Текст книги "Жизнь Имтеургина старшего"

VII. СОСЕД КАРАВЬЯ

В пологу спала собака. Она подняла голову и прислушалась. Потом залаяла и выскочила из полога.

– Какко! – сказал Имтеургин. – На дворе шум. Может, мохнатый вернулся?

Имтеургин, голый, выскочил из шатра.

Перед шатром стояли два оленя, запряженные в большую нарту.

Имтеургин попятился:

– Каравья, это ты?

– Ыы-ы, – сказал пожилой человек в черной меховой рубахе. Он привязывал своих оленей к ременным петлям, которые торчали из шатра во все стороны¹⁵.

– Как жарко ты ходишь, – засмеялся гость.

Имтеургин вспомнил, что он голый, и тут его забрала дрожь.

Он весь съежился и крикнул:

– Йэтти! Иди в полог!

А сам шмыгнул обратно.

– Жена, – сказал он, – вари мясо, сосед Каравья приехал.

Кух разбудила Рультыну и растолкала сына.

– Вставайте, – сказала она. – Сосед приехал.

Каравья оставил в шатре одежу и тоже голый залез в полог. Он прижался сначала к Имтеургину и понюхал у него за ухом, потом прижался к Кух, потом к Кутувье, потом к Рультыне, к Тынатваль и после всех прижал к себе ребенка.

– Спи, – сказал он, – как медведь расти!

– Этот во время метели пришел, – сказал Имтеургин. – Еще два щенка пришли. Они с нами живут. А два сразу ушли. Мы их там в снег закопали.

Тынатваль оттащила от собаки щенят и подала гостю. Гость повертел их, погладил, прижал к щеке и отдал обратно Тынатваль.

– Пусть как волки растут, – сказал он. – Пусть всех келе прогонят. Пусть обезножье-болезнь загрызут.

Имтеургин набил табаком трубку и дал ее гостю. Каравья затянулся дымом и сказал:

– Видно, у вас речной гость был, табак у вас есть.

– Был, – сказал Имтеургин, – всех песцов и лисиц у меня взял, чайник хотел дать, а потом уехал и с собой увез.

Каравья вынул изо рта трубку и посмотрел на Имтеургина. Потом спросил:

– А сколько зверей ты дал?

– Всех дал, – ответил Имтеургин, – больше дал, чем пальцев на руках.

– Много, – покачал головой Каравья. – А он что дал?

Имтеургин показал – топор, черный котел и две чашки.

– Только, – сказал он. – Еще табаку дал – вот это.

– Полфунта, – сказал Каравья и плюнул.

– А у нас в метель олени пропали, – сказала Кух.

– А как пропали? – спросил Каравья. – Волки съели, или в чужой табун ушли?

Имтеургин сел поближе и сказал, глядя на огонь:

– Мы вместе с сыном ходили. Два раза ходили. Нет наших оленей. А потом следы увидели. Большого Рога след, Кривой Ноги след, Пестрой Лапы след. Мы обрадовались. Идем-идем и смотрим. А тут вдруг много-много следов. Оленьи следы, лыжные следы. Большое стадо прошло, наших с собой увело.

– А чье стадо было? – спросил Каравья.

– Не знаем, – сказал Имтеургин.

Каравья посидел, покурил, подумал, потом спросил:

– Большое стадо, ты сказал? У кого большое стадо? У Тавринвата. Да Тавринват у Гусиного озера кочует. Ульгувья у Волчьей Горы ходит. Ульгувья сюда не придет – далеко… Хо, я знаю, чье это стадо было, – Эрмечиново стадо! Эрмечин¹⁶ тут близко сидит. Я у Щучьей речки его пастуха видел – Тырки видел.

– Тырки! – закричал Кутувья и вскочил с постели. – Я Тырки ноги сломаю! Своих оленей у него возьму и Эрмечиновых оленей разгоню.

– Постой, – сказал Имтеургин. – Эрмечин хороший сосед. Он чужих оленей не угонит – у него своих много. Эрмечин нам свой человек. Мы с ним вместе играли, когда молодые были, гусиные яйца в кустах искали, росомаху один раз поймали, палкой убили. Сильный он был, Эрмечин, и я тоже сильный был.

Каравья посмотрел на Имтеургина, прищурился и потряс головой.

