Текст книги "Дети двух миров"

Глава 26
НАКАЗАНИЕ

Ленинградское шоссе стояло. Вроде бы и дачный сезон давно закончился, и не час пик, а поди же ты, стоит, родимое. То ли авария, то ли перекрыли, то ли хрен его знает…

Константин Григорьевич уныло смотрел в окно машины. Водитель чуть слышно чертыхался, раздражаясь из-за всего на свете: оттого, что козел на «хонде» лезет вперед; что стоять в этой долбаной пробке еще неизвестно сколько, а бензина осталось меньше четверти бака, и ко всему прочему пассажир попался какой-то неразговорчивый.

Смирнов не обращал на его брюзжание ни малейшего внимания. В памяти шефа разведки по очереди всплывали два, совершенно не связанных между собой разговора. Хотя нет, почему не связанных? Касались-то они одного и того же человека.

«… – Все вам понятно? – Смирнов перевел взгляд с Инны на Олега.

– Понятно-то оно понятно, – почесал в затылке Олег. – Только вот на кой ляд эта девица нам сдалась? Обузой будет, не иначе.

– Я согласна с ним, Константин Григорьевич, – поддакнула Инна, – серьезное задание, а мы будем детский сад на экскурсию выводить.

– Вот ведь взяли моду – обсуждать приказы руководства, – театрально всплеснул руками Смирнов.

– Ну, Константин Григорьевич, ну посуди-ите саами, – растягивая слоги, взмолился Олег, – какой толк от этой, как там ее, Евы, за Барьером? А? Мешать только будет, меша-ать.

Смирнов посмотрел на Инну, та динамично закивала головой, соглашаясь со словами напарника.

– Мы с Инночкой вдвоем тихохонько все разведаем, найдем наших и вернемся без шума и пыли.

– Вернемся… Ты сперва от Барьера вглубь на пару километров отойди, а потом возвращайся. Приманка она, понятно? Когда дойдете до места назначения, старайтесь держаться от нее особняком. Ей скажите, что это в целях конспирации. Попытайтесь, как можно меньше времени проводить в ее компании.

– Бросить, так сказать, на произвол судьбы, – Инна сосредоточенно изучала свой маникюр.

– Ну, не совсем бросить, – пошел на попятную Константин Григорьевич, – приглядывайте, конечно. Даже можете придумать для нее какое-нибудь „партийное" задание.

– Константин Григорьевич! Зачем все это? Зачем этот нелепый спектакль? – Олег закатил глаза.

– А затем, мой дорогой, затем! В Магическом мире изображения ваших с Инной лиц вполне могут висеть на доске для объявлений “Разыскиваются", а то и вообще на каждом столбе. О ней же никто, кроме четырех человек из Большого Совета не знает. Если и ее возьмут, значит, среди нас предатель завелся, а это катастрофа».

«…– Кость, ты понимаешь, что подписываешь им троим смертный приговор? – Алла Феоктистовна смотрела на шефа разведки пристальным взглядом. – Ты будешь говорить Олегу и Инне правду – кем является Ева?

– Не вижу необходимости, – сухо ответил Смирнов.

– А ты не считаешь это подлостью? – глаза Аллы Феоктистовны сузились.

– Это необходимо для дела, неужели не понятно?

– Но они погибнут, и ты это знаешь наперед! – возмутилась Алла Феоктистовна.

– Да! Скорее всего погибнут, и что теперь делать? А? Что, по-твоему, важнее – жизнь трех человек или миллионов? Ты давай, подумай и правильно расставь приоритеты! – завелся шеф разведки. – Думаешь, мне легко это осознавать? Но дело есть дело! Инна и Олег не новички и знают, на что идут. Реально, понимаешь, реально оценивают ситуацию.

– Тогда почему ты не хочешь говорить им о Конхене? – повысила голос Алла Феоктистовна.

– Алла, ты сама-то понимаешь, что говоришь?

– Я тебя ни грамма не понимаю, и логику твою дурацкую тоже понять не могу!

– Да о мече вообще никто не должен знать! Никто!!!

– Но Олег и Инна должны! – настаивала на своем Алла Феоктистовна.

– Короче, – Смирнов рубанул ладонью воздух. – Ева идет со своим заданием, ребята со своим.

