Текст книги "Солнечная богиня"

Часть вторая

…В открытое окно первого этажа, гудя, влетел шмель.

– Кыш, кыш!.. – свернув газету, Оля сердито погнала его обратно. Шмель тяжело развернулся и скрылся в саду.

А Оля так и осталась стоять у распахнутого окна.

В саду, на клумбах, буйно цвели анютины глазки. Чуть дальше, у забора, сыпались белоснежные лепестки с яблонь, словно метель мела. А дальше, за забором, был лес.

Солнце стояло высоко – полдень.

Оля глубоко вздохнула, она все не могла привыкнуть к этому воздуху. После душной Москвы от свежести трав кружилась голова и сжималось сердце. Каждый вдох как глоток счастья.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула Оля, отходя от окна.

В кабинет вошла полная дама в брючном костюме, обмахиваясь веером.

– У вас там написано, что вы до часу работаете, но я подумала…

– Ничего, садитесь, – кивнула Оля на стул. В самом деле, полчаса назад закончилось ее дежурство, но она никуда не спешила и никому не собиралась отказывать – такое безмятежное, нестерпимое счастье было разлито в воздухе…

Она измерила даме давление, послушала ее сердце, задала несколько вопросов: чем та болела, у каких специалистов еще наблюдается? У дамы, помимо небольшого давления, никаких проблем не было.

Оля выписала ей справку для бассейна, рекомендовала циркулярный душ, массаж, обертывания лечебной грязью и попросила не слишком увлекаться баней.

Дама, обмахиваясь веером, с энтузиазмом выслушала Олины советы.

Та проводила пациентку, а затем сняла белый халат и повесила его в шкафчик. Заперла окно.

Затем закрыла кабинет и пошла по длинному коридору. Кабинет Павла Павловича находился в самом его конце.

– Пал Палыч! – крикнула Оля в распахнутую дверь. – Вы здесь?

– Здесь…

– Я закончила, – Оля вошла внутрь и положила ему на стол ключи.

Пал Палыч, заведующий санаторной поликлиникой, пил чай. На блюде рядом стопкой возвышались бутерброды с колбасой.

– Что так поздно, Журавлева? – строго спросил он, отхлебывая из стакана.

– Дела всякие… – улыбаясь, пожала она плечами. Пал Палыч, хоть и обладал грозной внешностью – растрепанная седая шевелюра, гигантские кустистые брови, – был человеком абсолютно незлобивым. Его никто из персонала не боялся, хоть он и строил старательно из себя сурового начальника.

– Есть хочешь? Жена дала бутерброды… А колбаса, между прочим, из Украины! У жены там родня… Вкусно до невозможности!

– Да? – рассеянно пробормотала Оля. – Чего-то летом совсем нет аппетита…

– Садись, – строго сказал Пал Палыч. – Вон тощая какая, смотреть не на что… – Он налил ей чаю, придвинул тарелку с бутербродами. – Нравится?

– Угу… – закивала Оля с набитым ртом.

Эту работу на лето сосватала ей Лариса Марковна, чему Оля несказанно удивилась. Ее непосредственная начальница, от которой едва ли можно было дождаться похвалы, вдруг преисполнилась к Оле любовью. То ли она действительно сочувствовала Оле, то ли боялась потерять ценного специалиста, то ли послать сюда, в этот подмосковный санаторий, в этот раз действительно было некого.

А работа – не бей лежачего! С девяти до часу выписывать отдыхающим направления на всякие процедуры, а потом – полная свобода…

– Как там Степан Андреевич? – с любопытством спросил Пал Палыч. – Такой человек… Легенда, можно сказать!

– Да я его почти не вижу, – пожала Оля плечами. – Он лишь иногда из дома выходит, к обеду или ужину. А так все у себя сидит, работает. У него два помощника – Кристина и Кирилл. Кристина что-то вроде секретаря по литературной части, помогает ему материалы собирать, перепечаткой занимается, по архивам ездит и все такое… А Кирилл – он с экономическим уклоном. У Степана Андреевича же и ресторан, и собственный фонд, и еще много чего… В общем, дел невпроворот, – как могла, объяснила Оля. – Посетители чуть ли не каждый день бывают…

– Понятно! – засмеялся Пал Палыч. – Значит, старик еще о-го-го… А живешь там где?

