Текст книги "Венеция – это рыба. Новый путеводитель"

Хвост

Далее следует мини-антология текстов о Венеции. Всего на нескольких страницах представлены свидетельства людей, установивших с Венецией весьма распространенные виды отношений: иностранного туриста (Мопассан), иностранного резидента (Маинарди), уроженца Венеции, живущего за ее пределами (я), уроженца Венеции, вернувшегося в город (я).

1. Статья Ги де Мопассана «Venise» [ «Венеция»] была опубликована в газете «Жиль Блас» от 5 мая 1885 года. Насколько мне известно, по-итальянски не издавалась. Для меня это повод лишний раз перевести одного из моих любимых писателей. В этой короткой статье отражены главные впечатления, которые мы выносим от посещения Венеции.

В первую очередь мы ощущаем толщу языковых пластов, груз предшествующих суждений и очерков. Затем обнаруживаем, что вода грязная, а город крайне мал в сравнении с масштабом его славы. Мне вспоминается рассказ Джеймса Грэма Балларда. В 2001 году изобретают машину времени. Телевидение снимает наиболее значимые исторические события и транслирует их на весь мир. Однако после начальной эйфории зрители разочарованы скудостью антуража, в котором происходили переломные моменты всемирной истории. Мопассан путешествует в машине мифического пространства. Он попадает в парадоксальную ситуацию, в которой оказываются все, кто приезжает в Венецию. Миф притягивает его и заставляет снимать мифическую пленку, обволакивающую самый миф. Демифологизация в конечном счете приводит к созданию обновленных мифов, полирует потускневшую латунь, гарантирует поддержание мифа.

Любопытно отметить, что письмо Мопассана задыхается в превосходных степенях и довольно приторном наборе хвалебных эпитетов, когда ему приходится платить установленный налог на монументальную красоту в виде пространных описаний.

Еще любопытнее то, что Мопассан выбирает Джамбаттисто Тьеполо «элегантного и кокетливого», по его мнению, наилегчайшего из венецианских живописцев. Тьеполо – художник, которым, по выражению автора, восхищаются меньше остальных, однако его куда легче переносить. Французский писатель находит в его живописи облегчение от венецианской эстетической тяжести. При этом он постоянно ищет в искусстве противоядие от искусства. Культурный долг заставляет относиться к красоте с уважением. Мопассан не в состоянии выйти из музея, он лишь отходит в местечко попрохладней перевести дух.

2. Рассказ «Камни-убийцы» написан для Радио-Раи в форме короткой радиопостановки. Вышел в эфир 30 июня 1997 года в передаче «Созвучия»[207]207
  Ит. Sintonie.


[Закрыть]. В 1999 году опубликован в сборнике «Зона. Проза из глубинки»[208]208
  Ит. Zona. Scritture dal territorio.


[Закрыть] (Editrice Zona). Здесь рассказ незначительно переработан.

3. «Инструкции по защите от красоты» – это дополненная версия нескольких параграфов из главы «Глаза». В сокращенном виде вышел в газете «Унита» от 5 августа 1996 года. В тексте упоминаются фотоаппараты и видеокамеры, но еще не смартфоны, а главное, сказано, что в городе проживает около семидесяти тысяч жителей; за двадцать лет их число сократилось до пятидесяти тысяч.

4. «Мост Жвачек» – это дополненная версия параграфа о мосте дель Винанте из главы «Руки». Написан в 1993 году. До выхода этой книги не публиковался.

5. Этюд бразильского писателя Диого Маинарди «Позабыться в Венеции» опубликован в 1995 году в пятиязычной книжечке, которую раздавали молодым туристам, пребывавшим в Венеции. Книжечка вышла под нашей с Роберто Ферруччи редакцией и опубликована департаментом молодежи муниципалитета Венеции в рамках проекта «Rolling (writing) Venice»[209]209
  Англ. «Обойди (опиши) Венецию».


[Закрыть].

