Текст книги "Грешница"

Маура прошла к боксу номер десять, где пациентку омывали перед прощанием. Стоя в изножье кровати, Маура смотрела, как медсестра откинула одеяло и подняла сорочку Урсулы, открывая взору тело отнюдь не аскета, а женщины, которая любила вкусно поесть: пышные груди, бледные тяжелые бедра. В жизни она, наверное, смотрелась внушительно, тем более в просторных монашеских одеждах. Сейчас, обнаженная, она выглядела самой обычной пациенткой. Смерть не признает дискриминации: и святые, и грешники равны перед ней.

Медсестра отжала губку и протерла тело, отчего кожа заблестела и залоснилась. Потом она начала протирать ноги, сгибая колени, чтобы промыть голени. Застарелые шрамы портили кожу – уродливые последствия укусов заразных насекомых. Сувениры из заграничной жизни. Закончив с омовением, медсестра забрала тазик и вышла из бокса, оставив Мауру наедине с пациенткой.

«Что же ты знала, Урсула? Что ты могла нам рассказать?»

– Доктор Айлз!

Она обернулась и увидела доктора Сатклиффа, который стоял у нее за спиной. Его взгляд был куда более настороженным, чем в первый день их знакомства. От былого дружелюбия доктора-хиппи с конским хвостом не осталось и следа.

– Я не знал, что вы приедете, – сказал он.

– Мне позвонил доктор Юэнь. Наше бюро займется вскрытием.

– Зачем? Причина смерти очевидна. Достаточно взглянуть на ее кардиограмму.

– Это чистая формальность. Мы всегда проводим вскрытие, если есть криминальный аспект.

– Думаю, в данном случае это пустая трата денег налогоплательщиков.

Она оставила его реплику без комментариев и посмотрела на Урсулу:

– Я так понимаю, вы говорили с ее родными по поводу отключения от системы жизнеобеспечения?

– Племянник согласился. Нам осталось только дождаться священника. Сестры из аббатства попросили, чтобы это был отец Брофи.

Маура смотрела, как размеренно вздымается грудь Урсулы в такт движению сервовентилятора. Сердце продолжало биться, органы функционировали. Если сейчас взять кровь из вены Урсулы и отправить в лабораторию, ни один из анализов, даже на самых мудреных аппаратах, не подтвердил бы, что душа уже покинула ее тело.

– Буду вам признательна, если вы направите в мой офис окончательное заключение о смерти, – сказала она.

– Доктор Юэнь продиктует. Я дам ему знать.

– И самые последние лабораторные анализы.

– Они должны быть в карте.

– Я не нашла там результата по токсинам. Анализ ведь делали, не так ли?

– Должны были. Я проверю в лаборатории и сообщу вам результаты по телефону.

– Лаборатория должна прислать результаты мне напрямую. Если анализа не было, мы сделаем его в морге.

– Вы делаете токсикологию по всем трупам? – Он покачал головой. – Еще одна пустая трата денег налогоплательщиков.

– Мы делаем эти анализы по мере необходимости. Я все думаю про крапивницу, которую наблюдала у нее в ту ночь, когда случилась остановка сердца. Я попрошу доктора Бристола сделать анализ на токсины во время вскрытия.

– Я думал, вы сами будете проводить вскрытие.

– Нет. Я собираюсь передать это дело одному из моих коллег. Если у вас возникнут какие-то вопросы после праздников, обращайтесь к доктору Эйбу Бристолу.

Она была рада тому, что он не спросил, почему не она будет проводить вскрытие. Что бы она ответила? «Мой бывший муж подозревается в смерти этой женщины. Я не могу допустить даже намека на то, что провела вскрытие без особой тщательности. Непрофессионально».

– Священник прибыл, – сказал Сатклифф. – Думаю, пора.

Маура повернулась к двери и почувствовала, как вспыхнули щеки, когда она увидела отца Брофи. Их взгляды на мгновение встретились, это были взгляды двух людей, которые в столь печальный момент вдруг ощутили искру, пробежавшую между ними. Она опустила глаза, когда священник вошел в бокс. Маура и Сатклифф удалились, предоставив священнику право провести последние приготовления.

В окно бокса она видела, как отец Брофи стоит у изножья кровати и его губы шевелятся в молитве, – он отпускал монахине грехи. «А как насчет моих грехов, святой отец? – мысленно обратилась она к его четкому профилю. – Будете ли вы шокированы, когда узнаете, что я думаю и чувствую, глядя на вас? Отпустите ли вы мне мои прегрешения, простите ли мои слабости?»

