Текст книги "Грешница"

* * *

Маура прошла в отделение интенсивной терапии, мимо мониторов с прыгающими на экранах зелеными линиями, мимо медсестер, которые перешептывались, стоя возле боксов. Когда она была врачом-интерном, поздние вызовы в реанимацию всегда были поводами для беспокойства – значит пациент в критическом состоянии и от нее требуется принятие срочного решения. Даже спустя годы столь поздний визит в отделение интенсивной терапии заставил ее пульс участиться. Но сегодня ее ожидал не кризис; ей предстояло наблюдать его последствия.

Она застала доктора Сатклиффа возле кровати Урсулы, он что-то записывал в карту. На мгновение кончик пера замер на бумаге, словно доктор затруднялся сформулировать следующее предложение.

– Доктор Сатклифф! – окликнула она. Он обернулся, и Маура заметила, что на его загорелом лице от усталости залегли новые морщинки. – Детектив Риццоли попросила меня подойти к вам. Она сказала, что вы собираетесь отключить систему жизнеобеспечения.

– Вы опять несколько преждевременно, – сказал он. – Доктор Юэнь решил подождать еще день-два. Он хочет сначала изучить ЭЭГ. – Сатклифф опять углубился в свои записи. – Какая ирония судьбы, вы не находите? Ее последним дням на земле посвящены целые страницы. А вся жизнь уместится в один короткий параграф. Есть в этом что-то неправильное. Оскорбительное.

– Вы, по крайней мере, знакомитесь со своими пациентами, пока они еще дышат. Я даже такой привилегии лишена.

– Мне вряд ли пришлась бы по душе ваша работа, доктор Айлз.

– Бывают дни, когда я тоже не в восторге от нее.

– Тогда почему вы ее выбрали? Почему предпочли мертвых живым?

– Они тоже заслуживают внимания. И хотят, чтобы мы узнали, отчего они умерли.

Доктор посмотрел на Урсулу:

– Если вам интересно, что произошло в данном случае, могу ответить. Мы проявили нерасторопность. Стояли вокруг и наблюдали за ее паникой, вместо того чтобы дать успокоительное. Если бы мы раньше это сделали…

– Хотите сказать, что причиной остановки сердца была паника?

– С этого все началось. Сначала резкий скачок давления и пульса. Потом точно так же давление упало, и началась аритмия. Нам понадобилось двадцать минут, чтобы вернуть в норму сердечный ритм.

– Что показывает ЭКГ?

– Острый инфаркт миокарда. Сейчас она в глубокой коме. Зрачки не реагируют. Нулевая реакция на боль. Скорее всего, произошло необратимое повреждение мозга.

– По-моему, еще рано так говорить.

– Я реалист. Доктор Юэнь надеется вытащить ее, но на то он и хирург. Ему нужна хорошая статистика. Если пациент выживает после операции, он может записать это себе в актив. Даже если пациент до конца дней своих обречен на растительное существование.

Маура подошла к койке и, нахмурившись, посмотрела на пациентку:

– Почему она такая отечная?

– Мы закачали в нее много жидкости, пытаясь поднять давление. Поэтому и лицо такое опухшее.

Маура посмотрела на руки Урсулы и увидела вспухшие красноватые волдыри:

– Похоже на угасающую крапивницу. Какие препараты вы применяли?

– Обычный коктейль, который применяют при сердечных приступах. Антиаритмические. Допамин.

– Мне кажется, нужно заказать токсикологическую экспертизу.

– Что, простите?

– Произошла совершенно необъяснимая остановка сердца. А эта крапивница напоминает реакцию на лекарства.

– У нас как-то не принято делать токсикологическую экспертизу сразу после инфаркта.

– В данном случае ее нужно провести.

– Почему? Вы считаете, мы допустили ошибку? Применили не тот препарат? – Теперь он уже защищался, и усталость сменилась злостью.

– Она свидетель преступления, – заметила Маура. – Единственный свидетель.

– Мы целый час боролись за ее жизнь. А теперь вы обвиняете нас в непрофессионализме.

– Послушайте, я всего лишь пытаюсь разобраться в случившемся.

