Текст книги "Трансгрессивное наслаждение, или Философия после смерти философии"

Тео Ом
Трансгрессивное наслаждение, или Философия после смерти философии

Предисловие

Вряд ли кто-то будет спорить с тем, что в наше время писать философское сочинение, мягко говоря, не модно. Философия – это сегодня, можно сказать, вообще не модно. Нейросети, искусственный интеллект, боевые автономные роботы, биотехнологии, квантовая телепортация, «а как тебе такое, Илон Маск?», сериалы Netflix, «орать с мемов», дополненная реальность – вот это сегодня модно. А философия – это совсем не модно.

Раньше, когда интернета не было, философия была модной, особенно модной была политическая философия марксизма, от которой «сходил с ума» весь мир, который даже из-за этой философии сперва разделился надвое – на социалистический и капиталистический блоки – а потом снова воссоединился в один большой глобальный капитализм.

А что такое философия сегодня? Кому она сегодня реально нужна? Полагаем, что никому. Конечно, всегда можно сказать, что философия нужна для общего образования, но то же самое можно сказать и про все остальное: про науку, литературу, искусство, film studies и т. д.

Можно предположить, что философия сегодня нужна только тем, кто ею зачем-то занимается профессионально в университетах, то есть речь идет о т. н. академической философии. Хорошо, допустим, что это так, но какое влияние эта философия оказывает на нашу повседневную жизнь? Полагаем, что никакого, иначе мы бы это почувствовали. И каких достижений эта философия достигла? Полагаем, что тоже никаких. Слов, конечно, много, но где результат? А нет никакого результата, одна пустота.

Вопрос можно поставить шире: что нового сегодня философия может сказать про нас и про наш мир? Чем она может помочь в решении наших общечеловеческих проблем? Способна ли современная философия осуществить метанойю? То есть кардинально изменить наш взгляд на происходящее. Все эти вопросы остаются без ответа. Предполагается, что ничего нового философия современному миру дать не может и никакую метанойю она тоже осуществить не способна. Наука и техника нас каждый день чем-то удивляют, а философия осталась в истории, ибо в своих поисках она зашла в тупик. Все, что нам реально остается в этом мире, это только бесконечный научно-технический прогресс, и надежда на то, что он нас окончательно не погубит.

Философия сегодня все больше ассоциируется с историей философии, то есть с прошлым, а не настоящим, и воспринимается зачастую как демагогия и резонерство, особенно это касается т. н. континентальной философии. Аналитическая философия, которая, можно сказать, была попыткой превратить философию в точную науку, возложенных надежд, как известно, тоже не оправдала. Языковые каркасы Карнапа, дескриптивная метафизика Стросона, семантический реализм Даммита, принцип онтологической относительности Куайна, поиски «срединного пути» Хилари Патнэма – все эти и многие другие достижения аналитической философии известны лишь немногим, и они абсолютно не оказывают никакого влияния на нашу повседневную жизнь, на наше восприятие реальности: реальная жизнь – отдельно, философия – отдельно. «Существовать значит быть значением связанной переменной? Ничего не знаю, Декарт же сказал: мыслю, следовательно, существую. Значит так и есть! А другого нам и не надо». Примерно так мыслит т. н. современный средний обыватель, чьи философские познания, как правило, ограничиваются пресловутым декартовским cogito, ergo sum. То есть для среднего обывателя не было ни Юма, ни Куайна, ни Карнапа, ни Витгенштейна, а был один только Декарт со своим «великим и непобедимым» когито.

Современная философия – это, конечно, не Декарт, а скорее Славой Жижек. Но разве Славой Жижек философ? Куайн разработал принцип онтологической относительности, Карнап придумал концепцию языковых каркасов, Гегель создал свою знаменитую гегельянскую логику, а что создал или придумал Жижек? Что он сделал для философии, чтобы его можно было считать философом? Проинтерпретировал фильмы Дэвида Линча посредством психоаналитической теории Лакана о Воображаемом, Символическом и Реальном? В этом его заслуга как философа? Нет, Славой Жижек, конечно, пишет интересные книги, его интересно читать, хоть и местами утомительно, но философ – это все же не писатель, а тот, кто выдвигает новые теории, гипотезы, принципы, предлагающие новый взгляд на мир. Работа и основная функция философа, как мы полагаем, состоит в том, чтобы придумать или найти/открыть новую мировоззренческую оптику, позволяющую осуществить метанойю. Философ, который не может придумать/найти такую оптику, это не философ, а скорее писатель, беллетрист. Поэтому Славой Жижек, как мы полагаем, это не философ, а писатель. Называть его философом можно лишь условно, формально, с чувством иронии, имея в виду, что: вот «философ», который не придумал ничего нового, не внес никакого нового вклада в философию, да, бывает и такое.

