Текст книги "Народ, или Когда-то мы были дельфинами"

Лицо Дафны блестело в свете огня. Она плакала. «Мы умеем говорить только как младенцы, – подумал Мау. – Чего же она все время болтает?»

– Я положила молоко охлаждаться в реку, – сказала Дафна, бездумно чертя пальцем по песку. – Но вечером нам понадобится еще. Еще молоко. Хрю!

– Да, – ответил Мау.

Воцарилось очередное неловкое молчание, которое девочка прервала словами:

– Мой папа за мной приедет. Обязательно приедет, вот увидишь.

Мау понял. Он посмотрел на то, что она рассеянно чертила в грязи. Девочка из палочек и мужчина из палочек стояли рядом на большом каноэ, которое, как Мау теперь знал, называется кораблем. Глядя на девочку, он подумал: «Она делает то же, что и я. Видит серебряную нить, которая ведет в будущее, и старается притянуть его к себе».

В отдалении трещал костер, посылая искры в красное ночное небо. Ветра сегодня почти не было, и дым поднимался прямо к облакам.

– Он приедет! Хочешь – верь, хочешь – нет. Острова Шестого Воскресенья После Пасхи довольно далеко отсюда. Волна не могла до них дойти. А если и дошла, губернаторская резиденция построена из камня и очень крепкая. Он губернатор! Он может послать дюжину кораблей меня искать, если захочет! Уже послал! Один корабль будет здесь через неделю!

Она опять заплакала. Мау не понимал ее слов, но понял слезы. Она тоже не уверена в будущем. Думаешь, что уверенность у тебя есть – будущее так близко, что уже стоит перед глазами, и вдруг его словно смывает волна, и ты пытаешься словами вернуть его обратно.

Он почувствовал, что девочка коснулась его руки. Он не знал, что с этим делать, но осторожно сжал ее пальцы пару раз и показал на столб дыма. Должно быть, на островах сейчас совсем немного костров. Этот знак наверняка виден на мили кругом.

– Он приедет, – сказал Мау.

Девочка на мгновение, кажется, страшно удивилась.

– Ты думаешь, он приедет? – спросила она.

Мау порылся в скудном запасе фраз. Лучше всего еще раз повторить то же самое.

– Он приедет.

– Видишь, я же тебе говорила, что он приедет, – просияла девочка. – Он увидит дым и повернет корабль прямо сюда! Столб огня ночью и столб дыма днем, совсем как у Моисея.

Она вскочила.

– Но пока я тут, я, пожалуй, пойду присмотрю за ребеночком!

Она убежала, счастливая, как никогда. А всего-то понадобилось два слова.

Явится ли за ней отец на большой лодке? Вполне возможно. Дым костра улетал в небо.

Кто-нибудь обязательно явится.

«Охотники за черепами», – подумал он…

Он знал о них только с чужих слов. Но все мальчики видели огромную дубинку в хижине вождя. Она была усажена акульими зубами, и Мау, когда попробовал впервые, даже не смог ее поднять. Дубинка осталась как воспоминание о последнем налете охотников за черепами на остров Народа. С тех пор людоеды уже не смели забираться так далеко на восток!

Все мальчики пытались поднять трофейную дубинку. Потом с круглыми глазами слушали рассказ про большие темные каноэ. Носы каноэ были увешаны окровавленными черепами. Гребцами служили пленники, которые сами почти превратились в скелеты. Мальчикам рассказывали о судьбе этих пленников – тому, кто ослабевал и не мог больше грести, страшно везло: его обезглавливали ради черепа. С теми пленниками, которых забирали на Землю Огней, обходились гораздо хуже, даже до того, как пускали их на мясо. Обо всем этом рассказывалось в мельчайших подробностях.

В этот момент, сидя с открытым от ужаса ртом или затыкая уши руками, ты думал только об одном: как бы не обмочиться.

Но тут начинался рассказ про Агану, вождя племени, который бросил вызов главарю охотников за черепами, сошелся с ним в поединке, согласно обычаю, и забрал из мертвых рук усаженную акульими зубами дубину, а охотники за черепами бежали обратно к своим каноэ. Они поклонялись самому Локахе, и раз уж он не собирался даровать им победу, оставаться не имело смысла, верно ведь?

После этого мальчикам предоставляли еще одну возможность поднять дубинку. Мау никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь не смог поднять ее после этого рассказа. И только теперь он задумался: это на самом деле из-за рассказа или старики придумали, как сделать, чтобы дубинка в первый раз была тяжелее?

– ТЫ ОСКОРБЛЯЕШЬ ПАМЯТЬ СВОИХ ПРЕДКОВ!

