Текст книги "Дуэнья"

Татьяна Тронина
Дуэнья

© Тронина Т., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

«На книжных полках и без меня много историй про то, как самые разные дядьки и тетьки маются от любовной лихорадки, – рассказывает Татьяна Тронина, автор более тридцати опубликованных книг. – Зачем мне увеличивать этот и без того гигантский холм с «лав стори»? Поэтому не тщеславие, но честолюбие заставляет меня писать о любви романы, которые, надеюсь, больше, чем просто «житейские истории». С другой стороны, я сознаю, что слишком уж выпендриваться автору нельзя – читатель сочувствует понятному, то есть тому, что может сам испытать в жизни. Смесь обыкновенного и необыкновенного – вот что есть мои романы».

* * *

Мне кажется, ничего не бывает просто так, и каждое решение, которое мы принимаем, происходит под влиянием какого-либо события. Именно оно направляет нашу судьбу в определенную сторону… Да, порой в нас (раньше) уже зрели какие-то неопределенные планы, бродили мысли, влекущие куда-то. Но мы еще сомневались, тянули чего-то. Не понимали, в какую сторону идти. А потом – бац, и вот, случалось оно, нечто эпохальное. Толчок извне, дающий направление! Но не было бы его, и жизнь наша протекала бы иначе.

Помню, в последнем, выпускном, классе меня вдруг стали одолевать романтические фантазии. Я всегда любила читать, а тут – моя голова начала вдруг сама рождать сюжеты. Забыв обо всем, даже о том, что скоро экзамены, я самозабвенно придумывала драматичные коллизии. Где есть «он», где есть «она», а соединиться двум влюбленным мешают различные препятствия…

Иногда я так увлекалась, сочиняя эти мелодрамы, что почти полностью выпадала из реальности. Переставала слышать, что в данный момент рассказывает учитель у доски, не замечала прозвеневшего звонка, зовущего на перемену…

Близких подруг у меня в последнем классе не было. Наверное, потому, что одноклассницы давно уже выросли, причем в буквальном смысле. Все девушки – высокие, как на подбор, и лишь я одна – метр с кепкой, стою последней в шеренге на уроке физкультуры и, после бодрого вопля физрука «На первый-второй рассчитайсь!» и скороговорки моих одноклассников «Первый, второй. Первый, второй!», уныло рапортую из дальнего угла: «Расчет окончен!»

Одноклассницы жили своей жизнью, полной свиданий, встреч и расставаний – с мальчиками. Я же, так получилось, застряла в глубоком детстве. Они – девушки, а я – все еще девочка, да еще застенчивая и рассеянная, живущая в своем мире, всегда с книгой под мышкой.

Моей единственной близкой подругой была Лиля Самохина. Она жила в соседнем доме, училась тоже в последнем классе, но, увы, – не со мной, а во французской спецшколе.

По утрам мы встречались с Лилей и топали в одном направлении. Потом я сворачивала к своей школе, а она – в другую сторону, к своей.

Лиля тоже не могла похвастаться тем, что у нее в классе есть подруги, но по другим причинам. Лиля обладала особым, сложным характером – строптивым, непреклонным, жестким. Никаких компромиссов! Чуть что – она вспыхивала и начинала гневно отстаивать свою точку зрения. Конечно, окружающие от нее постепенно отвернулись.

Я же всегда отличалась терпимостью, легко уступала, ссориться не любила, а быть под чьим-то началом мне даже нравилось. Поэтому с самого начала нашей с Лилей дружбы подруга стала в позицию старшей, опекающей, хотя по возрасту мы с ней были ровесницами.

Этому способствовало еще и то, что даже внешне, как и в случае с моими одноклассницами, Лиля выглядела взрослее меня. Высокая, довольно крупная, с густыми темными волосами, смуглая от природы, с темно-карими, очень выразительными глазами, она чем-то напоминала итальянок с картин Брюллова, правда, те итальянки смотрели на зрителя ласково и кротко, Лилин же взгляд отличался пронзительной суровостью.

Лиля утверждала, что ее предки – казаки, откуда-то с Дона. Когда-то зажиточных, очень богатых, их раскулачили, сослали на Север. Казачьей кровью, текущей в ее жилах, Лиля гордилась и оправдывала ею свой крутой нрав.

