.

Он снова указал в темноту – в свете фар Катя увидела возле патрульной машины супружескую пару: пожилой мужчина глубоко за шестьдесят и женщина намного его моложе, одетые по-дачному просто. Женщина отчаянно жестикулировала, но говорила тихо. Мужчина потрясенно молчал. Фамилия Зубов всплыла в Катиной памяти, и она вспомнила: когда они увидели жену Дмитрия Ларионова впервые, она приехала к музею на квадроцикле и сказала, что ей его одолжили соседи Зубовы, потому что в ее положении уже нельзя гонять на велосипеде.

Добрые интеллигентные соседи…

Академическая среда…

– Что с уликами? – спросила Мухина.

– Есть над чем поработать, достаточно, – сказал эксперт-криминалист. – Ждем коллег из Дубны.

Катя смотрела на Дмитрия Ларионова. Он привалился грудью к рулю. Его голова была склонена набок. Разбитый висок в крови. На лице застыла гримаса боли и…

Что-то еще было там…

Длинные светлые ресницы закрытых глаз…

Эксперт-криминалист остался возле машины. Алла Мухина пошла в дом, Катя за ней.

На первом этаже ярко полыхал свет – горели все лампы. На диване у двери сидел молодой оперативник – растерянный, расстроенный. Василиса Ларионова, скорчившись в углу другого дивана, глухо рыдала.

Мухина пошла прямо к ней, села рядом и крепко обняла за плечи.

– Ну, ну… тихо… тихо… не надо… Василиса, девочка моя…

– Тетя Алла!

Василиса повернула к ним зареванное распухшее лицо и, словно покинутый детеныш, обвила шею Мухиной руками. Она плакала навзрыд. Мухина гладила ее по спине, крепко прижимая к себе, как мать прижимает дочь.

– Вы же сказали, что поймали его! – рыдала Василиса. – Как же так?!

– Тот, кого мы поймали, в больнице, при смерти. Это не он. Василиса, помоги нам.

Василиса плакала. Она затрясла головой – спрашивайте.

– Расскажи, как все произошло.

– Я дома… я Диму ждала…

– Вы разговаривали по телефону?

– Да, как обычно. Днем и потом где-то часов в шесть.

– Он в лаборатории до вечера задержался?

– Нет… они там… Тетя Алла, их лабораторию закрывают. Он вчера мне сказал. Он никакой был просто. В отчаянии. Вот здесь, на диване, он плакал вчера так же, как плачу сейчас я.

– Но когда он тебе звонил в последний раз, он был в лаборатории, на базе? Или еще где-то?

– Нет, на базе, – Василиса всхлипнула. – Там же нельзя все вот так сразу бросить. Там столько всего… Четыре года… Этот проект еще мать его начинала, и он продолжил.

– Значит, все же он задержался на работе?

– Я не знаю… Он сказал, что заедет в «Радужный мост».

– В ваш отель?

– Он хотел встретиться там с Ваней.

– Водопьяновым? Они встретились?

– Я не знаю, тетя Алла. Я его ждала. Приготовила ужин. Потом у меня голова закружилась. У меня сейчас так бывает постоянно. Токсикоза вроде нет, но… Порой чувствую себя хреново. Я поднялась наверх, прилегла. Я уснула! Может, он звонил мне еще раз?

Василиса встрепенулась, озираясь в поисках мобильного.

– Тихо, тихо, успокойся, мы проверим. – Мухина не выпускала ее из объятий. – Так что было дальше?

– Меня что-то разбудило. Собака выла.

– У соседей?

– Соседи в разъездах. Нет, где-то далеко. Я встала – в общем-то, и было не так поздно. Дима обычно в это время как раз и приезжает. Я выглянула в окно детской и увидела нашу машину и открытые ворота. Я обрадовалась. Но он не выходил. И когда я постучала по стеклу… Не знаю, мне вдруг стало тревожно. Я побежала вниз, вышла во двор, а там… а он… Димка… Димочка…

Василиса снова заплакала. Плачь ее сейчас был тоненьким, похожим на вой.

Мухина указала Кате на что-то глазами. Та обернулась. На стене гостиной – пульт-дисплей. И рядом горит алый огонек.

Домовая сигнализация?

– У вас сигнализация в доме сработала? – хрипло спросила Катя.

– Что?

– Огонек горит красным.

