Текст книги "Законы прикладной эвтаназии"

9

Новость приносит Волковский. Он заходит на кухню, где сидят Майя, повар Андрей и Женя. Оглядывает присутствующих, молчит.

«Что случилось?» – спрашивает Майя.

Она чувствует напряжение в воздухе. Чувствует, что Волковский должен что-то сказать, но не решается.

«Морозов умер».

«Как умер?» – Она поднимается с места.

«Покончил с собой в камере предварительного заключения. Записки не оставил».

«Как покончил?..»

Женя дополняет вопрос Майи:

«Они же даже шнурки забирают, как он умудрился?»

«Кто-то передал ему яд. Скорее всего, начальник больницы Чашников при встрече. Но уже ничего не докажешь. Он мог и с собой таблетку пронести».

Майя бессильно прислоняется к дверному косяку.

Она постаралась отдалить от себя факт преступления Морозова и его арест, но его смерть она игнорировать не может. Умер человек, благодаря которому она жива. Японскому анабиозису оставалось работать ещё от силы тридцать лет, говорил Морозов. Он дал ей очень многое, этот добрый доктор Айболит. А теперь он умер.

«Это справедливо», – говорит Волковский.

«Что?»

«Его смерть. Последняя девочка, которую он хотел спасти, выздоравливает. Ей сделали успешную операцию. Очень дорогую».

«Он не знал?»

«Он не мог знать. Я оплатил эту операцию».

Они смотрят на него – Майя и Женя. Повар исчез в подсобке.

Сказать нечего. Спасти эту девочку – значит, убить Морозова. У Волковского был выбор, и он его сделал. Сделал в пользу незнакомой больной, чьи шансы выжить были мизерными. Но он сделал свой выбор. И Майя понимает, что старик поступил правильно.

Правильно, Волковский. Ты поступил совершенно правильно.

«Наши планы не меняются?» – спрашивает Майя.

«Нет, – отвечает старик. – Десятое декабря. Мы не имеем права подвести Алексея Николаевича. Не теперь».

И это тоже правильно.

«Я имею в виду сегодняшний день».

«Юджин приедет в течение получаса», – вставляет Женя.

«Сегодня тоже всё по плану», – отрезает Волковский.

Зачем он принёс эту весть в день первых испытаний анабиозиса на человеке? Ведь он мог придержать её хотя бы до завтра.

«Хорошо», – соглашается Женя.

Для них всех Морозов был всего лишь функцией. Для Майи – нет.

Майя молча идёт в свою комнату.

Её жизнь в двадцать первом веке напоминает театр. Комната – встреча с Димой – комната – анабиозис – комната – анабиозис.

Странно жить в комнате, которая за твоё краткое пребывание не приобрела индивидуальных черт. Здесь нет твоих вещей, твоих изображений, даже запах здесь – чужой, доселе тебе незнакомый. Ты просто спишь тут и листаешь бумажные книги, которые тоже – не твои.

Она вдыхает полной грудью. Запах дерева. Этот дом принадлежал человеку, который умер.

Телефон сообщает, что пришло SMS-сообщение. Телефон, подаренный ей Морозовым.

Отправитель – Дима. Майя некоторое время смотрит в экран пустым взглядом, а затем стирает сообщение, не читая. Ей и так больно.

Когда просто сидишь на кухне и разговариваешь с Женей о разном, время летит незаметно. Разговор переходит с одного на другое, и даже если всплывает тема эвтаназии, она проходит безболезненно.

Но теперь нужно убивать время в одиночестве, потому что она не хочет никого видеть.

Она видела много смертей в сорок пятом. Видела, как страдают люди под скальпелями хирургов отряда 731. Видела, как умирает Мики, как умирает Иинг. Она думала о смерти тех, кому доктор Морозов сделал последнюю инъекцию.

Но смерть самого Морозова – это что-то несоизмеримо большее.

Майя закрывает глаза. Через некоторое время она проваливается в сон.

