Текст книги "Девушка с амбициями"

Фигура третья
Иголка в стоге сена

Глава 1
На старте всегда тесновато

В детстве мне казалось, что нет ничего проще, чем понять, что за путь тебе уготован в жизни. Во-первых, жизнь покажет сама, во-вторых, надо просто прислушиваться к тому, что душа тебе нашептывает на ухо, в-третьих, что-нибудь более или менее великое. Чтобы на вопросы бывших одноклассников: «чем занимаешься?» было нестыдно отвечать. Я примерно представляла себе, за что стыдно. Стыдно работать продавцом в мясной лавке. Стыдно продавать беспроигрышную лотерею. Стыдно мыть коровники. Не вообще стыдно, потому что кто-то же должен продавать мясо, дарить радостные картонки детям в парках и создавать условия жизни коровам. Так что все мои «стыдно» относились лично ко мне и не к кому более. Потому что я верила, что Господь снабдил меня мозгами, способными с первого раза понять, что такое «конклюдентная сделка» не для того, чтобы я прохлаждалась в тени торговых рядов, обвешивая покупателей на пятьдесят грамм. Позже, уже после истории с Пашей и кризисом (понятие кризиса и образ Паши неизгладимо слились в моей голове и приобрели совместно трактовку «настоящего кошмара»), я несколько пересмотрела свои взгляды, решив, что это отвратительно и непорядочно – так заноситься. Чем я стала хуже, охраняя от баранов свои дальние ворота? Чем хуже меня люди, что вынуждены под грузом тех или иных обстоятельств сидеть на лотках, разносить газеты, мыть полы на лестничных клетках и заниматься прочей неблагодарной копеечной работой. Ведь, в конце концов, в это положение порой ставят даже самых лучших из нас. Самых талантливых, самых красивых, умных, способных. Поди разбери, вдруг перед тобой новый Рубенс или будущая Саган, вынужденные временно принимать в прачечной белье. Или вот я, в свое время подающий надежды молодой адвокат, стою и боюсь, как бы меня не уволили из отвратительной конторы, где карательные порядки умело совмещаются с садистической дисциплиной. Боюсь и молю Бога еще немного дать мне помучиться, дать постоять на этих постах, потому что…Что? Боюсь снова выйти в открытое плавание, где все будет зависеть только от меня. И где от меня теперь буду зависеть не только я, но и еще одно небольшое существо, размером примерно с небольшой комодик. Максим Максимович Лапин, собственной персоной, весьма любимый, уже подросший бутуз полутора лет, стремительно убегающий от няни в вечной надежде успеть стащить с тумбочки у входа что-нибудь запрещенное. Ключи, радиотелефон (это вне комментариев – поскольку самое любимое), мамина сумка (с ней можно тихо отползать и часами копаться, пока не придет кто-то и не обломает весь кайф), дедушкины очки (особенно вкусны при обсасывании).

– Ну куда ты их задевал? – деланно возмущается дед. Деланно, потому что Максимка – король и его сердца. Максим молчит в ответ, затаив дыхание. Он надеется, что дед их не найдет. Но поскольку грубая власть силы всегда торжествует, Максим заливается обиженным ревом и несется ко мне. Говорить он еще толком не научился, но так исчерпывающе обижается всем своим обаятельным маленьким личиком, так льнет ко мне своим трепетным тельцем в памперсе, что я сжимаю его в объятиях и обещаю накупить сто тысяч очков. Благо он еще слишком маленький, чтобы понять, что я вру.

– Ну и когда же мы будем приучать малыша к горшку? – снова заводит старую песню мама. Для нее мальчик, в полтора года изучающий свой основной атрибут принадлежности к мужскому полу только в ванной при купаниях – нонсенс.

– А когда надо? – интересуюсь я. Мне очень забавно наблюдать искреннее недоумение на лице моего сына, когда из «этой штуки» начинает течь водичка.

– Давно! – с укоризной машет головой мама. – Ты у меня писала в горшок еще до года.

– Как же ты это пережила? – удивляюсь я и подсовываю ей под нос статистику из журнала, в которой ясно и исчерпывающе подтверждается, что от памперсов, которые носят до двух лет, вреда нет никакого, а наоборот, одна сплошная польза.

