Текст книги "Венеция – это рыба. Новый путеводитель"

Руки

Тебе непроизвольно хочется ее потрогать. Ты касаешься ее, ласкаешь, пошлепываешь, пощипываешь, пощупываешь. Ты, не переставая, лапаешь Венецию.

Ты опираешься на парапеты мостов. Балюстрады моста Риальто отполированы миллионами рук. Значит, и ты уносишь с собой несколько каменных молекул. Они забились в подушечки твоих пальцев, в бороздки их отпечатков.

Проведи ладонями по низким металлическим поручням вдоль каналов.

Расставь руки и попробуй дотронуться до противоположных стен, образующих калле. В самых узких из них тебе не расправить и локтей. Их словно выкроили на заказ по твоей фигуре, хоть протискивайся боком. Одна такая калле пролегла за кампо Сан-Поло. Она так и называется – Узкая[43]43
  Ит. calle Stretta.


[Закрыть], но найдутся и поуже. Окна выходят друг на друга на расстоянии полуметра: соседи могут передавать соль прямо через калле, и для этого не нужно вставать из-за стола. Проулок Ка-Дзуст в Санта-Кроче – шестьдесят пять сантиметров. В Кастелло: Калезела де л’Окио Гросс – пятьдесят восемь сантиметров; калле Вариско – пятьдесят два с половиной сантиметра, темный, томительный сфинктер, впадающий в воду.

Ты проводишь кончиками пальцев по крошащейся штукатурке, разъеденным, растрескавшимся кирпичам. В игре «Поиски сокровищ» массовики-затейники засовывают в бесчисленные щелочки бумажки с ребусами. Отгадаешь – перейдешь на следующий уровень. Пушеры прячут там пакетики со своим товаром.

Обожженные глиняные кирпичи прекрасные теплоизоляторы, но при этом они пористые. Если же они пропитываются водой, то их функция меняется на противоположную: вместо того чтобы изолировать холод и тепло, они передают их изнутри наружу, и наоборот. Таким образом, сырая кирпичная стена зимой холодная, а летом теплая. Никакие батареи и кондиционеры здесь не помогут. Высокий показатель влажности стен, в иных местах катастрофический, в Венеции считается приемлемым, по сравнению со среднегородским уровнем. Мои университетские однокурсники, студенты из других городов, жили на невыносимо промозглых, мрачных первых этажах: зима и лето царили у них внутри дома.

На влажных стенах проступает зернистый тальк. Потрогай его. Это соль, химический родственник нитрата калия, так называемой селитры. В древности ее соскабливали со стен погребов, подвалов, голубятен, конюшен. Она содержала процент окисленного аммиака и кристаллизовалась в помещениях, где находились животные. Ее использовали в качестве моющего средства, а еще для получения греческого огня – зажигательной смеси, с помощью которой византийцы брали на абордаж вражеские корабли.

Венецианцы изготовляли его в сельской местности, в особых конюшнях, из мочи и фекалий животных. Пастухи каждую ночь загоняли двести овец в одно помещение, которое называлось tesón (слово того же корня, что и tetto – «крыша; покрытие»). Каждый день они снимали верхний слой почвы, пропитанной выделяемым овцами аммиаком, и отваливали ее. Модификацией почвы занимались уже микроорганизмы. Затем нужно было провести сложные операции по выщелачиванию, фильтрации, кристаллизации. Для чего столько трудов? Селитра – один из основных компонентов пороха.

Достаточно прикоснуться кончиками пальцев к любой вещи, даже ничтожно малой, чтобы погрузиться в бездну историй. Подушечка пальца – орган, специализирующийся на деталях. Каждая деталь в Венеции имеет свои особенности. Все, чего ты касаешься, пропитано курьезами, обычаями, отмечено древним или новейшим своеобразием.