– Это окна. – Василиса всхлипнула. – Я, когда одна дома – Дима мне велел, – сдаюсь под охрану. Здесь у нас много стекла, окна, стеклянная дверь в сад. Я ставлю все на сигнализацию. Мы же боялись, жили в страхе! Поймите вы!

– И сигнализация сработала, когда вы вышли?

– Дима там все разделил. Все раздельно. Окна и стеклянная дверь. Входная дверь и гараж. Входную дверь я не ставлю на сигнализацию. Ой, я и забыла… Тетя Алла, там же у нас камера! – Василиса вскинула голову и вцепилась в руки Мухиной. – Камера все время включена! Дима за этим очень следил. Посмотрите пленку!

– Хорошо, хорошо, мы посмотрим пленку. Ты все же постарайся успокоиться. Тебе не только о себе надо думать. О ребенке. – Мухина говорила веско. – У тебя есть родственники?

– Вы же знаете, тетя Алла… Здесь нет. Есть дальние какие-то, они в Питере живут.

– Я к тому, что тебе не следует здесь оставаться одной, – сказала Мухина. – Хочешь, поедешь ко мне? Или в ваш отель?

– Я бы к вам хотела, но у вас и без меня забот… Можно нашу старую квартиру открыть, мы же соседи… Но там такая грязь. Я лучше в отель.

– Катя сейчас тебя туда отвезет, – сказала Мухина. – Давай тихонько вместе соберем все, что тебе потребуется на какое-то время, – вещи, лекарства. За дом не беспокойся. Нам во дворе предстоит еще много работы. Потом я все сама здесь закрою и привезу тебе ключи.

– Нет… я… хорошо, спасибо, – Василиса снова заплакала.

Затем она кое-как встала на ноги. Она словно постарела сразу на десять лет.

У Кати сердце сжималось, когда она видела ее – будущую мать и уже вдову, и этот опустелый дом, где всего пару дней назад счастливые родители красили детскую для своего первенца.

Глава 39
Вразброд

Катя вместе с оперативниками отвезла Василису в отель «Радужный мост». Внутри он оказался не менее импозантным, чем снаружи, но Кате было не до интерьеров. Гостиничный персонал, когда узнал, что случилось, впал в прострацию. Впрочем, Василису поместили в люкс на втором этаже, суетились вокруг нее. Она ничего не замечала – легла, как была, в одежде на кровать, свернулась калачиком. Катя пыталась напоить ее чаем, дать успокоительных таблеток, привезенных экспертом-криминалистом. Но Василиса от всего отказывалась. Она повернулась к стене и заплакала навзрыд.

Эксперт обращался с ней очень бережно: взял образцы ДНК, откатал пальцы – все по процедуре. Василиса покорно подчинялась. Катя не знала, как быть дальше – миссию свою она считала выполненной. А Василисе лучше всего сейчас хоть немного поспать.

На ресепшене, в кафе и ресторане отеля оперативники допросили персонал – было уже очень поздно, и застать удалось лишь дежурных официантов и администратора. Те показали, что их хозяин Дмитрий Ларионов действительно заезжал этим вечером в отель, примерно в половине девятого. Сидел в кафе, заказал пиво, что было для него нехарактерно, – обычно он вообще алкоголь не употреблял. И не встречался в отеле ни с Иваном Водопьяновым – тот не приезжал в этот вечер, ни с кем другим. Покинул он свой отель около девяти часов вечера.

«Уехал из „Радужного моста“ в девять, к дому подъехал в одиннадцать и там встретил свою смерть, – подумала Катя. – Где он был еще два часа? Что случилось за это время? Или это случилось раньше? Что?»

Она вернулась в ОВД вместе с оперативниками. Была уже глубокая ночь, но отдел полиции не спал, все работали как проклятые.

Катя застала Аллу Мухину в кабинете вместе с экспертами-криминалистами.

– Что накопали на месте происшествия? – спросила Мухина.

– Двор выложен плиткой, следов на плитке нет. В салоне следов полно – следы пальцев рук на панели приборной, на ручках дверей. Мы проверили – это следы потерпевшего и ее.

– Василисы?

– Ничего удивительного, она же сотни раз машиной пользовалась, ездила рядом с ним. Жена ведь.

– А следы крови?

– Кровь на лобовом стекле. Судя по всему, это его кровь. Но экспертиза должна подтвердить, – монотонно перечислял эксперт. – Еще мы обнаружили следы крови на руках того свидетеля, который прибежал на крики.