Родители моей подруги относились – и вполне официально – к категории «служащих». То есть они уже не рабочие-гегемоны, которые в те времена зарабатывали вполне прилично, но еще и не интеллигенция, что могла гордиться своими знаниями… Поэтому все, что у Лилиных родителей было, так это память о своих предках. Ничего плохого в том нет, наоборот – помнить о своих корнях надо обязательно, но родители Лили, как я теперь понимаю, культивировали в дочери эту ее «особость», исключительность. Были очень строги, но вместе с тем обожали они свою девочку безгранично… Все самое лучшее – ей, пусть даже и царили тогда времена тотального дефицита. Доставали у фарцовщиков джинсы, ездили на рынок за фруктами, которых в обычных продуктовых – не достать. Устроили Лилю в хорошую школу, куда не так-то просто было попасть. Словом, готовили дочь к самому лучшему будущему. Что правильно, опять же. Но единственное – не объяснили Лиле, что весь остальной мир не станет перед ней преклоняться, как они.

Наверное, именно поэтому Лиля отличалась обидчивостью и никогда не прощала тем, кто смел сомневаться в ее исключительности и праве на все самое лучшее. Но это, опять же, я сейчас рассуждаю, спустя несколько десятков лет, тогда же я просто подчинялась Лиле, признавая ее главенство в нашей паре. А что, так проще, на самом деле – снять с себя ответственность…

Однажды, ближе к концу мая, Лиля заболела. Вернее, как сказала она мне по секрету, не серьезно. Просто не захотела идти в школу – поскольку там как раз делали фотографии для выпускного альбома. А Лиля, умудрившаяся поссориться со всеми одноклассниками и заодно обидеться на учителей, решила, что не хочет запечатлевать себя на память рядом с «этими людьми».

В школу я ходила одна, и мне, честно говоря, очень не хватало Лили, ее общества по утрам, да и после занятий. При всей своей своенравности, она иногда могла быть очень доброй и приветливой. С интересом слушала все мои истории, «редактировала» их, давала советы… Иногда, гуляя, мы с Лилей совершенно забывали о времени.

Поэтому отсутствие подруги рядом я переносила весьма тяжело. Но вот в одно прекрасное майское утро, когда я направлялась в свою школу одна, рядом со мной поравнялся парень. Высокий, голубоглазый блондин.

– Привет, – сказал он, шагая рядом. – Давно тебя тут вижу. Иногда с девчонкой, такой темненькой, ходишь…

– Ага, – ответила я растерянно. Ко мне еще никогда не подходили знакомиться на улице.

– А я тут рядом теперь живу, недавно переехали. Отец у меня военный, мотались по всей стране… Ты в выпускном, да? А я уже отслужил, сейчас вот хочу в энергетический поступать, он тут неподалеку. А ты куда думаешь двинуть?

– Не знаю. Ну, то есть, наверное, придется куда-то документы подавать… – неуверенно промямлила я.

В самом деле, я тогда сама не знала, чего хочу, к чему стремится моя душа. Я жила лишь одним днем. Прочитанной книгой, интересным фильмом. Прогулкой с Лилей по парку. Мы иногда с ней после уроков бродили в старом парке неподалеку… Мне казалось, что настоящая жизнь – она где-то там, далеко. Да, наверное, придется когда-нибудь окунуться в нее – шумную, сложную, иногда опасную и тяжелую, но сейчас-то зачем мне ломать голову?

Свои фантазии, свою тягу придумывать различные истории я не брала даже в расчет. Это же несерьезно, в самом деле…

– …Меня, кстати, Дмитрием зовут. Можно Митя. Меня мама всегда Митькой звала.

– А меня мама называет Татой! – прыснула я. Рядом с этим Митей я не чувствовала никакого страха или неудобства. Мы еще немного поболтали, потом расстались.

Я, признаюсь, после этого случайного, короткого знакомства чувствовала себя странно. Может быть, этот парень подошел ко мне, потому что я ему понравилась? Да, почему я не могу кому-то понравиться? Ведь во всех книгах пишут, что любой человек может найти свое счастье, вон, даже страшненькая Джейн Эйр сумела влюбить в себя великолепного мистера Рочестера, а я чем хуже?