Добытчики селитры вели себя властно: они имели право входить в крестьянские дома, обдирать стены, портить штукатурку, снимать пласты глинобитных полов, нарушая устойчивость стен, разбивая их стяжку. Крестьяне пытались защищаться, как могли: платили мзду, сами скоблили стены, настилали полы, чтобы их не разрывали. Это лишь один пример того, во что обходилась Венеция, разграблявшая соседние или иностранные земли. На это обратил мое внимание Джанфранко Беттин: «Чтобы содержать этот маленький город, – сказал он, – понадобилось создать Светлейшую Республику, империю величиной с половину Средиземноморья, – торгуя, колонизируя, грабя, эксплуатируя». И даже реквизируя аммиачную соль в крестьянских домах.

Подними руку и коснись свода соттопортико[44]44
  Ит. sottoportico m.


[Закрыть] – подворотни. В сестьере Дорсодуро, при спуске с моста дель Винанте, можно спокойно достать до штукатурки над входом в соттопортико. Много лет назад здесь налепили жвачки на любой вкус и цвет: окаменевшие лакричные пережевки желтовато-табачного цвета соседствовали с ядовито-розовыми флуоресцентными жемчужинами клубничного замеса и ярко-зелеными радиоактивными подушечками перечной мяты в мозаичном обрамлении из затвердевшего каучука. Летом 1993 года я занялся их подсчетом. Насчитал 897. Через четыре года их было 3128. Это внушительное абстрактное мозаичное панно, результат ручного, а точнее, челюстного коллективного труда мастаков-жевателей, следовало бы взять под контроль управлению охраны памятников. Но хозяйка квартиры, расположенной по соседству, все убрала. Теперь от него не осталось и следа.

Ты освежаешься водой из питьевых фонтанчиков. Затыкаешь их носик и пускаешь трехметровые гейзеры из дырочки посредине.

Ты гладишь ласковых кошек. В городе их становится все меньше; бездомных отлавливают и отвозят в кошачьи приюты.

У тебя возникает соблазн испытать на прочность швартовы водных трамвайчиков. Привязанные к причалу, швартовы натягиваются и жалобно стонут. Матрос делает тебе знак отойти. Может отхватить запястье. Сам-то он управляется с ними в толстых кожаных перчатках.

Ты довольствуешься тем, что трогаешь на бортах вапоретто странные металлические грибы – битенги, на которых крепится канат. Ты касаешься их гигантских родственников на риве дей Сетте Мартири в акватории Сан-Марко или каменных тумб на Дзаттере. Это приспособления для швартовки крупнотоннажных судов. На фондамента ты с любопытством отрываешь от земли тяжелые кольца, вмонтированные в брусчатку: к ним швартуются барки.

Ты опираешься на плечи гондольеров, когда они помогают тебе взойти на борт гондолы-парома. На всякий случай ты хватаешься за причальную сваю, вбитую в дно и называемую в Венеции брикола[45]45
  Ит. bricola f.


[Закрыть]. Многие из них по-прежнему изготавливаются из дерева, но есть и такие, которые сделаны из переработанного пластика, они не стираются бортами лодок. Деревянная брикола служит несколько лет, затем истончается и ломается; ее нужно менять, оплачивая дорогостоящую пересадку. Такая экономия экологична, ведь в городе и лагуне их около пятидесяти тысяч – целый лес, требующий вырубки каждые три-четыре года. Конечно, пластиковые бриколы жесткие, колончатые, слишком правильной формы, гладкие и прямые. Они занимают место традиционных свай, сливаясь с ними благодаря ложно-деревянной окраске. Я не против этой современной, подспудной, завуалированной мутации. Возможно, пластиковые бриколы – это предвестие более масштабной трансформации. После брикол мы доберемся до тротуарных мазеньо, заменив их крупными блоками из полибутадиена; затем – до кирпичей из метакрилата, готических колонок и квадрифолей из силикона, статуй из эпоксидной смолы… Дома, ривы, дворцы, мосты – наконец-то все станет прочным, нерушимым. Так Венеция реализует свое исконное предназначение, свою окончательную и совершенную форму, заложенную в ее первооснову, в ее энтелехию: самый искусственный из существующих городов станет целиком пластиковым.

Ты проводишь пальцами по уключине – форкола[46]46
  Ит. forcola f.