Можно, конечно, вспомнить про т. н. современных спекулятивных реалистов вроде Квентина Мейясу или Грэма Хармана с его объектно-ориентированной онтологией и прочих современных «мыслителей», которые в основном пытаются переосмыслить идеи континентальных философов, но это переосмысление, как мы полагаем, опять же ничего нового никому не дает. Это все та же старая софистика, но только новыми словами.

Таким образом, получается, что современной философии вообще не существует. Есть только история философии и попытка ее переосмыслить, но нет современной, новой философии, которая могла бы даровать нам всем новую революционную мировоззренческую оптику, новый свежий взгляд на мир. Нет такой философии, и нет таких философов. Нет революционеров, и нет революции. Есть только прошлое и вечный постмодерн.

Казалось бы, самое время закончить эту книгу, ведь писать философское сочинение в условиях, когда философия – это всегда только история философии, прямо скажем, бессмысленно и печально. Если невозможно сказать ничего нового, невозможно подарить людям новую мировоззренческую оптику, то никакое философское сочинение писать вообще не нужно, это просто бессмысленно. Но мы все же попробуем. Мы не говорим, что мы сейчас вершим революцию, которая освободит философию от прошлого, чтобы даровать ей настоящее, а вместе с этим подарить всем нам новую революционную мировоззренческую оптику. Мы так не говорим, потому что мы можем ошибаться и здесь. Руководствуясь принципом гносеологической нейтральности, основополагающим принципом нашей философии, мы это всегда только предполагаем. Мы предполагаем, что мы действительно вершим такую революцию. Мы предполагаем, что наша философия в буквальном смысле изменит мир. Изменит его гораздо сильнее, чем это в свое время сделал марксизм.

Можно сказать, что философия возвращается. Да, она возвращается. Возвращается, чтобы пробудить нас от идеологического сна и вернуть в реальность. Иммануил Кант как-то заметил, что философия Дэвида Юма пробудила его от догматического сна, но, как мы покажем в этой книге, Кант так и не проснулся, ибо и он находился под влиянием той идеологии, которая скрывает от нас реальность. Эту идеологию мы предлагаем именовать идеология наивного реализма. Мы полагаем, что Иммануил Кант был наивным реалистом, но не был реалистом, и это очень важное предположение, так как наша книга – это, в сущности, книга о реализме, о реальности, о том, что значит быть реалистом, настоящим реалистом. Ибо мировоззрение, которое мы представляем и дарим всему человечеству, именуется реализм. Мы вместе с вами на страницах этой книги пройдем путь к этому мировоззрению, к этой новой революционной мировоззренческой оптике, которая является нашим главным философским достижением. Достижением, с помощью которого мы осуществим метанойю – и изменим мир. Философия – это не история философии, это сама жизнь, сама реальность, и наша книга является тому живым доказательством.

В названии нашей книги нет слова «реализм», но это слово там присутствует незримо, потенциально. Дело в том, что полное название книги звучит так: «Трансгрессивное наслаждение, или Философия после смерти философии: в поисках реализма». Как видно, это слишком длинное название для такой сравнительно короткой книги, поэтому на обложке указана его сокращенная версия. Но только из полного названия книги можно выстроить логическую цепочку ее содержания, а цепочка эта довольно простая: мы будем двигаться от «смерти философии» к «реализму» через «трансгрессивное наслаждение». То есть трансгрессивное наслаждение – это не цель, а только средство, а смерть – это начало координат. Целью же является определение того, что такое реализм и что значит быть реалистом. Следуем отметить, что генезис столь замысловатого названия напрямую связан с историей создания нашей книги.

