Текст книги "Исследование авторитарной личности"

Примечания

¹ Allport, О. W., Personality: A Psychological Interpretation, New York 1937.

² Masserman, J. Н., Principles of Dynamic Psychiatry, Philadelphia 1946.

³ Anastasi, Anne, Differential Psychology, New York 1937.

⁴ Allport, О. W., a. a. O.

⁵ Harriman, P. Н., ed., Twentieth Century Psychology, New York 1946.

⁶ Следует вспомнить о том, что противотип Йенша определяется посредством синестезии, т. е. посредством мнимой или действительной способности определенных людей «иметь цветовые ощущения, если они вообще слышат звуки или музыку, и чувство звука, если они смотрят картины или видят цвета» (Бодер. в раб.: Harriman и др. см. выше). Эта склонность у Йенша интерпретируется как синдром дегенерации, и, вероятно, можно предположить, что его толкование основывается скорее на исторических реминисценциях, чем на каких-либо эмпирических психологических данных. Так как культ синестезии играл большую роль в лирике тех же самых французских авторов, которые ввели понятие «декаданса», и прежде всего у Бодлера, в их произведениях синестетические образы несут особую функцию. Затемняя разграничительную линию между разными областями чувственных восприятий, они пытаются одновременно стереть жесткую классификацию различных видов объектов в том виде, в каком она возникла в результате практических требований промышленной цивилизации. Они бунтуют против опредмечивания. В высшей степени характерно, что насквозь административная идеология, как заклятый враг, выбирает позицию, являющуюся прежде всего бунтом против стереотипности. Национал-социалист не может переносить ничего, что не подходит для его схемы, а тем более ничего, что не признает его собственное опредмеченное «стереопатическое» воззрение.

⁷ Freud, S., Libidinal types. Psychoanalytic Quarterly I, 1932, S. 3–6.

⁸ В работе: Hunt, J. McV., ed., Personality and the Behavior Disorders, New York 1944.

⁹ Следует подчеркнуть, что нужно различать два понятия типа: во-первых, есть типы в собственном смысле слова – типизированные люди, индивиды, которые глубоко отражают устоявшиеся образцы и социальные механизмы; во-вторых, те, которые могут быть названы типами в формально логическом смысле и которые часто могут характеризоваться как раз отсутствием стандартных качеств. Важно различать действительные, «настоящие» типовые структуры человека и лишь его простую принадлежность к какому-то логическому классу, посредством которого он определяется как бы извне.

¹⁰ Ср. с гл. I.

¹¹ Институт социальных исследований, Работы по философии и социологии.

¹² См. по этому поводу F. N. 6.

¹³ См. по этому поводу F. N. 5.

¹⁴ В.: Институт социальных исследований, М. Хоркхаймер (ed.), Studien ueber Autoritaet und Familie.

¹⁵ Институт социальных исследований, М. Хоркхаймер (ed.), Studien ueber Autoritaet und Familie; Erikson, E. Н., Hitlers Imagery and German Youth.

¹⁶ Институт социальных исследований, Работы по философии и социологии под ред. М. Хоркхаймера.

¹⁷ Lindner, R. М., Rebel without a Cause, New York 1944.

¹⁸ A. P., Кар. XXI, Criminality and Antidemocratic Trends: A Study of Prison Inmates, S. 817.

¹⁹ Lowenthal, L., und Guterman, N., Prophets of Deceit, New York 1949.

²⁰ Это, конечно, только поверхностный аспект. Из психоанализа известно, что насекомые и вредители часто используются как символы братьев и сестер. Фантазия, которая здесь задействована, могла бы быть признаком детского желания побить младшего брата, пока он не «оставит в покое». Склонность к манипуляции, вероятно, может быть формой, в которой проявляются пожелания смерти братьям и сестрам. «Организаторами» часто являются лица, которые хотят деспотически властвовать над теми, которые подобны им – замена для братьев и сестер, над которыми они хотели бы властвовать, как отец над близкими, если они их не могут убить. Наш инсектотоксиколог упоминает несколько раз о своих детских ссорах со своей сестрой.