[Закрыть], двурогой вилке, торчащей на корме гондол для крепления весла. Уключина – это пережиток прошлого. И вовсе не потому, что осталась в прошлом. Наоборот, придуманная в прошлом, она предвосхищает будущее. Ее как будто смоделировал финский дизайнер ХХ века. Он сел в машину времени и всадил уключину в борт гондолы несколько веков назад.

Понаблюдай за тем, как ее касается весло. Благодаря своим изгибам, изломам, разомкнутым проушинам уключина позволяет веслу занимать с дюжину упорных, наклонных, промежуточных позиций. Один-единственный гребец с помощью одного-единственного весла по одному борту на любой другой лодке сумел бы только комично ходить по кругу. То ли дело гондола. Из-за смещенного центра тяжести она идет передним и задним ходом, причаливает и отчаливает бортом, замедляет ход, стопорится, идет по диагонали, поворачивает под прямым углом, сохраняет равновесие, гасит удар волны. Весло зачерпывает воду, пришлепывает, прихлопывает, выглубляет, режет, месит, вертит, переливает как половник, взламывает как фомка. Весло входит в воду наискось, вылетает назад почти горизонтально, едва не касаясь воды. Когда нужно, оно погружается вертикально, на крохотулечном свободном участке в несколько квадратных сантиметров. Если поиграть запястьем, оно порывисто вращается как отвертка и толкает эту черную деревянную двенадцатиметровую зверюгу, которая изящно выбирается из невообразимых лодочных заторов.

Умберто Боччони ничего не придумывал, его «Уникальные формы непрерывности в пространстве»[47]47
  Бронзовая скульптура (1913 г.) итальянского художника и скульптора Умберто Боччони (1882–1916).


[Закрыть] – скульптура, запечатлевшая тело в движении, кажется сборной конструкцией из уключин. Человек идет, распространяя вокруг себя мускулистые сгустки, и оставляет их позади. Он воплощает собой движение, тело, разросшееся как при наложении кадров прогулки. Подогнанные один к другому шаги, послесвечение на сетчатке. Скульптура Боччони наводит тебя на мысль, что уключина – это тоже подвижная недвижность, движение, представленное с точки зрения неподвижности. Подобным образом надо испытывать каждую скульптуру: ставить ее на корму гондолы вместо уключины и проверять на скульптуре упор весла, выявляя новый курс, по которому пойдет искусство.

Гребля затруднена еще и тем, что весло не закреплено на гребной вилке: оно просто упирается в пустотелый полукруг уключины. Поэтому неопытный гребец рискует лишиться опоры, в результате чего весло выскочит из своей выемки, он потеряет равновесие и завалится вперед по ходу движения. Бледный вид гребцу обеспечен.

Гондольеры – почти сплошь мужчины. Только в 2010 году, после неоднократных отчислений, обвинений в сексизме и препирательств, комиссия, проводящая публичные конкурсы в Ассоциации гондолы, приняла первую женщину-гондольера Джорджию Босколо. Это стало эпохальным событием для города, и не только; о нем говорили СМИ всего мира.

На здании мэрии Венеции Ка-Франкетти установлена мемориальная доска с надписью: «Здесь в 1646 году родилась Елена Лукреция Корнаро-Пископия, первая в мире женщина, окончившая университет 25 июня 1678 года». Здание находится недалеко от причала гондол, где Джорджия Босколо работала в первые годы своего гондольерства.

Почему женщина-гондольер так впечатляет? Какой скачок в сознании предполагает ее фигура? Какие табу она нарушает? Гондольер – один из традиционных символов мужского обаяния: возможно, именно это обстоятельство нельзя подвергать сомнению?

Ответ можно найти в тексте одной из самых известных венецианских песен, посвященных гондоле. Перевожу ее с диалекта: «Я гондольер, моя гондола тебя баюкает у мола; скрипит в уключине весло, звон поцелуев загребло… Не думайте особо обо мне, толкаю я гондолу в тишине…» Гондольер – не соблазнитель, а эротический сообщник, потворщик, придающий паре больше раскованности. Эта песенка показывает, что власть принадлежит не столько тем, кто наслаждается сам, сколько тем, кто позволяет насладиться другим. На долгом историческом пути, который в конце концов приведет к действительному разделению власти между полами, введение в профессию Джорджии Босколо представляет собой символический этап: женщины тоже могут править всеобщим наслаждением, руководить им, не обязательно при этом олицетворяя его или насильно подвергаясь ему.

