Текст книги "Идиотам просьба не беспокоиться"

Пятьдесят бесполезностей

Кид стремительно выхватил револьверы, прокрутил их на пальцах и убрал обратно в кобуры, не отрывая взгляда от воображаемого врага. Координация никуда не делась, и он по-прежнему проделывал все это четко и быстро (хотя, наверное, уже не так быстро, как раньше).

И еще он знал: что-то не так. Он это чувствовал, но не мог понять, что именно не так и что нужно сделать, чтобы это исправить. И можно ли это исправить.

Он достал кисет, свернул себе папиросу, закурил и задумался, пытаясь найти ту точку, откуда все пошло наперекосяк.

У него было много времени, чтобы подумать. Долгие годы он только и делал, что думал, но так ничего и не надумал.

Его карьера закончилась точно так же. Последние пару недель до того, как все кончилось, у него были сильные приступы нехороших предчувствий. Стойкое ощущение, что что-то не так. И даже не пару недель, а, наверное, пару месяцев. Просто тогда он еще не понимал, что его поезд готовится сойти с рельсов.

Он не собирался сам уходить с работы. Он мог бы подать в отставку по собственному желанию, но нет – он специально устроил так, чтобы его уволили. Может быть, для того, чтобы ему было кого винить, если он вдруг пожалеет об этом. Скорее всего его нежелание уходить самому было связано с тем, как он устроился на эту работу. Понимая, что нужно работать, причем работать в приличном месте (строгий костюм, пристойная зарплата, гарантированная пенсия), он просмотрел объявления о вакансиях и увидел, что требуется человек в управление городского планирования. Он пошел в библиотеку, прочитал пару брошюрок о принципах городского планирования, а потом состряпал себе фальшивый диплом и пошел на собеседование, где врал просто напропалую, но зато убедительно. Не имея вообще никакой подготовки и знаний, но зато понимающий, что такое хорошая шутка, он без труда получил работу.

Обман так и не раскрылся, потому что хотя его должность была солидной и хорошо оплачиваемой, на самом деле, он вообще ничего не делал. Ходил на какие-то собрания и встречи, где хорошие шутки всегда приветствовались, и ездил по городу, изучая расположение фонарных столбов. В каждом уважающем себя городе должно быть управление городского планирования, но на самом деле города сами себя планируют. Может быть, из-за легкости, с которой он провернул эту аферу, он так и не смог заставить себя уважать своих коллег-специалистов, или просто сказались пять лет постоянной скуки.

Все началось из-за чашки чая. До работы ему было ехать всего ничего, но из-за утренних пробок он добирался не меньше чем за полчаса. Он всегда просыпался с большим трудом: единственный способ гарантированно встать с постели – это скатиться с кровати и шлепнуться на холодный и твердый пол, что дает стимул быстрее подняться и пойти в ванную. Он подгонял время так, чтобы приходить на работу не совсем вовремя, а с опозданием на три-четыре минуты, так чтобы к нему не могли придраться, но при этом выгадывал три-четыре минуты сна. Он залпом выпивал чай, запихивал в рот кусок тоста, бежал к машине, на ходу завязывая галстук, и стоял в пробках, теряя без толку время и начиная потихонечку ненавидеть знакомые лица в соседних машинах.

Однажды утром он совсем уже проспал и, чтобы не терять время, взял чашку с чаем с собой в машину и выпил его по дороге. Месяца полтора спустя он уже шел по утрам к машине в банном халате, а брился, одевался и завтракал прямо в машине. Люди таращились на него, но ему было плевать, и только потом до него дошло, насколько опасным было его положение. Он дошел до того, что стал приходить на работу уже после обеда в полном ковбойском облачении и крутить на пальцах свои шестизарядные револьверы на деловых встречах, и вот тогда его поведение начало вызывать нарекания.