²¹ См. гл. II, стр. 115 и след.

²² Это название предложил Д. Ф. Браун.

²³ В главе III указывалось на то, что религия, если она сильно захватила человека, является действенным противоядием против предрассудка и всего фашистского потенциала, несмотря на ее собственные авторитарные аспекты.

²⁴ Frenkel-Brunswik, Else, und Sanford, R. N., Some personality correlates of anti-Semitism, The Journal of Psychology 20, 1945, S. 271–291.

²⁵ Испытуемое лицо, девушка, была выбрана для объяснения данного типа, выросла в семье без мужчин, с матерью и бабушкой.

²⁶ Ср. выше стр. 243 и след.

²⁷ Freud, S., Libidinal types, a. a. O.

²⁸ Cp. Horkheimer, Max, Authoritarianism and the family today. In: Anshen, R. N., ed., The Family: Its Function and Destiny, New York 1949.

V. Психологическая техника в речах Мартина Лютера Томаса по радио

1. Личностный элемент – самохарактеристика агитатора

Для фашистского фюрера характерна склонность к болтливым заявлениям о собственной персоне. Либеральные и леворадикальные пропагандисты, напротив, склонны к тому, чтобы ради «объективных» интересов, к которым они апеллируют, избегать намеков на частную жизнь: либерал – чтобы продемонстрировать деловитость и компетенцию, левый радикал – чтобы не подвергать сомнению свою коллективистскую позицию. В то время как такая «обезличенность» по праву обоснована в объективных условиях индустриального общества, то в отношении публики оратора она проявляет явные слабости. Отрыв от собственного Я, как того требует любая объективная дискуссия, предполагает наличие интеллектуальной свободы и силы, которые вряд ли имеются среди масс современных людей. Кроме того, «холодность», присущая объективной аргументации, усиливает чувство отчаяния и одиночества, из-за которых страдает в принципе каждый индивид и которых он стремится избежать, когда слушает публичные речи. Фашисты это поняли, их язык личностен. Он не только затрагивает непосредственные интересы своих последователей, но и включает часто персональную сферу оратора, который, как кажется, доверяется своему слушателю и преодолевает пропасть между людьми.

Однако имеются еще более специфические причины для применения этого метода, который, даже если он часто подпитывается тщеславием вождя, хорошо рассчитан и, несмотря на очевидный «субъективизм», является частью весьма объективной системы пропагандистской практики. Чем безличнее наш общественный порядок, тем более значимым становится индивидуализм как идеология. Чем энергичнее отдельный человек низводится до простого колесика в механизме, тем настойчивее должна быть подчеркнута, как компенсация за его бессилие, идея его неповторимости, автономии и значимости. Так как это может произойти не в индивидуальной, а в достаточно общей и абстрактной форме, то оно выполняется заместителем фюрера. В этом часть тайны тотального вождизма, его свиты – создать перед глазами последователей картину независимого характера, иметь который в действительности им не дано.

Далее, самопропаганда вождя фашистов – это своего рода трюк доверия. Хотя иногда он и восхваляет себя, а в решающие моменты может даже обманывать, он предпочитает, особенно пока не достиг решающей власти, оставлять в стороне тему своей непреодолимой силы. Он заверяет, что он «такой же человек», т. е. такой же слабый, как и его будущие сторонники. Самой по себе идеи силы и авторитета недостаточно, чтобы объяснить силу притяжения фашистских главарей, а скорее важно представление, что слабый может стать сильным, если он пожертвует свою жизнь «движению», «делу», «крестовому походу» или еще чему-то. С амбивалентной ссылкой на собственную личность, как одновременно человеческую и сверхчеловеческую, слабую и сильную, близкую и далекую, он дает модель для установки, которую он хочет закрепить среди своих слушателей.