Диого Майнарди написал великолепную книгу «Падение. Воспоминания отца в 424 шагах» (A quesa. As memorias de um pai em 424 passos, 2012; Einaudi, 2013). Мне посчастливилось перевести ее на итальянский язык. Среди прочего в ней рассказывается о коварстве венецианской красоты. На первых страницах книги Диого идет в больницу, расположенную в старинной Скуоле ди Сан-Марко на кампо Сан-Джованни-э-Паоло. С ним жена, она волнуется, ей не хочется там рожать, но он очарован готическим фасадом больницы, спроектированным Пьетро Ломбардо в XII веке, и говорит ей: «С таким фасадом я приму даже увечного ребенка». Из-за халатности врача во время родов ребенок родится с непрогрессирующим церебральным параличом.

6. Этюд «Инструкции для излишне коварных соблазнителей» опубликован в журнале «Gondola Days», № 1, 2012. Здесь приведен с некоторой правкой.

7. «Фатум в Венеции» вышел в журнале «Italia Nostra», № 463, в июне 2011 г.

Венеция Ги де Мопассан[210]210
  Перевод М. Столярова воспроизводится по изд.: Ги де Мопассан. Полное собрание сочинений в 12 т., т. 11, М., «Правда», 1958.


[Закрыть]

Венеция! Есть ли город более изумительный, более прославленный, более воспетый поэтами, более желанный для влюбленных, более посещаемый и более знаменитый?

Венеция! Есть ли на человеческих языках имя, которое породило бы больше грез, чем это имя? К тому же оно красиво, благозвучно и нежно; оно мгновенно вызывает в душе блестящую вереницу воспоминаний и открывает кругозоры волшебных снов.

Венеция! Одно это слово уже зажигает душу восторгом, оно возбуждает все, что есть в нас поэтического, оно напрягает всю нашу способность к восхищению. И когда мы приезжаем в этот странный город, мы неминуемо смотрим на него глазами предубежденными и восхищенными – глазами наших грез.

Ведь человек, странствуя по свету, почти неизбежно скрашивает своей фантазией то, что он видит пред собою. Путешественников обвиняют в том, что они лгут и обманывают тех, кто читает их рассказы. Нет, они не лгут, но они гораздо больше видят мысленным взором, чем глазами. Нас очаровал роман, нас взволновал десяток-другой стихов, нас пленил рассказ – и вот нами овладевает своеобразная лирическая восторженность путешественников; мы заранее горим желанием увидеть ту или иную страну, и эта страна неотразимо нас очаровывает.

Ни один уголок земли не дал столько поводов, как Венеция, для этого заговора энтузиастов. Когда мы впервые попадаем в ее столь прославленные лагуны, мы почти не в силах бороться с нашим уже сложившимся заранее впечатлением, не в силах испытать разочарование. Человек, который читал, грезил, который знает историю того города, куда он приехал, человек, пропитанный мнениями всех тех, кто посетил этот город раньше него, – этот человек приезжает с почти готовым впечатлением: он знает, что ему надо любить, что презирать, чем восхищаться.

Поезд сначала пересекает равнину, усеянную причудливыми озерами; она напоминает географическую карту с океанами и материками. Потом земля мало-помалу исчезает; поезд бежит по насыпи; вскоре он влетает на необъятный мост, уходящий в море, туда, где над неподвижной и беспредельной гладью вод вздымает свои колокольни и здания далекий город. По сторонам время от времени появляются небольшие островки, на них виднеются фермы.

Мы въезжаем в вокзал. У набережной ждут гондолы.

Справедливо прославлено изящество гондол: длинные, узкие и черные, вытянутые с обоих концов и заостренные, они заканчиваются спереди причудливым и красивым носом из блестящей стали. Гребец, стоя позади пассажиров, управляет гондолой при помощи весла, опирающегося на прикрепленную к правому борту изогнутую деревянную уключину. Вид у гондолы кокетливый и строгий, нежный и воинственный; она пленительно баюкает плывущего в ней пассажира, растянувшегося на чем-то вроде кушетки. Мягкость этого ложа, упоительное покачивание лодки, ее быстрый ровный ход рождают в нас необычайное и сладостное ощущение. Ничего не делаешь и движешься вперед, покоишься и любуешься, чувствуешь, как это движение ласкает тебя, ласкает твой дух и твою плоть, и ощущаешь одно непрерывное физическое наслаждение, глубокую душевную удовлетворенность.

Во время дождя посреди этих лодок устанавливается маленькая, покрытая черным сукном каюта из резного дерева с медными украшениями. Тогда гондолы скользят непроницаемые, темные и мрачные, подобные плавучим гробам под траурным крепом. Чудится, что они несут в себе тайны смерти, тайны любви; порою за их узким окном появляется красивое женское лицо.