Брофи помазал миром лоб Урсулы, прочертив рукой крест. Потом поднял взгляд.

Пора было отпустить Урсулу.

Отец Брофи вышел и встал рядом с Маурой возле окна. В бокс зашли Сатклифф и медсестра.

Процедура оказалась будничной. Щелкнули несколько выключателей, и на этом все было кончено. Сервовентилятор стих, его лопасти перестали гнать воздух. Медсестра посмотрела на кардиомонитор, сигналы которого звучали все реже.

Маура почувствовала, что отец Брофи приблизился к ней, словно хотел поддержать, если ей понадобится утешение. Но не утешение он внушал, а смятение. Влечение. Она не сводила глаз с разыгрывавшейся за стеклом драмы, думая: «Как всегда, не тот мужчина. Почему меня тянет к тем, кто мне противопоказан?»

На мониторе появился первый сбивчивый сигнал, следом другой. Лишенное кислорода сердце отчаянно боролось за жизнь, пусть даже его клетки умирали. Удары сбились до трепетания. Мауре пришлось подавить в себе инстинктивное желание броситься на помощь, выработавшееся за долгие годы медицинской практики. Но эту аритмию уже нельзя было вылечить, это сердце нельзя было спасти.

Линия наконец выпрямилась.

Маура задержалась у бокса, наблюдая последствия ухода Урсулы. Никто не тратил времени на скорбное молчание или размышления. Доктор Сатклифф приложил стетоскоп к груди Урсулы, покачал головой и вышел из бокса. Медсестра отключила монитор, отсоединила кардиодатчики и капельницы, приготовив покойную к перевозке. Бригада санитаров из морга была на подходе.

Мауре больше нечего было здесь делать.

Она оставила отца Брофи возле бокса и вернулась к пульту дежурной.

– Я забыла кое-что спросить, – обратилась она к дежурной медсестре.

– Да?

– Нам понадобится информация для контактов с ближайшими родственниками. В карте покойной указан только телефон аббатства. Я так понимаю, что у нее есть племянник. У вас есть его телефон?

– Доктор Айлз!

Она обернулась и увидела отца Брофи, который стоял у нее за спиной, застегивая пальто. Он виновато улыбнулся:

– Прошу прощения, я не собирался подслушивать, но я могу помочь вам. У нас в приходском офисе есть вся информация о родственниках монахинь. Я поищу нужный вам телефон, а вы мне потом позвоните.

– Очень любезно с вашей стороны. Спасибо.

Маура забрала копию карты и направилась к выходу.

– Доктор Айлз!

Она оглянулась:

– Да?

– Я знаю, сейчас неподходящий момент для этого, но я все равно хотел бы сказать вам кое-что. – Он улыбнулся. – Счастливого Рождества.

– И вам тоже, святой отец.

– Не заглянете как-нибудь? Просто поздороваться?

– Я постараюсь, – ответила она. Зная, что это была вежливая ложь. И что от этого мужчины ей нужно бежать без оглядки.

Что она и сделала.

На выходе из больницы ее обдало волной холодного воздуха. Она прижала к груди карту и ринулась в ледяные объятия ветра. В эту священную ночь она шла одна, и ее единственным компаньоном была пачка бумаги в руках. В гараже опять было безлюдно, и она слышала только собственные шаги и их эхо.

Маура ускорила шаг. Пару раз остановилась и оглянулась, чтобы убедиться, что ее никто не преследует. До машины она добралась, тяжело дыша. «Я видела слишком много смерти, – подумала она. – И теперь она мерещится мне повсюду».

Маура забралась в машину и закрыла дверь.

«С Рождеством, доктор Айлз. Что посеешь, то и пожнешь, как говорится, и сегодня ночью ты будешь пожинать одиночество».

Выезжая из гаража, она сощурилась от яркого света фар, которые отражались в зеркале заднего вида. Следом за ней выехала еще одна машина. «Отец Брофи? – подумала она. – И куда же он поедет в эту ночь перед Рождеством? Домой, в свою приходскую резиденцию? Или же будет бродить по церкви, привечая одиноких прихожан, которые могут забрести туда?»

Зазвонил ее сотовый телефон.

Она выудила его из сумочки и ответила:

– Доктор Айлз.