– Но…

– Все, я сказал…»

Константин Григорьевич устало закрыл глаза и провел по ним пальцами, словно пытался прогнать прочь воспоминания. Но они назойливыми картинками вновь возникали перед его внутренним взором. Машина ехала еле-еле, потихонечку убивая надежду, что пробка скоро закончится.

«…Инна оставила в покое свой маникюр.

– Константин Григорьевич, может, все же пожалеть девушку?

– То есть?

– Давайте не будем оставлять ее одну. Жалко…

– Своей жалостью, Инна, ты и Еву и себя погубишь.

– Да я такой макияж себе сделаю, что мама родная не узнает. Олег и без меня справится, а я за ней все ж приглядывать буду.

– Ты неисправима, Инна, просто мать Тереза.

– Ага, представитель корпуса сестер милосердия, – сострил Олег.

Инна подскочила и отвесила ему легкий подзатыльник:

– Цыц!

Смирнов покачал головой и фыркнул:

– Дети… Где ваша серьезность-то в конце концов? Вы хоть осознаете, на что подписались?

– Чай не глупые, Константин Григорьевич, все прекрасно понимаем, – ответил за двоих Олег.

– Вы понимаете, что в случае провала, с вами не станут церемониться и попытаются выудить информацию любым способом?

Инна поморщилась, словно съела лимон:

– Не хотелось бы этого, конечно, но… – она вздохнула, еще раз осмотрев свой маникюр на правой руке, – но боль выносить умеем…»

Смирнов с тоской всматривался в еле ползущую вереницу машин. Рассчитывал за час добраться до дома, а получается, что и за два не доехать. Водитель включил радио, отыскав «Юмор-FM», он стал подхихикивать над очередным анекдотом.

– Слышь, мужик, – обратился он к пассажиру, – ты чего такой неразговорчивый?

– А? – Константин Григорьевич оторвался от воспоминаний. – Простите, не понял.

– Чего тут непонятного? Чего молчишь, говорю. Скучно.

– Я не клоун, чтобы веселить, – шеф отдела разведки недовольно поморщился от наглости водителя. – Я вам деньги за проезд заплатил, так что еще от меня надо?

– А ты не хами, не хами, – завелся водила. – Ишь, какой важный тут расселся, ему с человеком пообщаться, видите ли, в падлу!

Вступать в полемику с раздухарившимся водителем Смирнову ой как не хотелось. Константин Григорьевич хоть и не являлся сторонником применения магии в личных целях, но безвыходная ситуация вынудила его это сделать. Щелкнув пальцами, он «отключил» таксиста, оставив в его сознании только то, что нужно довезти пассажира до указанного адреса.

«– Как ты будешь потом с этим жить, Костя?

– С чем?

– С ложью в сердце, с чувством вины. – Алла Феоктистовна встала и прошлась по комнате.

– Она справится со своей задачей, – задумчиво произнес Константин Григорьевич и тут же поправился. – Они справятся.

– Почему ты выбрал именно ее, Еву? Ты же изначально не знал, что она Избранная.

– Не знал, – согласился разведчик.

– Так почему?

– Ева идеально подходила на эту роль: не замужняя, одинокая, сирота к тому же.

– Угу, прекрасный ягненок для заклания, – скептически заметила Алла Феоктистовна.

– Кто-то должен был на это пойти. Так почему не она?

– По твоим глазам вижу, что не договариваешь что-то, – Алла Феоктистовна подошла вплотную к Смирнову и пристально посмотрела на него.

– Спиши все на мою интуицию, – предложил тот. – Не поверишь, но внутри что-то подсказывало мне выбрать именно ее, когда я перебирал анкеты с фотографиями претендентов на роль „жертвенной овцы", как ты говоришь.

– Не „овцы", а ягненка, – уточнила Алла Феоктистовна.

– Да какая разница, смысл от этого не меняется, – отмахнулся Смирнов. – Странное дело, но когда я в первый раз взял в руки ее фото…

Константин Григорьевич замолчал, словно перебирая в памяти, возникшие тогда ощущения. Алла Феоктистовна с интересом наблюдала за ним. Он словно пробовал их на вкус: странные, мягкие, приятные, сравни с радостным ожиданием чуда в новогоднюю ночь, но в то же время с легкой горчинкой. Смирнов мотнул головой.

– М-да… Понимаешь, Алла, мне показалось тогда, что я где-то встречал эту девушку.