– Академика Зубова? – спросила Мухина. – Я с ним говорила. Он сказал, что они с женой уже ложились спать, когда услышали женские крики. Кричала их соседка. Они хорошо знакомы с Ларионовыми. Зубов знал еще мать и отца Дмитрия. Он сказал, что, когда увидел его в машине в крови, бросился проверять пульс – думал, может, тот еще жив. Хотел вызвать «Скорую».

– Тогда понятно, откуда кровь на руках свидетеля. Приличное количество, кстати.

– Орудие преступления?

– Так до сих пор и не нашли.

– Его мобильный.

– Исчез.

– Ничего больше не пропало?

– Только мобильный, – эксперт хмурился. – Мы взяли образцы ДНК у всех, кто там был. Будем проверять, что с ДНК.

– Еще что?

– Еще хлопковое волокно.

– Волокно?

– Точнее, нити. Зацепились за зеркало внешнего вида со стороны водителя. Будем тоже проверять, исследовать.

– А что с записями их камеры?

– Еще не занимались. Сейчас просмотрим, доложим.

Мухина кивнула. Она была серой, усталой и старой. Каждая морщинка на лице видна, словно вырезана резцом.

– Время его смерти? – спросила она.

– Не больше часа до того, как мы приехали, – ответил эксперт. – Его убили между половиной одиннадцатого и одиннадцатью часами вечера плюс-минус четверть часа. Он уже въехал в ворота дома, когда на него напали. Кто-то сторожил его там, у дома. Следов борьбы нет. Поэтому либо нападение произошло молниеносно, так что он даже не сумел ни выскочить из машины, ни захлопнуть дверь, закричать, либо он просто не ожидал от своего визави таких действий. А это означает, что он хорошо знал своего убийцу и доверял ему. Ну, если не доверял, то, по крайней мере, не опасался его.

– Давайте записи камеры смотреть, – сказала Мухина.

Эксперт ушел все готовить.

Катя спросила:

– Вы академика Зубова о самоубийстве на базе спрашивали?

– Да.

– И что?

– Не было никакого самоубийства.

– Значит, Ласкина нам соврала?!

– Пять лет назад Зубов работал в Европейском космическом агентстве по контракту. В ЭРЕБе он всего два года как возглавляет медицинское направление работы базы по рекреации членов космических экипажей. Сначала он вообще утверждал, что ему ничего не известно. Я настаивала, тогда он сказал, что до него доходили слухи об инциденте в оранжевом корпусе. Это закрытая часть базы. Там якобы четыре года назад произошел несчастный случай с сотрудницей. Больше он ничего не знает. Или не желает говорить, если это как-то связано с каким-то их секретным проектом.

– Может, все это связано с базой, все, что здесь творится? – тихо спросила Катя.

Мухина молчала.

Ее мобильный внезапно разразился трелью. Она включила громкую связь.

Звонили оперативники – те самые, которые расспрашивали персонал отеля «Радужный мост». Оттуда они поехали прямо на улицу Роз. К Ивану Водопьянову. Но того дома не оказалось. Дом, как и соседний Константина Чеглакова, был заперт. Оперативники не поленились отправиться к домработнице Водопьянова – той самой заполошной старушке, обнаружившей кражу. Подняли ее с постели. Она сначала никак не могла взять в толк, что от нее хотят. Где ее работодатель Водопьянов, она понятия не имела – дело молодое, по ночам молодежь гуляет. Но когда оперативники спросили ее, не приезжал ли к Водопьянову домой Дмитрий Ларионов, она выдала интересные сведения.

– Приезжал, только не к нему, а к Константину Константиновичу.

– Чеглакову?

– При мне приезжал, вечером. Я как раз на кухне возилась – я же и у Чеглакова убираюсь и готовлю тоже. Напекла пирогов. Но они от пирогов отказались, сказали – потом. Сидели, разговаривали. Я домой уходила, а они все сидели, беседовали. Только это не сегодня вечером было, а вчера.

– Парень приходил к космонавту накануне своей смерти. – Мухина прикрыла глаза рукой. – И с Ниной Кацо он общался в музее. Она могла ему что-то сказать.

– О чем?

– О чем вы сами мне говорили, Катя, обливаясь горючими слезами. О своих подозрениях. О гибели сестры. О пятнах-ожогах и этих чертовых созвездиях… Хотя нет, я не могу поверить, что то, что мы держали в такой тайне, какой-то алкаш из морга взял вот так просто и продал ей за деньги. На ее же погибель! Вот черт! Черт!