– Привет, Маура, – прозвучал в трубке голос ее коллеги Эйба Бристола. – Что это за сюрприз ты мне посылаешь из больницы Святого Франциска?

– Я не могу проводить это вскрытие, Эйб.

– Значит, вручаешь его мне на Рождество? Прекрасно.

– Извини, что так получилось. Ты же знаешь, не в моих привычках перекладывать ответственность на других.

– Это та самая монахиня?

– Да. Никакой срочности нет. Вскрытие можно провести после праздника. Все это время она находилась в больнице, и только что ее отключили от системы жизнеобеспечения. Там была крупная нейрохирургическая операция.

– Значит, внутричерепной осмотр нам не поможет.

– Нет, там послеоперационные изменения.

– Причина смерти?

– Вчера утром у нее остановилось сердце вследствие инфаркта миокарда. Поскольку я знакома с делом, я уже все для тебя подготовила. У меня копия ее больничной карты, и я принесу ее тебе послезавтра.

– Могу я спросить, почему ты сама не участвуешь?

– Мое имя не должно фигурировать в протоколе вскрытия.

– Почему?

Она молчала.

– Маура, почему ты самоустранилась от этого дела?

– Личные причины.

– Ты знала пациентку?

– Нет.

– Тогда что?

– Я знакома с одним из подозреваемых, – ответила она. – Я была его женой.

Она захлопнула крышку, швырнула телефон на сиденье и сосредоточилась на дороге и скором возвращении домой. Там она окажется в безопасности.

К тому времени, как она свернула на свою улицу, снежные хлопья, падавшие с неба, стали похожи на шарики хлопка. Зрелище было волшебное – плотный серебристый занавес покрывалом ложился на лужайки. Ощущение чуда усиливалось тишиной и покоем священной ночи.

Она разогрела духовку и приготовила будничный ужин, состоявший из томатного супа и тоста с сыром. Налила бокал вина и прошла в гостиную, где посверкивали рождественские огоньки. Но не смогла съесть даже этот скромный ужин. Отодвинув поднос, Маура допила вино, не отрывая взгляда от огня в камине. Она отчаянно боролась с желанием схватить телефонную трубку и позвонить Виктору. Успел ли он на самолет? Она даже не знала, где он проводит сегодняшнюю ночь, не знала, что скажет ему. «Мы предали друг друга, – подумала она, – никакая любовь не сможет пережить это».

Она встала, погасила свет и пошла спать.

21

Кастрюля с телятиной под соусом вот уже два часа томилась на плите, и запахи помидоров, чеснока и нежнейшего жаркого соперничали в своей соблазнительности с пикантным ароматом девятикилограммовой индейки, которая посверкивала своей поджаристой корочкой на противне, готовая к подаче на стол. Риццоли сидела за столом на кухне матери, взбивая теплый картофель, который только что сварила и размяла, с яйцом и растопленным маслом. У себя дома она редко готовила, и ее трапеза состояла из того, что удавалось выудить из закромов кухонных шкафчиков или морозилки. Но здесь, у матери, приготовление еды всегда было процессом неспешным. Это было целое действо во славу пищи как таковой, независимо от ее ингредиентов. Каждый шаг, начиная с нарезки продуктов и заканчивая украшением блюда, был частью торжественного ритуала, и вынос кулинарных шедевров к столу неизменно сопровождался одобрительными возгласами гостей. На кухне Анжелы спешка не приветствовалась.

Джейн не спеша всыпала немного муки в плошку с картофельным пюре и стала месить тесто руками. Ей нравилось перемешивать теплое тесто с сознанием того, что оно не терпит спешки. Она не так-то много позволяла себе в этой жизни. Тратила слишком много энергии на то, чтобы быть быстрее, лучше, полезнее других. Поэтому иногда очень приятно сдаться в плен чему-то неизбежному и просто приготовить ньокки.

Она добавила еще немного муки и продолжила месить тесто, наслаждаясь его шелковистой консистенцией. В соседней комнате, где собрались мужчины, как всегда на полную громкость, был включен телевизор, настроенный на спортивный канал. Но здесь, на кухне, изолированная закрытой дверью от рева стадионов и болтовни спортивных комментаторов, она наслаждалась покоем, и ее руки неспешно разминали теперь уже эластичное тесто. Ее уединение было нарушено лишь однажды, когда один из сыновей Айрин, влетев на кухню, стукнулся головой о стол и разревелся. Айрин вбежала следом за ним, схватила малыша на руки.