– Свой он человек, ты верно сказал. А только он соседей обижать стал. Я в прошлый снег к нему за топором поехал, а от него пешком в метель ушел. Олень мой его большой собаки испугался, домой убежал, а своих оленей он мне не дал, пожалел. Трубку он сам курит, гостю не дает, а табак у него крепкий, кусачий, одним глотком сыт будешь. Этот табак ему речные люди привозят. Эрмечин с ними как хороший сосед живет, за тундру к ним ездит и к себе зовет в гости.

– Надо нам всем вместе пойти, – сказал Имтеургин, – по-хорошему пойти, может, он нам оленей и отдаст.

– Может, и отдаст, – сказал Каравья.

Кух накрошила ножом жирную оленью грудинку и положила перед Каравьей.

– Ешь мясо, – сказала она.

После еды Каравья внес в шатер заднюю медвежью ногу, всю белую от сала и дал ее Кух. Имтеургину он дал копченую медвежью голову, Кутувье – аркан, ровно и крепко сплетенный из четырех полос белой нерпичьей кожи, Рультыне дал обросшие жиром оленьи почки, а Тынатваль большую пушистую медвежью шкуру, черную, с серебряным блеском.

– Вот подарки. Их прислала вам жена и сын Ачо. А привез их я, – сказал Каравья.

Вся семья обрадовалась подаркам, но больше всех обрадовался сам Имтеургин.

Они посадили Каравью у огня, а сами сели вокруг, тесно прижавшись к нему.

– Мы не знали, – сказал Каравья, указывая на ребенка, – что к вам новый человек пришел. Я ему даю свою упряжку оленей вместе с нартой и с лямками.

Имтеургин схватил ребенка и сунул его Каравье.

– Вот он – наш сын, у него голос громкий, хорошо на оленей кричать будет.

Каравья прижал к себе ребенка, потерся щекой о его спину и сказал:

– Пускай вместе растут с моим Ачо – сыном.

– Пускай! – сказал Имтеургин.

Потом Каравья рассказал, как его семья провела метель, как он охотился осенью на медведя, какие ловушки ставил на песцов.

– У меня оленей больше, чем у вас, – сказал он. – Но у меня только один сын – Ачо, а у вас два сына и дочь. Ачо у меня маленький, ему только два снега. Это третий снег будет. И я хочу быть вашим человеком.

– Хорошо жить в тундре, когда семья большая, – сказал Имтеургин. – Твой Ачо хороший сын. Пусть он играет с моим Теу, когда оба вырастут.

– Наш сын Ачо, его мать, наши олени, наша собака и я, – сказал Каравья, глядя на светильник, – все мы просим у вас Тынатваль нашему Ачо в жены.

Кух прижала к себе Тынатваль и ничего не ответила.

– Тынатваль, – спросил отец, – ты хочешь играть с Ачо?

– Хочу, – сказала Тынатваль. – Мы бы по снегу вместе катались.

– А ты, Рультына, а ты, Кутувья, хотите иметь Ачо?

– Что ж, – сказал Кутувья, – свои люди.

– А ты, Кух? – спросил Имтеургин жену.

– Каравья – наш сосед, – сказала она. – Всегда мы вместе жили, друг другу всегда помогали, а теперь мы будем просить у него помощи.

– Хорошо ты сказала, – кивнул головой Имтеургин. – Мы теперь голодные остались, без оленей.

Потом он обратился к Каравье:

– Мы – безоленные. Наших оленей чужой человек угнал, нас голодных оставил. Ты этого не знал, но мы говорим тебе: мы безоленные стали.

– Я оленей у вас не прошу, – сказал Каравья. – Вы хорошие люди, сильные. Ваших оленей чужой человек угнал, или ваши олени сами убежали, или у вас оленей волки задавили, – в этом вы не виноваты. Это – беда. Надо будет – возьмите моих оленей, надо будет – давайте вместе жить, у одного огня есть будем.

– Пускай Тынатваль будет женой Ачо, – сказал Имтеургин. – Пускай Ачо будет нашим сыном.

Кух и Рультына разрезали свежую медвежатину на толстые ломти и согрели воду в старом чайнике. После ужина поговорили еще немного и легли спать.

Каравью уложили посредине йоронги, на самое теплое место, а женщины легли поближе к светильне, чтобы смотреть за огнем ночью – не давать ему погаснуть.