– Это все – заказная рекламная статья, – изворачивается родительница.

– Ну, конечно, – соглашаюсь я. – Тогда в принципе, я не возражаю. Вот ты и приучай. Я его к тебе ночью и пришлю.

– Я свое оттарахтела с тобой, – гордо и обиженно произносит мама. – А ты, вместо того, чтобы все валить на меня, могла бы и с нянькой поговорить. За что мы ей деньги платим?

– Мы? – поражаюсь ее заявлению я. Я служу в иностранной армии, выстаиваю вахты, а деньги платим мы? И, кроме того, это не так-то просто, заставить нашу няню что-либо делать.

– И, кроме того, это не так просто, ты же знаешь, заставить нашу няню что-либо делать! – пытаюсь воззвать к разуму мамы я.

– А кто ее нанимал? – ставит она мне шах.

– Ну, я, – робею я.

– А кто ее выбирал? – ставит она мне мат. Потому что все верно. Единственное, что может служить мне оправданием, это тот факт, что выбирала я в большой спешке, потому что срочно надо было выходить на работу. И выбор мой состоял из двух кандидатур: одной вполне приличной пожилой женщине с выросшими детьми и ней, Галей Корольковой матерью пятилетней девочки, живущей по соседству. В конечном счете, именно это и обусловило мой роковой выбор, потому что милая пожилая женщина жила где-то посреди Южного Бутова. И как только я представила себе ее ежедневный маршрут туда – обратно, я тут же отказалась от мыслей поддаться на ее уговоры.

– Дорога меня совершенно не пугает. Я справлюсь. Это всего полтора часа!

– В один конец. Каждый день! – мрачнела я. В то время, когда кризис только шарахнул по нам и все мы еще утирали с лиц пороховую гарь, я и сама бы пообещала все, что угодно, чтобы получить место с зарплатой. Поэтому я помножила два на два и приняла правильное решение. Как мне казалось. Мне не хотелось, чтобы моему крошке пришлось привыкать к множеству разнообразных сменных теток, которые примутся поить его валерианой и смотреть по моему телевизору ток-шоу. Поэтому я приняла решение в пользу Галочки Корольковой из соседнего дома. Она была молода, сильна как лошадь и проста как три рубля.

– Мне просто неохота на рынок устраиваться. Да и разве там так заплатят? – честно отрекомендовалась она мне. Где были мои глаза, спрашивала я себя потом. А были они на ее дочке, чистенькой и ухоженной девочке Кате, в меру воспитанной, в меру избалованной и капризной. Я хотела бы видеть своего Макса таким же. Я ее взяла на работу. В ее методах воспитания было много плюсов. Она не обременяла моего сына режимом, обязательными процедурами изучения новых слов и навыков. Ей чуждо было понятие «методика». Она никогда не была против его покормить, поэтому Максим рос под ее присмотром круглым и довольным, как начищенная медалька. Галя не была слишком аккуратна, но любила, чтобы дети, с которыми она вынуждена появляться на улице, выглядели достойно. Она быстро гладила и складывала Максимовы тряпочки в шкаф, и это не доставляло ей таких моральных мучений, как мне. Маленький мальчишка выглядел у нее всегда диким франтом. Но были у нее и минусы. Все они, по большей части, проистекали из ее рабоче-крестьянского воспитания и образа жизни. Мама ее была деревенской по происхождению и от нее Галя получила легкий «га»-кающий акцент, способность вытереть руки об занавеску (это я выяснила гораздо позже собеседования) и любовь к пустым и лишенным смысла разговорам.

– Ларис, послушай, – выдавала она кодовую фразу, дергала меня за рукав и приступала, – я сегодня на рынке была. Представляешь? Морковь давали – недодали. Ну я им устроила. Гадюка.

– Ты гадюка? – уточняла я.

– Да ты че? Она! Привесила двести грамм. Я понимаю – пятьдесят. Но двести. А потом пошла в обувной. Там привезли тапки летние. Тебе не надо?

– Нет, – слабо дергалась, как червяк на крючке я. – Ведь еще только февраль. Зачем тапки нужны летние?