– Анжела, ты уверена, что мне не нужно вам помогать? – спросила Айрин, которой, похоже, не терпелось вырваться из шумной гостиной.

– Даже не думай! Занимайся своими мальчишками, – отозвалась Анжела, обжаривавшая на сковороде канноли.

– Майкл может последить за ними. Он ведь ничего не делает, только телевизор смотрит.

– Нет, иди, сядь в гостиной и расслабься. Мы с Джейн справимся.

– Ну, если ты так считаешь…

– Да, я так считаю.

Айрин вздохнула и вышла из кухни с малышом под мышкой.

Риццоли начала раскатывать тесто.

– Знаешь, мам, она ведь действительно хочет помочь нам.

Анжела выудила из масла канноли и выложила их для просушки на бумажное полотенце.

– Будет лучше, если она присмотрит за детьми. У меня здесь своя система. Она все равно не разберется, что делать.

– Да. Не то что я.

Анжела обернулась и посмотрела на дочь:

– Конечно, ты все знаешь.

– Только то, чему ты меня научила.

– А разве этого не достаточно? Я что-то упустила?

– Ты знаешь, что я не то имела в виду.

Анжела критически посмотрела, как дочь нарезает полосками тесто:

– Думаешь, мать Айрин научила ее делать такие ньокки?

– Сомневаюсь, мам. Она ведь ирландка.

Анжела фыркнула:

– Это еще одна причина не пускать ее на кухню.

– Эй, мам! – В дверь заглянул Фрэнки. – У тебя есть еще чего поклевать?

Риццоли отвлеклась от теста и взглянула на старшего брата, который уже зашел на кухню. Он выглядел настоящим моряком – широкоплечий и здоровый, как холодильник, куда он как раз полез.

– Вы что же, целый поднос уже умяли?

– Эти мелкие негодники облапили всю еду своими грязными ручонками. Я не могу это есть.

– На нижней полке есть сыр и салями, – сказала Анжела. – И вот еще жареный перец в миске. Сложи все это на поднос.

Фрэнки схватил пиво из холодильника и откупорил бутылку:

– Может, ты сделаешь это, мам? Я боюсь пропустить последнюю четверть тайма.

– Джени, приготовишь им поднос с закусками, хорошо?

– Почему я? От него будет хоть какая-то польза? – огрызнулась Риццоли.

Но Фрэнки уже ушел с кухни и, скорее всего, уселся перед телевизором, посасывая свое пиво.

Джейн подошла к раковине сполоснуть руки. Душевный покой, которым она наслаждалась всего несколько минут назад, сменился знакомым чувством раздражения. Она нарезала кубиками свежую моцареллу и тонкими кусочками салями и выложила их на блюдо. Добавила горку жареного перца и ложку оливок. Если положить больше, мужчины перебьют себе аппетит, рассудила она.

«Господи, я становлюсь похожей на маму. С какой стати я должна беспокоиться, что кто-то перебьет аппетит?»

Она отнесла поднос в гостиную, где на диване расположились отец и двое ее братьев, стеклянными глазами уставившись в телевизор. Айрин ползала на коленях возле елки, подбирая крошки от печенья.

– Извини, – сказала Айрин. – Дуги уронил печенье на ковер, а я не успела подхватить…

– Эй, Джени! – завопил Фрэнки. – Не можешь отойти от экрана? Я не вижу игры.

Риццоли поставила закуски на кофейный столик и забрала старый поднос, который теперь кишел микробами с ручонок малышей.

– Знаете, – сказала она, – кто-нибудь из вас мог бы помочь Айрин присматривать за мальчиками.

Майкл наконец оторвался от экрана и посмотрел на сестру затуманенным взглядом:

– А? Ну да…

– Джени, сгинь, – заныл Фрэнки.

– Не уйду, пока не скажешь спасибо.

– За что?

Она схватила блюдо с закусками, которое только что поставила на стол:

– Поскольку ты даже не заметил…

– Ладно-ладно. Черт возьми! Спасибо тебе.

– Пожалуйста.