У-у-у, опять. Они весь день молчали. Даже не сказали ничего о том, что он доил свинью.

– Это не оскорбление, – сказал он вслух. – Я бы на их месте именно так и поступил. Если это трюк, то он дарит надежду. Сильным мальчикам он не нужен, а тем, кто послабее, поможет ощутить себя сильными. Каждый из нас мечтал, что именно он победит вражеского бойца в схватке один на один. Кто не верит в себя, тот никогда не победит! Разве вы сами никогда не были мальчиками?

В голове не раздалось ни ворчания, ни рева…

«Я не думаю, что они думают, – подумал Мау. – Может быть, они раньше и думали по-настоящему, но мысли стерлись от частого использования?»

– Этот ребенок у меня выживет, даже если мне придется подоить всех свиней на острове, – сказал Мау, хотя сама эта возможность вселяла в него дикий ужас.

Ответа не было.

– Я думал, что вам это интересно будет узнать, – сказал он, – потому что ребенку будут рассказывать о вас. Наверное. Он станет новым поколением. Он будет звать это место своим домом. Как я.

Ответ пришел не сразу и прозвучал как-то скрипуче, надтреснуто:

– ТЫ ПОЗОРИШЬ НАРОД! ЭТОТ РЕБЕНОК НЕ НАШЕЙ КРОВИ…

– А она у вас есть? – резко ответил Мау.

– А она у вас есть? – отозвался голос.

Мау посмотрел вверх, в рваную крону кокосовой пальмы. Сверху вниз на него смотрел серый попугай.

– Покажи нам панталончики! А она у вас есть? А она у вас есть? – крикнул он.

«Вот что они такое, – подумал Мау. – Обыкновенные попугаи».

Он встал, взял копье, повернулся лицом к морю и принялся охранять Народ.

Мау, конечно, не спал. Но в какой-то момент он моргнул и обнаружил, что звезды светят ярко, а до рассвета осталось совсем немного. Ничего страшного. Найти храпящую свиноматку будет несложно. Обнаружив перед собой вкусную пивную кашу, она не будет задаваться вопросами, и, может быть, бежать придется уже засветло, так что хотя бы видно будет, куда бежишь.

Он велел себе не вешать нос. Правда, деваться некуда: доить свинью во второй раз будет куда труднее, потому что все время будешь вспоминать, как трудно было в первый раз.

Прибой в темноте светился там, где волны разбивались о риф, а Мау нужно было отправляться в путь. Мау предпочел бы сразиться с врагом.

Дедушки придерживались того же мнения. Видимо, они на досуге обдумали тему свиней.

– РАЗВЕ ЭТО ПУТЬ ВОИНА? – гневались они. – РАЗВЕ ВОИН ВАЛЯЕТСЯ В ГРЯЗИ СО СВИНЬЯМИ? ТЫ НАС ПОЗОРИШЬ!

«Этот воин сражается со смертью», – с нажимом произнес про себя Мау.

Ребенок уже попискивал. Когда Мау забрал у молодой женщины калебас, чтобы помыть его в ручье, она едва заметно грустно улыбнулась. За все время она так и не произнесла ни слова.

Мау опять не взял копье. Оно только помешает бежать.

Старик сидел на склоне над пляжем, глядя в уходящую ночь. Он кивнул Мау.

– Опять идешь доить, демонский мальчишка? – спросил он и ухмыльнулся. У него было два зуба.

– Хотите сами попробовать, почтенный? У вас рот как раз подходящий!

– Ха! Зато ноги подкачали! Правда, я свое сделал. Прошлой ночью я молился богам, чтобы они помогли тебе!

– Ну что ж, сегодня можешь отдохнуть, – сказал Мау, – а я пойду поваляюсь в грязи безо всякой молитвы. А завтра я посплю, а ты помолись богам – авось они сделают так, что с неба пойдет молочный дождь. Думаю, окажется, что валяться в грязи надежнее.

– Ты что, мальчик, считаешь себя умником?

– Стараюсь не быть дураком, почтенный.

– Играешь словами, парень, играешь словами. Боги – во всем, что мы делаем. Кто знает, может, они сделают так, что и от твоего жалкого кощунства будет какая-то польза. Ты вчера упоминал про пиво… – с надеждой добавил он.

– А ты умеешь делать пиво? – улыбнулся Мау.

– Нет, – ответил Атаба. – Я всегда видел свой долг в том, чтобы его пить. Варить пиво – занятие для женщин. Девчонка-брючник не умеет делать пиво. Сколько я на нее ни кричал, все без толку.

