Текст книги "Венеция – это рыба. Новый путеводитель"

Фатальность в Венеции

Сказать о Венеции что-то еще – само по себе тема. Надеюсь, я не единственный, кому кажется, что об этом городе уже сказано предостаточно, возможно, до тошноты. По крайней мере, я на определенных этапах жизни испытывал подобную тошноту. Я уехал из Венеции на дюжину лет еще и по этой причине. Я всегда удивляюсь, когда меня просят написать о Венеции. Неужели вам мало книг, мало речей, фильмов, тонн фотографий и слов? Чем вызван этот голод?

Возможно, двумя причинами.

Первая вполне очевидна. Венеция – это не город. Это место духа, символ, аргумент, ментальное и эмоциональное пространство, куда можно поместить мечты, замыслы, порывы воображения. В этом – и я могу это понять – она неисчерпаема.

Вторая причина, вероятно, менее очевидна, поэтому я должен ее прояснить. Именно потому, что о Венеции все уже сказано, любое другое высказывание о ней, будет вынесено за пределы дискурса, за грань слова, и это не область невыразимого, а область сверхсловесного, послесказанного. Это не прорыв авангардного открытия, устанавливающего флаг на неизведанной территории, а кое-что потруднее – открытие новой, несуществующей земли, за пределами космоса, после того как весь космос был целиком исследован.

Может, все это я навыдумывал, чтобы примириться с городом, скорее даже, с его символом, который меня злит, поскольку он наделен такой недюжинной силой, что пропитывает своим каноном, своими правилами языковой игры, своими выразительными условиями любой разговор о нем: бал правит не говорящий, а предмет разговора.

Так что лучше позволить Венеции высказаться напрямую. Давайте дадим ей слово. Что она говорит о себе? Как она говорит? Я не уверен, что когда-либо было уделено должное внимание одному из самых часто употребляемых слов в городе. Это подлинное лингвистическое изваяние, явленное не в исполинской форме, с пьедесталом и статуей, как в случае с Бартоломео Коллеони, Виктором Эммануилом II или Карло Гольдони, а в его рассеянной, всепроникающей, изобильной, гемоглобулярной разновидности. Я говорю о выражении «fatàità»[217]217
  Венец. Ит. fatalità f. – рок, судьба, фатум; фатальность, роковая случайность; фаталистичность.


[Закрыть] – фатальность. Да, я считаю, что транскрипция этого слова на венецианском диалекте должна быть сделана именно так, с двумя ударениями – конечным ударением усеченного слога, а также ударением в середине слова. Потому что венецианец делает в этом слове перкуссивное ударение на эхе сдвоенных слогов: «та… та».

Не венецианцам нужно хорошенько растолковать, о чем речь. Конечно, это венецианский вариант итальянского fatalità. Но, сказав это, мы еще ничего не объяснили. Использование слова fatàità в венецианском наречии своеобразно. Оно встречается в разговоре о тривиальных событиях. Когда человек рассказывает о чем-то, что произошло за день, fatàità возникает почти всегда. Что делает его особенным и оправдывает тот факт, что я о нем говорю и считаю его истинным памятником (не скульптурным, а лингвистическим) венецианской сущности, так это то, что fatàità работает сама по себе, она не сопровождается другими частицами, артиклями или предлогами. Fatàità транслирует смысл наречия «невзначай». Но это существительное. Венецианцы используют его как простой аблатив, не нуждаясь в дополнительном инструментарии или грамматических маркерах. Fatàità отчасти передает значение и латинского «forte» – «случайно».

Ibam forte via sacra, sicut meus est mos, nescio quid meditans nugarum…[218]218
  Лат. Шел я случайно Священной дорогою – в мыслях о чем-то, / Так, по привычке моей, о безделке задумавшись. Гораций «Сатиры или Беседы», IX. Пер. М. А. Дмитриева.


[Закрыть] Fatàità, gero ae Mercerie, ghe passo sempre, drìo pensar no so cossa…[219]219
  Венец. Шел я часом по Мерчерии, где всегда хожу, думал себе о чем-то…


[Закрыть]

Следует заметить, что fatàità всегда имеет склонность обособиться от остального предложения, часто появляется в начале или фигурирует в качестве вводного слова, предваряется и сопровождается паузой, пунктуацией, не взаимодействует, не смешивается грамматически и синтаксически с продолжением периода. Это настраивающий музыкальный аккорд, камертон, метафизическая предпосылка всех происходящих событий, но она не сходит до их уровня. Она окрашивает их, стилизует, ориентирует, пронизывает своей нормой, но не смешивается с ними, подобно выражениям «по воле случая», «по нечаянности», или их благородному эквиваленту «непредвиденно», либо философски более взыскательному «волею судеб».

Слово fatàità можно воспринимать как абсолютный аблатив, еще более абсолютный, чем латинские аблативы, потому что в отличие от них, он состоит из одного слова, существительного, которое даже не нуждается в паре с причастием, т. е. с приостановленной, лишенной своей действенности формой глагола. Нет, fatàità не нуждается ни в чем, кроме самой себя. Fatàità – это жест дирижера оркестра: тот движет музыку, не будучи ее частью, он не производит звук, но вызывает его и определяет его ритмическую суть, динамику, такты, диапазон громкости.

