Текст книги "Законы прикладной эвтаназии"
Автор книги: Тим Скоренко
Жанр: Социальная фантастика, Фантастика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
8
Он такой же, как и все мужчины, думает Майя. Смешной и глупый. Он думает, что я не чувствую его взгляда, что я не знаю, чего он хочет на самом деле. Но он старик. Приятный, но для меня – старик.
Оно накатывает, когда Майя принимает душ. Она стоит под струёй горячей воды, капли стекают по волосам, лицу, телу, кое-где пенятся мыльные клочья. И вот оно накатывает – чувство страха, которого не было раньше. Организм приспособился к войне, сдался в плен доктору Иосимуре и генералу Исии, стал частью мира, в котором людей называют «брёвнами» и считают материалом для исследований. Её разум научился не замечать опасности, не замечать ежесекундного риска.
А теперь перед ней, точно живой, появляется лаборант Накамура с винтовкой, бледный, затравленный, с испуганными глазами. И она, Майя, говорит ему: «Спаси меня».
Майя опускается на колени прямо в душевой кабине и прячет лицо в ладонях. Слёз не видно, потому что по лицу стекают струи воды.
Перед ней проносятся люди, которых заражают чумой, дизентерией, холерой, газовой гангреной, тифом и сибирской язвой. Перед ней проносятся люди, которым отбивают отмороженные конечности с помощью деревянной киянки. Люди в камерах с пониженным давлением – с вытаращенными глазами и вздувшимися венами. Бьющееся детское сердце в руках у хирурга. Истощённые трёхнедельным голоданием живые скелеты. Они даже не проносятся, нет. Они медленно маршируют перед ней, а она стоит на возвышении и смотрит на войско мертвецов, и по правую руку её – Иосимура, а по левую – Исии. Она узнаёт некоторых мёртвых – это Ли, Тинг, Джи и Гу, а ещё Накамура и Иинг, и даже доктор Мики, который должен стоять рядом с ней на возвышении.
Мертвецы идут и отдают ей честь. Они прикладывают иссохшие руки к головам, и Майя почему-то вспоминает, что это неправильно, потому что к непокрытой голове руку прикладывать нельзя. Стройные ряды мертвецов чувствуют её недовольство и меняют приветствие: теперь их ладони поднимаются вверх, и над их головами разносится дружное «Хайль». Некоторые поднимают левую руку, потому что правой у них нет. Иные просто вздёргивают подбородок, потому что обе руки они оставили в страшных лабораториях комплекса Пинфань.
И Майя взваливает на себя это бремя, потому что именно этого ждут от неё Иосимура по правую руку и Исии по левую. Она принимает парад, она смотрит на ряды мертвецов, она тоже поднимает руку в фашистском приветствии, и по её обнажённому телу стекают капли воды и клочья пены.
Когда она открывает глаза, мертвецов уже нет. Есть только душ, струи горячей воды, душистый мыльный аромат.
Отец, скажи мне, ты знаешь, за что сражаешься? Ты уверен, что хочешь узаконить опыты над людьми? Ты видел эти стройные ряды мертвецов? Ты видел их, распятых на крестах полигона Аньда? Ты понимаешь, что делаешь?
Майя с трудом поднимается. Пол душевой кабинки скользкий, ноги разъезжаются, она чуть не падает снова.
Она выходит из ванной в огромном пушистом халате, и по её лицу всё ещё стекают слёзы, в которых отражаются и девушка Иинг, и лаборант Накамура, и русские, чей разговор она слушала во время транспортировки, и ещё три тысячи неизвестных.
Морозова на даче нет. Он отправился решать юридические вопросы, связанные с продажей собственности. Она вспоминает хитрый и мудрый прищур Волковского. Этого старика она понять не может – он намного умнее её. Никакая природная проницательность не поможет опередить его на шаг. Поэтому очень важно, чтобы он был на её стороне. Пока что цели Волковского выглядят туманными. Не ради же чистой идеи он пытается помочь ей и Морозову?
9
В то время как Майя сражается со своими воспоминаниями, Алексей Николаевич Морозов беседует с Николаем Сергеевичем Чашниковым, и разговор ему совершенно не нравится. Потому что основной предмет разговора – это пациент Маркеев Василий Васильевич, скончавшийся в больнице в возрасте восьмидесяти трёх лет от внезапной остановки сердца.
«Алексей Николаевич, я тебя прошу как человека. Кроме тебя, никто не справится…»
Когда Чашникову нужно достигнуть с собеседником особой близости и понимания, он переходит на «ты», при этом продолжая обращаться по имени и отчеству.