– О, там дом не меньше нашего санатория! И куча всяких флигелей, пристроек… У меня комната во флигеле, очень уютная.

– У тебя? А Викентий твой где?

– У него своя комната. И у Эммы Петровны тоже…

– Надо же! Значит, с женихом в разных комнатах спите?..

– Пал Палыч! – рассердилась Оля. – Ну, а вам-то что за дело?.. Ей-богу, если вы будете все комментировать подобным образом, то я вам ничего, ни словечка больше не расскажу!

– Все, прости, прости!.. Понимаю, что у Эммы Петровны свои принципы, я ее хорошо знаю…

– Откуда? – буркнула Оля, вытирая салфеткой замаслившиеся руки.

– Она заходила ко мне сюда одно время, – Пал Палыч подергал себя за кустистую бровь. – Интересовалась, в каком случае человека можно признать недееспособным… – он усмехнулся.

Разумеется, речь шла о Степане Андреевиче.

– Она просто помешана на этом наследстве! – с досадой произнесла Оля. – Как будто ей жить не на что… И меня черт знает в чем подозревает! Но ничего у нее не выйдет – Степан Андреевич очень крепкий старик, и вряд ли кто-то сможет признать его недееспособным… Да, а почему она именно к вам с этим вопросом обратилась? – спохватилась Оля.

– Потому что я раньше работал психиатром.

– Что?.. – вздрогнула Оля. – Вы?..

– Представь себе, моя девочка. А что такого?.. – Он пожал плечами. – В самом деле, некоторое время после института я работал психиатром, но потом сменил специальность. Теперь я терапевт, как и ты… Эмма Петровна знала о моем прошлом, вот поэтому она ко мне и обратилась. Но, поверь мне, я тоже сразу ее раскусил и не стал обнадеживать.

Оля попыталась скрыть свое волнение. «К Юлиану Фаддеевичу я не пошла, но, может быть, мне стоит поговорить с Пал Палычем? Ведь кто-то же должен объяснить, что со мной произошло этой весной!»

– Почему… почему вы сменили специальность? – растерянно спросила Оля, желая продолжить этот разговор.

– Потому что… потому что это не мое. Не умею я быть отстраненным… – Пал Палыч смущенно прокашлялся. – Эмоции владеют мной, моя девочка, а врачеватель душ должен контролировать свое отношение к пациентам! Одним я слишком сочувствовал и даже свой телефон домашний давал, а к другим испытывал раздражение. Так нельзя! Собой не очень хорошо владею… Ты знаешь, например, что поведение психиатра не должно быть слишком спокойным, а взгляд – слишком пристальным? У бредового пациента это может вызвать дополнительные подозрения, а у депрессивного – тревогу…

– Знаю, знаю! – несколько нервно засмеялась Оля. – Да это, пожалуй, любого врача касается, не только психиатра…

– Но совет я до сих пор могу дать. Вот ты о чем хотела меня спросить?

– Я?.. – Оля снова вздрогнула. – С чего вы взяли?..

– Мастерство не пропьешь. И не забудешь… хоть лет тридцать прошло с тех пор, – глядя в сторону, спокойно произнес Пал Палыч. – Выкладывай, что там тебя мучает.

Оля вцепилась пальцами в край стола. Она испытывала крайнее волнение. «Но хоть кому-то я должна рассказать правду! И хоть кто-то должен меня выслушать…»

– В самом начале со мной случилось несчастье, – не сразу стала говорить Оля. – Я ждала ребенка и лишилась его – по собственной глупости. А потом, через некоторое время, вышла на улицу и…

Пал Палыч доброжелательно похлопал ее по руке:

– Ничего, ничего…

– …и потеряла память, – с трудом продолжила Оля. – Где я пропадала почти два месяца, понятия не имею…

Она рассказала всю историю до конца. Пал Палыч задал ей еще несколько вопросов, потом задумчиво подергал бровь.

– Пал Палыч, я сумасшедшая, да? – в отчаянии спросила Оля.

– Да нет… – он спокойно пожал плечами. – В моей практике было несколько подобных историй. Похожих, во всяком случае. Такое может случиться с любым. Ну, не с любым, а со многими… – тут же уточнил он.

– И что же это такое? – торопливо перебила его Оля. – Амнезия, да?..