– Хорошо. – Он захлопнул карту. – Я распоряжусь, чтобы сделали токсикологию, специально для вас, – добавил он и вышел.

Маура осталась в боксе наедине с Урсулой, которая лежала неподвижно под тусклым, едва ли не погребальным светом лампочки. Маура не увидела мусора, обычно скапливающегося в процессе экстренной реанимации. Использованные шприцы, ампулы с лекарствами, стерильные упаковки – все было выметено. Грудь пациентки мягко вздымалась только за счет воздуха, вдуваемого в ее легкие аппаратом искусственного дыхания.

Маура достала ручку-фонарик и посветила в глаза Урсулы.

Зрачки не реагировали на свет.

Выпрямляясь, она вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд. Она обернулась и остолбенела, увидев в дверях отца Брофи.

– Меня вызвали медсестры, – сказал он. – Они подумали, уже пора.

Темные круги залегли у него под глазами, и уже проглядывала щетина на лице. Как всегда, он был в своей клерикальной одежде, но в этот ранний час рубашка выглядела мятой. Маура представила, как святой отец вскакивает с постели, судорожно ищет одежду. Автоматически берет эту рубашку и покидает свою теплую спальню.

– Вы хотите, чтобы я ушел? – спросил он. – Я могу вернуться позже.

– Нет, пожалуйста, входите, святой отец. Я просто хотела просмотреть записи в ее карте.

Брофи кивнул и зашел в бокс. Расстояние между ними сразу же уменьшилось, стало слишком интимным.

Маура взяла карту, которую оставил Сатклифф. Устраиваясь на стуле возле кровати, она вдруг вспомнила о запахе, который источает ее тело, и задалась вопросом, почувствовал ли его Брофи. Запах Виктора. Секса. Когда святой отец начал бормотать молитву, она заставила себя сосредоточиться на записях, сделанных медсестрой.

«00.15: Давление до 130/90, пульс 80. Глаза открыты. Выполняет осмысленные движения. Сжимает правую руку по команде. Доктора Юэнь и Сатклифф извещены о положительной динамике.

00.43: Давление до 180/100, пульс 120. Доктор Сатклифф здесь. Пациентка взволнована и пытается вытащить эндотрахеальную трубку.

00.50: Систолическое давление упало до 110. Очень взволнована, покраснела. Прибыл доктор Юэнь.

00.55: Систолическое 85, пульс 180. Поставлена капельница…»

По мере того как давление падало, записи становились все короче, почерк все торопливее, пока не превратился в неразборчивые каракули. Маура уже могла представить себе, как разворачивались события в этом боксе. Медсестры суетились в поисках пластиковых мешочков с раствором для внутривенного вливания, шприцев. Кто-то из них бегал на склад за лекарствами. Вскрывались стерильные упаковки, опустошались ампулы, правильные дозы просчитывались неточно, в спешке. И все это на фоне возраставшего беспокойства пациентки и бешеного падения кровяного давления.

«01.00: Синий сигнал».

Почерк сменился. Видимо, другая медсестра принялась описывать последовательность событий. Новые записи были аккуратными и методичными. Чувствовалось, что эту работу выполняла сестра, обязанностью которой во время сигнала тревоги было наблюдать и документировать.

«Желудочковая фибрилляция. Кардиоверсия в 300 джоулей. Внутривенно лидокаин увеличен до 4 мг/мин.

Кардиоверсия повторена, 400 джоулей. Желудочковая фибрилляция продолжается.

Зрачки расширены, но еще реагируют на свет…»

Еще не сдается, подумала Маура. Пока зрачки реагируют, остается шанс.

Она вызвала в памяти первую кризисную ситуацию, когда руководила как врач-интерн. Вспомнила, как не хотелось признавать свое поражение, даже когда стало ясно, что пациента спасти невозможно. Но его семья находилась за дверью – жена и двое сыновей-подростков, и лица этих мальчиков стояли у нее перед глазами, когда она вновь и вновь прикладывала к груди электроды дефибриллятора. Оба мальчика были высокими, как взрослые мужчины, с огромными ступнями и прыщавыми лицами, но плакали они детскими слезами, и Маура все продолжала напрасные попытки реанимировать умирающего, думая: «Еще один разряд… Всего один».

