Текст книги "Жизнь Имтеургина старшего"

XIV. РУЖЬЯ И КОПЬЯ

Не успел Кутувья упереться ногами в снег, как толстый гость подскочил к нему и схватил его за плечи. Кутувья откинулся всем телом назад и, ухватив толстого сзади за ремень штанов, приподнял над землей.

– Хорошо, Кутувья! – крикнули люди. – Вали его скорее!

Кутувья метнул толстого в одну сторону, потом метнул в другую, но вдруг сам покачнулся и стал валиться на снег.

Сбоку на его ногу нажимала тяжелая крепкая нога.

Кутувья упал на живот. Толстый повалился вместе с ним, ухватил его за волосы и за подбородок и стал крутить ему голову. Что-то хрустнуло, и лицо Кутувьи повернулось кверху.

– Худо боролся казак, ногу подставил! – закричали люди. – Пускай снова начинают!

Толстый медленно поднялся и не оглядываясь пошел в шатер Эрмечина.

– Вставай, Кутувья! – крикнул Пельпель.

Кутувья не встал.

Из носа и изо рта у него текла кровь.

Пельпель присел около него на корточки, пошевелил его голову и сказал:

– Шея совсем мягкая стала.

– Убить толстого! Зачем худо боролся! – закричали люди.

– Кого убили? – спросил Имтеургин, с трудом поднимаясь на ноги.

Но никто ему не ответил.

Люди бросились к шатру Эрмечина. Впереди всех бежал Тыллим.

– Стойте! – закричал Эрмечин. – У гостей худые ружья, сразу убивают! Нам беда будет!

Он стал перед медвежьей шкурой и загородил вход в шатер.

Тыллим ударил его плечом и рванул медвежью шкуру. Шкура упала ему на голову.

Из шатра высунулся гость с красными заплатами на плечах. Он выставил дуло ружья и что-то громко крикнул. Люди попятились и вдруг, повернув к нему спины, разбежались во все стороны. Только один Эрмечин остался у входа в шатер.

– Они за копьями побежали, – сказал он гостю, – вас всех перебьют.

Гость быстро обернулся и крикнул своим:

– Готовь собак! Едем!

Из шатра разом выскочили все гости. Они кинулись за шатер и стали быстро отвязывать собак от ременных петель. Испуганные собаки завыли, заметались, перепутали потяги и вцепились друг другу зубами в шерсть.

– Поть! Поть! – кричали гости. Они изо всей силы дергали и перебрасывали собак в разные стороны.

Потом привязали потяги к нартам и, на ходу вскакивая на нарты, понеслись прочь от шатров.

Тут выскочили из шатров люди стойбища. В руках у них были копья, ножи, палки. По двое и по трое они бросились наперерез нартам.

Но на первой нарте приподнялся человек с красными заплатами и выстрелил прямо в Тыллима.

Тыллим шарахнулся в сторону и метнул в нарту копье. Копье не долетело. Нарта уже была далеко.

– Лови задних! – закричали люди и бросились к последним нартам.

Имтеургин, Пельпель и Каравья окружили нарты, на которых сидели коротконогий и тощий. Но один за другим ударили два выстрела. Так и дрогнула от грохота тундра. Люди прыгнули в сторону и не успели они поднять копья, как опять загремели выстрелы.

Люди побежали назад к шатрам. Только один Имтеургин по-прежнему гнался за нартой.

Вдруг он остановился и изо всей силы метнул копье. Коротконогий ткнулся лицом в нарту, а сосед его громко закричал и выстрелил в воздух.

Испуганная стрельбой и криком упряжка рванулась вперед и скрылась в облаках снега.

XV. В ДАЛЬНЮЮ ДОРОГУ

Из шатра Эрмечина вышел маленький человек в росомашьей шкуре, помахал рукой и крикнул:

– Идите сюда! Отправлять Кутувью будем.

– Это шаман кричит, – сказал Каравья, – пойдем.

Тыллим, Пельпель и другие люди стойбища, тихо ступая, подошли к Кутувье. Возле Кутувьи уже сидели Имтеургин, Кух, Рультына и жена Каравьи. Все они сидели молча, и только у женщин дергались плечи.

Шаман подошел к Кутувье, приподнял его голову и повернул вправо и влево. Потом вытащил из-за пояса костяной нож, забормотал что-то и проткнул горло. На руку шамана потекла темная кровь.