– Да, – просто ответил он. – Скорее всего так называемая диссоциативная амнезия. В локализованной форме… В общем, я классифицировал бы твое состояние как острую реакцию на стресс. Такое случается с людьми, пережившими природную катастрофу, военные действия, несчастный случай, потерю близких… Нарушение памяти является способом борьбы с эмоциональным конфликтом или внешним стрессом. Это нормально. У тебя включилась защитная функция организма, а если бы не включилась, произошло бы физическое истощение. Ты потеряла ребенка и переживала…

– Значит, все-таки из-за этого, – задумчиво произнесла Оля. – Да, я могла сама догадаться.

– Но почему ты переживала столь сильно? Давно мечтала о ребенке?

– Ну, не давно… – печально улыбнулась Оля. – Но сильно! Когда я узнала, что беременна, так обрадовалась! Очень… Придумала имя и все такое… – Она заморгала часто, пытаясь прогнать внезапно набежавшие слезы.

Пал Палыч снова похлопал ее по руке:

– Бедная моя… Но ничего, со всяким может случиться! Все пройдет, память восстановится.

– Вот это меня и беспокоит больше всего! – с досадой воскликнула Оля. – Что я делала, с кем была все это время – почти два месяца?!

– Наверное, гипноз тебе поможет. Таблетки какие-нибудь… Обратись к знающему специалисту, тут я тебе не помощник – давно уж не практикую.

– Пал Палыч!

– Что, Оля?..

– Пал Палыч, а если я… а если я не хочу вспоминать, что со мной было? – в отчаянии воскликнула Оля. – Вдруг это… что-нибудь ужасное, неприятное?..

– У тебя есть повод так думать? – прищурился тот.

– Нет. В том-то и дело, что нет… – Оля понизила голос до шепота. – Я потом… я потом ведь кучу анализов сдала, на всякий случай.

– И?..

– Ничего. Со мной все в порядке.

– Тогда больше не думай об этом. Мне кажется, твое поведение в тот период было вполне адекватным. Знаешь, у меня был когда-то один пациент… Представь себе историю в духе булгаковского «Мастера и Маргариты» – некто, будем называть его Икс, вдруг обнаруживает себя на берегу Черного моря, в славном городе Одесса. Обращается к прохожим и только тогда узнает, где он и какая сегодня дата… Ну, естественно, голубчик попадает в психиатрическую клинику. Долгое время он ничего не помнит, но однажды видит фильм о Древнем Египте, из жизни фараонов. И наш Икс обнаруживает, что знает историю Египта, символы, может прочесть иероглифический текст – далее, в течение нескольких минут, вспоминает все. Оказывается, он ученый, окончил университет, занимался расшифровкой древних письменностей, зовут его, например, Иван Иванович Иванов, у него жена и двое детей…

– Что же с ним случилось? – с любопытством спросила Оля.

– Были у него серьезные семейные неприятности. Какие именно, не помню точно… В общем, кризис разрешается просто: в один прекрасный день, не отдавая себе отчета, наш Иванов выходит из дома, садится в первый попавшийся поезд и попадает в Одессу. Но нет ничего случайного! – Пал Палыч с торжественным видом дернул себя за косматую бровь. – На самом деле наш Иванов уже был в Одессе, в очень раннем детстве, в первый раз увидел там море, сильно разволновался тогда… И его нынешний поступок уходит корнями в прошлое. Кстати, когда Иванов вспомнил, кто он такой, то вернулся домой и развелся со своей женой. Больше амнезии у него не возобновлялись. Может, и ты, Оля, провела все это время в каком-нибудь давно известном тебе месте, у твоих знакомых?..

– Может быть… – Оля потерла пальцами виски. – Только вот у кого?.. был один вариант, но я проверяла – не то…

– М-да, загадка! – весело произнес Пал Палыч.

– Загадка! – Оля тоже неожиданно развеселилась. – А знаете, Пал Палыч, вы меня очень успокоили. Мне не хватало именно этого – логического объяснения… В самом деле, какая разница, где я была – теперь-то со мной все в порядке!

– Кстати, детка, в один прекрасный день ты сможешь вспомнить все! – безмятежно напомнил тот. – Под влиянием какого-нибудь случая… будь готова к этому.

Дорога к дому Степана Андреевича Локоткова тянулась вдоль реки.