– Мне нужно все пиво, которое у нас осталось, – твердо ответил Мау.

– Ох. Ты уверен? – У Атабы вытянулось лицо.

– Я не собираюсь сосать молоко из трезвой свиньи, почтенный.

– Ах да, – грустно сказал Атаба. – Ну что ж, я помолюсь… и насчет молока тоже.

Пора было идти. Мау поймал себя на том, что тянет время. Надо было слушать самого себя: если не веришь в молитву, приходится верить в собственное трудолюбие. Времени оставалось ровно на то, чтобы найти пока что спящих свиней. Но старик по-прежнему смотрел на небо.

– Что ты там ищешь? – спросил Мау.

– Знаки, приметы, божественные предвестия, демонский мальчишка.

Мау поднял голову. Рассвет уже был так близок, что виднелась только звезда Огня.

– И как, нашел? – спросил он у жреца.

– Нет, но будет просто ужасно, если знамение там есть, а я его пропущу, – ответил Атаба.

– А перед волной было знамение? Послание богов, написанное на небе?

– Возможно, но мы его не поняли.

– Мы бы поняли, если бы они закричали. Поняли бы! Что им стоило крикнуть?

– Э-ге-гей! – раздался крик, такой громкий, что, казалось, эхо отдалось в горах.

Мау задрожал всем телом и только потом сообразил: крик донесся с моря! Там, на воде, горит огонь! И это не охотники за черепами, потому что тем не пришло бы в голову кричать «э-ге-гей!».

Но старик уже стоял на ногах. Рот его приоткрылся в жуткой усмешке.

– Ага, поверил! – каркнул он, грозя Мау тощим пальцем. – Поверил, хоть и на миг! И испугался, и правильно сделал!

– Там каноэ с парусом «клешня»! – сказал Мау, пытаясь не обращать внимания на старика. – Они огибают мыс! Смотри, у них даже есть горящий факел!

Но Атаба еще не закончил злорадствовать.

– Хоть на миг, но ты…

– Наплевать! Смотри! Там люди!

Каноэ входило через новый пролом в рифе. Мау различил двух человек – две фигуры, призрачные в слабом утреннем свете, опускали парус. Прилив был удачный, и люди знали, что делают, так что суденышко легко, словно само собой, скользнуло в лагуну.

Оно мягко ткнулось в песок. Из него выпрыгнул молодой человек и побежал к Мау.

– Здесь есть женщины? – спросил он. – Пожалуйста, скорее! Жена моего брата вот-вот родит.

– У нас только одна женщина, и она больна.

– Она может спеть призывающую песню?

Мау посмотрел на безымянную женщину. Она так и не сказала ни слова, и он подозревал, что у нее с головой не все в порядке.

– Сомневаюсь, – сказал он.

Мужчина обмяк. Он был молод, всего несколькими годами старше Мау.

– Мы везли Кале в Женскую деревню на Отмельных островах, когда ударила волна, – сказал он. – Их больше нет. Стольких островов не стало. А потом мы увидели ваш дым. Скажи, где ваш вождь?

– Это я, – твердо сказал Мау. – Отведите ее в Женскую деревню. Вот Атаба, он покажет вам путь.

Старый жрец презрительно фыркнул и скривился, но спорить не стал.

Юноша уставился на Мау.

– Ты – вождь? Но ты всего лишь мальчишка!

– Не всего лишь. Не только. Может быть, даже и не мальчишка. Кто знает? – ответил Мау. – Пришла волна. Настали новые дни. Кто знает, что мы такое? Мы выжили, и это главное.

Он замолчал и подумал: и станем теми, кем должны стать…

– У нас есть девочка, она вам поможет. Я пошлю ее в Женскую деревню, – сказал он.

– Спасибо. Только это будет очень скоро! Меня зовут Пилу, а моего брата – Мило.

– Ты про призрачную девчонку? – прошипел Атаба на ухо Мау, когда юноша убежал обратно к лодке. – Это неправильно! Она не знает наших родильных обычаев!

– А ты знаешь? – спросил Мау. – Можешь ей помочь?

Атаба отпрянул, словно ошпаренный.

– Я?! Нет!

– Тогда отойди и не мешай. Увидишь, она сообразит, что делать. Женщины это умеют, – сказал Мау, стараясь говорить уверенно.

Кроме того, это же правда, разве нет? Мальчикам, чтобы официально стать мужчинами, нужно было пожить на острове и построить каноэ; а с девочками это получалось как-то само собой. Они волшебным образом постигали разные вещи – например, как держать младенца правильной стороной кверху и при этом издавать нужные звуки вроде «ути-сюси-пуси», чтобы он не орал до посинения.