Первые четыре месяца после увольнения были самыми тяжкими; потом, когда ты уже привыкаешь, становится легче. Это как если ты тонешь, рассуждал Кид: сначала ты отчаянно бьешь по воде руками и ногами, пытаясь удержаться на плаву, а потом все страдания проходят, и ты вместе с ними. Но как бы там ни было, просто одеться и вымыться к тому времени превратилось в работу. До этого у него не было сколько-нибудь приличной работы, и после этого тоже – по крайней мере такой, которую можно было бы назвать работой. Однако он никогда себя не обманывал: они разошлись с женой вовсе не потому, что его погнали с приличной работы. У них и раньше все было плохо. Они жили каждый в своей части дома и практически не общались, как животные двух разных видов, которых небрежный хозяин держал в одной клетке. Однако, когда она от него ушла, он вовсе не удивился, когда вдруг понял, что ему хочется плакать.

Где он свернул не туда? Или, может быть, пропустил поворот? Когда ему, еще в юности, задавали вопрос: «Чего тебе хочется делать в жизни?», он ни разу не ответил: «Сидеть, изнывая от скуки, в почти пустом доме, на потертом скрипучем диване типа тех, которые жгут на тренировке пожарных; короче говоря, быть законченным неудачником, но таким неудачником, о котором и говорить не стоит… у которого не было никаких грандиозных планов, которые потерпели бы неудачу… которого изначально почти никогда не пускали через парадный вход».

Когда у тебя нету денег, в этом есть только одна положительная сторона: тебе легко быть аккуратным. Все его имущество состояло из маленького телевизора (на который бы не позарился даже самый занюханный вор) на подставке из телефонных справочников, старенького дивана, дохлого кактуса, ржавого котелка, который давно надо было выбросить, револьверов с перламутровыми рукоятками и книги О.О. Говарда «Знаменитые индейские вожди, которых я знал». За последние десять лет он продал, отдал попользоваться или просто отдал навсегда почти все, что у него было. Он бы продал и револьверы, если бы их можно было продать хотя бы за полцены.

Он выглянул в окно и посмотрел на небо, безбрежное серое вето. Еще он увидел соседа Спринга, который сосредоточенно разбирал на части очередную машину и раскладывал оные части по всему кладбищу автомобилей, в которое давно превратился его сад. Спринг оторвался от своего занятия и принялся столь же сосредоточенно ковырять в левой ноздре.

Киду постоянно «везло» на такое зрелище. Однажды он ехал в поезде, и сразу за Бермингемом, когда мимо проехал еще один поезд, он мельком увидел в окне вагона первого класса Маргарет Тэтчер. «Железная леди» ковырялась железным пальцем в своем железном носу. Еще подростком, когда он ездил в Америку, в маленьком барчике в аэропорту Феникс он видел Джона Леннона. Леннон пил кока-колу и самозабвенно ковырялся в носу, что сразу убило все поползновения попросить автограф. Но вершиной всего была встреча с Джорджем Бестом в одном безымянном пабе возле Олдхэма. Звезда английского футбола сидел с пинтой пива и с задумчивым видом ковырялся в носу, размышляя, должно быть, о вечном. В общем, у Кида был дар заставать знаменитости за интимным занятием чистки носа, но он понятия не имел, как извлечь из него хоть какую-то выгоду.

И разумеется, он молниеносно выхватывал револьверы, но это тоже не принесло ему счастья в жизни. Его способности стрелка нашли только одно признание: Кида пригласили выступить в его старой школе – рассказать ребятишкам о законах Дикого Запада.

У него на каминной полке до сих пор стоит их фотография. Все вместе: Брэмхолльская команда (Брэмхолльское общество реконструкции истории фронтира), все четверо. Были у них и другие любители Дикого Запада, но ядро Брэмхолльской команды составляли он сам, Баз, Легкомысленный и Войтек. Их приглашали потешить народ на ярмарках, в богадельнях и на открытии одного супермаркета. А еще они выступали по местному телевидению.