Оля шагала по широкой тропинке и любовалась блеском воды, пробивавшимся сквозь заросли ивняка. Разговор с Пал Палычем унял ту внутреннюю тревогу, которая мешала Оле все последнее время.

Внезапно зазвонил сотовый. «Римма» – гласила надпись на экране.

– Алло?

– Журавлева, что ты со мной делаешь? – в отчаянии возопила подруга. – Ты же меня буквально без ножа режешь!

– А что случилось? – испугалась Оля.

– Я рассталась с Протасовым! – выпалила та. – И следующая новость – объявился Клименко. Ну тот, лысый, с усами, который в ГИБДД работает…

– Помню такого… Только при чем тут я?

– Мне надо с тобой посоветоваться… И вообще ты мне нужна! – пожаловалась Римма. – Бросаешь меня в самый ответственный момент… А что было весной? – напомнила она. – Уехала куда-то и ничего мне не сказала… Даже на сотовый не могла тебе дозвониться!

– Телефон был сломан, а у меня – амнезия… – с усталым вздохом напомнила Оля. Римма, равно как Викентий с Эммой Петровной, в эту версию решительно не верила.

– Ладно тебе дурочку валять!.. Скажи, что я тебе надоела…

– Ты мне не надоела. Ведь я тебе дала свой новый номер!

– Короче, ты на выходные в город приедешь? – угрожающе спросила Римма.

– Вряд ли, – вздохнула Оля. – Только, пожалуйста, не обижайся! Честное слово, я не избегаю тебя… Просто на выходные у нас намечен пикник, и я обещала Викентию, что ни за что не пропущу его.

– Пикни-ик… – горестно протянула Римма. – Ты меня без ножа режешь, Журавлева!..

…Оля нажала на кнопку переговорного устройства и подняла лицо вверх – туда, откуда была нацелена видеокамера. Мария Тимофеевна, она же – Мура, домработница Степана Андреевича, отличалась осторожностью и открывала не сразу, а через некоторое время, лишь окончательно убедившись, что это не чужие пытаются проникнуть на территорию.

Через минуту раздался щелчок, и Оля смогла открыть дверцу в высоченных каменных воротах.

Сад патриарха отечественной словесности отличался гигантскими размерами и некоторой безалаберностью – кусты давно никто не подстригал, деревянную беседку так густо оплел дикий виноград, что в ней даже солнечным днем было темно, а за яблоневыми и вишневыми деревьями специально не ухаживали, предоставив им полную свободу – плодоносить или засохнуть на корню. Самые дальние уголки сада густо заросли высокой травой, а в центральной части гордо высилась альпийская горка, больше напоминавшая многослойный свадебный торт.

Степану Андреевичу сад был глубоко безразличен, и потому его благоустройством занимался любой желающий. Беседку, например, когда-то построил его покойный сын Георгий, а альпийскую горку лет пять назад соорудил Иван Острогин, племянник патриарха, под влиянием телевизионной передачи Павла Лобкова.

Эмма Петровна позапрошлым летом тоже отличилась. Она пыталась организовать строительство бассейна: небольшого такого, аккуратного, с голубой водой и мраморными бортиками… Во всяком случае, именно так она его представляла – картинка из голливудских фильмов.

Но с самого начала что-то не заладилось, то ли почва на участке оказалась неподходящей для бассейна, то ли не того мрамора закупили, то ли нанятые строители-таджики плохо поняли поставленную перед ними задачу.

Теперь от бассейна остались лишь густо-черная жижа, обнесенная мраморными обломками, поросшими мхом, и возвышающаяся над всем этим фигура босоногой девушки с кувшином. Скульптуру девушки приобрела за копейки Лерочка Острогина в Москве, на Крымском Валу, у какого-то спившегося гения. Впрочем, некоторые из дачников утверждали, что картинка эта хоть и не напоминает американское кино, но зато навевает мысли об античности и смотрится гораздо лучше, чем какой-то банальный бассейн.

Степан Андреевич на обустройство сада не давал ни копейки, но, как подозревала Оля, вовсе не из жадности. Она решила, что старику просто нравится наблюдать за своими родственниками, устроившими нечто вроде соревнования, – кто из них вложит больше сил и денег в родовое гнездо.

– Здрасте, Оля… – вышла навстречу домработница Мура.