Джейн опять поставила блюдо на столик и отправилась на кухню. В дверях она остановилась и окинула взглядом сцену в гостиной. Под рождественской елкой, мигающей огоньками, высилась гора подарков – подношения богу изобилия. Трое мужчин перед телевизором набивали себе рот салями. Близнецы сновали по комнате, словно два волчка. А бедная Айрин скрупулезно обшаривала пол в поисках крошек, и ее красивые рыжие волосы совсем растрепались, выбившись из конского хвоста.

«Нет, это не для меня, – подумала Риццоли. – Лучше умереть, чем жить в таком кошмаре».

Она вернулась на кухню и поставила поднос на стол. Ей вдруг стало трудно дышать, затрясло от жуткого приступа клаустрофобии. И еще чувствовалась тяжесть, которая сдавливала мочевой пузырь. «Я не хочу, чтобы это было со мной, – подумала она. – Я не могу превращаться в Айрин, измотанную и задерганную неряшливыми маленькими ручонками».

– Что такое? – забеспокоилась Анжела.

– Ничего, мам.

– Как ничего? Я же вижу, что-то не так.

Джейн вздохнула:

– Просто Фрэнки бесит меня, понимаешь?

– Ты не могла бы подыскать слово помягче?

– Нет, именно бесит. Разве ты не видишь, какой он мерзавец?

Анжела молча извлекла последнюю порцию канноли и выложила на полотенце.

– Знаешь, что он гонялся за мной и Майком по всему дому с пылесосом? Ему нравилось пугать Майка угрозами, что его затянет в шланг. Майк орал как резаный. Но ты никогда не слышала этого, потому что Фрэнки проделывал это в твое отсутствие. Ты и не знала, как он издевался над нами.

Анжела опустилась на стул и уставилась на полоски теста, которые нарезала ее дочь.

– Знала, – сказала она.

– Что?

– Я знала, что он груб с вами. И что он плохой брат.

– Но ты ему все прощала. Вот что нас всегда задевало, мама. И Майк до сих пор переживает из-за того, что Фрэнки твой любимчик.

– Ты просто не понимаешь Фрэнки.

Риццоли расхохоталась:

– Я прекрасно понимаю его.

– Сядь, Джени. Давай делать ньокки вместе. Так получится быстрее.

Риццоли вздохнула и села к столу напротив матери. Молча, раздраженно она стала посыпать тесто мукой, а потом придавать полоскам форму, выдавливая на них выемку. А как еще шеф-повар может выместить свое негодование?

– Ты должна быть снисходительной к Фрэнки, – сказала Анжела.

– С чего это? Он же не делает мне уступок.

– Ты не знаешь, что ему пришлось пережить.

– Я слышала больше чем достаточно о службе в морской пехоте.

– Нет, я о том, что ему пришлось пережить, когда он был маленьким. Совсем маленьким.

– Что-то случилось?

– Меня до сих пор бросает в дрожь, когда я вспоминаю, как он ударился головой об пол.

– Он что, выпал из люльки? – Она рассмеялась. – Что ж, это во многом объясняет его ай-кью.

– Нет, это не смешно. Все было серьезно, очень серьезно. Твоего отца не было в городе, и мне пришлось срочно везти Фрэнки в больницу. Там сделали рентген и обнаружили трещину вот здесь. – Анжела провела рукой по голове, и на ее темных волосах остался белый след от муки. – В черепе.

– Я всегда говорила, что у него дырка в голове.

– Перестань, Джени, это совсем не смешно. Он чуть не умер.

– Он слишком гадкий, чтобы умереть.

Анжела уставилась на миску с мукой.

– Ему было всего четыре месяца.

Риццоли замерла, впившись пальцами в мягкое тесто. Она никак не могла представить Фрэнки младенцем. Беспомощным, беззащитным.

– Врачам пришлось откачать немного крови из его мозга. Они сказали, что была опасность… – Анжела запнулась.

– Что?

– Что он не будет нормальным.

В голове Риццоли тут же пронеслась саркастическая реплика, но она промолчала. Понимая, что сарказм сейчас неуместен.

Теперь Анжела смотрела на свою руку, сжимавшую комочек теста. Она старательно избегала взгляда дочери.

Четырехмесячный ребенок, подумала Риццоли. Здесь что-то не так. В четыре месяца он еще не мог ползать. Он даже не мог ни выбраться из люльки, ни соскочить с высокого стульчика. Такой маленький ребенок не может упасть, его можно только уронить.

Она другими глазами посмотрела на мать. И сразу представила, сколько бессонных ночей провела Анжела, вспоминая то мгновение, когда она расслабилась, выронив ребенка из рук. Золотой мальчик Фрэнки, которого чуть не убила беспечная мать.