Сходи посмотреть, как гондолы выходят со своей главной швартовки в акватории Орсеоло рядом с площадью Сан-Марко. Они проскальзывают десятками с точностью до миллиметра, не задевая друг друга. Гондольеры работают веслом, переговариваются, перекликаются, не обращая ни малейшего внимания на низкий мост, о который вот-вот расшибут себе нос. В самый последний момент они, почти не глядя, наклоняют голову, легонько касаются нижней части арки и причесываются о кирпичный свод.

Во время гребли гондольеры выставляют вперед одну ногу и отводят назад вторую, которая опирается на маленькую приподнятую подставку, клинышек. Упор делается на пятку, затем на ступню и пальцы. Работает все тело. Гондольер подался вперед и толкает лодку. Понаблюдай за формой тел гондольеров в состоянии покоя. Они смутно напоминают осанку питекантропов. Руки чуть свешены, округлые плечи, затылок, лопатки, большие ключицы. С левого запястья по правое они опоясаны сплошными У-образными мускулами.

Ты наверняка видела прямую трансляцию Исторической регаты по телевидению в начале сентября. В городе круглый год проводится множество регат: от Крещения (регата бефан, когда участники наряжаются в колпак, платок и юбку) до Рождества. Я принимал участие в одной из первых регат «Вогалонга» – это внесоревновательная регата, в которой могут участвовать все типы гребных лодок и даже водные велосипеды. Ее затеяли в середине 1970-х годов, чтобы оживить городские традиции, а также в знак протеста против моторных лодок: те поднимали высокую волну, которая постоянно била о берега, дома и палаццо, что рано или поздно привело бы к разрушению города. Мне было пятнадцать лет, и я был членом Королевского гребного общества «Бучинторо». Во время своей единственной регаты «Вогалонга» я греб не по-венециански, а по-английски, на четырехместном яле, вместе с одноклассниками. Мы были самыми младшими и слабыми в этом гребном клубе, поэтому нашу лодку спустили на воду позже всех. На старт мы вышли в последний момент и оказались в самом хвосте, не успев выстроиться в ряд с другими ялами. Гребцы английского стиля гребут быстрее и стартуют перед традиционными лодками, иначе те тормозили бы их, создавая ненужные задержки. Наши весла входили в волны акватории Сан-Марко по горизонтали; мы попали в хаотичную западню из гондолин, маскарет, пупарин, сандол, словно длинноногий паук в кишащий муравейник. «Вогалонга» – самая оживленная регата в году. Для участия в ней регистрируется около семи тысяч гребцов и двух тысяч лодок. Уже тогда, на самых первых регатах, их было больше тысячи.

Ближе к концу дистанции мы прошли по каналу Каннареджо между двумя фондамента переполненных людьми. Какое счастье было углядеть среди тысяч маленьких голов лицо девушки, которая заставляла колотиться мое сердце. Она заметила нас в сумятице лодок, свесилась с ривы и захлопала нам с таким восторгом, какого я никогда не видел на ее лице. Я был неизъяснимо горд, что показал себя в деле. Но всех моих сердечных спазмов, молочной кислоты и мозолей на руках было недостаточно, чтобы заставить ее влюбиться в меня.

Я не ахти как поднаторел в традиционной венецианской гребле. Я греб несколько раз, и всегда на носу. Это место для грубой физической силы, которая не может определять направление. Я бы не смог управлять лодкой, если бы греб на корме, месте для загребного. В молодости я как-то раз довез друзей до Лидо и обратно. На следующий день у меня от напряжения подскочила температура под сорок.