– Подорожают потом. Ну, как знаешь. А я взяла себе парочку. И мамке. И Серому. А Серый все пьет, представляешь! Что делать? Хотя все пьют. Не всем же такое счастье на голову – язва. Мой здоров, как бык. Лар, ты меня слушаешь?

– Ага, – кивала я, так как знала, что подобру-поздорову она все равно не отцепится. Ее монологи длились от пятнадцати до сорока минут и прерывались только моим бегством. Мама уже давно начала запираться от Галкиных бессмысленных исповедей в комнате. Но иногда прорывало и маму. Однажды вечером она подошла ко мне с лицом, на которым была написана крайняя степень изумления.

– В чем дело? – забеспокоилась я.

– Да, ты понимаешь, Галя ко мне в коридоре сегодня подошла и говорит.

– А ты не сбежала почему? – сразу уточнила я.

– Я руки хотела помыть. Не успела просто, – растерянно ответила мать.

– И что?

– Ну, она мне и говорит. До чего вы хорошо живете!

– Почему? – опешила я.

– И я тоже спросила. Почему, Галь? Она и отвечает. Много у вас очень еды в холодильнике. Я ее спрашиваю: что ж в этом плохого?

– Ну, – заинтересовалась я.

– Г-ну, – вдруг раскраснелась мама. – А она мне и говорит. Я тут у вас на работе потолстела на четыре килограмма. Прямо беда с вами.

– Что? – я расхохоталась. Все-таки была в Галке первозданная подлинность. Мы, естественно, никаких кусков за ней не считали. Казалось бы, подъедайся и благодари Бога. Так нет, нам же еще и упрек сделала, что потолстела, видишь ли.

– Уволь ее, деточка, – взмолилась мама.

– Не могу, мам. Максим ее любит, – вздохнула я. Это была правда. Уж не знаю, что такое в ней нашел мой бутуз, но при виде ее в дверях о весь загорался огнем и пускался чуть ли не вприсядку.

– Ну и пусть ест. Только продукты надо оставлять подешевле, – махнула рукой мама. Иными словами, заставить такую персону, как наша нянька, к чему-то там ребенка приучать, было затеей гиблой. Посему я выкинула ее из головы, отложив до двух лет (как и указано в журнале). И принялась думать про это дело, что попало нежданно-негаданно в мои руки.

Девушку, которую бывший муж успел поймать практически на выходе из наших отечественных реалий, звали Машей Прилиповой. То есть теперь Марией Оливейра, официальной супругой мистера Родриго Оливейра. После кучи сложностей и препон со стороны испанского консульства Машу и Родриго расписали в отделе ЗАГС на Бутырской улице.

– Эта мерзкая бабка смотрела на меня так, словно бы хотела сказать, что я – предатель родины.

– А она вас поздравила? – уточнила я. Мы с ней проходили первую стадию знакомства клиента с адвокатом. На этой стадии чем больше близости получится, тем лучше.

– Не-а. И мне так грубо протянула паспорт и сказала: «Возьмите, гражданка Прилипова».

– К слову говоря, формально ты уже стала Оливейра.

– Ага. Тока она на это клала с высокой колокольни.

– Так что произошло с бывшим мужем. И, кстати, когда ты вышла замуж?

– Месяца два назад. А он появился где-то неделю назад.

– Муж?

– Нет. Его адвокат. Какой-то ужасный голос.

– Почему голос? – удивилась я. – Он что, звонил?

– Ну, да. И сказал, чтобы я не смела и думать о выезде за границу!

– А ты?

– Я спрашиваю, почему? А он понес что-то непереводимое. Я поняла только, что на границе лежит какой-то там запрет на вывоз детей. Что же делать? – плакала красивая Маша.

– Не плачь. На чем вы остановились? – я честно утирала ей сопли, но меня больше интересовали факты.

– Они сегодня приедут ко мне. Домой. Я боюсь.

– А откуда ты взяла про то, что они хотят тридцать тысяч?

– Так он сказал.