Долго все спали в йоронге и не заметили, как на рассвете к шатру подъехала семья Каравьи на шести нартах и двенадцати оленях. Перед ездовыми оленями бежало небольшое оленье стадо – голов шестьдесят.

Собака в шатре залаяла и разбудила людей. Каравья поднялся первый, за ним Имтеургин, потом Кутувья и женщины. Только дети ничего не слышали и спали крепко, как ночью.

Люди оделись и, оставив ребят в теплом пологе, вышли встречать гостей.

Мужчины стали помогать Тыллиму – брату Каравьи – распрягать оленей, а женщины ввели в шатер жену Каравьи, помогли ей раздеться и, впустив в полог, внесли туда же на руках двухлетнего ребенка Ачо.

Пока гости рассаживались в пологу, Кух развела огонь.

– Тынатваль, вставай, твой муж приехал, – сказал Имтеургин и поднял на руки сонную дочку.

– А-ка-ка! – вдруг закричал он, – посмотрев на ее спину. – Опять ты грязная!

Девочка заплакала и сказала:

– Я только мокрая.

– Нет, – сказал Имтеургин и повернул ее спиной к гостям.

– Ничего, – сказал Каравья. – Это она во сне. Она еще маленькая.

Имтеургин ничего не ответил и притянул к Тынатваль собаку. Собака дочиста облизала ей спину, потом вылизала мокрую постель и спокойно отошла в угол.

В это время жена Каравьи развязала меховой мешок и вынула оттуда Ачо. Она покормила его грудью и посадила рядом с Тынатваль на меховую постель.

– Это твоя жена, – сказала она Ачо.

Но Ачо вдруг зажмурился, надул обветренные коричневые щеки и заплакал так громко, что щенята, которые спали в углу, проснулись и запищали.

VIII. КОЧЕВЬЕ

Утром женщины разобрали шатер. Свернули его и уложили на нарту. На другие нарты стали укладывать полог, постель, посуду, мороженые куски мяса, разную домашнюю утварь.

Когда все было уложено, на нарты уселись люди и двинулись в путь.

Имтеургин-отец поехал впереди всех на легкой нарте. Он сидел на ней верхом и правил ногами – то правой, то левой. Следом ехал Каравья, тоже на легкой нарте, а за ним бежали на лыжах Кутувья и Тыллим и гнали перед собой стадо оленей.

За мужчинами на широких грузных нартах тащились женщины. На одной – Кух. Она сидела на сложенном и перетянутом ремнями шатре.

К этой нарте была привязана другая, такая же широкая, и на ней, обложенные большими мешками и закутанные в шкуры, сидели Тынатваль и Теу.

Потом ехала жена Каравьи, а сзади всех Рультына. Ее нарту, нагруженную мороженым мясом и посудой, тащили два пестрых оленя.

На том месте, где еще сегодня утром стояли шатры, теперь видны были только две черные ямы, а вокруг истоптанный людьми, изрытый оленями, сероватый снег.

Кое-где остались клочья бурой оленьей шерсти, обглоданные добела кости и орешки черного оленьего помета.

Как только люди немного отъехали, к ямам прилетел ворон. Он покружился над ними, каркнул и, растопырив крылья, опустился на землю. Постоял на одном месте. Прыгнул несколько раз по снегу. Потом перелетел на самый край ямы и стал клевать обглоданную людьми оленью кость.

Целый день в тундре визжали полозья нарт и щелкали оленьи копыта. От дыханья оленей по обе стороны каравана собирался густой сероватый туман. Большим пушистым хвостом тянулся он назад, оседал и падал на землю изморозью.

Тынатваль, свесившись с края нарты, плевала на снег и смотрела, как ее слюна ледяными шариками откатывается назад.

Воротник у нее покрылся крупным инеем и стал колоть ей шею и щеки. Она хотела стряхнуть иней, но не могла пошевелить рукой. Широкие рукава меховой одежы были крепко-накрепко привязаны к нарте. Тынатваль приподняла плечи, выдернула одну руку из рукава и быстро счистила со своего воротника затвердевший иней.

Потом она сложила руки и засунула их подмышки, а пустые рукава так и остались привязанными к нарте.