– Вполне вероятно, – пожала плечами Алла Феоктистовна. – Она с детских ногтей при нашем университете, не исключено, что ты пересекался с ней.

– Не-е-ет, – протянул Константин Григорьевич, – это другое, словно откуда-то из прошлого.

– Ну, не знаю, – развела руками женщина. – И это дает тебе право отправлять ее на это бессмысленное задание?

– Она Избранная, понимаешь? Ей все равно придется туда идти, хотим мы этого или кет, – Смирнов сделал ударение на слове „придется".

– Так скажи ты об этом Инне и Олегу, они, если что, подстрахуют.

– Нельзя, понимаешь, нельзя! Представь, что ребят все же там ждут, и не дай бог, возьмут. Дальше что? Сама догадаешься или я должен разжевывать?

– Они ни слова не скажут, – обиделась за Инку с Олегом Алла Феоктистовна.

– Я не сомневаюсь в ребятах, отнюдь. Другое дело, когда в ход дознания пустят магию, в очень сильную. И тогда – пиши пропало».

Таксист, словно марионетка, ват машину, тупо глядя на дорогу. Когда наконец-то удалось миновать развязку на МКАД, движение заметно ускорилось. Константин Григорьевич приоткрыл окно машины и закурил.

Неужели все, что он сделал – одна сплошная ошибка? Черт возьми! Ведь он так был уверен в том, что поступает правильно. По всей видимости, выходит, что так считал только он один. Вот и международный Совет обвинил его в грубейшем нарушении.

Машина плавно подрулила к подъезду. Смирнов протянул деньги водителю, тот даже не шелохнулся, продолжая смотреть перед собой. Пожав плечами, Константин Григорьевич положил купюры на переднюю панель и вышел из машины. Только отойдя от такси на несколько шагов, он вспомнил, что не снял с водителя заклятье. Смирнов остановился и щелкнул пальцами, из такси послышался отборный мат. Усмехнувшись, Константин Григорьевич вошел в подъезд.

Ночью мучили сны. Лицо девушки, отправленной так безрассудно в Магический мир, заставляло вздрагивать. Она улыбалась ему мягкой, ласковой улыбкой, глаза слегка укоризненно глядели ему в самое сердце. Все лицо было полностью залито кровью. Губы ее разомкнулись, словно девушка хотела что-то сказать, обнажив беззубый рот. Ева протянула к нему руки, на ладонях которых лежали головы Олега и Инны. В разбитых, окровавленных губах Олега дымилась сигарета, Инна оскалилась, выставляя напоказ клыки вампира. Голова Олега смачно сплюнула сигарету:

– За что, шеф?

– Как я теперь без маникюра? – всхлипнула Инна.

– Не молчите, Константин Григорьевич, – прошепелявила Ева обезображенным ртом, – ответьте народу. Народ желает знать!

А потом, закатив глаза, она запричитала:

– Люди добрые-е-е!!! Сами мы не местные, помогите кто чем может на лечение…

Смирнов дико закричал, и тяжело дыша, сел на кровати. Электронные часы показывали четверть третьего. Сунув ноги в тапочки, он направился на кухню. От кошмарного сна на душе стало гадко. Не включая свет, он закурил. Стоя возле окна, Константин Григорьевич всматривался в ночной город. Что ждет этот мегаполис? Что ждет вообще всех? Одному только Богу известна судьба всех и вся. И ведь он сам, он – Смирнов, сыграл во всем этом не последнюю роль. Артист хренов!

Затушив сигарету, Константин Григорьевич вернулся в комнату и попытался вновь уснуть. Сон вернулся. Не тот, первый, а совершенно иной, который посещал Смирнова на протяжении всей его жизни. Много раз Константин Григорьевич пытался понять его значение, разгадать, то тщетно.

Вновь с тоской и печалью на него смотрела женщина, до боли знакомая и такая родная. Золотистые волосы перебирал легкий ветерок, миндалевидные глаза излучали любовь и нежность. Женщина махала ему рукой и пыталась что-то сказать, но разобрать ее слова Константин Григорьевич никак не мог. Женщина закрывала лицо руками, и он чувствовал, что она плачет. Нет, он не видел слез, а просто чувствовал это. Во сне Константин Григорьевич пытался успокоить незнакомку, ко стоило ему только прикоснуться к плечу женщины, как она исчезала.