Я думала об этом Мите целый день, даже забыла Лиле позвонить и рассказать, что этим утром случилось знаменательное событие – ко мне в первый раз подошел на улице парень, познакомиться. Хотя, возможно, Лиля бы не поверила мне. Иногда она обрывала строго мои речи: «Перестань, такого не может быть. Признайся, ты это все выдумала, как и все свои прочие истории?» Если я стояла на своем, то Лиля обижалась и переставала со мной общаться, ходила где-то вдали, одна, холодная и недоступная. Пока я сама не подбегала к ней и не говорила: «Ну ладно, хватит дуться, Самохина! Я все придумала опять, ты права…» Вот так Лиля не поверила мне, когда я однажды поведала ей, что к нам в школу приходила съемочная группа и меня приглашали сняться в кино; правда, я тогда испугалась чего-то и отказалась от съемок категорически. В другой раз Лиля не поверила мне, когда я принялась пересказывать ей какую-то научную статью о клонировании мамонта… Она считала, что я ее разыгрываю, а розыгрышей моя подруга терпеть не могла.

Я думала о Мите весь вечер и даже ночью заснуть не могла. Мы с ним общались всего ничего – минут десять от силы, но чем дальше, тем крепче я оказывалась в плену собственных иллюзий. Ведь он не просто так подошел ко мне? Точно, я ему понравилась. Он говорил со мной целых десять минут? Значит, посчитал меня интересной…

И к утру я поняла, что влюбилась. В первый раз, всерьез. С первого взгляда.

Я сама себя не узнавала и не понимала. Это была я или не я?..

Что интересно, чем дальше, тем сильнее становилось мое чувство, оно набирало силы с каждой минутой, с каждым часом. Я почему-то была уверена, что мы еще встретимся с Митей.

Так оно и получилось.

Через пару дней мы с Лилей отправились в наш любимый парк на прогулку. Я все думала – сказать подруге о Мите или не сказать…

Но до моей исповеди дело не дошло. Митя появился сам, вынырнул нам навстречу:

– Привет, девчонки. Гуляем?

Он следил за мной, что ли? Специально искал?

– Привет! – радостно ответила я. Ну конечно, да, он нашел меня, как я и думала. – А ты…

Но договорить я не успела.

– Давайте знакомиться, что ли. Я Дмитрий. Можешь называть меня Митя. А ты?

Неужели он забыл, как меня зовут? К кому он сейчас обратился?

– Лилия, – холодно произнесла моя подруга.

– Ого. Цветок такой есть…

Они шли и говорили только друг с другом, моя подруга и Митя. Митя обращался исключительно к Лильке, обо мне вспоминал лишь иногда. Да и то, формально, поворачиваясь, например, с вопросом «И ты так думаешь?» или «Ты тоже так считаешь?».

Мне оставалось лишь одно – молчать, слушать и лишь кивать в ответ.

Постепенно, не сразу, я поняла, что Митя с самого начала пытался познакомиться именно с Лилей. И тогда, в первую нашу с ним встречу, он спрашивал именно о ней… За ней он следил, ее искал.

Лиля, кстати, тоже вела себя как-то странно. Беседуя с Митей, она не поднимала глаз, вела себя чопорно и церемонно и отвечала юноше словно сквозь зубы. Но похоже, ее надменность ничуть его не смущала.

Потом Митя проводил нас с Лилей и обещал прийти завтра. Сюда же.

С тех самых пор мы встречались втроем в парке чуть не каждый день, правда, ненадолго – все остальное время мы с подругой готовились к выпускным экзаменам.

В июне Лиля совсем перестала выходить из дома, сидела над учебниками, поскольку написала сочинение на тройку. Ее родители, притом что обожали свою дочь, порой буквально запирали ее дома. По телефону ей разрешалось говорить лишь на учебно-экзаменационные темы.

Меня дома не муштровали столь строго, и я спокойно выходила гулять. Во дворе меня ждал Митя, и мы болтали с ним. О чем? В основном о Лиле, разумеется. О том, что скоро закончатся все эти дурацкие экзамены и наступят свободные времена. И вот тогда Лиля опять будет с нами.

Вечерами я звонила своей подруге. Она задавала какие-то вопросы, касающиеся алгебры, геометрии или истории, а я передавала ей приветы от Мити. Где-то там, рядом с Лилей, находилась ее мать, Мария Ивановна, которая внимательно слушала все то, что говорит по телефону ее дочь…

Но строгости эти ни к чему хорошему не привели. У Лили после выпускных случился нервный срыв, и врачи запретили ей хотя бы год думать о какой-либо учебе.

Я тем летом считалась лучшим гостем в их доме, поскольку я одна навещала заболевшую Лилю.

Словом, так получилось, что в своей реальной жизни я оказалась вовсе не на месте главной героини. Я была лицом второстепенным, несущественным. Чем-то вроде дуэньи, весьма схематичного персонажа.