Рядом с Тынатваль лежал обмотанный ремнями маленький Имтеургин. Он был закутан в ту самую меховую одежу, в которую его засунули, когда он родился. Мех изнутри был мокрый, а теперь в пути он затвердел на морозе и обхватил ребенка колючей, обжигающей тело ледяной коркой. Ребенок сначала плакал, а потом стал хрипеть. Тогда Кух отковырнула ножом от замороженной оленьей туши кусок печенки, пожевала его и сунула сыну в рот.

Маленький Имтеургин сразу замолчал.

Долго ехали люди по тундре.

Ехали до тех пор, пока олени не начали тяжело дышать и кашлять.

Имтеургин-отец остановил переднюю нарту, а за ним остановилось все кочевье.

Люди сошли с нарт на неровный, расцарапанный ветром снег и посмотрели вверх.

Белое небо упало за тот край тундры, и открылось другое небо, в светлых дырках, будто пробитое стрелами.

– Это свет от третьего неба виден, – сказал Имтеургин, указывая на светлые дырки.

– Наверно, там, на третьем небе, тепло, – сказал Тыллим и потер свою обмороженную правую щеку о плечо.

– Да, – сказал Имтеургин, – где светло, там и тепло. Должно быть, там теперь лето.

Мужчины распрягли оленей, а женщины вытоптали в снегу яму и над ямой поставили шатер. Внутри шатра натянули спальный полог и настлали на снег оленьи шкуры.

Тут только Кух отвязала детей и внесла их в полог. Она быстро разделась сама и хотела было раздеть сына, но обледеневшая мохнатая одежа примерзла мехом к его коже. Кух стала потихоньку отдирать мех от тела мальчика. Маленький Имтеургин не шевелился и не кричал, и мать думала, что ему не больно.

– Ешь, – сказала она и поднесла его к груди, но он замотал головой.

Кух встряхнула его и ткнула ему в рот палец, но рот был крепко сжат, а из угла торчал мерзлый кусочек печени. Мальчик тяжело дышал носом. Мать хотела выковырнуть ледяшку у него изо рта, но печенка крепко примерзла к губам и к языку. Тогда Кух просунула ребенку в рот свой язык, отогрела обледенелую печенку и выкинула ее прочь.

Мальчик дернулся, всхлипнул и заревел.

В это время жена Каравьи и Рультына внесли в полог две зажженные светильни и повесили над ними чайник и котел, набитые доверху снегом.

Кух поднесла ребенка к свету и вскрикнула: вся кожа на его спине была ободрана и сочилась кровью.

– Смотрите, у Теу спина полосатая стала, – сказала Тынатваль.

Кух позвала собаку и поднесла ребенка к самой ее морде. Собака стал осторожно слизывать кровь с его ободранной спины.

Маленький Имтеургин кричал и дрыгал ногами, а мать гладила собаку по спине и говорила:

– Хорошо зализывай, новую кожу делай, крепкую, как твоя кожа, сделай.

Собака облизала ребенка всего – вдоль и поперек, от затылка до пяток – и отошла прочь.

Тогда мать взяла из светильни кусок оленьего сала, пожевала его и, выплюнув на ладонь, стала растирать теплым жиром раны ребенка.

Между тем в пологу собрались все мужчины. Они наелись мяса и улеглись спать. А женщины сели вокруг светильника и принялись чинить одежу и обутки. Кух зашила дыру в сапогах мужа. Потом она взяла его меховые чулки, вывернула наизнанку и повесила сушиться на ремень, протянутый от одного края полога до другого. Чулки были тяжелые от пота и сильно пахли. Кух отодвинула их подальше от спящих людей.

– Сильно пахнут, – сказала она женщинам. – А все-таки одежа Теу еще сильнее пахнет. Сын наверное будет крепче отца. Ловкий охотник будет – это хорошо.

А сын ворочался в это время под оленьей шкурой и сопел. Он был такой горячий, что Тынатваль поднялась и сказала матери:

– Возьми брата, от него очень жарко. Он толкается и спать не дает.

Кух положила ребенка подальше от Тынатваль и сама легла между ними.

Имтеургин-отец проснулся еще до рассвета и растолкал остальных. Каравья поднялся сам, а Кутувью и Тыллима пришлось поднять силой и посадить к огню, чтобы они проснулись.