До нее вдруг дошло, что отец Брофи замолчал. Подняв голову, она увидела, что святой отец наблюдает за ней, и взгляд его был таким пристальным, что, казалось, проникал в душу.

И в тот же момент она ощутила странное возбуждение.

Она закрыла карту, приняв деловитый вид, чтобы скрыть свое замешательство. Она только что выбралась из постели Виктора, и вот ее уже тянет к другому мужчине. Известно, что возбужденные кошки могут притягивать котов своим запахом. Неужели и она подавала такой сигнал, источая особый запах чувственности? Запах женщины, которая так долго жила без секса, что теперь никак не может им насытиться?

Маура поднялась и потянулась за пальто.

Отец Брофи шагнул к ней, чтобы помочь одеться. Встал почти вплотную у нее за спиной, придерживая пальто, пока она просовывала руки в рукава. Она почувствовала, как его рука коснулась ее волос. Это было случайное прикосновение, не более того, но спровоцировало сладкую дрожь в ее теле. Маура отступила в сторону и быстро застегнулась.

– Прежде чем вы уйдете, – сказал он, – я хочу вам кое-что показать. Пойдемте со мной.

– Куда?

– Вниз, на четвертый этаж.

Заинтригованная, она последовала за ним к лифту. Они зашли в кабинку, вновь оказавшись вдвоем в слишком тесном пространстве. Она стояла, засунув руки в карманы, напряженно вглядывалась в сменявшиеся на табло цифры этажей и задавалась вопросом: грех ли это – находить священника привлекательным?

Если это и не грех, то определенно безумие.

Наконец двери лифта открылись, и она двинулась следом за святым отцом по коридору в отделение кардиологии. Как и в хирургическом отделении, свет здесь был приглушен на ночь. Брофи провел ее сквозь полумрак к пульту с мониторами ЭКГ.

Дородная медсестра сидела за пультом и отслеживала линии ЭКГ на экранах. Увидев священника, она заулыбалась:

– Отец Брофи, делаете ночной обход?

Он тронул медсестру за плечо – запросто, по-дружески, что говорило об их доверительных отношениях. Маура сразу вспомнила свое первое впечатление о Брофи, когда она увидела его во дворе монастыря из окна кельи Камиллы. Он точно так же положил руку на плечо пожилой монахине, которая встретила его у ворот. Этот человек явно не боялся предлагать людям тепло общения.

– Добрый вечер, Кэтлин, – сказал он, и в его речи вдруг прозвучал легкий ирландский акцент. – Как ночка сегодня, спокойная?

– Пока да, тьфу-тьфу. Что, вас вызвали к кому-то из пациентов?

– Нет, не к вашим. Мы были наверху, в хирургии. Я просто хотел привести сюда доктора Айлз на экскурсию.

– В два часа ночи? – Кэтлин рассмеялась и посмотрела на Мауру. – Он вас уморит. Этот человек никогда не отдыхает.

– Отдыхать? – сказал Брофи. – Что это такое?

– Это то, что делаем мы, простые смертные.

Брофи взглянул на монитор:

– Как поживает наш господин Демарко?

– О, ваш любимый пациент. Завтра его переводят в общую палату. Так что, наверное, хорошо.

Брофи показал на монитор под номером шесть, который посылал мирные сигналы.

– Вот, – сказал он, тронув Мауру за руку, и прошептал ей на ухо: – Вот что я хотел вам показать.

– Зачем? – удивилась Маура.

– Господин Демарко – тот человек, которого мы с вами спасли на улице. – Брофи посмотрел на Мауру. – Человек, которому вы предсказывали смерть. Это наше чудо. Ваше и мое.

– Почему же чудо? Я тоже могу ошибаться.

– Вы ничуть не удивлены, что этого человека скоро выпишут из больницы?

Маура посмотрела на святого отца:

– Прошу прощения, но меня мало что удивляет в этой жизни.

Она не хотела показаться циничной, но реплика прозвучала именно так, и она подумала, что, возможно, разочаровала Брофи. Казалось, для него было важно, чтобы она выразила хоть какое-то изумление, а она лишь сухо пожала плечами.