Моя функция как дуэньи – помогать двум влюбленным передавать приветы друг другу, записки с пожеланиями. Быть связующим мостиком, и только… Сама по себе как персонаж я ничего не значила. Да и какой читатель станет сочувствовать дуэнье, все его внимание будет приковано к главным героям!

Но, несмотря ни на что, я продолжала любить Митю. Тайно, безнадежно. Я его не ревновала к Лиле, я вовсе не собиралась его «отбивать» у подруги, поскольку понимала, что Митя до безумия любит ту, и ничем и никак этого не изменить. Да и сама я не собиралась становиться разлучницей и предательницей.

Правда, иногда мне казалось, что я все же нравлюсь Мите. Что, возможно, еще чуть-чуть, и он влюбится в меня. В такую хорошую, понимающую, готовую в любой момент прийти на помощь. Иногда мы с ним гуляли подолгу вместе, он называл меня «детка» или «малыш», добродушно смеялся над иными моими высказываниями.

Он подавал мне руку, когда надо было перепрыгнуть лужу; он покупал мне мороженое, когда в июле в городе некуда было спрятаться от жары…

Один раз мы гуляли с Митей до сумерек. Зажглись фонари, в окнах домов вспыхнул свет.

– …Я иногда люблю смотреть на окна, – болтала я. С Митей можно было болтать о чем угодно, он всегда снисходительно слушал меня. – Вон, смотри, там под крышей, в том доме, – огромный красный абажур, так уютно светит… Интересно, что за люди живут в той квартире? А может, там какой-то ученый сидит под этим абажуром и пишет сейчас какой-нибудь научный труд, который изменит будущее человечества?

– Ты уверена? Я думаю, там живут пенсионеры. Жена сейчас разливает чай, а муж читает газету, – возразил Митя.

– Ладно, пусть пенсионеры… А у них есть сын, ученый. И он сейчас сидит в другой комнате – вон там, рядом, где полутемно, и, наверное, только настольная лампа светит. Он сидит за столом над тетрадью и пытается придумать средство для бессмертия. Потому что ему не хочется, чтобы его родители умерли.

– Хорошее дело, но ты сама подумай: если люди перестанут умирать, то сколько их окажется на планете потом? Ступить некуда… Да, чуть не забыл. Вот записка для Лилии. Зайдешь сейчас к ней, передашь?

– Поздно, может быть, завтра?

– Да это всего минута! Поздороваешься с ее родителями, Лильке записку незаметно положишь и иди к себе домой…

– Ладно.

– Отлично! А я тебя внизу подожду, может, ответ от нее будет.

Я сделала все так, как и просил Митя, когда этим вечером заглянула к подруге, якобы просто так, перекинуться парой слов. Передала тайком Лиле Митину записку, она тоже мне сунула какую-то бумажку в карман.

Внешне, кстати, Лиля совершенно не напоминала больную. Румяная, с горящими глазами, она буквально излучала какую-то энергию.

Я спустилась вниз, передала Лилину записку Мите и отправилась к себе домой.

А на следующий день случилось вот что.

Ближе к вечеру мне позвонил Митя. Оказалось, что он в больнице. Я испугалась – что случилось? Оказывается, Лилины родители в тот вечер (поздно) были вынуждены куда-то уехать, и Лиля оставалась ночью одна.

Подруга в своей записке сообщила Мите, чтобы он приходил к ней, ближе к двенадцати ночи.

Конечно, Митя дождался полуночи, позвонил Лиле в дверь. Влюбленные наконец соединились, правда, совсем ненадолго – буквально через несколько минут вернулись родители (что-то там с их планами не получилось), позвонили в дверь.

А Лиля, недолго думая, велела Мите бежать прочь – через окно. Он послушался ее, полез. Третий этаж… Митя спускался по дереву, пропорол себе ногу, довольно глубоко. Вот так он оказался в больнице, где ему наложили на рану швы.

– Слушай, может, ты зайдешь? Тут всех пускают… Тоска зеленая. Если не трудно, принеси что-нибудь поесть, а? Эта еда больничная никуда не годится, – попросил Митя. – Да, и книжку какую-нибудь принеси. У меня дома не знают, где я, уехали к бабушке в деревню. Так что, считай, мне крупно повезло…

В августе Лиле наконец позволили выходить из дома – в моем сопровождении, разумеется.

Мы опять втроем – я, Лиля и Митя – бродили по своему любимому парку.