10

Её будят довольно бесцеремонно. Это снова Волковский – он всегда и всем управляет, командует, решает вопросы за окружающих.

«Пойдём, Майя», – он склоняется над ней.

Она растрёпана, во рту – противный привкус.

Волковский точно знает, что ей нужно. Он подаёт высокий прозрачный стакан с яблочным соком. Она выпивает.

«Пойдём, начинаем в шесть часов ровно, осталось полчаса».

Она поднимается.

«Я понимаю, – говорит Волковский. – Я прекрасно понимаю тебя. Ты потеряла человека, которому верила. Потеряла дважды – сначала после его преступления, теперь ввиду его смерти. Я не буду врать, что мне жаль его как человека. Но мне жаль его как очень важного члена нашего сообщества. Как того, кто привнёс в наше существование смысл. Но как человек он полностью дискредитировал себя, совершив преступление».

«Которое вы искупили».

«Я не хотел бы так говорить, но – да. Я попытался исправить ошибку Алексея Николаевича, и у меня, кажется, получилось».

Майя выходит из комнаты, Волковский – следом.

«Юджин понимает, на что идёт?»

Она не видела Юджина с того момента, как он вызвался быть первым человеком, погружённым в анабиозис Морозова. Насколько Майя знала, Юджин готовился к наихудшему из вариантов: писал завещание, организовывал дела так, чтобы его брат мог принять их в случае его смерти.

«Да».

Они спускаются вниз.

Здесь – все трое. Юра, Юджин, Женя.

«Привет», – здоровается Майя.

Юра кивает. Юджин отвечает: «Привет».

Он бледен, но, кажется, почти не боится. Сам вызвался – ничего не поделаешь.

Рядом с анабиозисом – больничная койка-каталка. Ещё вчера её не было. Юджин одет в больничную одежду. Он сидит на каталке и болтает ногами.

На одном из стульев с довольным видом сидит кот Балбес и вылизывает шерсть. У него всё в порядке, и это внушает надежду. С шимпанзе Джо тоже ничего не случилось.

«Ты как?» – спрашивает Юджина Майя.

«Нормально», – бодро говорит он. В голосе чувствуется наигранность.

«Работаем», – командует Волковский.

Женя демонстрирует шприц.

«У меня всё готово. Анксиолитик здесь».

Юра садится на стул.

«Рано», – говорит он.

«На самом деле, – вставляет Юджин, – если мы начнём без пятнадцати, вы и будить меня начинайте без пятнадцати…»

Майя понимает его. Самое неприятное – это ждать неприятностей.

В анабиозис встроен таймер. Он отсчитывает время с момента погружения. Неважно, во сколько начинать. Главное – вовремя закончить.

«Ложись», – говорит Юра.

Юджин забирается в анабиозис и ложится.

«Ну, – говорит Женя, – начнём».

Он аккуратно вводит вещество в вену на руке Юджина, прижимает ватку.

«Согни локоть».

Юджин сгибает.

«Где-то минута».

«Щекотно», – улыбается Юджин.

Он откидывает голову на мягкий валик, рука его разжимается, веки тяжелеют, глаза закрываются.

К делу приступает Юра. Он устанавливает системы питания, затем закрывает крышку анабиозиса. От прибора заметно веет холодом.

Таймер отсчитывает первые секунды.

«Следить беспрерывно, – говорит Волковский. – Будим послезавтра».

«Стоп, – возражает Женя. – Завтра, мы же планировали…»

«Если он не проснётся послезавтра, эксперимент в любом случае теряет смысл. Вам слабо на двоих продежурить около прибора сорок восемь часов?»

По лицу Юры видно, как он ненавидит привычку Волковского командовать и его манеру изменять уже принятые решения. Но он ничего не может поделать. Потому что Волковский старше, умнее и успешнее.

Волковский молча поднимается. Майя остаётся с мужчинами.

«Я могу тоже подежурить. В конце концов я лучше вас разбираюсь в анабиозисе».

«В технической части, но не в медицинской, Майя, – возражает Женя. – Основная задача – наблюдать за состоянием Юджина и вовремя распознать отклонения».