«Николай Сергеевич, такими делами должен заниматься штатный психолог или на крайний случай какой-нибудь врач из молодых. Отправьте Серкова, он прекрасно справится, ему практика нужна».
«Серков не справится. Старуха крепкая».
Старуха – это жена Маркеева. Когда старик ещё мог говорить, он рассказывал о ней Морозову. Шестьдесят лет она держала мужа под каблуком, а последние двадцать – ещё и люто ненавидела, хотя развода не хотела. А теперь она хочет обязательно поговорить с лечащим врачом мужа. Причём желательно, чтобы лечащим врачом оказался как минимум профессор и доктор наук.
«Она уже заехала медсестре сумкой и покрыла дежурного врача трёхэтажным матом. Она уверена, что её мужа тут травили ядами».
Сердце Морозова сжимается. Он прекрасно понимает, что это не более чем совпадение, но подобные совпадения спокойствия не добавляют.
«И о чём же мне с ней разговаривать?»
«О чём спросит, о том и говорите. Если уйдёт довольной, ей-богу, устрою вам ещё две командировки вне плана и очереди. Куда хотите. В Канаду? Во Францию?»
Предложение заманчивое, но цена велика. Что он, убийца мужа, может сказать жене?
«Хорошо, Николай Сергеевич, я пойду. Но если что, моя смерть от рук бабушки – на вашей совести».
Надо продолжать оставаться циником. Иначе не выживешь.
Прямо из кабинета Чашникова он звонит медсестре и просит провести Маркееву в свой кабинет.
«Вы мой спаситель, Алексей Николаевич!» – Чашников доволен.
Морозов минует несколько коридоров и оказывается в кабинете раньше старухи. Медсестра приводит её примерно через минуту.
Старуха выглядит типично – серая вязаная кофта, мышиного цвета юбка, на голове – платок. Лицо – сморщенное яблоко.
Она сразу подходит к столу. Морозов успевает махнуть медсестре.
Старуха опирается о столешницу и, предупреждая реплику Морозова, заговорщицким тоном произносит:
«Моего мужа убили!»
У неё на удивление крепкие белые зубы. Вероятно, вставные.
«Кто убил?..» – Он не знает её имени и отчества.
«Врачи! – говорит она. – Вкололи ему какую-то дрянь, от которой у него сердце лопнуло!»
Дрожь прошибает Алексея Николаевича. Неужели и в самом деле существуют ясновидящие? Кто мог рассказать старухе такое?
«Сядьте, пожалуйста, – говорит он, – и расскажите всё по порядку».
Она садится.
«Он у меня никогда не болел сердцем до того. Что у него рак, так это было понятно, не миновать. Курил много, водку пил. А сердце всегда было здоровое…»
«Если он много курил и пил, так, скорее всего…»
«Нет! – прерывает его старуха. – Не могло! Я его кардиограммы каждую неделю рассматривала!»
Он вспоминает. И в самом деле, все анализы Маркеева копировались по просьбе родственников – такую услугу больница оказывала.
«И ничего там не было. Я-то уж знаю, у меня самой с сердцем нелады. А я, между прочим, сестрой сорок лет отпахала!»
Значит, старуха не так и проста, есть медицинский опыт.
«И не бывает такого, чтобы сегодня всё нормально, а завтра вдруг инфаркт. Не бывает. Всегда видно по кардиограмме, всегда можно заранее понять».
Морозов даже не знает, что ответить. Старуха, как назло, совершенно права.
«Так вот! – говорит она. – Я потребую эксгумации!»
Сакситоксин нельзя обнаружить в теле умершего. Его нельзя найти и через неделю, и даже через две. А примерно через три-четыре недели после смерти его можно обнаружить с помощью ряда химических анализов. Эксгумация может привести к успеху.
К краху.
И Алексей Николаевич это прекрасно знает. Он смотрит старухе в глаза и спрашивает:
«Как, вы сказали, ваше имя-отчество?»
6. Варшавский
Россия, Москва, лето 2618 года
1
Понедельник. Анатолий Филиппович Варшавский смотрит на портрет Президента Европы Джейкоба Якобсена. Его раздражает хитрый прищур старика Якобсена, но снять портрет он не имеет права. В принципе, это единственное, на что он не имеет права. Потому что министр дел ближнего космоса – это очень серьёзная должность. В какой-то мере она важнее, чем должность премьер-министра при Якобсене.