Ощущение от гребли мало с чем можно сравнить. Разве что с ездой на велосипеде, поскольку и велосипедист является одновременно грузом и двигателем средства передвижения. Но в лодке, при гребле в венецианском стиле, гребец стоит, он движется вперед из положения стоя. Ноги не перемещаются, не крутят педали. Да, они совершают основной толчок, упираясь, но не делают шага, лишь намекают на него. Человек делает рывок вперед с помощью рук, почти воспроизводя начальную стадию нырка. В английской гребле, наоборот, движущая сила тела достигается за счет подтягивания рук и ног к грудной клетке и отведения их назад. В венецианской гребле все происходит совсем иначе: руки со всей силой отводятся как можно дальше от туловища. По миру наносится двойной удар, который если и не оглушает его, то прошибает, позволяя скользить по нему.

Этот ископаемый жест дошел до нас из глубокой древности, но и поныне жив и здоров. Гребля была повседневной необходимостью. Свое прежнее великолепие она обретает сегодня во время регат, отрешаясь от практических целей, таких как переправа пассажиров с одного берега Большого канала на другой и катание туристов, перевозка овощей, выращенных в лагуне и на материке – в последние годы этим занимаются некоторые гребные клубы; одним из них заправляют женщины. Приятно собраться с другими людьми в назначенное время в назначенном месте, никуда не спешить и, подождав немного, увидеть, как подходит лодка с овощами и фруктами. Гребут две стройные девушки, они прошли через всю лагуну, чтобы доставить заказ.

Снова обхвати руками округлые тумбы колодцев, закрытых теперь металлическими крышками. Если ты играешь на барабанах, сходи постучать по крышке колодца на кампо Сан-Сильвестро. Она звучит как музыкальный бидон на Антильских островах, такой steel drum[48]48
  Англ. Стальной барабан.


[Закрыть]. Каждый квадратный дюйм издает свой звук, тут низкий, там глухой, тут чистый, там дребезжащий.

Ударники-подростки разгуливают по городу одиннадцатого ноября, в День святого Мартина. Они заходят в лавки, звонят в двери и колотят черпаками по днищам кастрюль до тех пор, пока их не одарят сластями и мелкой монетой. Они распевают колядку на мелодию гимна берсальеров:

 
San Martin xe ‘ndà in sofita
a trovar la so’ novìssa
so’ novìssa no ghe gera s
an Martìn col culo par tèra![49]49
  Текст на венецианском диалекте.


[Закрыть]
 
 
Святой Мартин забрался на чердак,
Невесту он проведать не дурак.
Святой Мартин невесты не застал
И с чердака на задницу упал!
 

О чем говорит нам этот куплет? Этот куплет говорит нам о том, что и святые ведут насыщенную личную жизнь, что вечно женственное начало толкает нас ввысь, на чердак, ведь любить – значит окружить себя небом. А еще этот куплет говорит о том, что без девушки мы обречены на кровосмесительный грех с матерью землей. Вполне естественно, что обо всем этом нам напевают дети, то есть купидоны, эроты. Только им ведома тайна секса. Все мы хорошо знаем, но неохотно признаем, что они-то и есть чувственность, эрос. Это еще не родившиеся существа, незримо порхающие в воздухе. Они пытаются толкнуть одного в объятия другой, той, которая произведет их на свет.

Как-то раз я повстречал компанию моих двадцатипятилетних приятелей. Они тоже бродили по улицам, гремели кастрюлями и горланили «Святого Мартина». Представьте себе взрослых людей, разгуливающих вечером на Хэллоуин и ломящихся в дверь с требованием: «Сладость или гадость!» Они нигде не работали и с помощью этой уловки наскребли кой-какую мелочь.

Рядом с базиликой Св. Марка, на пьяццетте, львята из красного мрамора присели, чтобы на них забирались дети и цеплялись ручками за каменные уши. Я тоже садился на них в детстве, это была обязательная церемония посвящения: в городе все отцы сажают на них детей. Еще до каруселей, лошадок и пони венецианские девочки и мальчики узнают, что в жизни им придется научиться укрощать львов.

На другой стороне базилики у тебя возникает соблазн прикоснуться к Максимиану, Констанцию, Диоклетиану и Галерию, тетрархам, четырем римским императорам, высеченным из темно-красного, почти бронзового порфира. Это один из старейших экспонатов, выставленных в городе. Ты чувствуешь электрический разряд на кончике пальца: одним прикосновением ты прошла сквозь семнадцать веков.