Мы плывем вниз по Большому каналу. Удивителен прежде всего самый вид этого города: его улицы – это реки… реки, или, вернее, сточные канавы под открытым небом.

Вот поистине то впечатление, которое получаешь от Венеции, после того как оправишься от удивления первых минут. Чудится, что какие-то шутники-инженеры взорвали тот каменный, пролегающий под мостовою свод, который скрывает эти загрязненные воды во всех других городах мира, и заставили жителей плавать по сточным канавам.

И однако, некоторые из этих каналов – самые узкие – бывают иногда причудливо живописны. Старые, изглоданные нуждою дома отражают в них свои полинялые, почерневшие стены и уходят в них своими грязными и потрескавшимися основаниями, словно оборванные бедняки, моющиеся в ручьях. Каменные мосты, перекинутые через эту воду, опрокидывают в нее свое отражение, обрамляя ее двойным сводом: одним кажущимся и одним действительным. Вам грезится обширный город с огромными дворцами – так велика слава этой древней царицы морей. Вы удивляетесь тому, что все здесь такое маленькое-маленькое! Венеция – это только безделушка, странная, очаровательная художественная безделушка, потускневшая, полуразрушенная, но гордая прекрасной гордостью, воспоминанием о своей древней славе.

Все кажется руинами, все как будто готово рухнуть в воду, над которой стоит этот обветшалый город. Фасады дворцов попорчены от времени, запятнаны сыростью, изъедены проказой, разрушающей камни и мрамор. Некоторые из них едва заметно покосились набок, словно они устали стоять так долго на своих сваях и готовы упасть.

Вдруг горизонт раздвигается, лагуна ширится; там, направо, появляются острова, покрытые домами, а налево – изумительное здание мавританского стиля, чудо восточного изящества и пышной красоты. Это Дворец дожей.

Не буду рассказывать о той Венеции, которая у всех на устах. Площадь Сан-Марко похожа на площадь Пале-Рояль, фасад ее собора напоминает картонный фасад кафешантана, но ничего нельзя представить себе более безупречно прекрасного, чем внутренность этой церкви. Обворожительная гармония линий и тонов, тускло мерцающие среди строгого мрамора старинные золотые мозаики, изумительные пропорции сводов и глубинных частей церкви, божественная соразмерность целого, спокойно льющийся свет, благоговейно озаряющий колонны, невыразимое ощущение, которое глаз подсказывает душе, – все это делает собор Св. Марка неподражаемым образцом законченного совершенства.

Но, созерцая этот бесподобный шедевр византийского искусства, поневоле задумаешься и сравнишь его с другим религиозным сооружением, также непревзойденным и столь отличным от Св. Марка: это построенный среди серых волн северного моря памятник готической архитектуры, та ювелирно обработанная гранитная громада, которая одиноко высится в огромном заливе горы Св. Михаила.

В чем Венеция безусловно не знает себе равных – это в живописи. Венеция была родиной, матерью нескольких первоклассных мастеров, с которыми можно ознакомиться как следует только в ее музеях, церквах и дворцах. Тициан, Паоло Веронезе раскрываются в подлинном блеске своего гения лишь в Венеции. Эти художники осенены славой во всем ее могуществе и размахе. Но есть другие, незаслуженно малоизвестные во Франции, хотя они почти не уступают упомянутым мастерам: таковы Карпаччо и особенно Тьеполо, величайший из мастеров стенной росписи – прежних, современных и будущих. Никто не умел, как он, раскинуть по стене тонкие линии человеческого тела, чувственно обольстительные оттенки красок, все то очарование, каким облекает природу своеобразное волшебство искусства. Элегантный и кокетливый, как Ватто или Буше, Тьеполо особенно отличается изумительной и неотразимой силой воздействия. Вы можете восхищаться другими больше, чем им, но то будет восхищение рассудочное, – никто не может вас захватить так, как Тьеполо. Изобретательность его композиций, неожиданность рисунка, разнообразие орнамента, не тускнеющая, неповторимая свежесть его колорита невольно рождают в нас желание вечно жить под одним из этих бесподобных сводов, украшенных его рукой.