Она потянулась к матери и коснулась ее руки:

– Ну ничего. Он ведь выжил, правда?

Анжела судорожно вздохнула. И принялась с удвоенной скоростью лепить ньокки.

– Мама, из всех нас Фрэнки самый трудный ребенок.

– Нет. – Анжела выложила ньокки на поднос и посмотрела на дочь. – Ты самая трудная.

– Как же.

– Да, Джейн. Когда ты только родилась, я взглянула на тебя и подумала: вот о ком мне не придется беспокоиться. Эта не даст себя в обиду, что бы ни произошло. Майка, наверное, мне следовало бы оберегать получше. Он не из тех, кто может постоять за себя.

– Майк вырос жертвой. И всегда будет вести себя как жертва.

– Не то что ты. – Легкая улыбка коснулась губ Анжелы, когда она посмотрела на дочь. – Когда тебе было три годика, ты упала и разбила лицо о кофейный столик. Порезалась вот здесь, под подбородком.

– Да, у меня до сих пор шрам.

– Рана была такая глубокая, что пришлось накладывать швы. Ты залила кровью весь ковер. И знаешь, что ты сделала? Догадайся.

– Наверное, завопила.

– Нет. Ты начала стучать по столику. Колотить его, вот так! – Анжела стукнула кулаком по столу, взметнув облачко муки. – Как будто разозлилась на него. Ты не побежала ко мне. И не заплакала от вида крови. Ты была занята дракой с предметом, который ударил тебя. – Анжела рассмеялась до слез и вытерла глаза рукой, оставляя белые разводы на щеках. – Ты была удивительной девчушкой. Из всех детей больше всего я гордилась тобой.

Риццоли удивленно взглянула на мать:

– Я никогда не знала об этом. Даже не догадывалась.

– Ха! Дети! Вы не представляете, сколько переживаний доставляете своим родителям. Вот подожди, будут у тебя свои, узнаешь. Вот тогда ты по-настоящему поймешь, что это за чувство.

– Какое чувство?

– Любовь, – сказала Анжела.

Риццоли посмотрела на натруженные руки матери, и глазам вдруг стало больно, а в горле пересохло. Она встала и подошла к мойке. Налила в кастрюлю воды для ньокки. Стоя над плитой, она думала: «Может, я и впрямь не знаю, что такое любовь. Потому что слишком долго сопротивлялась ей. Как и всему, что может причинить боль».

Она оставила кастрюлю на плите и вышла из кухни.

Наверху, в родительской спальне, она подсела к телефону. Некоторое время просто держала трубку в руке, собираясь с силами.

«Сделай это. Ты должна сделать это».

Она набрала телефонный номер.

Трубка отозвалась четырьмя гудками, после чего заработал автоответчик:

– Это Габриэль. Сейчас меня нет дома. Пожалуйста, оставьте сообщение.

Она дождалась звукового сигнала и сделала глубокий вдох.

– Это Джейн, – произнесла она в трубку. – Я должна тебе кое-что сказать, и, наверное, даже лучше сделать это по телефону. Так легче, чем говорить в глаза, потому что я не уверена, что хочу видеть твою реакцию. Так вот, я… совершила ошибку. – Она неожиданно рассмеялась. – Господи, я совсем глупая, несу такую чушь. Больше никогда не буду шутить о красивых дурочках. А случилось то, что я… беременна. Вот уже восемь недель, я так думаю. И это означает – так, на всякий случай, чтобы ты не сомневался, – что ребенок твой. Я не прошу у тебя ничего. Не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным. Ты даже можешь не отвечать на этот звонок. Просто я подумала, что ты имеешь право знать, потому что… – Она сделала паузу, чувствуя, что говорить стало тяжело от подступивших слез. Она откашлялась. – Потому что я решила оставить ребенка.

Она повесила трубку.

И долго сидела не двигаясь, уставившись на свои руки и переживая целую бурю эмоций. Облегчение. Страх. Ожидание. Но только не сомнения – она сделала выбор, который сочла единственно верным.

Джейн поднялась, чувствуя невероятную легкость во всем теле, как будто ее избавили от тяжкой ноши неопределенности. Впереди было столько забот, столько новых дел, но она как будто обрела второе дыхание и, вспорхнув, сбежала по лестнице на кухню.