Диким Западом он «заболел» с детства. Он собирал всю информацию, которую только можно было добыть. Если вам вдруг понадобится узнать, где конкретно стоял Док Холлидей при перестрелке на ферме «О.К. Коррал», или какой был любимый алкогольный напиток у Джесси Джеймса, или точное количество перестрелок в Оклахоме в 1870 году: теперь вы знаете, к кому обращаться. Прошло много лет, прежде чем он понял, почему Дикий Запад так привлекает его (и остальных); уже будучи взрослым, он сообразил, что это был такой мир, где проблемы легко распознавались (по черным шляпам) и так же легко решались. Сталкиваясь с проблемой, ты не звонил в полицию, не писал своему депутату и не консультировался с адвокатом – ты вынимал револьвер и разбирался с проблемой на месте. Вот в чем главный минус жизни: ни с чем нельзя разобраться.

С сожалением вспоминая о том, сколько стоила рамка, он поставил фотографию на место. Он был последним из Брэмхолльской команды.

Баз («Джолли с ранчо») уехал на юг, за границу. Кид давно уже подозревал, что страсть База к Дикому Западу была только прикрытием для того, чтобы уйти от жены и детей. «Ребята рассчитывают на меня», – говорил он своей протестующей половине, представляя себя шофером, хотя он, наверное, вообще никогда не садился за руль, потому что боялся ездить.

Уйти от жены и детей было для База первейшей задачей в жизни, над которой он упорно работал. А еще он участвовал в марафонских забегах. «Это для благотворительных целей, котик, и ребята рассчитывают на меня». Его жена подозревала, что марафон – это только отмазка, чтобы слинять в бар с друзьями, и когда он выходил из дома в спортивном костюме, она регулярно следила за ним на машине. Сама идея была нелепой, потому что пивное пузо у База было не больше, чем у двенадцатилетнего мальчугана; но Баз был готов пробежать четырехчасовой марафон и сразиться со всеми бандами бандитского Додж-Сити, лишь бы уйти из дома – настолько сильным было его желание сбежать от своего семейства.

Благотворительность и марафон замечательно объединились, когда Баз сбежал-таки в Марбеллу, прихватив триста сорок фунтов для детей-инвалидов. Не то чтобы ради такой добычи стоило убегать, но у него появилась хотя бы возможность побега.

В Испании Баз открыл бар («Красный дьявол») на пару с красивой молоденькой вертихвосткой, которая, по идее, должна была вскоре уйти от него к какому-нибудь солидному испанцу постарше и поупитаннее, но которая со временем превратилась в жену с двумя детьми. Еще в самом начале он прислал Киду и всем остальным из Брэмхолльской команды свою фотографию, на которой он был в футболке «Родился на севере, живу на севере и умру на севере»; он стоматологически улыбался во все тридцать два зуба, в одной руке держал кружку неопознанного пива, а другой обнимал за талию знойную сеньориту.

Ходили слухи, что Баз хотел вернуться, но боялся, что его привлекут за неуплату алиментов. Должно быть, он был в полной заднице, иначе он бы дал знать о себе. Не то чтобы он очень стремился поддерживать отношения, но если бы ему было чем хвастаться, он бы похвастался – из одного только самодовольства.

Баз был манчестерцем до мозга костей, и его тянуло обратно. Он изнывал по теплому пиву и холодному дождю. Кид сомневался, что он сам тосковал бы по родному Манчестеру, будь у него альтернатива – радостная и солнечная. Такова ирония судьбы: всю жизнь он провел в Манчестере, хотя больше всего на свете ему хотелось отсюда уехать.

На самом деле, он даже предпринял такую попытку. В девятнадцать лет он уехал в Штаты, чтобы пройтись по местам «боевой славы» Дока Холлидея и прощупать почву на предмет остаться. Он обнаружил, что (во всяком случае, в Аризоне) есть только два вида работы: которая требует квалификации и вида на жительство – для американцев и которая не требует квалификации и вида на жительство – для мексиканцев, которые готовы работать за совсем уже смешные деньги.

В полном отчаянии, он познакомился с Пэтом – человеком безграничного оптимизма и владельцем целого трейлера игрушечных танков. Больше тысячи игрушечных танков на батарейках. Так что Кид и еще один парень, негритос по имени Стив (который шел автостопом в Лос-Анджелес на чемпионат по хула-хупу), за три дня обошли все магазины Феникса, пытаясь продать эти танки.