Спускаясь в лифте на первый этаж, Маура сказала:

– Я бы хотела верить в чудеса, святой отец. Действительно хотела бы. Но боюсь, что уже невозможно изменить старого скептика.

Он улыбнулся в ответ:

– Бог дал вам блестящий ум, и, разумеется, вы должны применять его по назначению. Задавать свои собственные вопросы и находить на них собственные ответы.

– Я уверена, что и вы задаете такие вопросы.

– Каждый день.

– И все-таки верите в Божественный промысел. Неужели ваша вера никогда не колеблется?

Последовала пауза.

– Только не моя вера, нет. Меня вера еще никогда не подводила.

Маура уловила нотку неуверенности и посмотрела на него:

– Тогда в чем же вы сомневаетесь?

Его взгляд, казалось, проник прямо в ее мысли и смог прочитать именно те, которые она старательно прятала от него.

– В своей силе, – тихо произнес он. – Иногда я сомневаюсь в собственной силе.

Выйдя на улицу, Маура с наслаждением вдохнула морозный воздух. Небо было ясным, звезды мерцали холодным блеском. Она забралась в машину и немного посидела, прогревая двигатель и пытаясь понять, что же произошло между ней и отцом Брофи. Собственно, ничего, но она чувствовала себя виноватой, как будто действительно что-то произошло. Виноватой и одновременно веселой.

Она ехала домой по улицам, сверкающим ледяной полировкой, и думала об отце Брофи и Викторе. Уезжая из дома, она чувствовала себя разбитой, теперь же была как натянутая струна. Никогда еще за последние месяцы она не ощущала себя такой живой и энергичной.

Маура заехала в гараж и прошла в дом, на ходу снимая пальто. Она уже расстегивала блузку, когда подходила к спальне. Виктор храпел во сне, не догадываясь о том, что она стоит возле него, снимая с себя одежду. В последние несколько дней он чаще бывал у нее, нежели в своем номере в отеле, и сейчас уже казался завсегдатаем ее постели. Ее жизни. Дрожа от холода, она юркнула под одеяло и ощутила благостное тепло. Прикосновение ее прохладной кожи разбудило Виктора.

Несколько объятий, несколько поцелуев, и он окончательно проснулся и возбудился.

Маура с радостью приняла его в себя, подгоняя и провоцируя, и, хотя он был сверху, она не чувствовала себя покоренной или подчиненной. Она получала удовольствие, так же как и он, с тихим криком победителя взявший свое. Но когда она закрыла глаза и ощутила, как внутри разлилась волна наслаждения, в сознании всплыло не только лицо Виктора, но и отца Брофи. Образ был нечетким и порхающим, так что Маура уже и не знала, чье это лицо.

Оба сразу. И ни одного.

17

Зимой ясные дни холодней пасмурных. Маура проснулась от солнечного света, который искрился на белом снегу, и обрадовалась голубому небу. Правда, ветер был таким свирепым, что рододендрон под ее окном сгорбился, как старичок, свернув поникшие от мороза листья.

Она пила кофе по дороге на работу и щурилась от яркого солнца. Больше всего ей хотелось развернуться и поехать домой. Забраться с Виктором в постель и не вылезать оттуда целый день, ощущая его тепло под одеялом. Прошлой ночью они распевали рождественские песенки: он густым баритоном, а она – пытаясь попасть в такт своим плохо поставленным альтом. Дуэт был ужасным, и они больше смеялись, чем пели.

Вот и сейчас Маура пела невпопад, проезжая по улицам, украшенным гирляндами, мимо витрин магазинов с манекенами в сверкающих праздничных платьях. Вдруг обнаружилось, что все в этом городе напоминает о Рождестве. Гирлянды и венки висели уже несколько недель, только она их не замечала. Когда же в последний раз город казался ей таким нарядным? Когда солнце сияло так ярко?

Она вошла в здание бюро судебно-медицинской экспертизы на Элбани-стрит. В холле был вывешен огромный плакат «МИР НА ЗЕМЛЕ».

Луиза взглянула на нее и улыбнулась:

– Вы сегодня выглядите такой счастливой.

– Просто радуюсь солнцу.