Муре в этом году должно было исполниться шестьдесят лет, половину из которых, кстати сказать, она провела на даче у Степана Андреевича. Это была высокая, неуклюжая, упрямая, сварливая баба, в которой не было ни капли женственности. («Фельдфебель в юбке», – за глаза называла ее Эмма Петровна.) У Муры были прекрасные волосы – густые и длинные. Она их красила в золотисто-русый цвет и укладывала наподобие плетеной булки на макушке, но они смотрелись, словно парик – так велик был контраст между обветренным грубым лицом, покрытым сеткой мелких морщинок, и нежными локонами.

– Добрый день, Мура…

– К вам посетитель, – сварливо сообщила домработница. – Привадили, вот… Не отвяжется теперь!

Из-за деревьев выглянул мальчик лет семи, белобрысый, с обгоревшим носом. Это был Олежек, сын соседки Стефании. Мура ни в коем случае не хотела обидеть Стефанию с сыном или Олю – просто она так шутила.

– Привет! – улыбнулась Оля и протянула Олежку руку. – Ну, идем со мной… ты маму предупредил, что в гости отправился?

– Нет, – пыхтя, довольно сообщил Олежек. Пыхтел он из-за того, что всю весну был простужен и теперь маялся от гайморита, выскочившего как осложнение.

– Это плохо.

– Да она сейчас все равно в Москву уехала! – запыхтел Олежек. – Сказала, что раньше вечера не вернется…

Оля посадила его на лавку возле своего флигеля, а сама пошла переодеться. Это был самый дальний угол сада, заброшенный и тихий. Оля жила на первом этаже, а Викентий с Эммой Петровной – на втором, в двух маленьких комнатках.

У Оли была возможность поселиться в санатории, куда она устроилась работать на целое лето, но Эмма Петровна, узнав о том, что санаторий располагается почти рядом с домом ее тестя, настояла на том, чтобы Оля осталась с ними. Тогда, в конце мая, они снова поссорились. Эмма Петровна обвиняла свою будущую невестку во всех мыслимых и немыслимых грехах, но, поскольку Викентий проявил неожиданную твердость, вскоре смирилась. Вернее, не смирилась даже, а перешла на позиции «холодной войны».

«Ты с ума сошел! – сказала она тогда сыну. – Оставить ее одну в этом санатории… Да там столько одиноких мужчин, которые маются от безделья! Знаю я этих отдыхающих! Она снова закрутит роман, а ты останешься с носом. Нет уж. Ради тебя я готова терпеть рядом с собой эту женщину, лишь бы ты был счастлив!»

Вот так получилось, что Оля жила теперь в доме Степана Андреевича Локоткова.

Викентия еще не было – он возвращался из Москвы только под вечер, а Эмма Петровна, судя по тишине, которая царила во флигеле, спала. Она любила вздремнуть днем. Сиеста…

Оля вернулась и пошла с Олежком в беседку. Там они поиграли в шашки, а когда надоело, перешли на домино.

Часа через два Оля спохватилась:

– А время-то… Вдруг твоя мама уже вернулась?

Отдельная калитка соединяла участок Локотковых и участок Стефании. Была она всегда заперта, поскольку никто не хотел столкнуться нос к носу с Кексом, ротвейлером, любимцем Фани. Однажды он до смерти перепугал Муру…

Оля, отодвинув щеколду, позвала сквозь полуоткрытую дверь:

– Фаня, ты дома? Фаня!

Раздалось грозное рычание. Оля моментально захлопнула калитку обратно.

– Я здесь! – вдруг весело отозвалась соседка из-за забора. – Оля, это ты? Погоди, сейчас Кекса запру…

– Значит, мама приехала, – констатировал Олежек, стоя рядом с Олей.

– Заходи! – через некоторое время крикнула Стефания.

Оля с Олежком вошли в соседний двор.

– Калитку не забудь запереть, а то с вашей Мурой опять припадок случится! – весело напомнила Фаня.

Была она темноволосой, полной и чем-то напоминала Римму, поэтому Оля чуть ли не с первых дней почувствовала к соседке симпатию.

– Фаня, ты не волнуйся. Олежек у нас был…

– Да знаю я, где он пропадает! – засмеялась Фаня. – Олежек, иди поиграй, не мешай нам с тетей Олей…

– А что такое? – заинтересовалась Оля.