«Жень…» – начинает она и замолкает. Она понимает, что не хочет тут сидеть и смотреть на бледное лицо Юджина под прозрачным колпаком.

«Майя, – говорит Юра, – мы всё сделали правильно. Моё слово».

И она верит ему, потому что не верить нельзя.

11

Это два самых мучительных дня в её жизни. Сидеть, читать, смотреть телевизор, копаться в Интернете. Она воспринимает эту примитивную сеть как игру. Двухмерную, требующую управления мышью и клавиатурой, буквенной шифровки паролями. Для её человечества давно минули времена, когда сеть была изображением на мониторе. А теперь она окунулась в эти самые времена.

Она нашла сайт социальной сети «В контакте». Само понятие «социальная сеть» кажется ей анахронизмом.

Она зарегистрировалась, но попроситься в друзья к Диме не решилась. Его страничка оказалась скрытой от незнакомцев.

Теперь она снова открывает этот сайт, снова находит Диму и смотрит на единственную доступную ей фотографию. Он стоит на фоне краснокирпичного здания и улыбается в камеру.

Дожить до завтра. Дожить до десятого декабря.

Этот век, такой интересный и увлекательный, такой уютный и светлый, превратился за считаные дни в худшую из пыток.

Шимпанзе по имени Джо пробыл в анабиозе два дня и проснулся здоровым и вполне довольным жизнью. Повар Андрей закормил его бананами. А человек – может?..

Связка бананов валяется прямо на кровати перед Майей, около ноутбука. Ей больше не хочется – она только что умяла такую же связку.

Так и проходят эти дни, один за другим.

Майя выходит из комнаты, ползёт в кухню, что-то берёт из холодильника, возвращается обратно, листает странички «луркмора» в сети, читает книгу, идёт в кухню, снова берёт что-то из холодильника, сталкивается в коридоре с Юрой, возвращается в комнату, листает странички «баша» (большинство шуток ей непонятно), идёт в кухню, открывает холодильник, ничего оттуда не берёт, закрывает холодильник, идёт в комнату, сталкивается в коридоре с Женей, читает книгу.

Это один день. Второй – такой же. Она ждёт, когда на часах загорятся цифры 17:49. Она может спуститься вниз в 17:40, но тогда придётся ещё девять минут провести в комнате с серьёзными Юрой и Женей и мрачным Волковским.

Последние минуты – самые неприятные. Каждая из них растягивается на час.

Майя медленно поднимается с кровати. Медленно выходит из комнаты в тысячный раз.

Время обратимо, думает она. Ещё недавно смерть Морозова была бы окончательной. Но сейчас Майя знает о том, что в прошлое можно вернуться. А потом из прошлого попасть обратно в будущее. Бэк ту зэ фьюча. Она смотрела этот смешной фильм, но не видела в нём ничего смешного. Потому что она испытала на себе то, о чём кинематографисты двадцатого века не имели ни малейшего представления.

Морозов был жив две недели тому назад. Значит, он жив и теперь. Стоит просто вернуться к нему, сказать: не нужно, не нужно, Лёша, ты ошибаешься. Ты неправ, прекрати.

Эти же слова нужно сказать ещё одному человеку. Человеку, который ещё не родился.

Майя спускается по лестнице, когда таймер отсчитывает последнюю минуту.

Трое мужчин стоят вокруг прибора. Судя по показаниям электроники, давление в саркофаге почти равно наружному.

«Вы уже запустили процесс?» – спрашивает Майя немного возмущённо.

«Час назад, – отвечает Юра. – Так что ты пришла вовремя».

Внешне Майя возмущена, внутренне – благодарна. Она бы не высидела этот час, глядя на запотевшую поверхность саркофага.

Рука Юры – на рычаге. Они специально сделали рычаг – тугой, в духе стимпанка, чтобы на него невозможно было нажать случайно.

Юра перетягивает рычаг вверх.