В эту ночь сновидение оказалось чуть иным. Все та же златовласая красавица смотрела на него своими бесподобными глазами, а рядом с ней стояла Ева. Откуда взялась эта девушка в его заветном сне? Почему незнакомка обнимает ее за плечи и что-то шепчет ей на ушко? Смирнов сделал попытку подойти к ним, но не смог. Невидимая стена не пропускала его. Константин Григорьевич бил по ней кулаками, пытаясь прорваться к ним, но все оказалось тщетно. Он упал на колени и обреченно опустил плечи. Незнакомка и Ева вдруг вспыхнули золотистым пламенем и исчезли, оставив после себя лишь горстку искрящегося пепла.

Смирнов вновь открыл глаза, и, поняв, что уснуть больше не сможет, так и просидел на кровати до самого утра.

Днем его ждали на работе. Никанор Кузьмич пролистывал полученный по электронной почте отчет с международной конференции. Де'Камп самолично позвонил ему, выдвинув в устной форме обвинение в адрес действий сотрудника его университета, господина Смирнова. Никанор Кузьмич молча выслушал Верховного Судью и пообещал разобраться с виновным.

– Мы уже приняли решение в отношении господина Смирнова, – хмыкнул в трубку Де'Камп. – Сам он пока еще не знает этого. Право огласить сей вердикт мы уступаем вам, господин Полежаев.

У Никанора Кузьмича застучало в висках: что еще они там понапридумывали.

– Смирнов мой сотрудник, и мне с ним разбираться, – возразил Никанор Кузьмич.

– Отнюдь. Дело приняло международный оборот, вы тут не полномочны.

Никанор Кузьмич нервно забарабанил пальцами по столу. Де'Камп, словно уловив напряженность собеседника, довольно хмыкнул.

– Вам переслали по электронной почте все необходимые инструкции в отношении господина Смирнова. Мне бы не хотелось дальнейших осложнений в наших отношениях, посему настоятельно рекомендую выполнить все в точности, – Де'Камп сухо попрощался и повесил трубку.

– Гнида, – еле слышно выругался Никанор Кузьмич и принялся детально изучать отчет и постановление международного Совета магов.

– Да уж, Костя, наделал ты дел. Заварил такую кашу, что и большой ложкой не расхлебать.

Решение Совета магов относительно дальнейшей судьбы Смирнова вызывало у Полежаева определенное недоумение. Так поступить с шефом разведки, по крайней мере, не гуманно. Лучше бы уж сразу смертный приговор подписали, чем вот так. Никанор Кузьмич устало потер виски, тяжело будет объявить Константину это решение. Задача… Если он откажется, что ж, его право, но в этом случае стоит ожидать больших неприятностей от международного Совета и от Де'Кампа лично. Костя, Костя…

В ожидании прихода Смирнова Никанор Кузьмич досконально изучил полученные бумаги и решение Совета, будь оно неладно, стараясь по возможности найти хоть какую-то зацепку, чтоб смягчить приговор. Но каждая строчка, каждое слово исключало такую возможность. Приговор оказался настолько продуман и четко прописан, что прицепиться было не к чему.

Константин Григорьевич пришел, как и договаривались, ровно в половине второго. Постучав в дверь, он зашел в кабинет Никанора Кузьмича.

– Проходите, Константин Григорьевич, присаживайтесь, – пригласил Полежаев.

– Что-то вы, Никанор Кузьмич, так официально, словно следователь, – попытался пошутить Смирнов.

– Почти угадал. Только не следователь, а судья, зачитывающий приговор.

Шеф разведки сцепил пальцы в замок и опустил голову.

– Что? Мое дело швах?

Подойдя к шкафу, расположенному вдоль стены позади стола, Полежаев открыл одну из многочисленных дверок, и достал оттуда бутылку «Jack Daniel's». Налив пару стопок, он протянул одну Смирнову.

– Держи, виски что надо.

– Раз сам Никанор Кузьмич наливает, значит, мои дела совсем плохи, – хмыкнул Константин Григорьевич, беря стопку. – Что они там придумали? Расстрел или пожизненное?

Выпив залпом, Никанор Кузьмич поставил пустую стопку на стол.

– Не то и не другое, – Полежаев подождал, пока Смирнов не допьет свою. – Даже не знаю, с чего и начать.