Несколько лет назад Варшавский настоял на разделении Министерства планетарного здравоохранения и Министерства здравоохранения ближнего космоса. А затем подмял последнее под себя. Потому что для реализации многих проектов нужны свои собственные министерства, находящиеся вне прямого подчинения Президенту Европы или Америки.
Номинально Якобсен имеет власть и над Россией, но он не вмешивается в её дела. Она остаётся чем-то вроде автономной территории.
Варшавский имеет власть над ближним космосом Европы, России и части Азии. В китайские дела лучше не вмешиваться: у них свои законы и правила. В любом случае это не меньшая власть, чем у Якобсена.
Варшавский вызывает:
– Максим!
Тот появляется через полминуты, как всегда, аккуратный, подтянутый, готовый выполнить любую прихоть хозяина.
– Мне нужна пресс-конференция. Крайний срок – к концу недели.
Максим думает.
– Можем попробовать послезавтра. Журналисты быстро реагируют на любое ваше заявление.
– Хорошо. Хотя лучше даже в четверг.
Последний раз Варшавский встречался с журналистами более года назад. Вопросы были одни и те же: как вы относитесь к негативной реакции общественности на ваши законопроекты, на чём вы собираетесь базироваться, вынося вопросы об опытах на людях и легализации эвтаназии на обсуждение. Были и срывы. Одна журналистка назвала его скотом и сказала, что таких, как он, нужно подвергать эвтаназии в первую очередь. Оказалась ведущей вегетарианского блога-трёхмерки.
– И проконтролируй, чтобы пресса была адекватной. Чтобы не было сумасшедших из псевдорелигиозных источников, веганов и прочих подобных.
– Какова цель конференции, Анатолий Филиппович?
Глаза Варшавского превращаются в две узенькие щёлки.
– Нужно иногда показываться на публике, Максим. Иначе публика будет думать, что ты ушёл в кусты, спрятался от ответственности.
Максим кивает и исчезает.
Он ведёт себя как собака, думает Варшавский. Я много ему плачу, но каких денег стоит преданность? Если я прикажу ему раздеться донага и пройтись в таком виде по министерству, выкрикивая нецензурные лозунги, он пойдёт на это ради меня?
Анатолий Филиппович откидывается на спинку кресла, которая тут же принимает форму его спины.
Звонок Майе.
«Привет, па».
«Как дела?»
«Хорошо. Работа кипит».
«Молодец».
Это был не разговор, нет. Варшавский прокручивает в голове этот диалог каждый раз, когда собирается позвонить дочери. Стандартные фразы, стандартные вопросы и ответы. Ничего нового. Разница поколений, generation gap? Или он просто забыл о том, что такое быть отцом? Забыл, погружаясь в свою безраздельную власть.
Нет, он не будет звонить. Ему нечего сказать дочери. Если нечего сказать, нужно молчать: таков закон.
Варшавский в который раз начинает шагать по кабинету. Круг за кругом, те же картины: стена, стена, стена, окно. Кабинет по площади больше, чем у многих людей квартиры, но это неважно. Стены везде стены. Можно настроить их так, чтобы по ним плавали рыбки, или летели облака, или превратить каждую в отдельное обзорное окно с видом на Меркурий. Но Варшавский хочет видеть именно то, чем они на самом деле являются, – просто стены.
Ему не хватает власти. Даже будь он на месте Якобсена, ему бы не хватало власти. Потому что власть – это не просто положение в обществе. Это способность полностью подчинить себе общество, ограничить мышление и воображение индивидуумов. Диктатура – это единственная форма настоящей власти. К сожалению, Варшавский не может себе такого позволить. Общественное мнение имеет большее влияние, чем прямой указ президента.
«Легализовать эвтаназию по отношению к больным вринклом!» – говорит Варшавский. «Нет!» – восклицают массы. И их мнение перевешивает.
Он бьёт кулаком по раскрытой ладони другой руки. Вряд ли встреча с прессой что-либо изменит. Но это без всяких сомнений правильный шаг.
2
Его уже ждёт автомобиль. Всего несколько человек могут передвигаться по Верхней Москве на персональном транспорте, и он в их числе. Дверь открывается, Варшавский садится. До площади Лифтов – пять минут.
Он может не командовать вслух: автомобиль синхронизирован с чипом Варшавского и уже знает, куда ехать. Где-то недалеко – невидимая охрана. Возможно, в проезжающих мимо такси, возможно – на крышах зданий, возможно – среди прохожих. Охрана не должна быть заметной. Если её может заметить охраняемый, её заметит и нападающий.
Максим сидит напротив.
– До встречи более четырёх часов, – говорит он. – Зачем мы выезжаем так рано?