– Как медведи оба, – сказал Каравья, – всю зиму проспят, если их не будить. Молодые еще.

Но Кутувья и Тыллим уже потягивались и протирали глаза. Скоро все мужчины выползли из полога в холодный шатер. Там они сняли с ремней меховую одежу, стряхнули с нее иней и натянули на голое тело. От одежи стало еще холоднее. Все четверо выскочили из шатра и пустились бегом ловить оленей.

Света было еще мало, и только привычный глаз мог разглядеть в тундре большое серое пятно.

Это были олени, сбившиеся от холода в кучу. Пар от дыхания стоял у них над головами туманом.

Мужчины переловили оленей и снова запрягли в нарты. На месте стоянки их ждали уже закутанные в шкуры женщины и дети. Шатер был свернут и лежал на снегу.

Обе семьи уселись на нарты по-старому, впереди всех поехал Имтеургин, а сзади Рультына на пестрых оленях. Только маленького Имтеургина на этот раз мать положила на свою нарту, а Тынатваль поехала одна.

По дороге ей стало скучно. Она оглянулась назад и зачмокала губами. Вся белая от снега, вынырнула из сугроба собака и с разбегу вскочила к ней на нарту.

IX. ЗЕЛЕНЫЙ ШАТЕР

Караван подходил к Эрмечинову стойбищу. Издали люди увидели над землей тучу густого тумана. Имтеургин обернулся к своим и крикнул:

– Хо! Много людей тут стоит. Большое собрание жилищ.

Он подстегнул длинным кнутом оленей.

Из тумана выступили острые верхушки шатров, и стало слышно, как разговаривают люди, лают собаки и стучат оленьи рога. У первого шатра Имтеургин остановился.

Там уже гостей ожидала толпа мужчин, женщин и детей.

Все были в меховых рубахах – нарядных и пестрых. У одного был воротник из черной росомахи, у другого серая волчья шапка, у третьего красная лисья оторочка на рубахе и белые рукавицы из песцовых лап. Люди кричали, расхаживали между шатрами, смеялись.

– Йэтти! Ко мне поедем! – крикнул пожилой человек и поставил ногу на полоз Имтеургиновой нарты.

– Пельпель! – весело сказал Имтеургин. – Как сидишь, Пельпель? Как твои олени ходят? Как зверей ловил, Пельпель?

– Едем ко мне, все расскажу, – сказал Пельпель и подсел к Имтеургину.

Они поехали на тот край стойбища к шатру, покрытому дырявыми потертыми шкурами. Там привязали оленей к ременным петлям и полезли в полог.

Остальные нарты каравана тоже подъехали к шатру Пельпеля, и скоро шатер наполнился людьми.

В пологу было жарко и дымно. Гости и хозяева расселись вокруг огня и стали раскалывать оленьи кости. В костях было много свежего жирного мозгу.

Когда все поели, Пельпель покашлял и начал рассказывать:

– Я эту осень все по краю леса кочевал, – рассказывал Пельпель. – Уткучины ставил. Много песцов поймал, больших, волосатых. Хорошо. Потом к нам речной гость приехал, большой нож привез, котел привез, чайник привез, новый чайник из красной меди. Всех песцов у меня гость взял. А ночью тихонько к Эрмечину ушел и чайник с собою унес. Жалко чайника, и песцов жалко.

– Речной гость у тебя был? – спросил Имтеургин. – А на лице у него были волосы?

– Были, – ответил Пельпель, – все лицо красными волосами заросло.

– Теперь меня слушайте, – сказал Имтеургин. – Такой гость у меня тоже был. Тоже медный чайник показывал, а потом назад уехал.

– Увез? – спросил Пельпель.

– Увез, – сказал Имтеургин. – И чайник увез, и всех зверей увез.

– Вот какой худой, – сказал Пельпель. – Я с ним драться хочу, только он никуда не выходит. Все в шатре сидит.

– Здесь сидит?

– Здесь, у Эрмечина. Собак своих оленьим мясом кормит.

– А чайник еще у него? – спросил Имтеургин.

– Нет, Эрмечину отдал.

– Я к нему иду! – сказал Имтеургин и стал одеваться.

– Я тоже иду! – сказал Пельпель.

– И мы идем! – сказали Тыллим и Кутувья.