– А ведь сам Дмитрий Ларионов был в вашем списке подозреваемых, – сказала Катя. – Зеленый маркер. Связи с жертвами. Вы его еще маменькиным сынком окрестили.

Мухина молчала.

– Это потому что маменькин сынок – удобный психологический тип для маньяка, да? Доминанта поведения. – Катя снова вспомнила, как они шли с Дмитрием Ларионовым, как он в доме Чеглакова рассказывал ей разные байки про «донозологию», про то, как они прекрасно смотрелись вместе с Василисой. И выглядел таким счастливым.

– Мы все рассуждаем и прикидываем, а здесь все убивают и убивают, – сказала она.

Мухина хотела огрызнуться, но в этот момент в кабинет вошли оперативник и эксперт с ноутбуком. Вид у обоих странный.

– Что с камерой?

– Взгляните сами, Алла Викторовна.

– Что там?

– Машина у дома Ларионовых.

– Машина? В какое время?

– 22:29.

– Внедорожник? Черный внедорожник?

Машина Чеглакова…

Катя ощутила, как у нее темнеет в глазах.

– Нет, – эксперт покачал головой.

– Спортивный «Мерседес»? – воскликнула Катя.

Она помнила шикарную тачку Водопьянова.

– Вы лучше сами взгляните, – эксперт включил ноутбук.

Они уже прокрутили пленку и теперь поставили запись на реверс. Видно было не ахти – серый фон, улица, особняки за высокими заборами. Фонарь.

– Это внешняя камера, на заборе у ворот. Ворота автоматические. Камера направлена на подъездные пути к дому. Улица практически пустая весь день. Ничего интересного – днем прошло всего три машины, это все обитатели поселка. А вот вечером вообще тишина. До десяти часов двадцати девяти минут. Смотрите.

Эксперт нажал кнопку, запустил запись.

Катя увидела все тот же серый фон, скудно освещенную улицу и…

Из темноты появилась машина. Она ехала медленно и, не доезжая до дома Ларионовых несколько десятков метров, внезапно остановилась.

Это была иномарка – серебристая, приземистая, обычного вида, без наворотов, но Катя…

Внезапно картина, обстоятельства, при которых она видела эту самую машину, всплыли у нее в памяти.

Серебристая иномарка стояла на месте. Водитель не выходил, словно чего-то или кого-то ждал. А затем иномарка чуть сдала назад и свернула в боковую улицу.

И пропала из поля зрения камеры.

– Не может быть, – сказала Мухина. – Мы же только несколько часов назад были…

– Осторожность проявлена, – констатировал эксперт. – Высокой степени. Водитель колебался, прикидывал, есть ли камера наблюдения, и решил не рисковать. Свернул на боковую. Мог там припарковаться и к дому Ларионовых подойти уже пешком, кругом, вне поля зрения камеры.

– Она же в больнице! – закричала Мухина. – С ошпаренными ногами!!!

Она схватила мобильный и начала звонить в больницу, в которой всего несколько часов назад они имели столь памятный разговор с Анной Ласкиной.

Мухина дозвонилась до приемного покоя, подняла на ноги дежурную медсестру второй терапии. И та…

– Анна Сергеевна ушла из больницы, – подобострастно доложила медсестра. – При вечернем обходе велела врачу выписать ей рецепты. Тот пытался ее убедить, но она настояла на своем. Она ушла из больницы во время ужина, сказала – у нее мать больная дома, она не может ее оставить.

Мухина оглядела всех собравшихся в кабинете.

– Пулей к ней домой. Если она там – везти ее сюда в любом состоянии.

– Получается, она сбежала из больницы через пару часов после нашего допроса. Почувствовала угрозу? – У Кати возникло ощущение, что голова ее, нет, вся она раскалывается пополам.

– Эксперт, сейчас же в больницу – они делали ей анализ крови, заберите образцы для исследования ДНК.

– Уже еду, – отозвался эксперт-криминалист.

– Подождите, это вот тоже возьмите для проверки.

Мухина подошла к маленькому холодильнику в углу кабинета. Он скрывался за шторой. Она вытащила пластиковый пакет из морозилки.

Катя пригляделась – там что-то белело.

Скомканная бумага в ржавых потеках.

Ее снова прошил озноб.

Она вспомнила, как он… как он взял чистый лист бумаги и промокнул им свое разбитое в драке с Ржевским лицо. И она, Катя, со всех ног бросилась в дежурную часть за аптечкой.