– Радуйтесь, пока оно светит. Я слышала, завтра ночью опять ожидается снегопад.

– Ничего не имею против снега на Рождество. – Маура взяла несколько шоколадных сердечек из вазочки на столе Луизы. – Что у нас на сегодня?

– Ночью никого не привозили. Похоже, никому не хочется умирать под Рождество. Доктор Бристол должен быть в суде в десять, а сразу после этого он хотел бы пойти домой, если вы подмените его.

– Если все будет тихо, думаю, я и сама уйду пораньше.

Луиза удивленно подняла брови:

– Надеюсь, развлекаться?

– Еще как, – рассмеялась Маура. – Я собираюсь пройтись по магазинам.

Она зашла в свой кабинет, где даже высокая стопка лабораторных отчетов и диктофонных записей, которые следовало пересмотреть, не смогла испортить ей настроение. За столом она лакомилась шоколадом, намереваясь поработать и во время обеденного перерыва, чтобы к трем освободиться и отправиться прямиком в «Сакс».

Визит Габриэля Дина совершенно не входил в ее планы. Когда в половине третьего он вошел в ее кабинет, она и представить себе не могла, что распорядок ее дня в корне изменится. Как всегда, он был сдержан и невозмутим, и она в очередной раз удивилась тому, как вообще мог случиться роман между темпераментной Риццоли и этим холодным загадочным человеком.

– Сегодня я возвращаюсь в Вашингтон, – сказал он, поставив на пол свой портфель. – Прежде чем я уеду, мне бы хотелось услышать ваше мнение по одному вопросу.

– Да, конечно.

– Первое: могу я взглянуть на останки Джейн Доу?

– Все отражено в моем отчете.

– Тем не менее мне бы хотелось посмотреть самому.

Маура встала из-за стола.

– Должна вас предупредить, – сказала она, – зрелище будет тяжелым.

Холод мог лишь замедлить, но не остановить процесс разложения. Когда Маура расстегнула белый пластиковый мешок, ей на мгновение стало дурно от сильного запаха. Она заранее предупредила Дина о том, как выглядит труп, и он даже не поморщился, увидев сырое мясо на месте лица.

– Его просто содрали, – прокомментировала Маура. – Кожу надрезали вдоль линии роста волос на темени, а потом содрали рывком вниз. Под подбородком был еще один надрез, вспомогательный. В общем, лицо было сорвано, как маска.

– И он взял кожу с собой?

– И не только ее.

Маура расстегнула молнию на мешке до упора, и оттуда вырвался запах такой силы, что она пожалела о том, что не надела маску. Но Дин просил лишь о поверхностном осмотре, поэтому они надели только перчатки.

– Руки, – заметил он.

– Обе кисти были удалены, так же как и ступни на обеих ногах. Поначалу мы решили, что имеем дело с коллекционером, который собирает части тела в качестве трофеев. Другая версия состояла в том, что он пытался затруднить опознание. Ни отпечатков пальцев, ни лица. Это было бы вполне логично.

– Но при чем здесь ступни?

– Да, это казалось абсолютной бессмыслицей. Вот тогда я и подумала, что может быть и другая причина ампутации. Цель состояла не в том, чтобы затруднить опознание личности, а в том, чтобы замаскировать диагноз.

– А эти уплотнения на коже? Они тоже следствие болезни Гансена?

– Такое состояние кожи называется узловатой эритемой. Это реакция на лекарственные препараты. Очевидно, она все-таки принимала антибиотики для лечения болезни Гансена. Поэтому на пробах биопсии кожи мы не увидели активных бактерий.

– Выходит, не сама болезнь вызывает такие высыпания?

– Нет. Это побочный эффект недавней терапии антибиотиками. Судя по рентгеновским снимкам, она была больна, может быть, в течение многих лет, прежде чем ее начали лечить. – Маура посмотрела на Дина. – Вы все увидели, что хотели?

Он кивнул:

– А теперь я хочу вам кое-что показать.

Когда они вернулись в кабинет, агент Дин открыл свой портфель и достал папку:

– Вчера после нашего совещания я позвонил в Интерпол и запросил информацию по резне в деревне Бара. И вот что я получил по факсу из Особого отдела преступлений Центрального бюро расследований Индии. По электронной почте они прислали и несколько цифровых снимков, которые я хотел бы вам показать.