У подножия фасада Санта-Мария-дель-Джильо подушечкой пальца ты следуешь абрису островов, принадлежащих Венеции: их рельефное изображение выбито на белом камне.

Закрой глаза и читай пальцами лица скульптур, барельефы, рифленую лепнину, буквы, высеченные на мемориальных досках на уровне глаз. Венеция – это поручень со шрифтом Брайля.

Лицо

Итальянское vólto – лицо – по-венециански значит «маска», как и persona – персона – по-латыни. Антропологические исследования о венецианском карнавале показывают, что между Крещением и началом Великого поста мир переворачивался. Сын проявлял неуважение к отцу, люди предавались повальному греху, дозволялось глумиться над королем. Все это было нужно, чтобы подтвердить социальную иерархию. Преступить закон означало восславить его. Однократное нарушение закона во время установленного праздника было равноценно признанию его верховенства на все остальное время.

Вполне возможно, у тебя сложилось нарочитое представление об этом городе. При слове «Венеция» на ум приходят прежде всего дамочки в серебристых париках и c мушками, пышные юбки, подпираемые скрытыми корсетами, кокетливые веера, чичисбеи, панталоны до колен, шелковые чулки, Казанова. Век, превзошедший другие века в символике Венеции, – это XVIII век, общество сладострастное, фривольное, празднолюбивое или, как говорят, «упадническое». Но карнавал был не просто выражением венецианского характера. Это была одна из приманок для чужестранцев, наряду со многими другими развлечениями: театром, оперой, духовной музыкой в сиротских приютах, кафе, азартными играми, проституцией на любой вкус, городскими праздниками. Чем же это объяснить? В современной истории геополитическая власть переместилась из Средиземноморья в Атлантику. Доминировали те, у кого был выход к океану. Европейские государства создавали планетарные империи. Даже махонькая Голландия сумела отхватить одну из них. Не имея в достаточной степени ни моря, ни суши, Венеция перешла в другое измерение. Она основала империю зрелищ, стала столицей воображаемого. Карнавал, помимо всего прочего, давал возможность оставаться инкогнито: молодые иностранные аристократы могли приезжать сюда для утех и развлечений, не компрометируя чести своих семейств. А развлечения – значит деньги. Карнавал обеспечивал в городе работой торговцев, портных, декораторов, поваров, музыкантов, акробатов, певцов, артистов.

И все же, хоть это и кажется неправдоподобным, учитывая ее историческую репутацию, Венеция была серьезным, если не сказать резонерским городом; терпимым, да, но серьезным. Это явствует из комедий Карло Гольдони. Молодые люди видят гуляк, азартных игроков, транжир. Почему бы и им не поступать так же? Отцы возмущаются. Но как остаться благовоспитанными юношами, приехав в Лас-Вегас?

Подростком я пережил возрождение карнавала. Возродила его Театральная биеннале в 1980 году. Помимо спектаклей и представлений, на площади Сан-Марко было установлено несколько громкоговорителей, из которых на широкую масленицу без лишних прикрас транслировались зажигательные мелодии. Мы, молодые венецианцы, гурьбой приходили на площадь потанцевать. Нам это казалось чем-то нереальным. Дискотек в городе не было, а подергаться в такт ой как хотелось. Многие специально пошили себе костюмы. В течение нескольких лет, пока новый карнавал не стал туристической достопримечательностью, венецианцы активно в нем участвовали. Он послужил творческим толчком к созданию оригинальных масок. Я учился в старших классах. В какой-то год я нарядился кофеваркой. На подготовку костюма ушло две недели. Я изучил конструкцию и размеры, купил толстый картон, большим резаком порезал его на трапециевидные доли. Придал форму твердой восьмиугольной юбке, представлявшей нижний резервуар кофеварки. По талии пустил широкую ленту. На груди поместил расклешенный кофейник, симметричный резервуару-юбке. На голове – крышку, тоже восьмиугольную, размером с сомбреро, но угловатое сомбреро. Обернул алюминиевой фольгой все, кроме большого черного картонного штыря в верхней части. Костюм вышел довольно жесткий, тяжеловесный. Чтобы удерживать его, мама пришила помочи-бретели, брат нарисовал человечка с усами, похожего на логотип компании-производителя кофеварки; я приклеил его на грань нижнего резервуара. Лицо мне прикоптили гримом, я изображал кофе, только правая рука торчала сбоку, заправленная в черный рукав; я держал ее полусогнутой, имитируя ручку кофейника. Костюм имел огромный успех: я стоял на площади в центре танцующего вихря людей. Вокруг меня кружились хороводы, они расходились вширь концентрическими кругами. В одной общенациональной газете появилась фотография: на переднем плане был хорошо виден торговый знак кофеварки. Отцу пришла в голову мысль сделать ксерокопию и отправить ее производителю кофеварки-мока. Через несколько недель домой пришло благодарственное письмо. К письму прилагался сюрприз в виде скромного чека.