Признания, правдивые или лицемерные, выполняют, кроме того, цель удовлетворить любопытство публики – универсальный признак сегодняшнего массового общества. Его структура еще недостаточно исследована; частично причина этого состоит в широко распространенном чувстве «быть проинформированным», чтобы поддерживать беседу, частично во мнении, что жизнь других богатая, волнующая и пестрая по сравнению с собственными мучениями. Может быть, в основе его лежит атрибут шпиона, глубоко укоренившийся в подсознании, который требует наслаждения тем, что можно заглянуть в частную жизнь соседа. Такое поведение отвечает сущности фашиста, он знает, что не важно, каким образом это любопытство удовлетворяется. Разоблачения коррупции или краж, в которых замешаны противники, обсуждения болезни его жены или его финансовых трудностей, которые, может быть, даже выдуманы, действуют с одинаковой силой. Как практикующий психолог он разбирается немного в способе функционирования амбивалентных чувств, даже если он объявляет психоанализ еврейской фальшивкой. Если со слушателем обращаются как с посвященным в тайну, то его либидо удовлетворяется, не важно, направляется ли его любопытство на положительные или отрицательные представления. Чтобы навесить на противника ярлык обманщика, достаточно иногда при некоторых обстоятельствах заявить, что он не оплачивает свои счета. Если Томас публично констатирует (как это в действительности было), что он не мог погасить счета за радио, этим он в любом случае завоевывает новых друзей.

В конце концов есть реальная причина недостаточной объективности фашистов: она им помогает скрыть свои собственные цели или замаскировать их. В Америке, где в отличие от Германии демократическая идея имеет длительную традицию и обладает сильной эмоциональной силой притяжения, было бы в высшей степени неуместным, если бы фашистский главарь стал нападать на саму демократию, как это открыто делали национал-социалистические пропагандисты. Американский фашист, в общем, согласен принять демократию для сокрытия собственных целей. Однако если он слишком навязчиво рекламирует себя сам, то надеется по рецепту Хуэй Лонга добиться столько влияния, сколько нужно для создания группы, имеющей достаточно власти, чтобы свернуть демократию во имя демократии. Расплывчато обещать всем группам все, ничуть не заботясь об их противоречивых интересах, это, помимо всего прочего, является хорошо известным трюком фашистской техники пропаганды. Если фашистский вождь говорит о самом себе, он набирает доверие к авторизации интеграции; однако он должен, с другой стороны, представить свои объективные измерения таким специфическим образом, чтобы не слишком ясно выступали противоречивые черты его программы. Персональный оттенок ему нужен для камуфляжа.

Томасу основательно знакома методика Гитлера благодаря его связям с Десереджем, Генри Алленом и миссис Фрай. Он хорошо осведомлен о манипуляции собственного Я для пропагандистских целей и он ловко приспособил технику разоблачения и признания, используемую Гитлером, для американской арены действия и к эмоциональным потребностям своей публики, пожилым и старым гражданам нижнего слоя среднего класса с их сильной верой в Библию и сектантским фоном. Мы приводим несколько примеров его манеры говорить о самом себе.

Трюк «одинокого волка» идет из арсенала Гитлера, который постоянно похвалялся своими семью одинокими и героическими товарищами по партии, основавшими движение, и который якобы мог рассчитывать только на самого себя, в то время как другие имели в своем распоряжении прессу и радио. Томас несколько умереннее: он бесчисленное количество раз повторяет в разных вариантах уверение: «У меня нет покровителей, и ни один политик никогда не потратил ни одного доллара на это движение»¹. Эта модификация возникает из манипуляции американским недоверием к профессиональным политикам, которые якобы получают личную выгоду от мошеннических махинаций в общественных делах. Так как у Томаса самого, как и у ему подобных, имеются все признаки политического афериста, он с большим страхом пытается свалить позорное пятно профессии политика на тех, от которых он притворно дистанцируется. Чем сильнее он бичует обман, тем менее вероятно, как он считает, что его примут за обманщика. Одним из самых очевидных признаков фашистских и антисемитских пропагандистов является навязчивое обвинение своих жертв в том, что они сами или делают, или намереваются делать. Задача контрпропаганды должна была бы состоять в том, чтобы разоблачить их именно в этом. Нет ни одной категории фашистской агитации, к которой невозможно было бы применить это правило. Оно является образцовым примером механизма «психологической проекции», который ощущается во всей фашистской идеологии.