Это был последний месяц нашего детства, как я теперь понимаю. Ощущение свободы, вседозволенности, собственной значимости… Никаких обязательств, школьное ярмо скинуто, и уже все позволено. Ошибки еще не сделаны, дров еще никто не успел наломать, зато будущая взрослая жизнь кажется грандиозной, необыкновенно интересной и значительной.

Митя поступил в свой институт, и поступил как-то удивительно легко, и он поэтому чувствовал себя героем, который без пяти минут как завоевал мир.

Лиле наконец удалось справиться со своими родителями. Она поняла, как ими манипулировать – с помощью собственного нездоровья. Родители моей подруги, при всей своей строгости, полностью капитулировали, когда Лиле становилось плохо… Если близкие начинали на нее давить, запрещали что-либо или пытались к чему-то принудить, у девушки начинались тяжелые мигрени, щемило сердце. Родители, испуганные нездоровьем дочери, тут же отступали от нее… Всерьез Лиля болела или это у нее возникало нечто психосоматическое, как теперь говорят, – непонятно.

Я же решила с осени устроиться на какую-нибудь простую, не требующую навыков работу. Так, небольшой перерыв… надо же отдохнуть от учебы, подумать? На самом деле, как я теперь понимаю, думать мне тогда совсем не хотелось и решать что-либо – тоже.

А дальше происходило вот что.

Учеба в серьезном вузе потребовала от Мити полной концентрации. Тут либо любовь с ее свиданиями, бессонными ночами и долгими телефонными разговорами, либо формулы и чертежи. Возможно, будь на месте Лили какая-то другая девушка, конфликт удалось бы сгладить. Но Лиля хотела, чтобы внимание и время ее возлюбленного принадлежали только ей. И она – свободная круглые сутки, не обремененная ни учебой, ни работой – принялась бунтовать.

Они ссорились с Митей. Потом мирились. Во время этих событий я всегда была рядом – то с Митей, то с Лилей. Мне приходилось то поддерживать подругу, то выслушивать Митины жалобы… Родители Лили, кстати, уже были готовы отдать свою дочь замуж за Митю – да на что угодно они готовы были согласиться, лишь бы Лиля не хандрила… Родители же Мити, наоборот, настаивали, чтобы юноша закончил вуз, встал на ноги, а там – хоть трава не расти, пусть женится.

Лиля записала потенциальных свекров во враги и требовала, чтобы Митя разорвал все отношения с его родными… При всем при том, что Митя обожал Лилю, предать собственных папу и маму он не мог.

Что касается меня, то довольно скоро я словно повисла в каком-то безвременье, напоминающем день сурка. У меня не было ни прошлого, ни будущего, ни отношений, ничего. Я жила чужой жизнью… А работа – скучная, рутинная – съедала большую часть моего существования.

Я чувствовала, что необходимо что-то изменить, исправить, но все тянула чего-то.

Перелом наступил следующим летом. Как-то после июльского, невыносимо жаркого дня Лиля позвала меня на Серебряные пруды – съездить туда, искупаться после работы. Кроме того, Лиле хотелось нажаловаться на Митю – это я поняла, когда говорила с ней по телефону. В голосе моей подруги дрожали слезы.

И мы с Лилей поехали на знаменитый московский пляж. Около восьми вечера расположились на берегу. Искупались, потом загорали на берегу под лучами ласкового вечернего солнца. Лиля жаловалась на Митю, я сочувственно вздыхала в ответ… Оказывается, она звала сегодня Митю с нами, а он, видите ли, не смог, устал после практики в институте… Лиля не считала его усталость поводом для отказа от свидания. Лиля подозревала Митю в том, что он ее обманывает.

Я слушала Лилю и с застарелой, тоскливой нежностью мечтала о Мите. Ах, если бы он любил меня!

Мы уже с подругой собирались обратно, но из наступающих сумерек вдруг вынырнул… Митя. Вполне в своей манере – появляться из ниоткуда. Он все-таки помчался после практики на пляж, и вот, после долгих скитаний по окрестным берегам и рощам (мобильных телефонов в те времена еще не было), наконец-то нашел свою возлюбленную.

Я сидела на берегу, а мои друзья бурно ссорились под ивой неподалеку. Несколько раз Митя делал попытки обнять Лилю, но подруга гневно отталкивала его руки. Потом Митя словно окаменел, застыл – и теперь уж Лиля умоляюще ластилась к нему.

На темнеющем небе зажигались звезды, пляж опустел.