Быть может, самое восхитительное из того, что оставил этот великий художник, находится в полуразрушенном дворце Лаббиа. Тьеполо расписал в этом дворце целый огромный зал. Все в этом зале принадлежит его кисти: роспись потолка, стен, обстановки и архитектурных украшений. Сюжет – история Клеопатры, но венецианской Клеопатры XVIII века – занимает четыре стены зала, выходит через двери, развертывается под мраморными сводами, за написанными художником колоннами. Действующие лица сидят на карнизах, опираясь локтями и ногами на орнамент; они населяют зал своей очаровательной и пестрой толпой.

Говорят, дворец, в котором находится этот шедевр, продается! Как бы хорошо в нем жилось!

(1885)

Камни-убийцы

Д-р Хоффман. Первое самоубийство совершено в пятницу пятнадцатого апреля, между четырьмя и шестью утра.

Инспектор. Таково заключение судебно-медицинской экспертизы. Правда, патологоанатом был не вполне уверен.

Д-р Хоффман. Вы сомневаетесь в компетенции своих коллег, инспектор?

Инспектор. Вот еще. Теперь и вы мой коллега… И сдается, останетесь им надолго, учитывая сложность этого дела.

Д-р Хоффман. Я бы сказал, всех трех дел.

Инспектор. Остановимся пока на этом.

Д-р Хоффман. Самоубийца повесился на одной из фасадных статуй церкви дельи Скальци, за тентом, укрывавшем строительные леса. Тент как раз собирались снять.

Инспектор. Церковь только отреставрировали.

Д-р Хоффман. В эти дни снимали леса. На очистку почерневшего камня ушли годы. Долгий труд. В конечном счете церковь вновь обрела былое великолепие.

Инспектор. Признаюсь, даже у меня дух захватывает. Наверное, оттого, что церковь долго простояла под тентом.

Д-р Хоффман. Это первый памятник, предстающий перед туристами на выходе с вокзала. Они волей-неволей проходят мимо, едва ступив в город.

Инспектор. Труп висел на веревке, привязанной к шее статуи.

Д-р Хоффман. Как воплощение несостоятельности человека в сравнении с вечным совершенством.

Инспектор. В каком смысле?

Д-р Хоффман. Ну, он повесился на безупречном образе. Труп смертного висит на незыблемой статуе святого!

Инспектор. Значит, по вашей версии…

Д-р Хоффман. По моей версии и способ самоубийства – повешение, и его место содержат в себе вполне определенное послание.

Инспектор. Если я правильно помню, в своем заключении вы написали: «Данное самоубийство представляет собой налог на красоту в виде страха. Взимается с приезжих в Венецию».

Д-р Хоффман. А вы весьма дотошны, инспектор. Помните слово в слово сделанные мной выводы.

Инспектор. Это мой долг, долг. Тут мы переходим ко второму делу…

Д-р Хоффман. Второе дело содержит в себе еще больше сложностей. Самоубийство – это, как известно, способ передачи информации.

Инспектор. Даже когда самоубийца не оставляет никакой записки?

Д-р Хоффман. Разумеется. Самоуничтожение – это как последнее слово самоубийцы, который не сумел высказаться иначе. Проще покончить с собой, чем сказать правду о себе.

Инспектор. На этот раз самоубийца приковал себя за лодыжки и запястья к причальной свае на Большом канале.

Д-р Хоффман. Да, в ночь на девятое мая. Скорее всего, он дождался, когда прилив накроет его полностью, и таким образом утопился. Ужасная смерть.

Инспектор. И весьма экстравагантная.

Д-р Хоффман. Заметьте, эта причальная свая находится…

Инспектор. …у пристани Ка-д’Оро – Золотого дома. И этот памятник недавно отреставрировали.

Д-р Хоффман. Я сейчас вспомнил об одном моем старом пациенте, тоже венецианце. Покончил с собой при схожих обстоятельствах несколько лет назад.

Инспектор. Вы хорошо его знали?

Д-р Хоффман. Почти вовсе не знал. Он начал проходить у меня курс лечения всего за три дня до гибели.

Инспектор. Слишком мало времени даже для такого гениального ученого, как вы.

Д-р Хоффман. Я и не мог вселить в него в одночасье твердую веру в жизнь. Я не успел разобраться в истинной причине его суицидальных настроений.