– Да не переживайте вы так, Никанор Кузьмич, говорите все как есть, – выдохнул Константин Григорьевич, вытирая губы ладонью.

– Тогда слушай: тебе предписано отправиться за Барьер на поиски Евы в составе международной группы Высших магов. Вместе с тобой пойдут еще шесть человек. Переход будет осуществлен с нашей территории Барьера.

– А не многовато ли?

– Нет. В Магическом мире они разобьются на пары, каждая из которых отправится на один из континентов. Ты же будешь искать ее самостоятельно.

– Я предполагал такой исход, – закивал головой Смирнов.

– Погоди, это не все, – вздохнул Никанор Кузьмич.

– Вот как? Чего они еще понапридумывали?

– Перед выходом за Барьер, маги наложат на тебя заклятье. Тебе придется искать Еву в образе собаки. И если удастся найти девушку, то ты обязан рассказать ей всю правду. Понимаешь – ВСЮ: почему ты отправил именно ее на это задание, чем руководствовался. И если она захочет, то вернет тебе человеческий вид, а если нет… – Никанор Кузьмич развел руками. – То тебе суждено будет провести остаток дней бессловесной собакой.

Закрыв лицо руками. Константин Григорьевич молча принял слова Полежаева.

– Послушай, Костя, ты вправе отказаться от этого. Я пойму тебя, но вот последствия отказа…

Хлопнув руками по коленям, Смирнов резко встал.

– Нет, Никанор Кузьмич, нет. Я не смалодушничаю и приму свое наказание.

– Что ж, я не стану тебя отговаривать, сам понимаешь.

– А то. У меня вопрос.

– Слушаю тебя, – Полежаев налил по второй. – Только давай сперва выпьем.

Взяв стопки, они опрокинули их, не чокаясь.

– Если я смогу говорить с Евой, значит ли это, что буду разговаривать вообще? Так сказать, стану говорящей псиной?

Никанор Кузьмич отрицательно покачал головой:

– Нет, ты сможешь поговорить только с ней, причем единожды.

– Ясно…

– Прости, Костя, – Полежаев печальным взглядом посмотрел на своего бывшего ученика.

– За что, Никанор Кузьмич?

– Прости за то, что помочь не смогу.

– Пустое, Никанор Кузьмич. Вы тут ни при чем, это я закрутил все, мне и отвечать. Как скоро за Барьер? – перешел к делу Смирнов. – Сколько у меня времени?

– На все про все они отвели тебе четыре дня: решить личные вопросы, передать дела. Ты подумай, кто займет твое место в университете, – посоветовал Полежаев.

– А чего тут думать, все дела передам Алле, она грамотный специалист.

– Что ж, одобряю твой выбор, – согласился Никанор Кузьмич.

– Я могу идти? – Смирнову хотелось побыть одному.

– Да, конечно, иди.

У себя в кабинете, Константин Григорьевич закурил.

«Все правильно, все верно. А чего ты ожидал, старый козел, – высказывал себе Смирнов. – Скажи спасибо, что хоть какой-то шанс дали, а то ведь могли и сразу к стенке. И это оказалось бы благородно с их стороны. А могли и попросту превратить в крысу или таракана. Вот началась бы у меня житуха».

Одной сигареты оказалось мало, и он затянул вторую.

«А что, собака очень даже достойное животное. Так сказать – друг человека. Хотя бы вспомнить Лесси или Рекса. Интересно, псом какой породы я стану? Овчаркой или бобтейлом? А может питбулем? Лишь бы не пуделем, терпеть не могу этих кудрявых клоунов. Лучше кем-нибудь массивным, с тяжелой челюстью.

Все не так уж и плохо. В жизни собак тоже есть свои прелести. Как там говорится: Хорошо быть кошкою, хорошо собакою. Где хочу попи…»

Пепел с сигареты упал на стал.

– От, зараза, – Константин Григорьевич смахнул его ладонью на пол и набрал внутренний номер Аллы Феоктистовны.

– Слушаю.

– Алла, привет, это я.

– С приездом, Костя. Когда вернулся?

– Вчера. Зайди ко мне, а. Поговорить надо.

– Сейчас буду. – Женщина повесила трубку.

«Одно только жалко, – Смирнов подошел к окну и открыл форточку, чтоб выпустить на волю весь табачный дым. – В театре через неделю премьера, подведу ведь всю труппу. Представляю, какими словами меня будет вспоминать главреж. Сегодня же позвоню и сообщу ему эту „радостную" новость».