Наряду с выпячиванием собственной смелости и собственной безупречности, трюк «одинокого волка», чтобы завоевать доверие тех, кто чувствует себя одиноким и обделенным, таит в себе скрытый расчет успокоить всеобщий и постоянно растущий страх перед манипуляцией. Он возникает как результат сопротивления бойкому продавцу и заключается в полусознательной вере, что каждое публично произнесенное слово не имеет объективного значения, не представляет собой личного убеждения говорящего, а является пропагандой в широком смысле, которая служит интересам какой-то группы, оплачивающей это. Причина этого представления – экономическая централизация и монополизация средств коммуникации. Заявление: «За мной не стоят никакие деньги никакого политика», – сводится к утверждению, что собственные рассуждения спонтанны и ими не управляет какая-либо монополистическая организация. Однако это отношение к манипуляции и психологическую функцию данного трюка нельзя упрощать. В современных социальных условиях люди не только боятся манипуляции, но они, наоборот, ощущают потребность в ней и в руководстве тех, кто считает себя сильными и способными защищать их. Иерархическая природа нашей экономической организации усиливает желание быть объектом манипулирования и самому оставаться бездеятельным. Кроме того, начинает стираться граница между «объективной констатацией» и пропагандистскими трюками. Чем сильнее концентрация власти в интересах групп и индивидов, которые овладели средствами коммуникации, тем в большей степени их пропаганда становится «правдой», поскольку она выражает действительную власть. В высшей степени показательно название министерства Геббельса «Министерством народного просвещения и пропаганды», – объективная правда, которую он якобы хочет дать народу, идентифицируется с пропагандистскими лозунгами партии. Необходимо учитывать эту двусмысленность в отношении людей к манипуляции со стороны агитаторов, которые используют трюк «одинокий волк». Они не ожидают, что их речь будет воспринята серьезно, что, вероятно, никогда не имеет места. Играя с общим недоверием слушателей к манипуляции со стороны современных властей предержащих в сфере коммуникации и в политике партии, они внушают с помощью трюка «одинокий волк», что в действительности за ними стоит очень много, а именно действительные силы, которые работают против властей предержащих. В современной фазе разжигание ненависти к монополизму является одним из средств ускорить победу тоталитаризма. Слушатель, который ежедневно слышит по радио, что оратор один и работает за свой собственный счет, верит, что общественные и официальные организации сегодня не на его стороне, а скорее являются потенциальными силами интегрированного коллектива и «тайным царством, которое должно прийти». Гражданами его станут те, которые достаточно рано присоединились к нему. Очернение манипуляции является одним из средств ее. Рафинированным образом людям внушают убеждение, что инициатива в их руках и в руках их образца – оратора. Кажущаяся спонтанность речей агитаторов поднимается до уровня идеологии, чем в большей степени они ее лишаются.