Мужчины поднялись и пошли к шатрам Эрмечина.

Посредине стойбища стоял большой, темный, почти черный шатер. Он был сшит из новых оленьих шкур. Имтеургин посмотрел на него снизу вверх и сказал:

– Вот какой большой. Всех моих оленей заколоть – и то меньше шатер будет.

Рядом с черным на трех нартах, составленных вместе, стоял другой шатер, покрытый зеленым сукном. Над входом висела медвежья шкура. Это был походный шатер Эрмечина.

Пельпель приподнял медвежью шкуру и просунул голову в зеленый шатер.

– Гость! – крикнул он.

Кто-то кашлянул внутри шатра, засопел, заворочался. Из-за шкуры высунулась волосатая рука, потом красное заспанное лицо.

– Он! – сказал Имтеургин.

– Где мой чайник? – спросил Пельпель.

Купец зевнул и сказал что-то по-своему.

– Чайник отдай! – сказал Кутувья, хватаясь за край медвежьей шкуры.

Купец выдернул шкуру у него из рук и снова закрыл вход.

Пельпель отдернул шкуру и шмыгнул в шатер.

В шатре сначала было тихо, а потом заговорил Пельпель.

Слов его нельзя было разобрать, только слышно было, что он говорит про чайник.

Вдруг медвежья шкура задрожала, заходила туда-сюда, и из-под нее выкатился Пельпель. Он был без шапки. А медвежья шкура снова задернулась и закрыла вход в шатер.

Пельпель вскочил и схватился за нож.

– Не надо! – крикнул Имтеургин и поймал его за руку.

– Пусти! – сказал Пельпель. – Я драться хочу!

Имтеургин обхватил Пельпеля руками и вместе с ним повалился на снег.

В это время Кутувья, Тыллим и другие люди со стойбища сорвали медвежью шкуру и выволокли из шатра купца. Он был на полголовы меньше Тыллима и на голову меньше Кутувьи, но зато толще их обоих вместе.

– В снег бросай! – крикнул Кутувья. Он приподнял купца и посадил с размаху в сугроб. Купец точно провалился под землю, только пучок рыжих волос остался торчать над снегом.

Все громко засмеялись. А Пельпель вскочил на рыхлую кучу снега, в которой ворочался купец.

– Вот тебе чайник! – кричал он, притоптывая ногой сугроб. – Вот тебе чайник! Вот тебе песцы!

Тыллим тоже навалился на сугроб и стал колотить по нему руками и ногами. Сугроб шевелился и кряхтел.

– Лови лисицу за хвост! – крикнул Кутувья и ухватил рукой рыжий пучок волос.

Кругом еще громче засмеялись.

– Не надо больше, – сказал Имтеургин. – А то вы ему все кости переломаете, умрет еще. А тогда люди с ружьями из-за лесов придут. Большая война будет.

Люди со стойбища шли назад как с хорошей охоты. Вспоминали и показывали руками, как они сажали купца в снег.

– Тяжелый, а лягается как олень.

– А волосы у него на лице крепкие. Я дергал, дергал, не вырываются.

– А я его в брюхо ногой.

– А я его в печенку, под ребро.

Когда пришли к Пельпелю, полог всех не уместил. Подняли стенку полога и расселись на шкурах по всему шатру.

Имтеургин набил трубку черным табаком со стружками лиственницы и спросил у Пельпеля:

– А что потом было?

Пельпель сел на прежнее место и сказал:

– Кочевал я в эту осень все по краю леса, уткучины ставил, много песцов поймал, больших песцов. А потом ветер стал дуть, засыпало нас снегом, стенки шатра крепко придавило. Вот сидим мы здесь и слушаем. Кругом ветер ходит, разными голосами кричит. Потом кто-то наверх полез и стал шатер царапать. Прямо над головой. Я испугался. Думаю, это келе пришел, нас съесть хочет. А жена дышать перестала – так сильно испугалась. Слушаем… Вдруг он сверху на пол прыгнул. Я тоже дышать перестал.

Жена мне тихо говорит:

«Слушай, он там в шатре мясо грызет».

Я послушал. Верно. Ходит он по шатру и зубами скрипит. К самому пологу подходит, а потом в другой конец идет и все грызет, грызет.

Говорю жене:

«Хорошо, пусть мясо грызет. Если сыт будет, нас не тронет».