Шаман вытер руки снегом и сказал:

– Кутувья! В дальнюю дорогу иди, оленей на небе паси. Пусть у тебя много пестрых оленей будет. Нашим старикам наверху скажи: пускай хорошее лето нам дадут.

Люди слушали шамана и смотрели на мертвого Кутувью. А когда шаман замолчал, все тихо разошлись по шатрам.

Погасла заря, и на небо вышла большая круглая луна. Люди стойбища спали в своих шатрах.

А погасшие костры все еще дымились. Над ними висели остывшие котлы с оленьим мясом.

У костров стояли Имтеургин, Тыллим, Каравья и Пельпель. Они вытаскивали из котла вареное мясо, резали его тонкими кусками и накладывали на тело Кутувьи.

Когда все тело было обложено вареным оленьим мясом, Имтеургин, Каравья, Пельпель и Тыллим тоже разошлись по своим шатрам. Кутувья остался один на снегу среди чужого стойбища под большой луной.

С рассветом люди снова вышли на снег. С ними вместе вышел Имтеургин.

У котлов они увидели целую стаю огромных лохматых собак. Собаки совали морды в котлы и, рыча друг на друга, растаскивали остатки вареного мяса. А другие собаки окружили тело Кутувьи. Они щелкали зубами и осторожно отрывали от тела кусок за куском.

Большая собака с разодранным ухом грызла Кутувье правую ногу.

Другая собака, остромордая, уперлась в плечи Кутувьи передними лапами, а морду уткнула в глубокую дыру, которую прорезал в горле нож шамана.

– Пусть скорее съедят Кутувью, – сказал Имтеургин, – это хорошо. Он скорее на небо пойдет¹⁹.

– Да, он к верхним людям пойдет, это хорошо, – сказали Каравья и Пельпель.

Скоро на том месте, где вчера горели костры, остались только обглоданные оленьи и человечьи кости да клочья серой и черной шерсти.

– Это собачья шерсть, – сказал Пельпель. – Дрались собаки, верно.

Люди со стойбища стали перебирать разбросанные кости, оглядывая каждую. Человечьи кости они откладывали в сторону, а оленьи выбрасывали.

Имтеургин вместе с другими собирал кости Кутувьи. Когда костей набралась целая куча, Имтеургин, Каравья и люди стойбища отнесли кости на тундру. Там шаман разложил их по порядку: сначала череп, потом хребет, по сторонам руки, а в самом низу ножные кости. Рядом с костями положил рога оленей, убитых вчера, нарту с переломанными полозьями, одежу, разрезанную на лоскутья, кривой костяной нож и каменный топор²⁰.

– Пыле урым! – сказал шаман. – Хорошо наверху живи, нам удачу дай.

– Пыле урым! – сказали все.

Люди еще потоптались на снегу, посмотрели на кости и пошли назад к стойбищу.

Вернувшись на стойбище, Имтеургин, Каравья и Пельпель пошли в черный шатер Эрмечина.

Эрмечин сидел в пологу один. От царской воды у него болела голова.

– Отдай моих оленей! – сказал Имтеургин, садясь у светильни.

Эрмечин взял из чайника щепотку твердого снега, пожевал, потер лоб и сказал:

– Твоих оленей вчера съели.

Имтеургин посмотрел на Каравью и на Пельпеля и сказал:

– Пускай съели. Мне других давай.

– Он верно сказал, – заговорили разом Каравья и Пельпель. – Ему других оленей надо дать.

– Мне не жалко, – сказал Эрмечин. – Только его оленей вчера съели.

Тут Эрмечин поднялся, снял со стены длинную кривую трубку с медными насечками, запихал в нее крошеного табаку и стал курить.

Долго курил он трубку. То затягивался, то выпускал синий дым через обе ноздри, то кашлял и плевался, то переводил трубку из одного угла рта в другой.

Потом выколотил пепел из трубки на ладонь и пересыпал себе в рот.

– Твоих оленей мы вместе съели, – сказал он, проглотив пепел. – Праздник у нас был. И ты сам ел мясо, и жена твоя ела. А все рога оленьи вокруг твоего сына положили. Не мне ты своих оленей отдал, а сыну своему Кутувье.

Имтеургин, Каравья и Пельпель молча посмотрели друг на друга. Потом они все разом поднялись и вышли вон из шатра.

Имтеургин и Каравья пошли в одну сторону. Пельпель пошел в другую.

– Пускай не отдает оленей. Мы теперь вместе кочевать будем, – сказал Каравья Имтеургину.