Эта история началась с письма, которое мы направили искусствоведу и философу Борису Гройсу с просьбой написать небольшую статью о нашей философии, о теомизме, в ответ на которое Борис Ефимович, как предполагается, прислал нам небольшое письмо со своим кратким комментарием. С указанным письмом можно ознакомиться на сайте теомизма по адресу: theomism.ru/bg. В этом письме Борис Гройс, кроме всего прочего, напомнил нам о своей, пожалуй, наиболее философской книге из всех им написанных, которая называется «Дневник философа». Следует отметить, что это сочинение оказало существенное влияние на формирование нашей философии еще до того как мы получили вышеуказанное письмо. Но вместе с тем, комментарий Бориса Гройса заставил нас обратить еще более пристальное внимание на этот чудный дневник и на те мысли, которые в нем зафиксированы. Этот новый пристальный взгляд позволил нам увидеть то, что осталось не замеченным ранее, к примеру следующий любопытный фрагмент: «В чем предмет философии? В известном смысле, философия – это наука о наслаждении. Наслаждение и страдание известны всем – отсюда универсальный характер философии. Действительно, о созерцании идей как о высшем наслаждении говорит Платон. Витгенштейн говорит о философии как о терапии, об освобождении от страдания. «Философское отношение к жизни», «принял трагическое известие философски» (стоически) – уже эти разговорные обороты речи указывают на основное в философии: освобождение от страдания и обращение души к наслаждению».

Казалось бы, традиционно всегда считалось, что предметом философии является истина, поиск истины во имя истины, истина per se. Наслаждение же – это история больше не про философию как поиск истины, а скорее про гедонизм. Сводить философию к гедонизму, к удовольствиям и наслаждениям – это, мягко говоря, ошибочно и в известном смысле кощунственно. Вместе с тем, уже давно всем понятно, что никакую истину никакая философия отыскать не способна, ведь все в нашем мире в конечном счете условно, относительно, субъективно и расплывчато. Но это в том числе относится и к наслаждению, а не только к истине. В этом смысле наслаждение можно трактовать как самообман, глупость, не зря же говорится, что счастливыми, то есть полностью удовлетворенными людьми могут быть только идиоты. Более-менее нормальному человеку, как предполагается, всегда чего-то не хватает, поэтому он никогда не может быть счастлив, то есть такой человек, как предполагается, никогда не может насладиться жизнью полностью, никогда не может испытать чистого наслаждения. Таким образом, если сентенцию Бориса Гройса прочитать критически, то получается, что философия – это наука о наслаждении исключительно только для идиотов, а для всех остальных, в том числе для философов это скорее наука о невозможности испытать подлинного наслаждения: философия – это наука о провале и неудаче, ибо любой философ в конечном счете это просто неудачник, которому не хватает ума/безумия, чтобы просто расслабиться и быть счастливым. Вместе с тем, если эту сентенцию продолжить, то окажется, что вся проблематика наслаждения заключается именно в нехватке. По Лакану эта нехватка трактуется как имманентное психическое свойство человека, которое невозможно устранить, но с которым можно научиться жить. Именно нехватка, по мысли Лакана, запускает механизм желания, который в свою очередь приводит в движение цепочку означающих, то есть саму жизнь как пространство символического. Наслаждение же согласно этой концепции понимается как чрезмерное, болезненное удовольствие, которое невозможно полностью удовлетворить. Но это все же Лакан, и это его мысли, его гипотеза. Наша же гипотеза, к примеру, состоит в том, что проблема нехватки – это проблема не столько психологическая и/или психоаналитическая, сколько философская, то есть проблема гносеологическая и онтологическая. В дальнейшем мы более подробно рассмотрим проблематику этого вопроса, который напрямую связан с такими понятиями как трансгрессивный опыт (не)существования, трансгрессивное наслаждение, субъект трансгрессивного наслаждения.