Для большей наглядности предлагаю одно упражнение. Его нужно выполнять на общепринятом языке из практических соображений. Итак, представим, что вы встречаетесь с венецианцем, и он рассказывает вам о своем дне. Он скажет так: «Стою я в очереди на причале парома, жду гондолу. Сунул руку в карман и фатально уронил сотовый в канал…»

Теперь заменим «фатальный» родственными словами, взятыми из лексического семейства, относящегося к категории причинно-следственной связи, а также из других, отделившихся от нее категорий.

Итак, попробуем. «Стою я в очереди на причале парома, жду гондолу. Сунул руку в карман и надо же – уронил сотовый в канал…»

Или: «…сунул руку в карман и случайно уронил сотовый в канал…»;

«…сунул руку в карман и ненароком уронил сотовый в канал…»;

«…сунул руку в карман и невзначай уронил сотовый в канал…»;

«…сунул руку в карман и поди ж ты – уронил сотовый в канал…»;

«…сунул руку в карман и нечаянно уронил сотовый в канал…».

В этих наметочных примерах, как мы видим, ни одно из подставных слов и выражений не обладает достаточной силой, чтобы нести на своих плечах последующий груз повествования. Им нужно раствориться в содержании, появиться внутри предложения, среди других слов, да еще и посредством демократизации морфологического наречного подвоя («случайно»), или вульгаризации предложного дополнения («по нечаянности»). Меж тем как по-венециански Фатум возвышается прочно, он синтаксически отделен от событий, которые сам же и вызывает.

Венеция – место фатальности. Благодаря ее городской структуре эти маленькие проявления судьбы становятся повседневным явлением. Горожане много ходят пешком по узким калле с многочисленными поворотами, и невозможно предугадать, с кем или с чем вы встретитесь за углом. Они выглядывают с подоконников, свисающих отвесно к каналам, постоянно рискуя обронить что-нибудь в воду. Они то и дело совершают посадку и высадку с вапоретто, гондол, теплоходов, паромов, частных суденышек всех форм и типов, доверяясь колебанию жидкой стихии, что углубляет чувство неопределенности – главную характерную черту современности, как это наглядно обрисовал Питер Слотердайк в своей трилогии «Сферы».

Важно не пренебрегать еще одной особенностью употребления fatàità. Я упоминал о ней лишь вскользь. Речь идет об использовании этого слова в повседневных разговорах. Вряд ли какой-нибудь венецианец произнесет его, пересказывая давний эпизод из своего прошлого. Когда венецианцы говорят о себе, когда рассказывают о существенном жизненном моменте, избежавшем забвения, слово fatàità склонно исчезать. Оно возникает тогда, когда событие произошло недавно и еще свежо в памяти о прожитом дне. Произошедшее еще не утвердилось в сознании, а то, что оно случилось совсем недавно, позволяет предположить, что все могло пойти по-другому. События могли принять иной оборот. Несколькими часами ранее данный факт был еще потенциальным, его ничто не предвещало, следовательно, когда мы рассказываем о нем несколько часов спустя, он все еще представляется необоснованным, он еще окутан некой поволокой пустоты, словно лоскутом плаценты. Печать fatàità – фатальности подчеркивает эту еще неокрепшую, не затвердевшую природу факта.

«Фатальным образом Венеция – единственный город, где „случайно“ систематически заменяется на „фатально“». Это единственный город, где Фатум, Судьба, Необходимость так изобилуют в речи в форме существительного с функцией наречия, обозначающего «образ действия», как говорили в школе при разборе предложения. Так что фатальность – это доминирующее и направляющее слово, которое не смешивается с тем, что оно диктует. Оно выполняет задачи, но при этом само не пачкает руки, как это делает выражение «по нечаянности» или наречие «случайно». Как я уже говорил, они сопровождаются предлогом либо морфологически изменяются с помощью суффикса, а кроме того, смешиваются с другими членами предложения, нисходя к ним. Фатальность – это Случай, возникающий на каждом шагу, за каждым поворотом, это сам поворот события, его суть, которая тем не менее пребывает отдельно от него. Вот как венецианцы воспринимают фатальность. Именно так они распознают и называют ее. Фатальность – это лингвистический памятник, ежедневно возводимый венецианцами канону, который придает форму существованию. Это воззвание, с помощью которого они отдают ему дань уважения, краткая молитва, словесный талисман, признание и покорность. Последняя коварно поминает Фатум, но заключают его в словесный храм. Вернее, в переносной храм, ковчег, дароносицу, которую можно вздымать во время шествия во фразе, погружать в жизнь, но в то же время держать особняком – из страха, преданности, недоверия, предосторожности. Иначе fatàità – Фатальность разрастется и уничтожит все что ни есть.

(2011)