Продать – не в смысле убедить владельцев взять танки на реализацию, а в смысле продать их за бабки работникам магазинов. У Пэта была теория, что у людей, которые работают в магазинах, нет времени по магазинам ходить, что все они изнывают от тайного нереализованного желания прикупить себе игрушечный танк на батарейках, и что очень важно, чтобы у Кида был помощник, который демонстрировал бы удивительные качества танков восторженным покупателям, пока сам Кид вел бы торговлю.

В конечном итоге он преисполнился глубочайшего уважения к любезности и терпимости американцев; или, может быть, если человек продает духи или индивидуальные туры на Багамские острова, он просто не ожидает, что кто-то войдет и предложит ему купить игрушечный танк. Как бы там ни было, Кид не продал ни одного, хотя один раз, разговорившись с шестнадцатилетним парнем, который присматривал за цветочной лавкой в отсутствие хозяина, он почти его уговорил. Но почти не считается.

Пэт слишком смело экспериментировал в бизнесе, чтобы делать деньги, но он был хорошим дядькой и в завершении неудачной кампании с танками за свой счет накормил их со Стивом обедом. Он в жизни не ел ничего вкуснее. Еда была отвратительная: водянистое порошковое пюре, подгоревший кусок мяса, в ошметках жира и жесткий, как подметка, размокшая зеленая фасоль, у которой был такой вкус, как будто она пролежала неделю в сапоге у ковбоя. И все это происходило в затрапезной закусочной, где недоставало одной стены. Но Кид не ел ничего двое суток – кроме черствого пончика в цветочной лавке. Он съел все подчистую, буквально вылизал тарелку, после чего уставился на нее с неизбывной тоской и надеждой в глазах.

У него был обратный билет, но с фиксированной датой, и ему оставалась еще неделя. Проникновенный рассказ о массовой смерти родных и близких не смягчил суровые сердца служащих авиакассы. Кид рылся в мусорном баке рядом с закусочной, где подавали жареных цыплят, и тут судьба послала ему избавление в образе Макгрегора.

У Макгрегора была небольшая свиная ферма, и ему нужен был человек на неделю, который бы мог присмотреть за домом, пока он поедет в Чикаго на свадьбу к сыну. Английский акцент Кида и его познания в истории Дикого Запада, в частности о событиях в Коффейвилле в 1892 году, убедили Макгрегора, что он был младшим братом самой Честности, и он доверил ему свой дом и коллекцию уругвайских избирательных бюллетеней, а за свинопаса остался один пузатый коротышка-мексиканец. Макгрегор вручил Киду новенький револьвер с таким напутствием: «Если кто сюда сунется, сразу стреляй, даже без разговоров».

У Макгрегора не было никаких интересов помимо латино-американской псефологии. У него не было книг, не было телевизора, не было магнитофона, не было даже колоды карт. Был только радиоприемник, который либо вообще не работал, либо как-то работал, но Кид не мог понять как. Всю неделю Кид тихо скучал, опустошая хозяйский холодильник (старый заплесневелый сыр и совсем-совсем старый заплесневелый сыр) и постоянно напоминая себе о том, как ему повезло. Мексиканец вообще не говорил по-английски, и первым же утром, наблюдая за тем, как этот латинос кормит свиней, Кид понял, почему Фрэнк Джеймс изобрел ограбление банков в 1886 году.

До ближайшей от фермы дороги было почти три мили, и делать там было абсолютно нечего, кроме как периодически наблюдать за вертолетом Иммиграционной службы и расхаживать по двору в голом виде (он вбил себе в голову, что хороший загар поможет ему как-то устроиться в жизни, когда он вернется обратно в Манчестер), но на улице было так жарко, что он не выдерживал больше двадцати минут за раз.

К концу недели у него совсем уже съехала крыша: он вышел ночью во двор и принялся палить по кактусам в лунном свете. Ему стало немного легче, но надо было как-то объяснять использованные патроны, и он придумал целую историю про двух подозрительных байкеров, которые ошибались поблизости, что принесло ему дополнительную сотню долларов (которые он потратил на свою пару ботинок «Нокона»).