По Венеции ты ходишь с таким лицом, каково оно на самом деле: общественным местом. В этом городе нет частной жизни. Здесь все постоянно встречаются, люди то и дело здороваются, продолжают говорить на удалении метров в двадцать, повышая голос в толпе прохожих. Расстояние между противоположными окнами на одной и той же калле один метр. Трудно делать что-то тайком, вести двойную жизнь, скрывать собственные знакомства, интрижки, перверсии, подпольные турниры по судоку и морскому бою.

Если ты местный, тебе так и хочется встряхнуться и пройтись, оставив дома себя самого. Прогуляться и передохнуть от собственного «я». Отрешиться от своих мыслей, позабыть о себе. Выйти и просто смотреть по сторонам. Пусть за тебя думает пейзаж, ты же будешь созерцать его проявления: звуки, запахи, мимолетные виды. Но вот тебя уже окликают, называя по имени, и ты вновь становишься собой, вспоминаешь, кто ты.

Бродя по Венеции, я словно погружаюсь на разную глубину того времени, которое прожил здесь, прохожу сквозь геологические пласты своей личности. Встречаю былых одноклассников, с которыми ходил на катехизацию до первопричастия, в начальную школу, в походы. Они все еще называют меня по тогдашнему прозвищу. Попадаются лица из других эпох моей жизни. Мы не виделись десятилетиями, наши прежние отношения иссякли до односложного «привет». Но в этом коротеньком звуке заключено очень многое. «Ты не полностью здесь, – говорит мне это короткое словцо, – ты живешь не только в настоящем. Ты носишь в себе то, чем ты был. Все твои годы, сегодняшние и когдатошние, одновременно вьются вокруг тебя». Я дохожу до конца калле, собираюсь повернуть: что ждет меня за углом? Встречу ли я свое будущее или прошлое?

Генри Джеймс писал, что Венеция похожа на квартиру с множеством коридоров и гостиных. Здесь без конца перемещаешься внутри и ни разу толком не выходишь наружу, даже на улице нет признаков внешнего.

Венецианская страсть к маске возникла из этой самой тоски по личностному началу, по внутреннему стремлению совпасть с самим собой. Ибо в этом городе общественная жизнь заставляет тебя выказывать свой характер на самой поверхности лица, постоянно отображать на лице свои душевные порывы. Ты тоже становишься своеобразным персонажем, отчасти карикатурным, стилизацией самого себя.

Арлекин, Панталоне, Коломбина – все это уличные типажи, постоянно пребывающие вне себя. Чудится, будто они делают себе татуировку, в точности воспроизводящую с ног до головы их облик. Они живут на поверхности своего тела. Они объявляют тебе обо всех своих намерениях. Они раскрывают перед тобой всякую побочную цель. В них нет никакой двойственности. Они действуют без оглядки, рубят сплеча. Голод у них всегда зверский (Арлекин); честолюбие – ненасытная жадность (Панталоне); любовь – сентиментальная слащавость (Коломбина). У них нет фильтра между мотивом и поступком. Они ведут себя комично, смешат, кажутся простаками, но вовсе ими не являются. Они олицетворяют собой то, что происходит с душой, когда та вынуждена покинуть свои тайники, переместится на поверхность и постоянно быть на виду. Каждый из них есть совокупность выразительных жестов, сгусток сочной речи, шумных перебранок, общительного нрава. Их маски – не двойная личина, не наносной лоск или, того хуже, притворная бессмыслица. Они сами как загустевшие, уплотнившиеся, намозоленные лица. Они настолько притерлись к своей публичной роли, что их кожа задубела.