Пар, шорох, анабиозис открывается. Женя тут же вкалывает в руку Юджина катализатор. Юджин неподвижен. Все напряжены. Секунды тикают в полном молчании: раз, два, три, четыре…

Из горла Юджина вырывается неопределённый звук, вроде вздоха. Майя глядит на Волковского. Старик триумфально улыбается.

«У нас получилось», – говорит он.

Женя улыбается.

«Ну вот, мы теперь постарели относительно него на два дня!» – говорит он.

«Да», – кивает Юра.

«Как очухается – зазнается!» – шутит Женя.

Волковский вмешивается:

«Единственное, чего мы не можем проверить, это процесс старения. Мы не знаем, постарел Юджин на два дня или нет. Но нам приходится опираться на то, что ни в чертежах, ни в рецепте анксиолитика нет ошибок…»

«Всё нормально», – подаёт голос Майя.

И всё действительно нормально.

12

Она прощается с этим временем. Она прощается с Алексеем Николаевичем Морозовым, на чью могилу они так и не выбрались. Прощается со стариком Волковским, мудрым, сильным и злым. Прощается с троицей конструкторов анабиозиса, с котом Балбесом и шимпанзе Джо. Это не какое-то жалкое «до свидания». Это полное и окончательное «прощайте».

Самое главное, что она прощается с Димой.

Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом.

В её времени сохранились следы Исии Сиро и Иосимуры Хисато, но осталось ли что-то от Морозова? От Волковского? От Димы?

Она знает фамилию Димы, она найдёт во всемирной базе данных.

Неожиданно Майя ловит себя на мысли, что воспринимает возвращение в своё время как данность. А если её разбудят раньше? В двадцать четвёртом веке? А если она вообще умрёт в анабиозе? Как много вариантов исхода, который её не устраивает.

А если они в чём-то ошиблись и она будет стареть в анабиозе? Хотя маловероятно – если уж Иосимура не ошибся в своём сорок пятом…

Она давно перестала быть жительницей двадцать седьмого века. Она изменилась. Она живёт одновременно во всех временах – и в 1945-м, и в 2010-м.

Для жителей её изначального времени не пройдёт и суток, если план Волковского будет претворён в жизнь, если она успешно проспит шесть веков. Для неё прошёл почти год.

Помнит ли она, что происходит? Помнит ли она события дней, предшествующих её путешествию?

Да, она помнит, очень хорошо помнит. Именно поэтому она точно знает, что нужно делать.

Она хочет отправить Диме SMS-сообщение: «Я тоже люблю тебя», очень хочет, но вместо этого достаёт из телефона симку и аккуратно ломает её пополам. Всё, этот мост сожжён. Потом она складывает книги, поправляет взбитое покрывало на кровати.

Она уже очень давно не слышала «внутреннего голоса» – сигналов вызова, информации о подключении к сети. Вшитый чип молчит. Включится ли он снова, когда она вернётся?

Майя прощается с этим временем, чтобы изменить своё.

Отец, не нужно этого делать. Отец, я знаю, что такое опыт на человеке. Я видела такие опыты своими глазами. Я знаю, что такое эвтаназия. Я прикоснулась к одному из её адептов.

Милая Майя, станцуй мне фламенко на площади перед дворцом.

Мысли путаются.

Час «ч» – по стуку в дверь.

Она знает, что произойдёт потом. Старик постучит в дверь. Она выйдет из комнаты и спустится в подвал. Там будут не только Волковский, Юра, Женя и Юджин. Там ещё несколько человек из общества хранителей времени. Она переоденется за ширмой.

Потом они будут произносить высокопарные речи и клясться в своей верности. 18 декабря 2618 года станет для них вторым часом «ч», источником веры и силы.

Потом она будет засыпать, и с каждой секундой их голоса будут всё отдаляться и отдаляться, и она будет погружаться в ничто.

Они ей безразличны. В этом времени для неё что-то значат два человека. Одного уже нет. На другого она не имеет права. Значит, можно уходить без сожалений.

Майя смотрит на себя в зеркало.