Инспектор. Но после его смерти вы изучили бумаги покойного.

Д-р Хоффман. Близкие передали мне его дневник. Так я узнал, что этот человек был одержим красотой Венеции. Город вызывал у него чувство невыносимого удушья.

Инспектор. Что-то вроде синдрома Стендаля.

Д-р Хоффман. Я бы не сказал… Так судят о психологии на ток-шоу.

Инспектор. Которые, как мне кажется, вы сами охотно посещаете.

Д-р Хоффман. Ну… После обнародования моих инновационных теорий, да, в последнее время я получаю приглашения на телевидение. Приходится заниматься популяризацией. Это тоже часть нашей миссии ученых.

Инспектор. Хорошо, хорошо, не хотел вас прерывать.

Д-р Хоффман. Я говорил, что не стоит путать отдельно взятую непереносимость красоты с постоянным пресыщением красотой. Воздействию синдрома Стендаля могут подвергнуться лишь незадачливые туристы. Они приезжают в Венецию со своих уродливых окраин, подлинных кладбищ для живых мертвецов. Попадая в этот город, турист, привыкший к подобным пейзажам, ясное дело, чуть не теряет сознание. Он не в состоянии вынести в таких мощных дозах красоту, которую разом обрушивает на него город. Но лишать себя на этом основании жизни… В конце концов, никто не запрещает ему собрать чемоданы и отправиться восвояси, где он полной грудью снова вдохнет загрязненного воздуха из любимых выхлопных труб.

Инспектор. А житель Венеции…

Д-р Хоффман. Житель Венеции вынужден до конца дней нести это тяжкое эстетическое бремя. Тот мой пациент чувствовал себя мышью в мышеловке. Его душило очарование калле шириной в метр… «В этих улочках глазу не уцелеть. Они зажмут его между живописным ракурсом и явленным памятником архитектуры, сомкнут глаза между изяществом моста и тенистой нежностью соттопортико…»

Инспектор. Вы выражаетесь как поэт, доктор.

Д-р Хоффман. Я процитировал отрывок из своего доклада на конгрессе психиатров.

Инспектор. В Питсбурге, если не ошибаюсь. Там вы сумели заявить о себе, как о самом…

Д-р Хоффман. Я сумел раскрыть связь между красотой и самоубийством. Не случайно этот человек был найден на калле дель Парадизо, одной из самых впечатляющих улочек Венеции.

Инспектор. Там, где барельефы на треугольном архитраве и оголенные балки выпирают из стен… И впрямь очень красивая улочка.

Д-р Хоффман. Однако для него она оказалась убийственной.

Инспектор. И в этом случае здесь проводились реставрационные работы. Калле совсем недавно открыли для прохода.

Д-р Хоффман. Действительно, во всех трех случаях мы столкнулись с памятниками, скрытыми на некоторое время от людских глаз. Это делало памятники, если можно так выразиться, более переносимыми, более человечными. Но вот строительные леса и подмости сняли. Для людей, отличающихся и без того обостренным восприятием, это было подобно обновленной эстетической волне. Она обрела невиданную доселе мощь и без малейших преград захлестнула их… Каждого из этих людей добила красота.

Инспектор. Однако человек, обнаруженный на калле дель Парадизо, отравился.

Д-р Хоффман. Да, но настоящего яду дал ему сам город.

Инспектор. Выходит, по-вашему, Венеция – это «серийный убийца»?

Д-р Хоффман. Вы приводите мое определение ради пущего эффекта. Оно, признаться, уже вызвало определенный отклик в СМИ. В действительности я употребил это выражение походя, в гораздо более детальном научном докладе.

Инспектор. Он доставил вам немало удовлетворения на всемирном конгрессе психиатров прошлой весной в Питсбурге.

Д-р Хоффман. Тот доклад и в самом деле пользовался большим успехом у моих заокеанских коллег. Что вы хотите – это же американцы… Нужно совсем немного, чтобы их поразить.

Инспектор. Однако вас причислили к самым оригинальным психотерапевтам наших дней. Хотя блестящей вашу карьеру не назовешь.

Д-р Хоффман. Напротив. Моя карьера шаг за шагом шла в гору благодаря моим заслугам. Нам, в отличие от полицейских, не нужен блат для повышения в должности.