Варшавский просто хочет прогуляться по Нижней Москве. Пресс-конференция будет проходить в Барселоне, он сам выбрал этот город. От Москвы до Барселоны – час, не более. Почему не Москва? Потому что нужно, чтобы Якобсен обратил на пресс-конференцию самое пристальное внимание. Голос Якобсена много значит.
Варшавскому хочется пройтись по Волхонке мимо Храма Христа Спасителя, потом по Моховой и – спуститься в Мемориал метро. Он всегда любил бродить по Мемориалу метро, по этим огромным подземным дворцам, между которыми уже много лет курсируют не поезда, а лёгкие мобили. В принципе, метро можно использовать и как средство транспорта, но в первую очередь это музей. В юности, ещё студентом, Варшавский очень любил «Площадь революции», скульптуры шестисотлетней давности, стёртый нос собаки пограничника и винтовку девушки-стрелка.
Нос собаки до сих пор реставрируют каждые двадцать лет, потому что он постепенно исчезает, оставаясь на руках многочисленных охотников за удачей. При этой мысли Варшавский улыбается.
Автомобиль останавливается на площади Лифтов.
Анатолий Филиппович выходит из машины, и в этот момент ему в плечо попадает пуля.
Его разворачивает, и вторая пуля проходит мимо, и третья тоже, а четвёртая кромсает лицо Максима, который не догадался пригнуться, за ней следуют пятая и шестая, но Варшавский уже лежит на полу, начинается паника, и страж порядка в форме оттаскивает его в сторону.
Первая мысль Варшавского: почему не уследили? Как пропустили?
Плечо отдаёт тупой болью.
Вторая мысль Варшавского: пулевое оружие, запрещённое к использованию в космосе. Каким образом его сумели доставить?
Пули летят бесшумно, только бьются стёкла машины, и всё. Пули летят над головой Варшавского, мчатся куда-то дальше, и в толпе слышны крики боли.
А потом поток пуль прекращается. Всё это происходит очень медленно, точно с первого выстрела прошло не несколько секунд, а несколько часов. Варшавский лежит на земле, потому что вставать пока что опасно.
– Всё в порядке, он ликвидирован, – слышится чей-то голос.
Это про кого? Про убийцу или про Варшавского?
Анатолий Филиппович поднимается. Плечо болит нестерпимо. Толпа поредела, разбежалась. Тут и там – тела. На глаз – шесть или семь человек. Около машины лежит Максим. Варшавский подходит к телу, садится на корточки. Максим лежит лицом вниз. На его затылке – точка выхода пули, окровавленное отверстие.
Подбегают двое мужчин в штатском.
– Господин Варшавский, с вами всё в порядке?
Нет, со мной не всё в порядке. У меня пуля в плече.
Вокруг уже суетятся санитары и полицейские. Варшавского сажают в салон индивидуального передвижного медцентра. Робоврач тут же вводит ему обезболивающее, сканер просвечивает в поисках пули.
У Варшавского есть две идеи о причинах покушения и его заказчиках. Одна связана с его политической деятельностью в целом. Другая – с запланированной пресс-конференцией.
Вторая версия более веская. Но как сумели точно рассчитать время его появления на площади? Ведь они выехали на два часа раньше запланированного… Вероятно, снайпер ждал на точке с самого утра.
Пуля прошла навылет. Робоврач уже разрезал костюм и восстанавливает ткани и кожу.
Рядом с Варшавским появляется полицейский.
– Господин Варшавский, могу я задать вам несколько вопросов?
– Не здесь.
– Хорошо, господин Варшавский.
Полицейский хочет отойти, но Анатолий Филиппович его останавливает.
– Простите, у меня есть один вопрос к вам.
– Да, господин Варшавский?
Хорошо быть влиятельным и известным. Все тебя знают и стремятся оказать какую-нибудь услугу. С другой стороны, есть люди, которые в тебя стреляют.
– Снайпера поймали?
– Автоматическая система. Пулемёт системы CSR-24K. Судя по всему, запрограммированный индивидуально на вас. Он продолжал бы стрелять, пока не убил бы вас.
– Но он же не убил.
– Очень хорошо сработал ваш охранник, кажется, Ластовский. Вырубил импульсником.
Вообще-то, в космосе и импульсники могут носить только представители полиции. Но для охранников министра сделали исключение.
Ластовского министр не знает. Охрану нанимает не он, не он и следит за её действиями.
– Кстати, где Перцов?
Перцов – начальник охраны, полный мужчина лет пятидесяти на вид (на самом деле ему под восемьдесят). Он намеренно не сбрасывает свою полноту: его жене нравятся мужчины в теле.