– Нет, – сказал Имтеургин, – я один покочую.

– У тебя мало оленей, сосед. Как ты кочевать будешь?

– У меня мало оленей, так я охотиться буду.

Они подошли к шатру Каравьи.

– Тыллим! – крикнул Каравья.

Из шатра высунулась голова.

– Тыллим, – сказал Каравья. – Мою пару запряги для Имтеургина, твою пару запряги для Рультыны. Еще двоих оленей запряги для Кух. Они одни кочевать хотят.

– Ы! – сказал Тыллим, – хорошо!

Пока мужчины запрягали оленей, женщины разобрали шатер и сложили его вместе с домашними вещами на нарты. Потом все сели у ямы, над которой раньше стоял шатер, и стали натягивать на головы шапки, а на руки большие мохнатые рукавицы.

Имтеургин тронул Кух за локоть и сказал:

– Может, оставим Тынатваль у соседа? Без Кутувьи как кормить ее будем?

Кух вытерла глаза и сказала:

– Пусть остается.

– Каравья, – сказал Имтеургин, – Тынатваль себе возьми, пусть она у тебя растет.

Жена Каравьи подняла девочку на руки и понесла в свой шатер. Тынатваль положила голову ей на плечо и заплакала.

Упряжки тронулись. Тыллим и Каравья шли следом.

Они проводили кочевье Имтеургина до самого края стойбища и остановились.

– Весной у Рогатого озера встретимся, – сказал Имтеургин.

– Ладно, – сказал Каравья, – до весны я буду у Поп-озера кочевать.

Когда упряжки отъехали, Кух свесилась с нарты, повернула назад голову и крикнула:

– Тынатваль хорошо корми, сосед, пускай большая растет!

XVI. ПУСТАЯ ЗЕМЛЯ

Имтеургин весь конец зимы кочевал по краю леса, искал следы зверей. Но все звери и птицы спали, зарывшись в снегу. Имтеургин, с копьем в руке и с уткучинами за спиной, бродил по целым дням между маленькими, засыпанными снегом деревьями, заглядывал в кусты ерника, разрывал снежные бугры, но звериного следа не находил.

Кругом лежал снег, облизанный ветром, ровный и гладкий.

– Пустая теперь земля, – говорил Имтеургин, – нет зайца, нет куропатки. Как жить будем?

Кух крошила каменным молотком старые оленьи кости, варила их и отваром кормила людей.

Когда у людей стало темнеть в глазах от голода, Имтеургин поймал одного из своих упряжных оленей и заколол его.

Люди поели мяса, и в глазах у них опять посветлело.

Кух разрезала оленя по суставам, отделила ребра, лопатки, стегно, хребет, шею, голову и ноги, и все это заморозила. Кровь она налила в желудок, наполненный еще не переваренным мхом, и зарыла его в снег. А кишки собрала вместе, выдавила из них помет и положила их в отдельную кучу.

После этого много дней в шатре была еда. Каждый день Кух брала замороженный кусок оленины и варила.

А Имтеургин все время бродил по краю леса. Охота была пустая – зверь еще не вышел из логовища.

Когда кончилось мясо, Кух откопала оленьи кишки, разломала их на кусочки и сварила. На другой день она разрубила желудок и сварила из него похлебку.

В тот день Имтеургин вернулся домой поздно вечером.

Ноги у него распухли от ходьбы. От голода все качалось перед глазами. Семья расселась в йоронге около светильни. Посредине Кух поставила чашку с похлебкой из мха, который был в оленьем желудке, из крови и мелко нарезанных кусочков желудка.

Имтеургин зачерпнул короткой костяной ложкой варево и поднес его ко рту. Понюхал, попробовал и, зажмурив глаза, сразу опрокинул ложку в рот. Потом еще. Потом выскочил из шатра, сгреб руками снег и стал набивать его в рот.

– Худая еда, – сказал Имтеургин.

Этим варевом семья питалась несколько дней. А потом опять сидела без еды.

Убили еще одного оленя.

– Оленей у нас совсем мало осталось, – сказал Имтеургин, – меньше, чем на одной руке пальцев. Как жить будем?

– Может, людей поищешь? – сказала Кух.

– Верно ты говоришь, – сказал Имтеургин, – я людей поищу.

Он запряг двух оленей, двух остальных привязал сзади и поехал на тундру, искать людей.

XVII. ЧУЖОЙ ОГОНЬ

Ехал Имтеургин целый день. Остановился только вечером, когда не стало видно кустов и деревьев, попадавшихся в пути.