Маура раскрыла папку и увидела титульный лист:

– Это полицейское досье.

– Да, составлено полицией индийского штата Андхра-Прадеш, где находилась деревня Бара.

– И каков статус этого расследования?

– Дело не закрыто. Но за год, который прошел с момента преступления, они не слишком-то продвинулись. Я сомневаюсь, что это дело вообще раскроют. Я даже не уверен в том, что оно находится в списке первоочередных.

– Около сотни людей были зверски уничтожены, агент Дин.

– Да, но это событие нужно рассматривать в контексте прочих.

– Землетрясение – это событие. Ураган – событие. А уничтожение целой деревни – это уже не событие? Это преступление против человечности.

– Да мало ли что еще происходит в Южной Азии. В Кашмире массовые погромы и со стороны индусов, и со стороны мусульман. В Индии убивают и тамилы, и сикхи. А еще и кастовые убийства. Бомбежки, осуществляемые партизанами из маоистско-ленинских группировок…

– Мать Мэри Клемент полагает, что это резня на религиозной почве. Атака на христиан.

– Да, такие нападения там действительно случаются. Но клиника, в которой работала сестра Урсула, была основана светским фондом, не церковным. Две другие медсестры – те, которые погибли во время резни, – не принадлежали ни к одной церкви. Вот почему полиция штата Андхра-Прадеш сомневается в религиозной подоплеке преступления. Скорее, здесь была политика. Или же это преступление на почве ненависти, поскольку жертвами были прокаженные. Это ведь деревня изгоев. – Он указал на папку, которую Маура держала в руках. – Я хочу, чтобы вы посмотрели протоколы вскрытий и фотографии с места событий.

Она перевернула страницу и взглянула на фотоснимок. От ужаса она лишилась дара речи и не могла оторвать взгляд.

Это был настоящий Армагеддон.

На дымящихся кучах тлели опаленные тела. Жар огня вызвал сокращение сгибающих мышц, и тела застыли в неестественных позах. Среди человеческих останков виднелись и трупы коз с выжженным дочерна мехом.

– Они уничтожили все и вся, – сказал Дин. – Людей. Животных. Даже кур зарезали и сожгли.

Маура заставила себя взглянуть на следующее фото.

И увидела другие трупы, уже обгоревшие до костей.

– Нападение произошло ночью, – пояснил Дин. – Тела обнаружили лишь на следующее утро. Рабочие дневной смены с местной фабрики заметили густой дым, поднимавшийся из долины. Когда на место прибыли следователи, они увидели такую картину. Девяносто семь трупов, многие из них женщины и дети, а также две медсестры из клиники – обе американки.

– Из той клиники, где работала Урсула?

Дин кивнул.

– И вот еще одна очень интересная деталь, – сказал он.

Маура подняла голову и внутренне напряглась от внезапной смены его интонации.

– Да?

– Эта фабрика, близ деревни.

– Что с ней?

– Она принадлежала компании «Октагон кемикалз».

Маура уставилась на агента:

– «Октагон»? Это же компания, в которой работал Говард Редфилд!

Дин кивнул:

– Да, та самая, в отношении которой Комиссия по ценным бумагам проводит расследование. Эти три жертвы связаны столькими нитями, что мне все это уже представляется гигантской паутиной. Мы знаем, что Говард Редфилд был вице-президентом по заграничным проектам компании «Октагон», в чьей собственности находилась фабрика близ деревни Бара. Мы знаем, что сестра Урсула работала в деревне Бара. Мы знаем, что Джейн Доу страдала от болезни Гансена, поэтому тоже могла жить в этой деревне.

– Все сходится на этой деревне, – согласилась она.

– На этой резне.

Взгляд Мауры вновь упал на фотографии.

– Что вы надеетесь найти с моей помощью в этих протоколах вскрытия?

– Посмотрите, не пропустили ли чего индийские патологоанатомы. Возможно, вам удастся найти нечто, способное пролить свет на эту историю.