Никто не знал, где теперь Баз. Но зато все знали, где Войтек: в тюрьме. Пожизненное заключение. Войтек («Человек без имени» – на самом деле у него было имя, но совершенно неудобоваримое, непроизносимое и вообще какое-то нечеловеческое) был слишком пылким и впечатлительным для человека, у которого есть свободный доступ к огнестрельному оружию. Он перебрался в Англию, когда в Польше объявили военное положение; Дикий Запад привлекал Войтека тем, что это была Америка в чистом виде (а, стало быть, совсем не Россия) и что там у каждого были револьверы. Войтек записался в стрелковый клуб и регулярно ходил в тир, приговаривая за перезарядкой пистолетов: «Когда-нибудь мы с Ярузельским сойдемся один на один».

Кида не было рядом, когда все случилось, но зато он был на суде. Пятница, вечер. Все нормальные люди развлекаются после рабочей недели (плохое начало; ничто так не бесило Войтека, как веселье). Войтек сидел – выпивал в одиночестве, и его случайно толкнул какой-то молоденький плотник-ирландец. Войтек пролил полкружки на пол. Даже самое неискреннее извинение – и инцидент был бы исчерпан. Войтек был конченым психопатом, но все-таки вежливым человеком. Но плотник-ирландец и не подумал извиняться. Он как будто вообще не заметил Войтека и уселся за столик к своим приятелям. Войтек достал свой револьвер 22-го колибра и приставил его ко лбу обидчика.

– Не стреляй, не стреляй, – завопил плотник. – Мне так страшно, что я аж обоссался со страху. – Он плеснул пива себе между ног. В этом-то и проблема: если ты начинаешь говниться со скоростью сто миль в час, вовремя остановиться уже нельзя. Плотник думал, что Войтек – просто придурок. Ему и в голову не приходило, что пистолет может быть настоящим, и он вряд ли успел осознать свою ошибку, потому что уже в следующую секунду ему вышибло все мозги.

Ошибкой Войтека было то, что он носил с собой револьвер. Если ты носишь с собой револьвер, то рано или поздно тебе обязательно встретится идиот, который будет буквально напрашиваться на пулю. И тем не менее Кид понимал, почему Войтек застрелил того ирландца: всем нам хочется, чтобы нас воспринимали серьезно.

По иронии судьбы, у того ирландца нашли какие-то штуки, которые террористы используют для изготовления бомб (хотя на суде об этом не говорили), и полиция была даже рада, что Войтек его угрохал. Им хотелось как-то ему помочь, но ничего у них не получилось. Если бы Войтек просто его застрелил, это можно было бы квалифицировать как непредумышленное убийство (временное помутнение рассудка), но поскольку он дал плотнику время извиниться, ему склеили предумышленное убийство.

Первые пару лет мы регулярно навещали Войтека в тюрьме, передавали ему сигареты и шоколад, а потом Войтек вдруг заявил, что не хочет никого видеть – самое оскорбительное и унизительное из всего, что случалось с ним в жизни.

Остается еще Легкомысленный. Легкомысленный («Мельник-Убийца») проектировал аэропорты. Он проектировал аэропорты, хотя никто не использовал его проекты (только однажды его проект чуть не купили в Либерии, но что-то у них там не склалось). В Брэмхолльской команде он занимался рекламой и прочей общественной деятельностью. А потом он поехал в отпуск с какой-то девицей, и больше они его не видели. Правда, он еще прислал им открытку из Абердина, где директорствовал в музее иголок.

Кид остался последним из Брэмхолльской команды. Брэмхолл Кид громко пернул, дабы подчеркнуть эту печальную мысль. Он пердел постоянно, что весьма удручало его самого и делало пребывание в собственном обществе практически невыносимым. «Чего ж вы хотите, вы уже старый». Доктор не говорил этого вслух, но явно подразумевал. Когда тебе пятьдесят два, годы уже не прибавят бодрости и здоровья. Разнообразная диета, активированный уголь, антибиотики – ничего не помогало. Его кишечник упорно не поддавался лечению.