– Может быть, поедем уже? – крикнула я. – Поздно совсем.

– Ах, погоди… – отмахнулась Лиля. – Потом такси поймаем, за пять минут домчимся…

По-хорошему, мне, наверное, надо было сразу оставить двух влюбленных и ехать восвояси, но я опять-таки не захотела ничего решать, предпринимать какие-то самостоятельные шаги. Мне проще было довериться Лиле.

Наконец Лиля с Митей сумели договориться, сорвались с места. Митя убежал куда-то вперед, Лиля сказала мне, задыхаясь:

– Короче, Тата… Давай поступим так. Ты сейчас садись на троллейбус, он довезет тебя до метро, а мы с Митей на такси едем к его другу… Это далеко, за городом.

– Как? Я поеду одна? – испугалась я.

– А что такого? Мы же не в тайге, это Москва… Понимаешь, у Мити друг уехал до конца лета, мы там, в квартире друга, будем жить вместе. И плевать, что родители скажут, его и мои! – возбужденно прокричала Лиля. – Ой, вон Митя машет, такси поймал. Все, пока-пока!

Подруга убежала. Я с последними посетителями пляжа с трудом дождалась троллейбуса. Затем оказалась в почти пустом и страшном метро.

Вышла на «Площади Революции», а там сердитая работница метрополитена выгнала меня прочь, в город, ибо, как она сказала, все переходы уже закрыты.

Я добиралась до дома пешком – по пустой и тоже страшной, но и прекрасной ночной Москве. Лето, тускло светили фонари, асфальт пах дождем – только что проехала поливальная машина. Над тротуаром нависли ветви деревьев, тени от них бежали впереди меня, складывались в зловещие силуэты. Мне, пугливой, нерешительной, мерещились по дороге всякие ужасы, я шарахалась от всех подворотен, зияющих чернотой…

Я, домашняя ленивая девочка, в первый раз оказалась героиней авантюрного романа. Эжен Сю, «Парижские тайны»!

И пока я торопливо шла, почти бежала через Маросейку, а затем по Покровке, со мной происходили какие-то странные вещи. Во-первых, я разозлилась. Разозлилась на Лилю с Митей и на себя. Как они могли бросить меня одну? И как я могла допустить такое к себе отношение? Во-вторых, я почувствовала прилив адреналина… И желание изменить все.

Всю свою жизнь.

Я, только я ее хозяйка, и я должна выбирать сама свой путь. Тех, с кем мне дружить, кого любить. Я не имею права тянуть, откладывая все решения на потом; жизнь, она не где-то там, она – здесь и сейчас. И почему я считаю то, что мне больше всего нравится, делом никчемным и несерьезным? Если я больше всего люблю придумывать истории, я должна сделать это своей профессией. Стать писательницей. И ничего невозможного в этом нет…

И почему я все цеплялась к этому Мите, чего ждала? Он не любил меня и никогда не полюбит. Да, он мил со мной и ласково называет «малышом» и «деткой», но это еще ни о чем не говорит. Вон, преспокойно оставил меня на троллейбусной остановке и уехал со своей Лилей.

И вообще, унизительно быть по жизни… дуэньей… Жить чужими страстями.

Эта ночь, это мое путешествие по ночной Москве, в одиночестве – явились своего рода толчком, встряхнули меня.

С Лилей я потом рассталась. Она мне позвонила через несколько дней, когда вернулась домой, к родителям, собралась опять жаловаться на Митю – но я бросила трубку. На Митины звонки тоже скоро перестала отвечать – он все хотел, чтобы я помогла ему помириться с Лилей. А пусть там сами разбираются, как хотят… Да и вообще, ничего у них не получится, пока они сами не поменяются. Об этом, пожалуй, можно написать целый роман – когда человек сам себе становится врагом и когда его счастью мешают не злые родственники, не бедность или, наоборот, богатство, а собственный скверный характер.

Я засела за учебники с мечтой поступить в Литературный институт, принялась писать небольшие рассказы, пока еще смешные и нелепые…

Теперь, когда кто-то рядом говорит о первой любви, я вспоминаю всегда о Мите. О Лиле. И о том, какой была тогда, в юности.

Но, с другой стороны, при чем тут Митя? Возможно, это прозвучит глупо, смешно, даже двусмысленно, но моей первой настоящей любовью оказалась я сама.

Для того чтобы стать счастливой, не нужно ждать чьей-то любви. Для начала – надо полюбить себя. Стать творцом собственной жизни. Главной героиней романа…