Тогда он распряг оленей и привязал их на длинный ремень. Олени стали копать снег и есть курчавый белый мох. А Имтеургин крепче натянул на голову шапку, вырыл в снегу яму и залез в нее.

В снегу было теплее, чем наверху. Имтеургин немного поспал. Потом у него закоченели от холода руки и ноги. Он выбрался из ямы и начал скакать на месте. Он скакал то на одной ноге, то на другой. Скакал как заяц, держа ноги вместе, и как лось, выбрасывая одну ногу за другой.

А когда немного согрелся, опять закопался в снег. Поджав под себя ноги, просидел в снегу до тех пор, пока не наступило утро. С рассветом он опять запряг оленей и опять тронулся в путь.

Дорога шла между засыпанными снегом кустами, в обход глубоких сугробов и редких деревьев.

После второй и третьей ночевки без огня в снегу, Имтеургин совсем закоченел.

Его одежа покрылась тяжелой коркой льда. Шапка, воротник и грудь меховой рубахи обросли колючим инеем. Иней всем густел, тяжелел и расползался по одеже вверх и вниз белыми пятнами.

Рукавицы, меховые чулки и рубаха затвердели и царапали тело.

Имтеургин попробовал соскочить с нарты, хотел пробежаться по снегу, но ноги не гнулись в коленях. Он прошел несколько шагов и опять повалился на нарту.

Лежа, он стал колотить руками и ногами о края нарты, но пальцы на руках и ногах стали такие твердые, что он даже не чувствовал боли.

Имтеургин притих. Полежал не двигаясь. Потом поднял голову и осмотрелся кругом.

По всей тундре бело – нигде ни шатра, ни дыма.

Земля будто уходит покатом вверх и там становится небом.

– Верно, замерзну, – подумал Имтеургин. – Верно, так и не найду людей.

Вдруг олени подняли головы, захрапели и понеслись.

– Волки, должно быть, – подумал Имтеургин, – тут Брюхатое озеро, тут людей нет, а волков много.

Но олени выбежали на истоптанный снег.

Имтеургин протер глаза, сорвал с ресниц льдинки и увидел дым.

Олени побежали быстрее. Они остановились у черного шатра из пушистых оленьих шкур. Рядом на спаренных нартах стоял зеленый шатер. От одного шатра к другому ходила толстая серая собака с черным загривком.

– Это Эрмечиновы шатры, – сказал Имтеургин своим оленям, – я к Эрмечину не заеду.

Он дернул поводья, хлестнул оленей ремнем и проехал мимо.

Скоро исчезли следы людей и следы оленей. Имтеургин выехал на нетоптанный снег.

– Кто теперь рядом с Эрмечином живет? – подумал он. – Может, Тавринват. К Тавринвату тоже не заеду.

Мороз еще сильнее прохватил Имтеургина. На бровях и ресницах повисли тяжелые льдинки.

И вдруг опять запахло дымом.

Имтеургин крикнул на своих оленей и снова погнал их на дым.

Черный шатер на снегу. Рядом с ним зеленый шатер. Оба теплом дымятся. Серая собака с черным загривком от шатра к шатру бегает.

– Назад вернулись, дохлые! – закричал Имтеургин на оленей. – Отдыхать хотите? К Эрмечину меня притащили!

Он хотел повернуть оленей обратно, но олени не послушались. Они стали кашлять и копать снег.

Имтеургин слез с нарты и бросил поводья на землю.

– Ну, отдыхайте, – сказал он оленям. – Я только руки у чужого огня погрею, иней с рубахи стряхну. А потом и дальше поедем.

У входа в черный шатер на Имтеургина набросилась собака. Имтеургин отшвырнул ее и вошел в шатер.

Высокая женщина с тугими черными косами, жена Эрмечина, стянула с Имтеургина шапку, сапоги и рубаху, сбила палкой приставший к одеже лед и повесила все это сушить. Потом подала гостю чай и вареное мясо.

Горячий чай разошелся по всему телу Имтеургина. Руки и ноги у него стали слабые, и он, не доев мяса, свалился и захрапел.

Проснулся только на другой день.

В переднем углу шатра сидел Эрмечин. В руке он держал ножную оленью кость, стукал по ней ножом, раскалывал и ел мозг.

– Йэтти! Пришел? – сказал Эрмечин, протягивая Имтеургину кость.