– Кроме того, она не мужчина, она умеет разговаривать, и она живая, – закончил он.

– Ну что ж, я полагаю, при сложившихся обстоятельствах… – сдался Атаба.

Мау посмотрел на двух братьев, которые помогали беременной с большим животом выбраться из каноэ на песок.

– Покажи им дорогу. Я быстро! – сказал он и умчался.

«Интересно, женщины брючников такие же, как и обычные женщины? – думал он на бегу. – Она так рассердилась, когда я нарисовал ту картинку! Они когда-нибудь раздеваются? О, пожалуйста, пожалуйста, только бы она согласилась!»

Он вбежал в нижний лес, звенящий птичьими песнями, и следующая его мысль была: «Кому я только что сказал «пожалуйста»?»

Дафна лежала в темноте, обмотав голову полотенцем. В трюме разбитого корабля было душно и сыро и воняло. Но ей приходилось соблюдать приличия. Бабушка всегда настаивала на соблюдении приличий. Она специально искала приличия, чтобы их соблюсти, а если не находила, то придумывала новые и соблюдала их.

Вероятно, сон в капитанском гамаке нельзя было назвать соблюдением приличий, но тюфяк Дафны совершенно отсырел и был липким от соленой влаги. Все было мокрое. Здесь ничего не высыхало как следует, а ведь Дафна не могла развесить свою стирку на берегу: тогда мужчины увидели бы ее нижнее белье, и это, решительно, было бы вопиющим нарушением приличий.

Гамак чуть покачивался взад-вперед. В нем было очень неудобно, но у него было большое преимущество: туда не могли залезть мелкие красные крабы. Дафна знала, что они будут сновать по полу, забираясь во что попало, но, по крайней мере, если обмотать голову полотенцем, не слышно будет легкого скрежета, который они издают на бегу.

К несчастью, полотенце не помогало против того, что на родине Дафны называли рассветным хором. Впрочем, это слово не очень подходило для чудовищного взрыва звуков, раздавшегося снаружи. Это походило на войну, в которой сражающиеся вооружены свистками: все существа, покрытые перьями, одновременно сходили с ума. И ужин, съеденный этими проклятыми птицами в панталонах, начинал проситься наружу с восходом солнца: Дафна слышала, как птицы трещат на палубе у нее над головой. Кроме того, судя по доносившимся до нее звукам, у попугая, некогда принадлежавшего капитану Робертсу, еще не кончился запас ругательств. Некоторые ругательства были на иностранных языках, что ухудшало дело. Дафна все равно могла определить, что это ругательства. Просто знала, и все тут.

Она спала урывками, но в каждом туманном полусне, на грани бодрствования, видела мальчика.

В детстве Дафне подарили книгу про империю, с патриотическими картинками, и одна из них ей запомнилась. Картинка называлась «Благоуродный дикарь». Дафна тогда не поняла, почему мальчика с копьем в руке, с золотистой и гладкой кожей, похожего на только что отлитую бронзовую статую, обозвали уродным. По ее мнению, он был очень красив. Только много лет спустя Дафна поняла, что дикарь на самом деле был «благородный».

Мау был похож на того мальчика, только мальчик на картинке улыбался, а Мау – нет. И двигался он как зверь, запертый в клетке. Дафне было очень стыдно, что она тогда выстрелила в него из пистолета.

В водоворотах полусонного мозга завертелись воспоминания. Дафна вспомнила, каким был Мау в тот первый день. Он ходил по острову, словно автомат, и не слышал ее, даже не видел. Он таскал тела погибших, и глаза его смотрели на тот свет. Порой Дафне казалось, что Мау до сих пор туда смотрит. Казалось, он все время сердится, как сердилась бабушка, когда обнаруживала нарушение приличий.

Наверху раздался птичий треск. Дафна застонала. Очередная птица-панталоны отрыгивала остатки вчерашнего ужина, усеивая палубу мелкими косточками. Пора вставать.

Она размотала полотенце, стянула его с головы и села.

У кровати стоял Мау и глядел на нее. Как он попал на корабль? Как прошел по палубе, не наступив ни на одного краба? Дафна услышала бы! Что он так смотрит? Почему, о, почему она не надела свою единственную чистую ночную рубашку?

– Как ты смеешь врываться… – начала она.

– Женщина, ребенок, – настойчиво сказал Мау.

Он только что пришел и думал, как бы разбудить Дафну.

– Что?!

– Ребенок приходить!

– Что с ним такое? Ты достал молока?

Мау попытался думать. Какое это слово она использовала, чтобы обозначить одну вещь, а потом другую? А, да…

– Женщина и ребенок! – сказал он.