Что происходит с душой, когда ее приковывают к коже и ссылают на поверхность лица, когда ее вынуждают самовыражаться в любую минуту? Комедия дель арте и масочные комедии Гольдони – это не фарс, это трагедия поверхности.

Из многочисленных традиционных масок, используемых во время карнавала, я хочу напомнить тебе лишь об одной. Это женская маска. И она ведет себя достаточно коварно по отношению к женщинам. Это полумаска мореты[50]50
  Венец. moréta f. – арапка.


[Закрыть], черный овал с разрезом для одних глаз. Держалась она без завязок. Нужно было зажать зубами шпенек, прикрепленный изнутри маски на уровне рта. Поэтому носившие эти маски женщины вынуждены были молчать.

Еще одной женской микромаской была искусственная родинка. Ее называли мушкой, москетой[51]51
  Венец. moschéta f.


[Закрыть]. Она не то чтобы не скрывала, а наоборот, выделяла точку на лице или декольте, как будто кожа обуглилась под пристальными взглядами, обращенными на женщину сквозь увеличительное стекло желания.

Лавок и ларьков, торгующих масками, превеликое множество, на любой вкус и кошелек. Самые дорогие маски сделаны из папье-маше. На них уходит много времени и кропотливого труда. Только эти маски делаются по старинке. Если тебе всучат маски из других материалов: прессованного картона, керамики, – знай: они очень хрупкие и, по сути, бесполезные, разве на стенку повесить.

Какой город является мировой карнавальной столицей? Рио-де-Жанейро, Виареджо, Венеция? А какие праздники, отмечаемые в лагуне на широкую масленицу, нельзя пропустить? Расслабься, хватит думать, будто ты постоянно находишься не в том месте и живешь не в то время. Сейчас я скажу тебе, куда пойти, как попасть на нужный прием. Выйди из дому в твоем родном городе в самый обычный день. Вот где праздник! Потоки машин наводняют улицы с утра до вечера. Приглядись к их нарядам из листовой стали, фар, шин, кузовов. Они маскируют тело целиком, а не только лицо, укутывают всю внешность, подменяют собой облик. Карнавальный дух настолько укоренился в горожанах, что у каждого есть собственный выходной автокостюм и собственная карнавальная мелодия, разносящаяся из салонной стереосистемы. Каждый участвует в карнавальном шествии, либо извлекая из клаксона трубные звуки, либо производя взрывы петард. Участники парада обмениваются репликами пьяных собутыльников, соседи по движению переругиваются, звучат проклятия в адрес усопших и матерей, дружно поносится церемониймейстер со свистком и в белых перчатках, нарушаются запреты, несоблюдение правил царит во всем, мир летит вверх тормашками. Венецианский карнавал – это еще пустяк. Он длится пару недель. Зато остальной мир рядится с первого января по тридцать первое декабря, напяливая на себя в городском движении автомобили и фургоны.

Кроме пьяццале[52]52
  Ит. piazzale m. – небольшая площадь.


[Закрыть] Рома и задворок Санта-Марии, в Венеции нет и следа автомобиля. Богатые и бедные ходят пешком, не выставляя напоказ эту передвижную декларацию о доходах. Значит ли, что венецианские улицы демократичны? Или они только маскируют истинное социальное неравенство? Верно и то и другое. При желании ты можешь на какое-то время выдать себя за важную персону, не арендуя лимузина. Тут гораздо легче обманывать и соблазнять, тем более что оба эти глагола означают одно и то же. Венеция – идеальный город для Казанов на мели.