– Ы! – сказал Имтеургин, – пришел!

Он взял кость и, разламывая ее ножом, стал есть жирный мозг.

Женщина подала им горячую еду. Они съели по два оленьих языка, по большому куску грудины. Потом женщина налила им чай. Они выпили много чашек чаю, а перед каждой чашкой ели мороженую печенку.

После еды хозяин и гость закурили.

– Хорошо кочуешь? – спросил Эрмечин.

– Худо кочую, – сказал Имтеургин, – не стало удачи.

Эрмечин покачал головой и затянулся табачным дымом, потом спросил:

– Может, оленей надо?

– Ы, оленей надо.

Эрмечин и Имтеургин выкурили еще по трубке.

– Давай, вместе кочевать будем, – сказал Эрмечин.

Имтеургин не ответил, только крепче прикусил трубку. Эрмечин взял его за локоть и сказал:

– Соседями будем. Ты хороший пастух.

– Ы-ы! – сказал Имтеургин и встал.

Он вышел из шатра и пошел искать своих оленей.

Они были близко, в Эрмечиновом табуне. Всех четырех можно было сразу узнать: они были самые тощие среди оленей, – ребра у них так и выпирали из-под кожи, бока почти сошлись, спины согнулись горбом. А один олень, самый слабый, лежал на снегу и только покачивал рогами.

Имтеургин посмотрел на него и пошел назад в шатер.

– Хорошо, – сказал он Эрмечину. – Будем соседями. Только за моим шатром съездить надо.

– Вместе поедем, – сказал Эрмечин. – Самых быстрых оленей запрягу.

После отъезда Имтеургина женщины доели остатки мяса и оленьих потрохов.

– Никогда еще так худо не было, – говорила Кух. – Прежде у нас двое мужчин было, а теперь ни одного нет.

– Твой еще вернется, – говорила Рультына. – А мой далеко живет, худые люди его убили, Эрмечиновы гости.

Рультына плакала и вытирала мохнатым рукавом щеки.

Когда вся еда у женщин кончилась, они два дня совсем ничего не ели. То и дело выходили они на тундру и, положив на снег голову, слушали, не стучат ли оленьи копыта. Копыта не стучали. Женщины возвращались в шатер, разводили посредине шатра огонь и гадали на оленьей кости, скоро ли вернется Имтеургин и, что привезет.

Они держали высушенную оленью лопатку над огнем и, наклонившись к ней, шептали:

– Лопатка-лопатка, ты далеко ходила, много видала, много знаешь, скажи нам: в какую сторону старик наш едет и что у него на нарте лежит? Если он в нашу сторону едет, расколись наверху. Если в ту сторону едет, расколись внизу. Если грузная у него нарта, пусть большая трещина будет. А худое с ним случилось, поперек расколись.

Лопатка чернела и трескалась от жары. Женщины разглядывали каждую трещину и говорили шепотом:

– Худое с ним случилось – поперек трещина пошла.

– А, может, он чужие следы пересек?

– Может, и пересек следы, но только это худые следы. Долго наш старик не вернется. Надо самим еду искать.

На третий день Кух разрезала кожу, на которой раскладывали еду, опалила на огне и бросила в котелок.

Когда вода в котелке вскипела, Кух перелила варево в чашку и сказала:

– Давай вот это есть. Все-таки живы будем. – Женщины стали хлебать горький отвар, от которого пахло паленой кожей.

– Надо сына покормить, – сказала Кух, – а ты покорми собаку.

Рультына зачерпнула большой костяной ложкой черную похлебку и дала собаке. Собака стала жадно лакать, разбрызгивая варево, а ребенок вертел головой, захлебывался и выплевывал склизкие кусочки вареной кожи. Кух кормила его изо рта в рот.

Два дня семья питалась этой похлебкой. А когда съели всю до капли, женщины засыпали уголья костра золой, положили ребенка на шкуры, привязали рядом с ним собаку и пошли на тундру. Они шли, проваливаясь по колено в снег. У Кух из-за пояса торчал топор, а Рультына держала в руке нож.

Женщины подошли к дереву, стукнули в него топором и сразу отскочили. С дерева посыпался снег – сначала тяжелыми комьями, а потом густой пылью.

Когда пыль улеглась, Кух и Рультына снова подошли к дереву и стали сдирать с него сухую кору.

– Есть? – вдруг закричала Рультына и осторожно сняла с лоскута коры замерзшего белого червяка с маленькой черной головкой.