– Винца купила… – заговорщицки прошептала Фаня. – Не в одиночку ж напиваться! Сегодня пять лет, как Платов умер.

– Кто?

– Мой бывший, вот кто! Олежкин папка… – усмехнулась Фаня. – Идем, посидим на веранде полчасика. Или ты этой грымзы боишься?..

– Господи, Фаня, и не знала, что сегодня такой день! Ты, наверное, переживаешь, и воспоминания всякие… Конечно, я посижу с тобой. А насчет Эммы Петровны… – Оля пожала плечами, давая понять, что никакой проблемы нет.

– Ну и отлично! Идем…

Фаня быстро накрыла стол на веранде – салат из свежих овощей, тонко нарезанный сервелат и пышный хлеб, который не поддавался ножу, и его надо было ломать руками.

Где-то в дальней комнате бесился Кекс.

– Ну, за покойного… не чокаясь!

Оля хотела расспросить Фаню о покойном муже, как приличествовало случаю, но Фаня, выпив первый бокал, словно забыла повод, по которому задержала Олю.

– Как там, в санатории твоем? Ничего? А мужики подходящие есть? Знаешь, надоело во вдовушках ходить… – болтала Фаня.

Потом принялась рассказывать, как в конце прошлой зимы пыталась купить на распродаже норковую шубку.

– …а ты в чем зимой ходишь? В куртке? Ну и что, что утепленной… У женщины в нашем возрасте обязательно должна быть приличная шуба!

Фаня болтала и болтала, видимо, ей не хватало общения.

– Да ты ешь, ешь… Или фигуру бережешь? – ревниво спросила она.

– Нет! – засмеялась Оля.

– А чего?

– Просто… – Оля отломила небольшой кусок хлеба и положила на него кружок сервелата. – У Олежка сильный насморк, его надо отоларингологу показать.

– Да знаю… – кивнула Фаня. – Хотя, если честно, все дети в его возрасте с соплями ходят. Тут хоть лечи, хоть не лечи… Осенью он в первый класс пойдет. Кстати, где твой Викентий?

– Сейчас на работе, а вечером приедет.

– А чего не женится? – бесцеремонно спросила Фаня, подливая в бокалы еще вина.

– Отчего же… Свадьба в августе, – спокойно ответила Оля, любуясь, как играет красное вино на солнце. – Мы уже собирались один раз, но я заболела…

О причине своей болезни Оля не стала распространяться, но Фаню это и не интересовало.

– Наверное, Эмма Петровна допекает?

– Бывает, – вздохнула Оля. – Но я с некоторого времени стараюсь не обращать на это внимание.

– У меня с ней тоже был небольшой конфликт… – вдруг шепотом призналась Фаня. – Лет десять назад, еще до знакомства с Платовым.

– Из-за чего?

– Ей привиделось, что Викентий на меня глаз положил… Да ты не думай, ничего такого! – энергично замахала соседка руками. – А я, прикинь, на шесть лет старше ее обожаемого сыночка… Это ж какой мезальянс! – фыркнула она.

– Шесть лет – не такая уж большая разница… – растерянно пробормотала Оля.

– Но Эмма – ненормальная мамаша! – шепотом закричала Фаня. – И притом ей комплекция моя никогда не нравилась… В общем, она сделала все, чтобы мы с Викентием не общались. Если честно, напрасно она беспокоилась: во-первых, Кеша не в моем вкусе, а во-вторых, я – не в Кешином… Ему больше такие, как ты, нравятся! – Фаня прыснула. – Когда сорок второй размер…

– У меня сорок шестой! – Оля сделала вид, что обиделась.

– Да ладно тебе! – захохотала Фаня. Лицо у нее раскраснелось от вина, глаза заблестели. Она прислушалась к завываниям Кекса. – Золото мое! – страстно призналась она. – Друг мой дорогой! Вот кто мой самый лучший друг, – обратилась она к Оле. – На куски разорвет любого, кто ко мне приблизится. Такая преданность – ты не представляешь!