Если говорить упрощенно, то можно сказать, что «трансгрессивное наслаждение», указанное в заглавии настоящей книги, это наслаждение, которое способен испытать любой человек, переживший трансгрессивный опыт (не)существования. Пережить в данном случае означает осознать, ощутить, прочувствовать. Субъект, который прошел через этот уникальный жизненный опыт, именуется субъектом трансгрессивного наслаждения, или просто трансгрессивным субъектом. Это понятие в свою очередь отсылает нас уже к другому философу, который тоже одновременно оказал и не оказал определенное влияние на нашу философию. Речь идет о «неоевразийском философе» Александре Дугине, которого можно встретить, метафорически выражаясь, на доске для серфинга: с высокомерной белоснежной улыбкой и с черной, «чернее чем само черное» ветхозаветной бородой этот Темный Логос лихо скользит по волнам потенциальности в своей посткниге «Постфилософия», где можно встретить такое любопытное словосочетание как «радикальный субъект». Следует отметить, что Александр Гельевич не объясняет четко и ясно, что это понятие означает. Описание этого субъекта выглядит довольно туманно и эзотерично, как, впрочем, и вся «философия» Дугина. Можно предположить, что речь идет о сверхчеловеке Ницше, но этот сверхчеловек трактуется не как аристократический художник-анархист, а скорее как философ, причем философ «темный», этакий новый Гераклит, который мыслит и говорит туманно, амбивалентно и представляет собой один большой ходячий парадокс. Можно сказать, что это описание немного совпадает с нашим трансгрессивным субъектом, но только наш субъект мыслит и изъясняется хоть и амбивалентно, но все же ясно и четко, ведь та амбивалентность, которой он руководствуется в своих мыслях и действиях, не произвольна, а логически обусловлена. Эта амбивалентность в конечном счете есть лишь следствие применения в жизни теории потенциальности, которая представляет собой автономную часть гипотезы гипотетичности, являющейся эпистемологическим базисом принципа гносеологической нейтральности, основополагающего принципа реализма, как это понятие трактуется посредством философии гносеологического нейтрализма. Таким образом, трансгрессивный субъект – это всего лишь переходное звено от наивного обывателя к реалисту. То есть целью нашего кругосветного путешествия по волнам потенциальности в океане Возможного является в конечном счете определение того, что значит быть реалистом, и кто это такой настоящий реалист. Словом, в нашей книге все это объясняется довольно широко и подробно, объясняется без всякой дешевой эзотерики и напускной туманности, ну и не без постиронии, конечно, куда уж без нее.

Теперь пара слов о смерти, ведь заглавие книги двойное: не только наслаждение, но и смерть, смерть философии. Говоря о смерти, невольно вспоминается знаменитый отрывок из «Хагакуре» самурая Ямамото Цунэтомо, строчки из которого рефреном проходят сквозь фильм Джима Джармуша «Пес-призрак: путь самурая»: «Я постиг, что Путь Самурая – это смерть. В ситуации «или/или» без колебаний выбирай смерть. Это нетрудно. Исполнись решимости и действуй. Только малодушные оправдывают себя рассуждениями о том, что умереть, не достигнув цели, означает умереть собачьей смертью. Сделать правильный выбор в ситуации «или/или» практически невозможно. Все мы желаем жить, и поэтому неудивительно, что каждый пытается найти оправдание, чтобы не умирать. Но если человек не достиг цели и продолжает жить, он проявляет малодушие. Он поступает недостойно. Если же он не достиг цели и умер, это действительно фанатизм и собачья смерть. Но в этом нет ничего постыдного. Такая смерть есть Путь Самурая. Если каждое утро и каждый вечер ты будешь готовить себя к смерти и сможешь жить так, словно твое тело уже умерло, ты станешь подлинным самураем. Тогда вся твоя жизнь будет безупречной, и ты преуспеешь на своем поприще». Полагаем, что в этом отрывке слово «самурай» можно смело заменить словом «философ», ибо философию, как предполагается, можно трактовать не только как науку о неудаче, но и как науку о смерти, ведь в конечном счете любая философская мысль – это мысль мертвая, ведь это мысль человека, несущего в себе свою смерть, человека, который наивно полагает, что он может претендовать на истину, на некое объективное понимание реальности, тогда как единственное, что его реально ждет в этой жизни – это смерть. И везде одно и то же, во всех мирах одно и то же – смерть.

Ирония здесь в том, что чем более наши мысли возвышенные, более философские, тем более они мертвые. Философия в этом смысле за счет контраста между возвышенностью мысли и приземленностью тела делает смерть более зримой и близкой, предельно очевидной и абсолютно неизбежной. Можно, к примеру, представить себе некоего философа, который с воодушевлением рассказывает нам об устройстве реальности как эта загадочная реальность ему представляется, после чего этому говорливому мыслителю набрасывают удавку на шею и вешают его. И вот перед нами висит тело, это медленно остывающее тело философа, он тут недавно с энтузиазмом рассуждал об устройстве реальности, а сейчас это тело молчит, слегка качается, но в целом оно обездвижено – вот и вся философия, как говорится.