Ты безумно красива, моя девочка. Не было, нет и не будет никого красивее тебя.

Раздаётся стук в дверь.

8. Майя/Варшавский

Россия, Москва, осень-зима 2618 года

1

Краем уха Майя слышит, как Певзнер объясняет Гречкину основы безопасной работы с данными. Это уже третья выволочка за последний месяц. Необыкновенно талантливый технарь, Гречкин оказался таким рассеянным и забывчивым, что дальше некуда. Он легко собирает практически любой прибор, лишь краем глаза поглядывая на чертёж; он сразу определяет, где возникли неполадки в устройстве, которое видит впервые в жизни. Но он уже дважды умудрялся уносить с собой носители с данными, которые не должны покидать лабораторию.

– Гречкин, это не смешно и не интересно, – серьёзно вещает Певзнер. – Любой чертёж существует в четырёх копиях. Перечисли их.

Гречкин отвечает устало, с видом всезнающего ученика, не способного доказать учителю своё всезнание.

– Электронная копия в лабораторном компьютере, твоя персональная электронная копия, пластиковая копия в лаборатории и пластиковая копия в научном хранилище научного комитета Нижней Москвы.

– Ну и какая же из этих копий имеет право находиться у тебя в рюкзаке, а затем – на твоём домашнем терминале?

– Никакая.

– Так какого чёрта она там делала вчера? – Певзнер резко повышает голос.

– Ну…

– Гречкин, это третий случай. В первый ты не подумал, молодец. Переписал себе без моего разрешения часть файлов и унёс. И ведь защита стояла, снял аккуратно. Но я тебя простил. Во второй ты додумался вынести пластиковый чертёж. Это равносильно преступлению государственного уровня, но ты же рассеянный. Хорошо, беды не натворил. Вчера ты повторил свой первый трюк. Ты объяснить это можешь?

– Я…

Певзнер намеренно издевается, не давая провинившемуся договорить.

– Ты сделал это в последний раз. Потому что я не могу тебя просто уволить. Никакая подписка о сохранении тайны не поможет. Если ты ещё раз что-нибудь отколешь, из твоей головы аккуратно вычистят эти несколько месяцев твоей жизни. И ты откроешь глаза на операционном столе, и тебе расскажут, что ты попал в тяжёлую аварию и долго лежал в коме. И – отдельно поясняю – ты не вспомнишь, кто такая Майя. Совсем.

Майя представляет себе, как сейчас выглядит Гречкин. Как промокший и потрёпанный в драке воробей.

– Ты этого не знал? – Певзнер очень зол.

Конечно, Гречкин всё знал. Он прошёл целый ряд инструктажей при поступлении в лабораторию. Но природное разгильдяйство взяло верх.

– Последний шанс, Гречкин. Я знаю, что ты делаешь это не по злому умыслу плюс у тебя золотые руки. Прощаю последний раз.

Гречкин что-то мычит.

Майя откидывается на кресло. Иногда она ловит себя на мысли, что встречается с Гречкиным из некой жалости к нему. Он её любит, и она пользуется этим. Но любить его? Может, и да. По-матерински.

Понурый Гречкин появляется из певзнеровской части лаборатории.

– Получил?

– Не добавляй, пожалуйста…

Она серьёзна.

– Вась, это не смешно.

– Сам знаю. Но я… пойдём.

– Куда?

– К терминалу. Я придумал одну штуку. Покажу тебе, а ты подскажешь мне, стоит ли её Марку показывать…

Он говорит тихо, чтобы Певзнер не услышал.

– Что вы там шепчетесь? – громогласно спрашивает начальник.

– Полюбовно! – весело отвечает Майя.

Певзнер хмыкает.

Карла и Ника сегодня нет, Джонни в соседней комнате выполняет какую-то механическую работу по поручению Карла.

Они доходят до рабочего места Гречкина.

– Смотри, – он вызывает трёхмерку.

Майя ориентируется в общих чертах машины, многие детали остаются ей непонятными.