Оратор подчеркивает симулированную спонтанность и неманипулированную индивидуальность посредством совершенно осознанного и настоятельного подчеркивания чувств. Это становится составной частью его техники и не только выставляется на всеобщий обзор, но также и рекомендуется. Томас при всякой возможности подчеркивает, что он чуть было «не плакал», когда он принимал от бедной старой вдовы пожертвование в размере 50 центов. Хотя все его личное обрамление – это обрамление вождя, он всячески избегает позы, «полной достоинства». Именно отказ от достоинства является, очевидно, самым действенным стимулом фашистской пропаганды. Гитлер постоянно прибегал к демонстративным истерическим вспышкам, и одно из его любимых выражений гласило: «Я бы скорее убил себя, чем…». У Томаса его трюк восходит к религиозным, евангелистским позам, к опоре на движение возрождения, которые противостоят официальному пресвитерианству. «Вы знаете, я благодарю Бога за то, что я, так сказать, освободил свое сердце за последние три года. Для пресвитерианца, который был воспитан так, чтобы не проявлять своего сердца, это, как известно, великая вещь. Послушайте, пресвитерианцы и англикане и все сторонники стоицизма, освободите ваши сердца! О, я знаю, как это трудно, как Вы себя чувствуете. Вы боитесь фанатизма². Есть настоящее место, чтобы выразить любовь к Богу. Вам не нужно быть фанатичными, подумайте о том, что однажды сказал святой Августин: “Если вы позволите вашему сердцу заговорить, вы придете к Богу”. Похлопайте немного в ладоши. Вспомните о Старом Завете, вспомните то место, где говорится, что деревья от радости хлопали в ладоши. Вся природа восхваляла творца. Тот чудесный цветок, который цвел и склонился под солнцем, ни один человеческий глаз не увидит его никогда больше. Никакое животное его никогда не заметит. Он улыбается в честь Бога. Вся земля полна великолепия. Пророки восклицают, земля полна великолепия, великолепия Господня. Да, это чудесно узнать Бога, не правда ли? Великолепно знать Христа».

В таких тирадах Томас невольно выдает свои действительные намерения. Сентиментальность – это не что иное, как модель поведения, которую его слушатели должны принять и которой они должны подражать. Они не должны себя вести цивилизованным образом, они должны кричать, жестикулировать, дать выход своим чувствам. Под маской христианского экстаза скрывается поощрение геройства, вакхического раскрепощения собственных эмоциональных инстинктов, поощрение регрессии до нечленораздельной природы, что приносило особый успех национал-социалистической пропаганде. Последняя цель трюка «освобождение от чувств» – поощрение и поддержка бесчинств и насилия. Если однажды устранены барьеры против сетований и жалости к самому себе, то могут беспрепятственно проявляться подавленные чувства ненависти и бешенства, пусть коллективная религиозная разнузданность «Хоули-Роллерс»³ в конце концов завершится погромом. Чем больше оратор срывает барьеры самообладания со своих слушателей, тем легче они подчиняются его воле, послушно следуя за ним, куда он пожелает.

То, что фашизм живет за счет недостатка эмоционального удовлетворения в промышленном обществе и что он дает людям то иррациональное удовлетворение, которое они не получают из-за сегодняшних социальных и экономических отношений, это часто подчеркивается, и это утверждение прежде всего подтверждается трюком «освобождения чувств». Однако это понятие должно быть охарактеризовано еще и в другом отношении и согласовано с реальностью.

Прежде всего нельзя смешивать идеологию и реальность друг с другом. Предлагаемое фашизмом иррациональное удовлетворение планируется в высшей степени рациональным образом и также применяется и приводит к различного рода психотехникам, которые заимствованы из опыта организации работы современной фабрики и применяются ко всему населению. Она является чрезвычайно прагматической иррациональностью, и характерно, что Томас и немецкие агитаторы агитируют за нее, как будто она нечто вроде таблетки, которая делает жизнь приятнее. Этот рациональный аспект фашистской иррациональной пропаганды в такой же степени, как и аспект «эскапических» мероприятий современной массовой культуры, заслуживает особого внимания, поскольку он так очевиден, что должен вызывать определенное сопротивление против постоянной лживости. Его может использовать контрпропаганда, вскрывая за опьяненными словами лживую трезвость. Эти фашисты были бы загнаны в безвыходную дилемму, так как их пропаганда в сфере эмоционального освобождения должна прибегать к такому рационализму. Фашистский агитатор должен считаться с тем, что люди трезвы и практичны; он может вызвать их иррациональное поведение только тогда, если он покажется «благоразумным» для их психологического багажа.