Смешно все же наблюдать как в своей «Постфилософии» Александр Дугин сокрушается, что постмодерн убил философию, и вместо нее появилась некая загадочная постфилософия. Полагаем, что это очень наивный взгляд на вещи: философию никто не убивал – эта «девочка» уже родилась мертвой. А как может быть иначе, если ее придумали простые смертные, вынужденные убивать и есть убитое, чтобы жить? Как может быть иначе, если все философские идеи – это всего лишь жалкие предположения, не более. И вся история философии в целом, таким образом, это просто сборник предположений, которые всегда, впрочем, кончаются твердым житейским фактом – смертью. Где сегодня все эти философы, которые рассуждали о «вещах в себе», о дазайне и самопознающем Духе истории, о диалектическом материализме или даже ризоме? Где все эти «умники»? Они все умерли, вот где они. Они умерли. Они, когда еще жили, уже были частично мертвыми, ибо вынашивали в себе свой собственный труп, этого своего «двойника-ксеноморфа», который медленно распускался в их саморазрушающихся упругих телах пурпурной розой Каира, оплетая своими иссиня-черными щупальцами мысли и желания тихо увядающего тела-носителя. Философию, таким образом, можно прочитать как любовь к мудрости мертвых, то есть философия – это своеобразная интеллектуальная некрофилия, развлечение для особо извращенных эстетов эпохи посткэмпа и постиронии. Наслаждаться философией, таким образом, можно только в том случае, если всегда помнить о смерти, то есть необходимо находиться в состоянии осознанного контраста между возвышенным и приземленным, между жизнью и смертью, ясно осознавая, что жизнь – это скрытая смерть, чтобы действительно прочувствовать, что такое философия. В этой книге мы этот контраст еще более усилим, радикализируем его, доведем до максимума, до экстремума, до абсолютного гносеологического и онтологического совершенства, чтобы наше наслаждение в итоге стало абсолютно радикальным, предельно трансгрессивным, то есть амбвивалентно целостным. Но наслаждение – это, как уже сказано, не цель, а только средство. Целью, напоминаем, является определение того, что такое реализм и что значит быть реалистом.

В жизни нам всем зачастую приходится слышать от других о том, что нужно быть реалистами, нужно реалистично смотреть на вещи, что переводится как «не мечтай, не высовывайся, будь конформистом как все», что вполне нормально и в целом понятно, ведь всё в нашей жизни так или иначе движется по инерции, рутинно и монотонно, движется к смерти. Вместе с тем, одним из лозунгов студенческих протестов в Париже в мае 1968-го года был лозунг «Будьте реалистами, требуйте невозможного!» Звучит красиво, с претензией на бессмертие, но что это значит в действительности? Каковы пределы невозможного? И что такое невозможное, если на это понятие опять же взглянуть не с обывательской точки зрения, а с философской? Ответы на все эти вопросы, которые мы предлагаем, могут кого-то шокировать или даже напугать, но такова логика процесса, мы лишь транслируем эту логику, артикулируем ее, не более.

Мы полагаем, что реализм – это такое особое амбивалентно целостное мировосприятие, которое может обрести любой человек, прошедший через опыт трансгрессивного наслаждения, который, как уже было сказано, можно пережить через опыт трансгрессивного (не)существования. Все это в конечном счете связано с теорией потенциальности и чувством потенциальности, о чем далее будет подробнейшим образом рассказано. Единственное, что можно сейчас сказать, это то, что дорога к реализму и трансгрессивному наслаждению лежит через смерть: через смерть философии и через нашу собственную смерть, ее осознание и ощущение.

Говоря о смерти, можно сказать, что смерть – это искусство дизайна тел, в результате которого анонимные силы энтропии посредством биохимических манипуляций превращают живое теплое тело в хладный труп. Труп, таким образом, это продукт биохимического дизайна тел силами энтропии, то есть труп – это произведение искусства, шедевр энтропии.

Смерти подвержены тела людей, иных живых существ, а также тела абстрактных сущностей, но когда мы говорим про абстракции, например про философию, то речь идет уже не о биохимическом дизайне, а скорее о символическом дизайне и символической же смерти. Тело философии умирает и рождается символически. И все ее трупы, которые мы можем завороженно лицезреть, это трупы символические, как лань Артемиды, которую убил Менелай.