Всю ночь мы не спали, все слушали, как большой келе у нас в шатре мерзлое мясо грызет.

Сидели мы так, сидели, я пить захотел. И ребенок заплакал, тоже пить просит. Надо за снегом в шатер сходить. А вылезти из полога боюсь. Сижу у самого входа с ножом в руке, жду, когда келе к нам в полог голову просунет.

А пить все больше хочется. Я прижал ухо к самой стенке полога, слушаю – может быть, он близко где-нибудь. Нет, далеко грызет, в том углу, где мясо лежит.

Я тогда полог чуть-чуть приподнял и посмотрел одним глазом – темно, ничего не видно. Я взял светильню и выставил ее из полога. В шатре светло стало.

Смотрю – по стене тень ходит, большая-большая тень, на всю стену. Спина горбом, рот зубастый, уши пушистые, вверх торчат, а хвост широкий, мохнатый, длинный – на другую стенку заходит. Думаю: какой же это зверь? Больше медведя, а уши и хвост как у лисицы, а рот как у волка. Самого-то зверя я еще не вижу, а только его тень вижу.

А зверь вдруг как тявкнет, будто маленькая собачка.

Песец!

Я засмеялся и говорю жене: «Песец!»

А жена дергает меня за руку и говорит:

«Зачем смеешься? Может, это келе песцом обернулся. Они хитрые».

Я назад в полог спрятался. Опять испугался. Потом подождал, подождал и еще раз из полога выглянул, смотрю – зверь, маленький, низенький. Я крикнул на него, кулаком погрозил, а он весь съежился, еще меньше прежнего стал. Ну, тогда я выскочил в шатер, затопал ногами, закричал, а он совсем в угол забился. Тут я поймал его и обеими руками шею ему придавил. Хороший песец. Если за хвост его взять, шерсть уши покрывает. Вот какой песец. Я его потом купцу за чайник отдал».

– Хорошо ты рассказал, – кивнул головой Имтеургин. – А теперь меня слушайте.

И он рассказал о том, как в метель потерялись его лучшие олени.

– Мы не знаем, – сказал он, – кто угнал наших оленей со своим стадом. Только ремни на лыжах у того человека были без наставок, и следы его в снегу были глубокие. Видно, крепкий это человек. Такой всю зиму на ногах проходит, самого большого ветра не побоится. Я тоже ветра не боялся, когда молодой был. Тоже зимой у огня не сидел, оленей пас. А теперь не могу. Мяса у нас мало, и силы у меня такой нет.

– Неверно ты говоришь, – сказал Пельпель. – Ты у нас и теперь самый сильный пастух. Даже наш Эрмечин тебя не осилит. У него и кости тоньше и жилы слабее. А вот отец его, старый Эрмечин, – тот живого оленя на себе таскал. Собачьи люди думали – на них олень идет, и не стреляли из своих ружей. А он близко к ним подойдет, сбросит с плеч оленя и с копьем на них кидается. Всех убивал, а потом на оленя садился и назад скакал. Вот какой он был воин!

– А кто же это оленей у вас угнал? – спросил у Имтеургина Тырки, молодой парень.

– Ты сам лучше знаешь, кто угнал наших оленей, – сказал Кутувья. – Ты Эрмечиновых оленей пасешь. Ваш табун за эту метель, верно, больше стал.

Все посмотрели на Тырки, а Пельпель сказал:

– Эрмечину оленьи шкуры теперь очень нужны стали. Он у собачьих людей много вещей берет, ножи берет, топоры берет, котлы берет, а теперь зеленую одежу на шатер взял. Много шкур должен он отдать за это.

– У него и своих оленей большой табун, – сказал Тырки. – Зачем ему чужих брать?

– Верно, большой табун, – сказал Пельпель. – Только своих оленей ему жалко. А пристанет к стаду чужой олень, он его зарежет и шкуру собачьим людям за железные вещи отдаст.

– Худо ты говоришь, – сказал Тырки, – Эрмечин все железные вещи вам раздает, себе берет совсем мало.

– Сам ты худо говоришь, – ответил ему Пельпель. – Что он нам дает? Старику Митхиргину один топор дал, а взял у него много оленей. Старик Митхиргин теперь далеко от нас откочевал и, может, с голоду там умер.