Во-вторых, манипулированное иррациональное удовлетворение – это одна видимость. Манипуляция, по сути, противоположна «освобождению», которое она вызывает. Более того, фашистская пропаганда ради своих собственных целей не доходит до корней эмоционального вытеснения в нашем обществе, а способствует в большей степени смятению чувств посредством слова. Она не дает ни чистого удовольствия, ни чистой радости; она только освобождает от сознания собственного несчастья и способствует регрессивному удовлетворению благодаря растворению Я в обществе. Эмоциональное облегчение, которое дает фашизм, является лишь простой заменой исполнения желаний. Ярким примером этого является трюк «Божественный отец», применение энтузиастского «чуда» ко всем и к каждому, т. е. ни к чему. Мечтательность Томаса по поводу прекрасной погоды, великолепного южнокалифорнийского ландшафта и цветущих цветов близка к трюку негритянского проповедника, так как прекрасные вещи, которые он безудержно восхваляет как объекты бурных чувств, имеют мало общего с социальным миром его слушателей и в еще меньшей степени с его собственными целями⁴. Напрашивается предположение, что ссылки на эмоциональные вспомогательные источники природы должны отвлечь публику от актуальных проблем.

В-третьих, подключение проявления чувств – это отнюдь не только искусственный прием, рассчитанный на зрителей. Оно предполагает у них определенную склонность, и ловкость пользующегося успехом агитатора в действительности же состоит в том, чтобы обнаружить диспозиции, которые он может использовать в качестве приманки для своих целей. Для желания избежать трудности самообладания публика должна иметь сильную «базу», поэтому следует создать о ней соответствующее представление. Она сама по себе является следствием процесса рационализации, от которого люди хотели бы освободиться. Они хотят «перестать сопротивляться», перестать быть индивидами в традиционном смысле, как самосохраняющаяся и самоопределяющаяся единица. Негативные указания Томаса на стоицизм и самоконтроль, как требуют их устоявшиеся деноминации и являющиеся частью поведения независимого индивида в либеральную эру свободной конкуренции, нельзя рассматривать как случайность. Сила держать себя в узде отражает силу конкурировать с другими и определять собственную экономическую и духовную судьбу. Сегодня, когда эта независимость все больше и больше уходит, начинает исчезать и самообладание. Огромные общественные силы, действию которых подчинен каждый индивид, не только вынуждают его подчиниться им экономически, когда он предпочитает лучше стать служащим, чем остаться самосохраняющейся социальной единицей, но и психологически, так как он может переносить их социальное и культурное насилие, если это становится его собственным делом. Он должен поступать скорее адекватно конформистски, чем как единый, закрытый характер. Он становится не только жестче, поскольку он все больше учится думать прагматически, но и становится уступчивее, поскольку уменьшается его сопротивление давлению социального мира и промышленной технологии. Чем больше он перестает быть Я, «самим собой», тем в меньшей степени он готов и способен соответствовать требованиям самообладания. Истерия – это экстремальное выражение психологической структуры, которая быстро распространяется во всем обществе. Это является той особой склонностью, которую имеет в виду трюк «освобождение чувств». Он осмеивает стоицизм, так как люди не могут и не хотят больше быть стоиками, так как компенсация за самодисциплину – окрепшее и уверенное существование – более не действует. Эффект трюка – не столько преодолеть выявленные реакции, сколько сделать их общественно приемлемыми, отменить уже шатающееся табу и дать людям чувство, что они поступают социально правильно, если отбрасывают свое самообладание. «Общественное подтверждение» способов поведения, уже действующих в людях, но еще неясно ощущаемых ими несовместимыми с заветами, которые они заучивали в ранней юности, является существенным элементом фашистской и антисемитской пропаганды.