– Что с ними случилось?

Похоже, и это не работает. Тут его осенило. Он вытянул руки перед собой, словно у него спереди была гигантская тыква.

– Женщина, ребенок. – Он сложил руки вместе и покачал ими.

Призрачная девчонка уставилась на него. «Если Имо сотворил мир, – подумал Мау, – почему мы друг друга не понимаем?»

«Это невозможно, – подумала Дафна. – Он про ту бедную женщину? Но не может же быть, что у нее появился еще один ребенок! Или…»

– Люди приходить остров?

– Да! – радостно завопил Мау.

– Женщина?

Мау снова изобразил тыкву.

– Да!

– И она… в положении?

Это означало «беременная», но бабушка говорила, что настоящая леди никогда не употребляет таких слов в приличном обществе. Мау бабушка точно не отнесла бы к приличному обществу. Он непонимающе посмотрел на Дафну.

Она, яростно краснея, изобразила свой вариант тыквы.

– Э… вот такая?

– Да!

– Ну что же, это замечательно, – отозвалась Дафна, и стальной ужас стиснул ей душу. – Я желаю ей всяческого счастья. Но мне срочно нужно кое-что постирать…

– Женская деревня, ты приходить, – сказал Мау.

Дафна покачала головой:

– Нет! Я тут ни при чем! Я ничего не знаю… про то, как родятся дети!

Это было вранье, но Дафне хотелось – страстно хотелось, – чтобы это было правдой. Стоило закрыть глаза, и ей до сих пор слышались… нет!

– Я не пойду. Ты не можешь меня заставить, – сказала она, отступая.

Мау схватил ее за руку – осторожно, но твердо.

– Ребенок. Ты приходить, – сказал он, и голос его был так же тверд, как и рука.

– Ты не видел маленький гробик рядом с большим! – закричала Дафна. – Ты не знаешь, каково это!

И вдруг до нее дошло, как ударило. Он знает. Я же видела, как он хоронил людей в море. Он знает. Как я могу ему отказать?

Она расслабилась. Она уже не та девятилетняя девочка, которая сидела наверху лестницы, дрожа, прислушиваясь, не попадаясь под ноги, когда доктор с большим черным саквояжем, топоча, взбегал по лестнице. А хуже всего (если, конечно, в море зол можно найти самую высокую волну) было то, что она не могла ничего сделать.

– У бедного капитана Робертса в сундуке был медицинский справочник, – сказала она, – и ящик с лекарствами и разными другими вещами. Я, пожалуй, схожу за ними.

Когда Мау явился в сопровождении Дафны, братья ждали возле узкого входа в Женскую деревню. И тут мир опять изменился. Он изменился, когда старший брат произнес:

– Девчонка же из брючников!

– Да, ее принесла волна, – ответил Мау.

И тут младший брат произнес что-то похожее на слова брючников, и Дафна чуть не уронила ящик, который был у нее в руках, и быстро ответила ему на том же языке.

– Что ты ей сказал? – спросил Мау. – И что она тебе сказала?

– Я сказал: «Привет, красавица!»… – начал молодой человек.

– Кого волнует, кто кому что сказал? Она женщина! Ведите меня туда, быстро!

Кале, будущая мать, тяжело опиралась на руки мужа и деверя. Она была очень большая и очень сердитая.

Братья взглянули на обрамленный камнями вход.

– Э… – начал муж.

«А, боится за свою набабуку», – догадался Мау.

– Я ей помогу, – быстро сказал он. – Я не мужчина. Мне туда можно.

– А у тебя правда нет души? – спросил младший брат. – А то жрец сказал, что у тебя нет души…

Мау огляделся в поисках Атабы, но у старика оказалось какое-то срочное дело в другом месте.

– Не знаю, – ответил Мау. – А как она выглядит?

Он обхватил женщину с одной стороны, Дафна с обеспокоенным видом поддержала ее с другой, и они направились в Женскую деревню.

– Красавица, спой ребенку хорошую песню, чтобы позвать его в мир, – крикнул Пилу им вслед. Потом спросил брата: – Ты ему доверяешь?

– Он молод, и у него нет татуировок, – ответил Мило.

– Но он кажется… старше. И, может быть, у него нет души!

– Я и свою-то душу никогда не видел. А ты свою? А что до девчонки-брючника в белом… Помнишь, мы помогали тащить боцмана Хиггса в тот большой дом, где делают людям лучше? Там были дамы, которые одеты в белое и все время молятся. Они отлично зашили боцману ногу. Вот увидишь, она такая же, как они. Она точно умеет лечить людей.