– Да, серьезное животное…

– Мы с ним по вечерам гуляем, – сказала Фаня, отбрасывая со лба прядь темных волос. – Идем вдоль реки – далеко-далеко… С ним я ничего не боюсь, это скорее меня все боятся. Один раз хулиганы какие-то все-таки привязались, так еле ноги потом унесли. У меня еще машина есть, да ты видела – «Волга», белая… Я ее «Ласточкой» называю. На ней тоже можно уехать далеко-далеко, где ни одной опостылевшей рожи не встретишь… «Ласточка» и Кекс – вот что меня в этой жизни держит.

– А подруги? – невольно спросила Оля. – У тебя есть друзья?

– Все сволочи, – махнула Фаня рукой. – Сначала познакомишься с человеком, душу ему откроешь, а он в нее наплюет. Вот была у меня одна знакомая, поначалу такая милая да хорошая…

«Она действительно чем-то похожа на Римму, – думала Оля, слушая Фанин рассказ. – Но у Римки все как-то по-детски, она отходчива и незлобива. А тут… Ужасно, когда человек никого не любит, кроме собаки и машины. Даже о сыне не вспомнила…»

– Кстати, – спохватилась Оля. – Я вот что хотела тебе сказать… Позови-ка Олежка.

– Оле-ег!

Через секунду Олежек был уже тут как тут, сияя от счастья. Ну как же – на него обратили внимание!..

– Сними майку, – попросила Оля. – Смотри, Фаня… – она повернула мальчика, чтобы было видно Стефании. – Чуть-чуть наклонись, Олег, – она провела кончиками пальцев вдоль его позвоночника. – Видишь? Это называется – сколиоз. Теперь выпрямься, Олежек. Стой пряменько… Фаня, одно плечо у него выше другого – видишь?

– Да вижу… – вздохнула та. – Ну, и к чему ты это?

– В санатории есть хороший детский массажист. Я могу договориться с ним. Ну, и водить Олежка на лечебную физкультуру… Нарушение осанки надо лечить, иначе в будущем могут быть всякие нехорошие последствия. И, кстати, все это прекрасно можно исправить…

– А кто его водить-то туда будет? – возмутилась Фаня. – Думаешь, у меня времени много?

– Я его буду водить, – тут же предложила Оля. – Все равно мне по пути.

– Я подумаю… – буркнула Фаня. Лицо у нее стало недовольным, совсем не таким она представляла продолжение этой беседы. – Ладно, надо Кекса выпустить, а то он совсем там с ума сойдет…

…На аллее стоял Викентий и сосредоточенно нажимал на кнопки сотового телефона. Увидев Олю, он вспыхнул от радости и тут же спрятал телефон в карман.

– Оля! А я уж тебе собирался звонить…

– А я у Фани была. – Оля поцеловала его в прохладную, гладко выбритую щеку. – Я ей говорю, надо Олежку осанку исправлять, а она…

– Делать тебе нечего! – попенял Викентий. – Пускай она сама со своим ребенком разбирается… Не лезь не в свое дело.

– Я знаю, – тут же согласилась Оля. – Но мне так Олежка жалко… Фаня даже как будто рассердилась на меня, когда я предложила водить его на массаж.

– Фаня – клиническая идиотка, – брезгливо произнес Викентий.

Оля посмотрела на него и засмеялась.

– А Фаня говорила, что лет десять назад у вас с ней было что-то вроде романа…

– Ты ревнуешь? – с изумлением спросил он.

– Нет, что ты! Это же было до меня, десять лет назад… – искренне веселилась Оля. – Хотя…

– Никогда не ревнуй меня к этой Фане, – строго произнес Викентий. – К кому угодно, только не к ней. Дело в том, что лет десять назад она действительно меня домогалась, если можно так выразиться… Бр-р! Наглая, нахальная, упрямая… Не женщина, а танк! Она и мужа своего уморила, кстати.

Оля неожиданно вспомнила историю, когда-то рассказанную ей Эммой Петровной. О том, как младший сын Степана Андреевича, Павел, соблазнил юную Стефанию и та даже пыталась повеситься… «Не очень-то похоже на Фаню, – мелькнуло у Оли в голове. – Хотя, может быть, лет двадцать назад она была совершенно другим человеком. И это Павел сделал ее такой…»

Оля хотела спросить жениха о Павле, но передумала. В этом доме о нем старались не говорить лишний раз.

…Вечером Викентий зашел к ней в комнату.

– Не спишь?

– Нет… – она отложила в сторону детектив, который читала до того. Под потолком вокруг лампы вился рой мотыльков.