Она посмотрела на сгоревшие тела и покачала головой:

– Это будет сложно. Огонь слишком разрушителен. В случаях с пожарами установить причину смерти бывает практически невозможно, если только нет других доказательств. Например, пуль или переломов.

– Согласно этим протоколам некоторые черепа были проломлены. Полиция пришла к выводу, что люди были убиты во сне. После чего трупы вытащили из хижин и сложили в кучи для сожжения.

Она обратилась к следующей фотографии. Это был еще один кадр из ада.

– Столько жертв, – пробормотала Маура. – И никому не удалось бежать?

– Должно быть, все произошло очень быстро. Многие из жителей, возможно, были искалечены болезнью и уже не могли бегать. В конце концов, это ведь обитель немощных. Деревня была полностью отрезана от мира, располагалась в глухом углу. Группа нападавших могла беспрепятственно проникнуть в деревню и легко перерезать сотню людей. И никто бы не услышал криков.

Маура дошла до последней фотографии. На ней был запечатлен маленький домик с жестяной крышей и белеными стенами, облизанными огнем. На пороге лежала еще одна груда тел с изуродованными до неузнаваемости лицами.

– Это здание клиники. Оно единственное уцелело, поскольку было построено из шлакобетонных блоков, – пояснил Дин. – В этой куче тел были обнаружены останки двух американских медсестер. Судебному антропологу пришлось идентифицировать их. Он сказал, что тела сгорели практически дотла, и у него сложилось впечатление, что убийцы использовали воспламеняющееся вещество. Вы бы согласились с этим утверждением, доктор Айлз?

Маура не ответила. Она уже не смотрела на тела. Взгляд ее был устремлен на другой предмет, который волновал ее куда больше. Настолько, что у нее перехватило дыхание.

Над дверью клиники уцелела вывеска с характерной эмблемой: летящий голубь заботливо распростер свои крылья над голубым глобусом. Она сразу узнала эту эмблему.

Клиника «Одной Земли».

– Доктор Айлз! – окликнул ее Дин.

Она подняла на агента изумленный взгляд и вдруг поняла, что он до сих пор ждет ответа.

– Трупы… не так просто сжечь, – проговорила она. – Из-за высокого содержания воды.

– Но эти тела были сожжены до костей.

– Да. Это верно. Так что воспламеняющееся вещество – да, вы правы, его вполне могли использовать.

– Бензин?

– Может быть, и бензин. Тем более что его легко достать. – Взгляд Мауры вернулся к изображениям сожженной клиники. – К тому же здесь просматриваются фрагменты погребального костра, который впоследствии рухнул. Эти обгоревшие ветки…

– А разве это имеет какое-то значение? Погребальный костер? – спросил он.

Она откашлялась.

– Когда тела подняты над землей, жир начинает стекать в пламя. И это… поддерживает высокую температуру. – Она вдруг быстро собрала фотографии и вернула их в папку. Потом сложила руки на ее шероховатой поверхности и на мгновение замолчала, прислушиваясь к биению своего сердца. – Если вы не возражаете, агент Дин, я бы на время оставила эти протоколы у себя, чтобы изучить повнимательнее. Я верну. Можно мне взять всю папку?

– Конечно. – Дин поднялся со стула. – Вы можете связаться со мной в Вашингтоне.

Она так и сидела, глядя на папку, и даже не заметила, как Дин направился к двери. Не заметила и того, что у двери он обернулся и посмотрел на нее:

– Доктор Айлз!

Маура подняла голову:

– Да?

– Меня беспокоит еще один вопрос. Это не связано с делом, он скорее личный. Я не уверен, что поступаю правильно, обращаясь именно к вам.

– Что такое, агент Дин?

– Вы много общаетесь с Джейн?

– Естественно. В ходе расследования…

– Это не по работе. А по поводу того, что ее беспокоит.

Маура колебалась. «Я могла бы сказать ему, – подумала она. – Кто-то же должен сказать».

– Она всегда была как натянутая струна, – продолжал он. – Но сейчас что-то другое. Я вижу, на нее что-то давит.

– Нападение в монастыре оказалось слишком трудным делом.

– Дело не в расследовании. Ее что-то беспокоит. Но она не хочет говорить.