– Вот так было.

Да, этот чертёж ей хорошо знаком. Они видят его каждый день. Трубки, переходы, схемы, платы – мешанина из различных технических приспособлений.

– И?

– Вот так стало.

На первый взгляд изменений никаких. Но затем Гречкин выводит общий план исходной конструкции, накладывая его на свой чертёж, и Майя замечает, что во многих местах есть небольшие изменения. Тут контур подправлен, тут блок управления исчез.

– Ты доработал машину самостоятельно?

– В общем, да. Я изменил контур. Мы отталкивались от изначальных посылов, данных Маллеттом. Он предлагал сталкивать пучки в кольцеобразном канале. То есть в торе. В принципе, подобный же проект предлагал современник Маллетта Амос Ори. Ори не думал, что его тор позволит путешествовать в прошлое дальше, чем момент постройки самого тора. А Маллетт – предполагал. А мне пришло в голову, что они оба ошибались в самом главном постулате.

Гречкин отделяет внешние слои чертежа, обнажая сердце машины – тор.

– Вот он, тор Маллетта и Ори. А вот то, что сделал я.

Контур Гречкина – хитроумно перекрученная в трёх измерениях восьмёрка, что-то вроде гибрида ленты Мёбиуса и бутылки Клейна.

– Честно говоря, я не знаю, как называть эту фигуру, – пожимает Гречкин плечами. – Отталкивался от бутылки Клейна, но задал себе задачу построить замкнутый контур.

– Торотылка Гречкина, – на полном серьёзе говорит Майя.

– Можно и так, – улыбается он. – Но теоретически разгон пучков Маллетта в такой форме гораздо эффективнее тороидальной конструкции.

– Стоп, – Майя хочет понять, – но в торе эффект возникает внутри кольца. А здесь?

– Здесь тоже есть «внутри кольца». Просто на трёхмерной модели этого не видно.

– Почему ты не показал это Певзнеру?

– Мне нужна поддержка. Я боюсь, что он не поверит, если я не покажу ему тысячу страниц числовых выкладок и расчётов. Я-то полагался на интуицию.

– Ты плохо знаешь Марка.

– Это да. Если начать на днях, то к декабрю можно построить вполне работающий образец машины.

– Тогда идём к Марку прямо сейчас.

Майя встаёт.

– Сейчас?

– Именно. Пока он не остыл после твоих проделок. У него отрицательная энергия мгновенно превращается в положительную.

– Отрицательной энергии не бывает, – улыбается Гречкин.

– Короче, пошли.

Она встаёт и идёт в певзнеровский угол. Они обходят массивную установку, минуют стенку, у которой сидела Майя и слушала, как распекали Гречкина.

– Марк! – начинает Майя.

– Да?

– Гречкин, ну-ка покажи! – командует Майя.

Певзнер морщит лоб.

– Можно? – спрашивает Гречкин.

– Можно.

Гречкин выводит на мониторе Певзнера тот же чертёж, который минуту назад демонстрировал Майе. Певзнер внимательно его рассматривает, затем разбирает и изучает «торотылку».

– И ты молчал? – говорит он.

Вася пожимает плечами.

– Запомни, Гречкин. Твоё молчание ещё хуже твоей несобранности.

Певзнер разбирает чертёж, рассматривает отдельные детали, прослеживает новые контуры.

– Мне приходила в голову эта идея, но сначала я всё-таки планировал испытать машину с традиционным контуром, – подытоживает он.

Гречкин качает головой.

– Традиционный контур – пустая трата времени. Машина будет работать, но, скорее всего, в замкнутом кольце времени – от создания контура до момента отправки объекта в прошлое.

– Ты считаешь это неудачей? – усмехается Певзнер.

– Я думаю, что нужно выжать максимум.

Певзнер кивает.

– Пока нам не урезали финансирование, – тихо говорит он.

Майя молчит, но видит, что между Марком и Гречкиным протянулась невидимая струна взаимопонимания. Всё, теперь можно их оставить, они заняты свой игрой.