Кид взглянул на часы и увидел, что подошло время финального счета. Он включил телевизор. «Арсенал» выиграл у «Манчестер Юнайтед» 1:0. Унылая серость стиснула руки у него на горле. Он сразу понял, даже не слушая комментатора с отчетом о матче, что во всем виноват Энди Коул. Еще одна из великих вселенских загадок: почему Фергюсон, который, наверное, понимает в футболе побольше Кида, с маниакальным упорством выпускает Коула на поле вместо того, чтобы честно признаться, что он выкинул деньги на ветер, и пусть бы Коул занялся чем-нибудь полезным. Например, продавал бы программки.

По дороге в любимый бар Кид не заметил, что в «порше», остановившемся на светофоре на перекрестке, сидит Дэвид Бэкхем (одна рука – на руле, вторая – почти до упора в левой ноздре), потому что задумался об успехе.

Как близок он был к успеху. Буквально касался его руками, оставив на нем отпечатки пальцев. Брук не состоял в Брэмхолльской команде, но иногда они выпивали вместе. Брук увлекался индейской мифологией и вечно рассказывал историю про леопарда, который потерял свой мужской причиндал. Кид всегда ладил с Бруком, и когда в 1972-м Брук открыл свой первый солярий, он предложил Киду войти в долю на правах младшего партнера за тысячу фунтов.

Обычно в карманах у Кида никогда не водилось больше пятерки, а если бы он попросил кредит в банке, то там скорее полили бы деньги соусом для барбекю и спалили бы их на огне, чем дали ему. Но однажды ему повезло. Как-то на выходные он подрабатывал чернорабочим – они ломали один древний дом, – и на чердаке, в свертке, прикрепленном к обратной стороне потолочной балки, нашел тайник старых гиней эпохи Регентства (о котором решил не распространяться).

Он помнил, как вышел из дома, чтобы встретиться с Бруком в пабе. Помнил, как положил толстый конверт во внутренний карман пиджака. Помнил свой тихий ужас, когда он собрался отдать конверт Бруку, а конверта не оказалось на месте. Помнил, как он лихорадочно обшаривал все карманы, покрываясь холодным потом.

А спустя три недели случилось совсем уже невозможное: конверт нашелся. Он завалился за диван. Однако Брук уже нашел себе другого партнера – какого-то нигерийца, который, как выяснилось потом, безбожно его обманывал. Но Брук все равно сделался мультимиллионером, поскольку «принес в Ланкашир больше ультрафиолета, чем солнце». Если бы Кид тогда отдал ему деньги, он бы давно уже обеспечил себе безбедное существование. На всю оставшуюся жизнь.

Вместо того чтобы подвизаться на поприще искусственного загара, Кид купил револьверы – подлинные, пусть и списанные кольты. Каждый раз, когда они встречались, Брук говорил: «Давай выпьем» и «Я посмотрю, может, получится тебя куда-нибудь пристроить». К началу девяностых Брук перестал это говорить и только натянуто улыбался.

В баре Кид сразу заметил новую девушку. А минут через пять увидел, что она собирает со столов пустые стаканы. У нее было несчастное лицо, но грудь выпирала так, что Кид даже подумал, что она у нее искусственная, но потом вспомнил, что в восемнадцать она такая у всех. Ребенок с большими сиськами.

Гранджер сказал:

– Кид, это Мелоди. Мелоди, это Кид.

Но на самом деле он имел в виду, что теперь Кид лишается всех своих «льгот» у него в заведении. Раньше пустую посуду со столов собирал Кид, а в особенно суматошные дни помогал Гранджеру за стойкой – в обмен на халявную выпивку, а то и на пару банкнот, каковые вкупе с деньгами, которые он получал от Уилсонов за присмотр за котом, пока они ездят на отдых (три раза в году), составляли его единственный доход.

Он совсем не сердился; он никогда не менял свою жизнь – ее меняли за него другие. Тем более что Гранджер все равно ничего не выгадает на этой девице. Гранджер, как и Кид, был из тех людей, которым просто не дано радоваться жизни.