– Не меня нужно спрашивать об этом. А саму Джейн.

– Я пытался.

– И?

– Она напускает на себя деловой вид. Вы ведь знаете, какой она может быть. Робот-полицейский. – Он вздохнул. И произнес тихо: – Мне кажется, я потерял ее.

– Ответьте мне на один вопрос, агент Дин.

– Да?

– Она дорога вам?

Он твердо встретил взгляд Мауры:

– Я бы не начал этого разговора, если бы было иначе.

– Тогда вы должны мне поверить. Вы ее не потеряли. Если она кажется вам излишне холодной, это только потому, что она боится.

– Джейн? – Он покачал головой и рассмеялся. – Она ничего не боится. И уж тем более меня.

Маура смотрела ему вслед и думала: «Ошибаетесь. Мы все боимся людей, которые могут причинить нам боль».

* * *

В детстве Риццоли любила зиму. Она все лето ждала первых снежинок и того волшебного утра, когда она откроет шторы в спальне и увидит белую, девственно-чистую, еще не затоптанную землю. Тогда Джейн со смехом выбегала из дома и ныряла в сугроб.

Сейчас, торча в предпраздничных пробках, она задавалась вопросом: куда подевалась зимняя сказка?

Перспектива провести завтрашнюю рождественскую ночь в кругу семьи совсем не радовала. Она заранее знала, как пройдет вечер: все набьют рот индейкой, так что даже разговора не получится. Брат Фрэнки, перебрав эггнога, станет еще более шумным и несносным. Отец, сжимая в руках пульт, включит телевизор на максимальную громкость, заглушив беседу. А мать Анжела, после суточного бдения у плиты, будет дремать в кресле-качалке. Ритуал оставался неизменным из года в год, но именно эта незыблемость и делала семью семьей, считала Риццоли. Мы делаем одно и то же, нравится нам это или нет.

Хотя у нее не было ни малейшего желания ходить по магазинам, оттягивать этот момент было невозможно; явиться в дом Риццоли в канун Рождества без реквизита в виде подарков было непростительно. Если подарки красиво упакованы и приобретены для каждого, совершенно не важно, что именно находится в ярких коробках с блестящими лентами. В прошлом году негодяй Фрэнки подарил ей мексиканский кошелек из сушеной жабы. Это было жестокое напоминание о ее детском прозвище. Лягушка для лягушки.

В этом году Фрэнки следовало бы отомстить.

Она толкала впереди себя тележку, протискиваясь в толпе покупателей универсама «Таргет» и глядя по сторонам в поисках эквивалента сушеной лягушки. Из громкоговорителей лилась рождественская музыка, механические Санта-Клаусы кланялись и пели песенки, а Джейн двигалась мимо полок, украшенных праздничными гирляндами. Отцу она купила мокасины. Матери – заварочный чайник из Ирландии, декорированный крошечными бутонами роз. Младшему брату Майклу – банный халат, а его новой подружке Айрин – сережки из ярко-красного австрийского хрусталя. Она даже купила подарки для малышей-близнецов Айрин – одинаковые спортивные костюмчики для зимних прогулок.

Но для мерзавца Фрэнки, как назло, ничего не попадалось.

Она направилась в отдел мужского нижнего белья. Здесь было чем поживиться. Фрэнки, настоящий мачо военно-морского флота, в розовом трогательном исподнем? Нет, слишком пошло; при всей неприязни к братцу она не могла опуститься так низко. Джейн продолжала осматривать полки и притормозила, дойдя до боксерских трусов, почему-то подумав не о Фрэнки, а о Габриэле, в его серых костюмах и унылых галстуках. Мужчина консервативных вкусов, вплоть до нижнего белья. Мужчина, который мог свести женщину с ума, заставляя ее страдать от сомнений в том, как он к ней относится и есть ли вообще сердце под его серым костюмом.

Она резко свернула в сторону и пошла дальше. «Сосредоточься, черт возьми! Что-то для Фрэнки. Книгу?» Подходящими представлялись лишь несколько названий, в том числе руководство «Как не быть мерзавцем». Жаль, что такой книги еще не написали, можно было бы сделать бизнес. Она все колесила между полками и искала, искала, искала.