– Прямо так и сказал? – поразилась я. Все-таки адвокат, должен был понимать, что могут и зафиксировать. Хотя, откуда? Первый разговор, по телефону. Клиент ошарашен, не готов. Самое время. А потом можно и Ваньку валять. Пусть уже она думает, как так ему деньги передать, чтобы не подставить. Между прочим, логика в этом есть. Только получается, что мы имеем дело с адвокатом, привыкшим играть довольно жестко.

– Прямо так. И сегодня они придут в семь часов ко мне.

– Родриго будет? – спросила я, не имея в виду ничего плохого.

– Что ты. Я ему сказала, что это пустая формальность. Он вообще ничего не должен знать, – вдруг запричитала Маша. Я поняла. Спасибо Родриге, что женился. Остальное – дело не его ума. Русская женщина должна до последнего соответствовать созданной ею же самой сказке.

– Понятно. И что ты хотела бы за помощь получить от меня? – перевела я разговор в нужное мне русло.

– Я? Ну… Чтобы ты… Все решила, – выдавила она.

– Понятое дело. Только вот для меня дело пока непонятное. И я не очень еще пока представляю, что нужно предпринять, – начала кокетничать я, хотя вполне понимала, что нас с нею ждет впереди.

– А кто тогда знает? – растерялась она.

– Да никто. Давай так. Я поеду сегодня с тобой в качестве твоего адвоката. Ты заплатишь мне за выезд, скажем, пятьдесят долларов. Посмотрим на месте, что за фрукт этот твой адвокат и…

– Он не мой адвокат. Ты – мой адвокат.

– Ну да, конечно. Я просто оговорилась. Хорошо? – я посмотрела в ее красивые заплаканные глаза и в очередной раз подивилась чудесам природы. В таком хрупком и с виду лишенном жизненных сил теле заключена и сила, и смелость и житейская сметка.

– Хорошо, – улыбнулась она и через несколько часов я сидела в ее кухне. Однокомнатная квартира в районе Бибирево. Маленькая кирпичная девятиэтажка. Такая толстенькая одноподъездная башня. Узкая десятиметровая кухня, где на стареньком уголке уместились мы с Машей. Напротив нас на двух табуретках расположились два мужика. Они так разительно отличались друг от друга, что становилось совершенно непонятно, что их могло бы объединить. Хотя, конечно, все очевидно. Деньги.

– Вы вышли замуж. Поздравляю, – серьезно, немного наигранно, сказал адвокат. В нем сочетался здоровый профессиональный интерес и немного раздутая воинственность. Было видно, что он не понимает пока, с кем тут воевать, но ради клиента продолжает делать вид, что готов вцепиться всем присутствующим в горло.

– Спасибо, – сказала я за Машу.

– Вы – Маша? – удивленно посмотрел на меня он. Я отметила про себя, что он, по всей видимости, неплохой адвокат. Я и раньше умела это различать. У него было интеллигентное лицо с налетом породы, как у скаковой лошади, которую правильно родили, правильно растили, правильно кормили и теперь выезжают на правильных ипподромах. И только его карие глаза выдавали в нем что-то запредельно беспородное, как у цыган. Шустрые, заводные темные глаза, они совершенно контрастировали и с дорогим темно-синим костюмом, и с брелком от автомобиля, который он, не переставая, крутил на тонком пальце руки, никогда не державшей ничего тяжелее авторучки.

– Я – Лариса, но сегодня я для вас буду как бы Маша. Если не возражаете, – негромко и отчетливо сказала я, но мой тон абсолютно исключал возражения.

– На каком основании? – прибавил металла в голосе он. Его клиент, невзрачного вида одутловатый мужик с неразборчивым лицом, из тех, чей возраст невозможно определить точнее, чем от тридцати до шестидесяти, в зависимости от времени суток, сидел настороженно и несколько зажато. Слабак, подумала я. Но надо перепроверить. Степень возможной «прессовки», а иными словами, давления на контрагента требовалось определить очень точно. И в самом начале. Пережмешь – получишь немотивированные действия, которые испортят всю игру. Недожмешь – считай, что инициатива навсегда упущена. Во всяком случае, ее очень трудно возвращать назад.