Инспектор. Видите ли, в любых сферах есть те, кто пробивает себе дорогу, используя слегка сомнительные окольные пути. И среди вас, психиатров…

Д-р Хоффман. Обижаете, инспектор. Моя профессиональная этика…

Инспектор. Хорошо, хорошо. Однако оставим вашу карьеру психотерапевта. Чем вы занимались до этого?

Д-р Хоффман. До этого?

Инспектор. Вы пробовали пойти совсем по другому пути. Меня насторожили ссылки на технологию строительства, архитектурные метафоры, использованные в вашем отчете. Вы несостоявшийся архитектор, доктор Хоффман.

Д-р Хоффман. Как вы можете так говорить…

Инспектор. Что вы хотите… В перерывах между поисками блата я покопался в старых газетных вырезках. И наткнулся на ваши давнишние статьи. Те самые, в которых вы пытались доказать бессмысленность всякого рода реставрации. Вы дошли до того, что предлагали систематически сносить исторические постройки, именно для того, чтобы решить вопрос коренным образом.

Д-р Хоффман. Не понимаю, при чем здесь это.

Инспектор. Я помню ваш очерк о колокольне Сан-Марко. Она рухнула в начале двадцатого века и была восстановлена венецианцами по принципу «как была, где была». «Думать, что мы восстановили нечто, имеющее хотя бы отдаленное отношение к оригиналу – безумие. Тем более стоит навсегда сровнять его с землей». Я верно цитирую, доктор?

Д-р Хоффман. Это написано бог знает когда. Я был молод. Горяч.

Инспектор. А ваши восторженные заявления по поводу пожара в театре «Ла Фениче»? «Я не боюсь оказаться единственным, кто радуется случившемуся среди стольких лицемеров, рвущих на себе рубаху. Наконец-то мы имеем историческое здание, которое следует выстроить заново! Надеюсь, что свойственные этому городу похоронные настроения не выльются в безрассудные планы восстановить театр таким, какой он был. Довольно пребывать в рабстве у мертвых и зависеть от прогнившей эстетики наших предков. Уж они-то ни с чем не церемонились! Разве неоклассики уважали готику? Было ли бы у нас барокко, если бы семнадцатый век как по заученному повторил Возрождение? Благодаря пожару в „Ла Фениче“ приоткрылся путь к футуристической утопии!»

Д-р Хоффман. Журналистские натяжки. Никогда не верьте кавычкам в их интервью. В любом случае я уже не архитектор.

Инспектор. Вы так и не стали им по вине этого города. Вы ненавидите Венецию. Вы так и не простили Венеции ее дворцов и рио, калле и фондамента, церквей и соттопортико. Вас привезли сюда из Берлина в возрасте семи лет. Вы росли в окружении памятников, церквей, старинных зданий. В городе, где нет места для новых застроек. Где можно только реставрировать, восстанавливать, ремонтировать, уважать старину, почитать древность, поклоняться ветхости. В таком городе нужно отказаться от идеи чего-то неповторимого, вместо того чтобы оставить после себя след как в любом другом городе мира, отметину о своем пребывании на земле, собственную маленькую вешку.

Д-р Хоффман. Вы описываете условия невыносимые для архитектора…

Инспектор. В таких условиях можно дойти до безумия. Или выплеснуть его на других. По иронии судьбы именно за эти годы ваш родной город превратился в одну сплошную стройку. Вы сообразили, что тем временем ваш Берлин стал раем для архитекторов… Целые кварталы были выпотрошены и перепланированы!

Д-р Хоффман. Потсдамер-плац перекроили сверху донизу, придали ей веселую бесшабашность…

Инспектор. Вы не смогли этого вынести. Вы убили трех человек, которым нечего было опасаться красоты венецианских камней. Вы представили их жертвами саморазрушительного эстетического наваждения. Вы даже придумали теорию новой психопатии, став знаменитым за счет своих жертв. Вы стали идолом строителей-спекулянтов, вы предоставили доводы в оправдание злостных махинаций с жилищным строительством. А главное, вы отомстили Венеции, обвинив ее в том, что она является самым беспощадным серийным убийцей собственных жителей.

Д-р Хоффман. Но я…

Инспектор. …вы можете позвонить своему адвокату, доктор Хоффман.

(1997)