Гранджер поставил ему пинту пива – вроде как выходное пособие. Кид выпил его обстоятельно, не торопясь, стараясь отдать должное каждому глотку, но удовольствия не было никакого. Все равно что смотреть, как пьет кто-то другой. Он быстро ушел, как будто заходил исключительно для того, чтобы по-быстрому выпить.

Дома он достал пятьдесят фунтов, припрятанные в духовке (которая никогда не использовалась): неприкосновенный запас «на счастливый случай». На случай, если жестокий мир предложит ему сделку на пятьдесят фунтов; на случай, если Брук вдруг появится и предложит ему половину своих соляриев и клубов здоровья за пятьдесят фунтов; на случай, если у него на заднем дворе приземлится летающая тарелка и зелененькие гуманоиды предложат ему целый мешок бриллиантов, по дешевке. Последние десять лет Кид только и делал, что мотался туда-сюда между домом и пабом, но он свято хранил эти пятьдесят фунтов. Пятьдесят бесполезностей.

Он надел пояс с кобурой. Искусство быстро вынимать револьверы требует правильного положения кобуры. И долгой практики. И таланта… хотя большинство настоящих стрелков таким талантом не обладали. Для них было уже хорошо пристрелить врага в спину, из винтовки, с какого-нибудь защищенного места на расстоянии в четверть мили.

В прошлом марте, когда Кид вышел купить сигарет, он едва не споткнулся о полисмена, который лежал на его подъездной дорожке. Полицейский был очень несчастным: не потому, что по нему едва не прошлись ногами, а потому, что он лежал пузом на жестком гравии, под противной изморосью, и боялся, что его застрелят.

Но тревога оказалась ложной. Кипеж поднялся из-за восьмидесятилетней миссис Мортимер, которая отгоняла скворцов от своего свеже посеянного газона, стреляя из газового пистолета. Какой-то придурок увидел бабульку с пистолетом и вызвал полицию. Когда Кид был молодым, все было по-другому. Соседи знали друг друга. Это не значит, что они неприменно общались или питали друг к другу симпатию, но они знали друг друга в лицо, и никто не стал бы затевать осаду дома старенькой миссис Мортимер. Напряжение достигло критической точки, поскольку миссис Мортимер была абсолютно глухой и никак не реагировала на призывы полиции в мегафон.

Киду повезло; пока он лихорадочно соображал, как привлечь внимание полиции, раздался стук молотком. Спринг. Он вечно чего-то стучал, пилил, отскребал, колотил, зачищал шкуркой или сверлил дрелью. За те двенадцать лет, пока он тут жил, он мог бы построить уже пять домов своими «умелыми ручками – сделай сам». В свободное от столярно-плотницких работ время он разбирал автомобили по винтикам, после чего благополучно о них забывал.

Когда Спринг открыл дверь, Кид ткнул ему в нос револьвер. Спринг быстро захлопнул дверь – Кид почти с удовольствием отметил, как сильно тот перепугался.

Потом Кид вышел на середину улицы и палил в воздух с обоих стволов, пока не расстрелял все патроны.

Вернувшись в дом, он взял конверт, в котором ему прислали очередной счет за воду (разумеется, неоплаченный), надписал его: «Полицейскому, который меня застрелил», – и положил туда пятьдесят фунтов. На обратной стороне церковной рекламки он накорябал: «Вы знаете». Потом немного подумал и дописал: «Я хочу сказать, что сам во всем виноват. Я сделал так, чтобы все смотрелось по-настоящему, потому что мне нужна была помощь. Прилагаю к своим извинениям скромную сумму – порадуйте себя чем-нибудь от меня. Еще раз, примите мои самые искренние извинения. Брэмхолл Кид».

Зарядив револьверы, как всегда, холостыми, он снова задумался про Дикий Запад, который дает человеку возможность почувствовать себя значительным.

Когда снаружи выкрикнули его имя, он с несчастным видом шагнул к двери, готовый в последний раз молниеносно выхватить револьверы.