Женщины разломали червяка пополам и тут же съели.

Потом стали искать еще червей. Когда они ободрали дерево догола, пошли к другому дереву, потом к третьему, потом к четвертому. Домой вернулись только вечером, когда уже нельзя было разглядеть на коре белых червей.

У шатра они остановились и стали отряхиваться.

Потом прислушались. Ребенок не плачет. Тихо в шатре.

– Я ничего не слышу, – сказала Кух, – послушай ты. Может, плачет ребенок.

– Нет, не плачет, – сказала Рультына. – Может, все еще спит.

– А может, его собака съела?

Женщины ворвались в шатер и подняли стенку полога. Рядом с маленьким Имтеургином на постели лежала собака. Ребенок сжимал губами один из ее сосков и громко чмокал.

Кух бросилась к сыну и оторвала его от собаки.

Маленький Имтеургин запищал и задрыгал ногами. Отталкиваясь от матери, он тянулся к собаке.

Кух сунула ему в рот свою грудь, но мальчик откинулся и еще громче закричал.

– Грудь совсем пустая, – сказала Кух и положила мальчика обратно к собаке.

Весь вечер женщины сидели у костра, варили червей и ели мутный отвар. Ребенок спал рядом с собакой.

На другой день Кух и Рультына опять пошли на тундру. Недалеко от дома увидели они звериные следы. Маленькие такие, будто кто-то бисер сыпал.

Женщины пошли по следам и добрались до норки. Стали копать снег. Поймали мышку. Обрадовались.

Рультына ударила мышку рукояткой ножа по голове и спрятала ее у себя за пазухой. А Кух разгребла снег и стала рубить топором мерзлую землю и обледеневший мох. На дне норки она нашла кучку кореньев, грибов и ягод.

– Это мышкин дом, – сказала Кух, – мышки всегда кладут себе на зиму еду. Это их еда.

– Хорошая еда, – сказала Рультына, растирая зубами мороженые коренья. – Толстый корень мы старику оставим, а маленькому ягодки принесем. Тут брусника есть и морошка, и голубика.

– Ы-ы, – сказала Кух, – ты хорошее говоришь, старику самый большой корень оставим.

Когда женщины вернулись домой, они увидели у шатра несколько пар больших жирных оленей, запряженных в широкие новые нарты.

Видно было, что олени только что прискакали: они жадно глотали снег, и ноги у них еще тряслись.

– Это не наши олени, – сказала Кух. – Чужие приехали. Может, про старика знают?

– Вареным мясом пахнет, – сказала Рультына. Они вошли в шатер.

В шатре горел большой огонь, а у огня сидели Имтеургин и Эрмечин. Они курили трубки и смотрели на котелок, в котором варилась оленина.

– Мы давно сидим, вас ждем, – сказал Имтеургин женщинам. – Давайте есть мясо.

За едой никто ничего не говорил. Женщины жевали мясо, закрыв глаза, и глотали медленно по маленькому кусочку.

– Очень голодные, – сказал Имтеургин.

Когда котелок стал совсем пустой, Имтеургин поднялся и сказал жене:

– Собирай шатер.

– А куда поедем? – спросила Кух.

– К Эрмечину.

Кух и Рультына посмотрели на Имтеургина, потом на Эрмечина и стали молча сворачивать постель. Потом Кух подошла к ребенку и разбудила его.

– Вставай, – сказала она. – Мы сейчас далеко поедем. У чужих жить будем.

С этого дня Имтеургин стал пастухом Эрмечинова стада. Он поставил свой шатер позади хозяйских шатров и своих оленей отпустил в хозяйский табун.

К себе в шатер он теперь приходил мало – стадо давно объело и вытоптало весь мох на стойбище и паслось теперь далеко в тундре, где под рыхлым снегом еще был нетронутый мох.

Имтеургин и днем и ночью сторожил стадо.

А в шатре у него оставались только Кух с маленьким Имтеургином и собака.

Рультыны с ними не было. Рультына стала второй женой Эрмечина.

Кух качала на руках ребенка и говорила ему:

– Мы с тобой одни теперь живем. Прежде нас много было, и олени у нас свои были. Большой человек твой отец был. Первый охотник. А теперь твой отец чужое стадо пасет. Твоя сестра Тынатваль у соседа Каравьи живет. Брата Кутувью Эрмечиновы гости убили. А Рультына в большом шатре живет, Эрмечиновы обутки сушит. Кайлекым минкри – что поделаешь!