Откуда у него взялась такая непомерная тяга к актерскому ремеслу, Константин Григорьевич и сам не смог бы никому объяснить. Его с детства тянуло под своды храма Мельпомены. В юные годы он принимал активное участие во всех школьных постановках. Учась в университете, посещал кружок актерскою мастерства. Ну, а когда появилась прекрасная возможность играть в профессиональном театре, то тут Константин Григорьевич оказался на седьмом небе от счастья. Он отдавал театру все свое свободное время, и даже когда в университете получил должность начальника отдела разведки, то продолжал играть на сцене с тем же рвением.

Многие его знакомые с недоумением пожимали плечами, когда в той или иной компании заходил разговор о странном увлечении Смирнова. Некоторые коллеги по университету и вовсе покручивали пальцем у виска. Константин Григорьевич знал об этих пересудах, но не обращал на них никакого внимания. Естественно, главных героев он не играл, зато роли второго плана удавались ему на славу. Так или иначе, но Смирнов осознавал, что теперь ему предстоит попрощаться с театром и, по всей видимости, навсегда.

Открылась дверь и в кабинет с встревоженным взглядом вошла Алла Феоктистовна.

– Здравствуй, Костя, – поздоровалась она.

– Рад тебя видеть, – попытался улыбнуться Смирнов.

– Давай выкладывай все начистоту. Что случилось? – тревога окончательно засверкала проблесковым маячком в сознании Аллы Феоктистовны.

– Для этого тебя и позвал, – честно сознался Константин Григорьевич.

Достав очередную сигарету и разминая ее пальцами, Смирнов, не торопясь, со всеми подробностями начал свое повествование. Алла Феоктистовна слушала его, сперва просто вздыхая или расстроенно качая головой, но чем ближе подходил Смирнов к финальной развязке, тем испуганней становились ее глаза. Решение международного Совета вызвало у нее слезы. Она вовсю старалась подавить в себе эмоции. Многолетний стаж работы в разведке научил ее владеть собственными чувствами, но, слушая Константина Григорьевича, подавлять чувства ей удавалось с трудом.

– Это жестоко. И по отношению к тебе, по отношению к нашему отделу, и по отношению ко мне.

– Аллочка, – улыбнулся ей Смирнов, – ты же знаешь, я заслужил это.

– А я?! – вырвалось у нее.

– Что ты? – не понял Константин Григорьевич. – Что ты хотела этим сказать?

– Ничего… – Алла Феоктистовна отвернулась от него, закусив нижнюю губу.

«Дура, ведешь себя, как девчонка. Не смей истерить!» – отругала она себя.

– Мне все понятно, Костя, – серьезная и сосредоточенная Алла Феоктистовна смотрела на Смирнова холодным, непроницаемым взглядом. – Как же наш отдел? Получается, что мы остаемся без руководителя.

– Для этого я тебя и позвал. Я выдвинул твою кандидатуру на должность начальника отдела, Полежаев одобрил. – Сигарета в пальцах Константина Григорьевича медленно, но верно теряла свой первоначальный вид.

– Ты хорошо подумал? Может лучше назначить Тихомирова? Грамотный мужик, толковый.

– Не спорю, Николай Петрович тоже подошел бы, но я остановил свой выбор на тебе, Алла. Справишься?

– А куда я денусь? Конечно, справлюсь, Кость.

– Вот и отлично, – Смирнов окончательно доломал сигарету.

Поздним вечером, уткнувшись лицом в подушку, навзрыд рыдала «железная леди». Никто и никогда не увидит этих слез. Подвывая, словно брошенный щенок, Алла Феоктистовна, не стесняясь, давала выход своей боли. Мечта, которую она так бережно хранила в самом укромном уголочке своего сердца, скрывая от всех, порой даже от самой себя, разбилась, словно хрупкая ваза. Разлетелась на тысячи тысяч мелких осколочков, не оставив шанса на возрождение. Ева ни за что не простит Константина, это Алла Феоктистовна понимала как человек, да и как женщина, в конце концов, и значит, она никогда больше не увидит его лица, его глаз, его улыбку. Заветной мечте не осуществиться. Тоска и боль острыми лезвиями вырезали на ее сердце одно-единственное слово – «никогда».