Начальник охраны словно чувствует, что шеф его упомянул. Он тут же появляется; полицейский куда-то пропадает.
– Перцов, вы прокололись.
Тот растерян. Да, это его ошибка. А если бы первая пуля попала не в плечо, а в сердце? Если бы она не развернула Варшавского и не бросила его на землю?
– Да, Анатолий Филиппович.
Повинная – это не то, чего ожидает министр. Ещё меньше он ожидает оправданий. Место Перцова под солнцем напрямую зависит от того, что он сейчас скажет. Варшавский демонстративно молчит. Робоврач уже заканчивает обрабатывать рану. Крошечные нанороботы заживят её за несколько дней.
– Это был CSR-24K. Замаскированный профессионалами высокого класса. Снаружи было только дуло, причём оно смотрело не из окна, а из заранее проделанной в стене здания щели. Внутреннее помещение – техническое, там стоят сервера местного дата-центра. Пытаемся отследить, кто сумел незаметно доставить оружие в дата-центр, а там раскрутим клубок до самой Земли.
– Да-а… – протягивает Варшавский. – Лучше расскажите мне, как это вы, тоже, кстати, профессионалы высокого класса, умудрились прозевать покушение?
– Если честно, я и подумать не мог, что в Верхнюю Москву сумели доставить огнестрельное оружие.
Робоврач заканчивает. Варшавский поднимается и выходит из передвижного медцентра. Перцов – за ним.
– Если честно, Перцов, вы слишком расслабились. Мы в Москве. В Москве – Верхней ли, Нижней – можно достать всё, что угодно. Если кто-то захочет купить ядерную боеголовку и взорвать её перед Кремлём, он это сделает, не сомневайтесь.
Перцов угрюмо молчит.
– Я не буду вас увольнять или понижать, Перцов, потому что это глупо. Но сегодняшний день должен стать для вас уроком, которого вы никогда не забудете.
Толстяк кивает.
– Да, Анатолий Филиппович.
Варшавский трогает рукой простреленный, а затем разрезанный пиджак. Максима рядом нет, некого отправить за новым. Теперь уже не до прогулок по Москве. В нижнем городе гораздо опаснее.
– Перцов! – командует министр.
– Да, Анатолий Филиппович.
– Пошли кого-нибудь из своих перцев за новым костюмом. И рубашкой. Мой индивидуальный код ты знаешь.
По индивидуальному коду компьютер выдаст размеры.
Перцов тут же бежит исполнять.
Самое смешное, что этот толстяк действительно профессионал. Он может грамотно организовать даже охрану президентского дворца, если понадобится. И сработали охранники очень быстро – обнаружили место, откуда велась стрельба, и обезвредили автоматический пулемёт за считаные секунды. Но поругать их для профилактики следовало.
Варшавский идёт к лифтам. Откуда-то возникает полицейский, а с ним – ещё один охранник.
– Господин Варшавский, когда вы сможете дать показания? – спрашивает полицейский.
– Завтра буду у вас. Утром.
– Хорошо.
Никаких бумаг и процедур. Всё зафиксировано камерами и датчиками. Тем более непонятно, как удалось установить пулемёт.
Теперь второй диалог – с охранником.
– Анатолий Филиппович, мы продолжаем движение?
Вот это вопрос профессионала. Ничего парень. Квадратная челюсть, хищный взгляд.
– Да.
Охранник поднимает руку, подавая знак остальным. Среди людей, оставшихся на площади, полицейских и санитаров, Варшавский может опознать разве что одного человека из своей охраны. Остальные невидимы.
Он идёт к неприметному зданию, около которого первоначально остановилась машина. Охранник с квадратной челюстью – за ним.
– Вы уже не будете невидимым? – спрашивает парня Варшавский.
– Вплоть до Земли, в лифте. Там вас примет нижняя группа. Она предупреждена.
– Хорошо.
Вход в здание – по индивидуальному контролю. Сканер пропускает Варшавского и охранника. Через это здание можно пройти к личному лифту министра.
Если бы это было возможно, он сделал бы лифт прямо из своего кабинета. Но лифты могут находиться только в одном месте, на площади Лифтов.
Лестница вниз, коридор, ещё один охранник здоровается с ним, коридор, лифт.
Они заходят в небольшую комнату с диваном и двумя креслами. Спуск займёт около десяти минут. Варшавский садится, охранник становится лицом к двери.
Надо позвонить Майе, вспоминает министр.
Но сначала – встреча с общественностью.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.