– На том же, что и вы. – Я не стала расшифровывать. Мы помолчали. Адвокат изучающе побуравил меня своими шальными глазами на Гарвардском благородном лице. Я побуравила его. Он сдался первым и достал корку. «Максим Эдуардович Дементьев. Адвокатское бюро Шталь – Дементьев и партнеры. Офис где-то на Кропоткинской. Все очень круто. Круче только звезды.» Примерно это я прочитала на его удостоверении, а я никуда не торопилась, читала внимательно. А куда спешить? Ведь потом придется достать из кармана свою старую корку, из которой следует, что адвокатский статус у меня уже два года не подтвержден. Это может и подождать.

– А вас, как, простите, величать? – потребовал алаверды он. И то, что этот конокрад с человеческим лицом носил имя моего сына, деморализовало меня окончательно. Я состроила высокомерную рожу и протянула удостоверения. Удар не заставил себя ждать.

– Лариса Дмитриевна. Что ж вы делаете? У вас прерван статус адвоката! И что это за контора? Аганесов? Он же давно в Канаде, кажется? – вот сукин сын. Все знает.

– Да, – кивнула я. – Но мы здесь, кажется, собрались не для следственных действий по уголовному делу. Будем считать меня представителем госпожи Оливейра по представительству.

– Как скажете. Но только тогда будьте так добры, предъявите доверенность, – хищно улыбнулся этот мерзопакостный Максим. Сверкнули отточенные в хорошей стоматологической клинике белые зубы. Я сжалась. Было понятно, что рейтинг мой он хотел опустить и опустил.

– Доверенность? И что вы будете делать, если ее у меня не будет?

– Ну… – задумался он, – возможно, перестану вести объективный диалог. Попрошу вас покинуть помещение.

– Ясно, – кивнула я и мысленно перекрестилась, потому что доверенность у меня была. Какое-то внутреннее чутье заставило меня ее сделать, хотя обычно я обходилась без нее.

– Вот так-то лучше, – безо всякого удовлетворения помусолил глазами мою доверенность адвокат.

– Так с чем вы, собственно, пожаловали? – попыталась взять себя в руки я. Адвокат улыбался, расточая благородное обаяние.

– Мы протестуем против вывоза деток за границу. Отец желает воспитывать их на исторической родине.

– Это невозможно, – вскрикнула Маша. Я попыталась взглядом заткнуть ей рот. Но после первого удара она, по всей видимости, засомневалась в моей компетентности.

– Почему? – спокойно и с достоинством спросил адвокат. Бывший муж сидел и излучал удовольствие.

– Потому что это нарушает планы семьи, – выпалила я нейтральную фразу раньше, чем Маша смогла что-то придумать. Она захлопнула рот и вытаращилась, как рыба.

– Ничто не мешает господину Оливейра остаться в России на постоянное проживание. Мы – открытое государство.

– Где жить господину Оливейра – будет решать только сам господин Оливейра, – отрезала я. Пижон-адвокат замахал руками, дескать, не спорю, не спорю. – Ваш клиент вот уже пять лет не проявляет никакого желания воспитывать этих детей. Что же изменилось с тех пор, как Мария вышла замуж?

– Ровно ничего, – улыбнулся Максим Эдуардович.

– Тогда что? – развела руками я. Я ждала, что он перейдет к прямому шантажу. Я надеялась. Хотя ничто в его внешности не указывало на это. И правильно не указывало. Все-таки, адвокат Дементьев неплохо учился в бурсе.

– Ничего. Мы считаем и можем это доказать, что все эти пять лет госпожа Оливейра препятствовала свиданиям отца и детей. И он ничего не предпринимал только исходя из блага детей. Но теперь, под угрозой расстаться с детьми навсегда он больше не может молчать.

– А что мешало вашему клиенту платить алименты? Сбербанк, кажется, всегда бы его принял, – нежно ворковала я. Со стороны мы напоминали шахматистов, делающих первые ходы и любовно пожимающих друг другу руки в надежде уничтожить без остатка.

– Тяжелое финансовое положение.

– А как, в таком случае, ему достало денег на вас? И потом, у него ведь, кажется, небольшой бизнес? – наносила удары пешками я.