Вода на плите уже закипела. Поднимавшийся из кастрюли пар согрел ее лицо материнской лаской.

Она добавила две чайные ложки оливкового масла, после чего выложила ньокки в кастрюлю. Остальные три кастрюли медленно кипели на огне, и каждая источала собственный аромат. Это был букет материнской кухни. Она вдыхала эти запахи, проникаясь новым смыслом этого священного места, где еда готовилась с любовью.

Когда картофельные клецки всплыли на поверхность, она выложила их на блюдо вместе с телятиной под соусом. Потом открыла духовку и достала кастрюли, в которых подогревались другие блюда: жареный картофель, зеленая фасоль, мясные фрикадельки, маникотти. Все это гастрономическое великолепие они с матерью понесли в столовую. И конечно, индейку, которая заняла королевское место в центре стола в окружении своих итальянских подданных. Это был не просто семейный обед; сегодня это было изобилие еды и любви.

Джейн сидела за столом напротив Айрин и наблюдала за тем, как та кормит близнецов. Всего лишь час назад, глядя на Айрин в гостиной, она видела перед собой усталую молодую женщину, чья жизнь была кончена, а юбка смята из-за постоянного одергивания маленькими ручками. Сейчас она смотрела на ту же женщину и видела совсем другую Айрин: та со смехом запихивала клюквенный соус в маленькие ротики и блаженно улыбалась, прижимаясь губами к нежным кудрявым головкам.

«Я вижу другую женщину, потому что сама стала другой, – думала она. – Изменилась я, а вовсе не Айрин».

После обеда, когда Джейн помогала Анжеле варить кофе и начинять взбитыми сливками канноли, она поймала себя на том, что и на мать смотрит иначе. Она увидела серебристые пряди седины в ее волосах, лицо, уже обвисающее на скулах. «Ты когда-нибудь жалела о том, что мы у тебя есть, мама? – подумала она. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, что совершила ошибку? И была ли ты так же, как я сейчас, уверена в своем решении оставить ребенка?»

– Эй, Джени! – заорал Фрэнки из гостиной. – Твой сотовый в сумке звонит.

– Ты не можешь достать его?

– Мы смотрим игру!

– У меня все руки в креме! Может, все-таки ответишь?

Он пришел на кухню и деловито сунул ей телефон под ухо:

– Это какой-то парень.

– Фрост?

– Откуда мне знать?

«Габриэль, – была ее первая мысль. – Он прослушал мое сообщение».

Джейн подошла к раковине и не спеша сполоснула руки. Когда наконец она взяла трубку, голос ее звучал уже спокойно:

– Алло!

– Детектив Риццоли? Это отец Брофи.

Напряжение разом спало. Джейн тяжело опустилась на стул. Она чувствовала на себе взгляд матери и пыталась не показывать своего разочарования.

– Да, святой отец.

– Простите, что надоедаю в Рождество, но я не могу дозвониться доктору Айлз, а тут… всплыли кое-какие обстоятельства, о которых я счел нужным вас информировать.

– Что такое?

– Доктор Айлз спрашивала контактные телефоны родственников сестры Урсулы, и я предложил ей свою помощь. Но вышло так, что наши приходские записи немного устарели. У нас есть старый телефонный номер ее брата в Денвере, но он уже давно отключен.

– Мать Мэри Клемент говорила мне, что ее брат умер.

– А она говорила, что у сестры Урсулы есть племянник, который живет за пределами нашего штата?

– Аббатиса не упоминала о нем.

– Судя по всему, он связывался с врачами. Так, во всяком случае, мне сказали медсестры.

Она посмотрела на блюдо с канноли, которые уже пропитались кремом.

– К чему вы клоните, святой отец?

– Я понимаю, это кажется незначительным – разыскивать какого-то племянника, который вот уже много лет не виделся с тетушкой. И я знаю, как это сложно – найти человека, живущего за пределами штата, особенно если не знать его имени. Но у церкви есть свои каналы, которыми не может похвастать даже полиция. Хороший священник знает свой приход, детектив. Он знает все семьи и имена их детей. Поэтому я позвонил в Денвер священнику прихода, в котором проживал брат сестры Урсулы. Он хорошо помнит ее брата. Он служил похоронную мессу.

– Вы спросили у него насчет родственников? Про племянника?

– Да, спросил.

– И что же?

– Никакого племянника нет, детектив. Его не существует.