Викентий обнял ее.

– Я так боюсь потерять тебя… – пожаловался он, уткнувшись ей в волосы. – Каждый раз, когда ты куда-то исчезаешь, я думаю о том, что ты снова решила меня бросить. Вот и сегодня я вернулся, а тебя нет… – снова напомнил он.

– Я никогда тебя не брошу. Я тебя люблю!

Они принялись целоваться. Мотыльки бились о лампу. Викентий торопливо выключил свет и снова вернулся к Оле.

– Ты пахнешь цветами… У тебя такая нежная кожа!

– Самый лучший, самый хороший… – она исступленно обнимала его, словно цеплялась за спасательный круг.

Старая пружинистая кровать предательски заскрипела.

– Тс-с, тише… – выдохнул Викентий. Его ладони были горячи, каждое прикосновение обжигало Олю.

Если дом Степана Андреевича и внутри, и снаружи поражал барской роскошью, то все пристройки и флигельки – словом, то, где жили его родственники и останавливались на время гости, были обставлены очень скромно, по минимуму. Олина комната не отличалась от прочих – старая кровать, шкаф времен соцреализма, умывальник с холодной водой… Из роскошеств было только одно – на стене висела репродукция картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в широкой золоченой раме.

В данный момент рама поблескивала отраженным светом луны, плывшей за окном.

– Ты только моя… только моя! – едва слышно шептал Викентий. – Никому не отдам…

Оля все сильнее прижимала его к себе. Старая кровать издала что-то вроде визга… Викентий замер.

Наверху загромыхал стул, и Эмма Петровна позвала:

– Кеша… Кеша, ты где?

– Не уходи! – умоляюще прошептала Оля, держа его за руки. – Куда ты? Не уходи…

– Я сейчас, – он вскочил, быстро стал одеваться.

– Кеша, она же просто так тебя зовет! – сердито прошептала Оля.

– Нет, я так не могу… – раздраженно ответил он.

Оля, закутавшись в простыню, тоже вскочила с кровати.

– Послушай, это невозможно…Так нельзя!

– Что нельзя?

– Ты… ты в любой момент готов сорваться с места. Ты не можешь расслабиться и полностью отдаться своим чувствам… Ты говоришь, что любишь меня, а сам ведешь себя так, как будто совершаешь нечто непристойное…

– А разве нет? – усмехнулся он в темноте. – Здесь такие тонкие стены и такие скрипучие кровати, что полностью расслабиться нельзя!

Оля прижалась к нему.

– Знаешь, чего я боюсь?.. – прошептала она.

– Чего?

– Что ничего не изменится. Даже после того, как мы станем мужем и женой – уже официально…

– Оля, мы же не с мамой будем жить! – возразил он. – А у тебя… Потом купим квартиру побольше, это сейчас не проблема.

– Даже если не с мамой… Все равно Эмма Петровна даже на расстоянии будет контролировать тебя.

– Оля, это моя мама… Конечно, у вас сейчас не все ладится, но потом вы привыкнете друг к другу. Все будет хорошо…

– Ладно, иди… – Оля оттолкнула его.

Викентий ушел, и она осталась одна.

Легла на скомканную постель и закрыла глаза.

На небольшой полянке в саду, в окружении яблонь, стоял Ярослав Глебович Силантьев, в старых широких джинсах и перепачканной краской безрукавке, с разметавшимися по плечам длинными седыми волосами, и, закусив губу, ожесточенно водил кистью по холсту.

Ярослав Глебович был художником, горьким пьяницей и мизантропом.

Вообще непонятно, по какой причине он жил у Степана Андреевича, но, вероятно, причины все же были.

– Добрый день, – поздоровалась Оля, проходя мимо Силантьева.

– Добрый… – отрывисто буркнул тот в ответ.

Оля уже приблизилась к тому месту, где аллея сворачивала в сторону, как Силантьев позвал ее:

– Ольга!

– Да?.. – обернулась та.

– Можно вас на минутку…

Оля подошла к Ярославу Глебовичу. На холсте расползались бело-желто-зеленые пятна, которые ничуть не походили на яблоневый сад, который в данный момент художник писал с натуры. Скорее будущая картина напоминала разлившуюся по столу окрошку – с островками рубленого яйца и зеленого лука.