– Я – крайне дешевый адвокат, – спокойно отбил он, но направление моей мысли ему не понравилось. Он словно бы спросил, буду ли я бить ниже пояса. Я задумалась. Задействовать плохую девочку еще было не время.

– Я тоже совершенно бесплатно работаю. Из чистого сострадания, – ответила я. Дементьев расслабился.

– Так что будем делать? – вдруг вмешался муж. Мы уже практически забыли о его существовании в ходе нашей беседы. Но он смотрел на часы. Он хотел денег. Он надеялся, что их ему дадут прямо сейчас.

– Мы обдумаем вашу позицию и сообщим вам о своем решении, – еле успела опередить адвоката я. Ведь это очень важно, кто будет обдумывать, а кто будет ждать ответа. И в этом я его опередила. Маленький ход, но правильный.

– Мы не сможем долго ждать, – попробовал отыграться он. Но это было уже не важно.

– Мы не заставим. Я позвоню в течение недели, – ответила я и принялась копаться в бумагах. Бумаги были пустые – тесты на женскую гармоничность. Но Максим Эдуардович Дементьев вместе с его пивным клиентом этого не знали. Они видели только, что я очень занята и больше их не задерживаю.

– Ну как? – бросилась ко мне Маша, только закрыв за ними дверь. Я отдышалась, подошла к окну и посмотрела вниз. Там, около подъезда о чем-то оживленно разговаривали наши оппоненты. Потом муж пошел в сторону метро, а Дементьев сел за руль Мерседеса какой-то средней старости модификации и отрулил восвояси.

– Почему он не подвез его? – спросила Маша.

– Значит, у них чисто профессиональные отношения. И адвокат не считает нужным его подвозить.

– Это хорошо? – попыталась понять она.

– Не знаю. По-крайней мене, он не будет проявлять личной заинтересованности в деле. Скорее хорошо.

– А что о деле. Что делать? Придется отдавать деньги? Если я скажу об этом Роде, он со мной разведется. Он может. Три года они могут заявить, что брак был со стороны невесты фиктивным и развестись без раздела имущества.

– Кошмар. А если ребенка? – поняла ее страх я.

– Стараюсь, – вздохнула она. – Так что делать-то?

– Ну а какие-то деньги у тебя есть?

– Ну…

– Понимаешь, – решила не тянуть, и рассказать ей все, как своей. В конце концов, она была моим шансом. – Дело очень крупное и сложное. Но! Если ты заплатишь им деньги сейчас, то они, как улыбка, не раз еще вернутся.

– Почему? – испугалась она.

– Потому что пока у него есть в руках родительские права на твоих детей, он может их выдернуть хоть прямо с Испании. Или потребовать с ними свидание, а ты должна будешь ему его организовать и оплатить. Ведь по твоей инициативе они живут так далеко и дорого.

– Кошмар, – захлебнулась слезами она.

– Погоди плакать. Выход есть. Но сложный. И длинный.

– Какой? – ожила она.

– Лишить его родительских прав.

– Как это?

– А так. Если бы у него не было этого Дементьева, я бы это дело в два счета обстряпала. Но и с ним могу попытаться. Шансы – примерно восемьдесят на двадцать.

– Почему? – не поняла Маша.

– Потому что я – это я. И я буду играть так, что дорогой Дементьев будет опаздывать ровно на шаг. Я так надеюсь. Но чтобы все получилось, мне надо начинать прямо сейчас. А ты должна решить. Либо ты мне веришь и тогда ищешь пять штук. Или не веришь и ищешь тридцать.

– Прямо сейчас пять штук? – огорчилась она.

– Они у тебя в принципе есть?

– Ну…

– Сейчас пятьдесят долларов, как договаривались. Завтра – штуку. Это – на расходы. И готовность дать еще одну по требованию. Остальные три – перед судом. Если проиграем – две верну. Три потеряешь. Если выиграю – ты его больше не увидишь никогда. – Я говорила жестко, потому что знала, что другого способа нет. Как бы я не была уверена в себе, шанс проиграть был всегда. А уж тут… Скажем так, тут был шанс выиграть. И я была готова использовать свой шанс на полную катушку.