Текст книги "Русская литература пушкинской эпохи на путях религиозного поиска"

Журнал «Сионский вестник» был весьма интересным и показательным изданием. Это первый в России исключительно религиозный журнал, издаваемый светским лицом, и общий дух его был связан с настроениями Александровской эпохи. Лабзин, очевидно, не хотел обращать внимание на межконфессиональные различия и охотно сообщал новости как католического, так и протестантского мира, подчеркивая особую значимость личного религиозного чувства, а не той или иной конфессии. В одном из номеров он повествует о французской актрисе, которая оставила свое ремесло, стала горячо верующей и постриглась в монахини. В другом мы встречаем рассказ о проповеди протестантских миссионеров в Африке, где двум миссионерам удалось привести к вере и крещению негра, приговоренного к смертной казни за убийство ребенка. Он был казнен, но перед казнью совершенно изменился и шел к смерти со словами: «Спаситель мой! Помилуй меня, грешного!» Кроме того, в журнале уделено большое внимание так называемому «практическому благочестию», то есть делам милосердия, которые имеют, по мысли Лабзина, важнейшее значение в духовной жизни человека. Он приводит множество случаев проявления милосердия и призывает к нему самих читателей. Воспитанный московскими масонами-розенкрейцерами, которые были большими врагами просветительской философии, Лабзин нередко выступает как борец против вольнодумного миросозерцания. «Вольтер и подобные ему просветители, – читаем мы в первом номере журнала за 1805 год, – наводнили Европу множеством безбожных и развратных книг, дабы разбить главу христианства… По мере распространения так называемого просвещения должно расширяться и противодействующее оному озарение высшим светом»[29]29
  Лионский вестник. СПб., 1805. № 1. С. 35.


[Закрыть]. Лабзин настроен на решительную борьбу с безрелигиозным сознанием, но при этом с большим уважением относится к остальным религиям, считая, что всякое верование имеет отблеск истины. Журнал Лабзина проникнут идеями веротерпимости, лояльного отношения к людям других взглядов, при этом сам издатель и журналист был человеком достаточно жестким, если не сказать деспотичным. С. Т. Аксаков в своих воспоминаниях о встречах с мистиками Александровской эпохи рисует жутковатый портрет Лабзина. Он предстает перед нами авторитарным руководителем своеобразной секты, который, например, заставляет играть в домашнем спектакле одного из своих адептов, несмотря на то что у последнего за несколько часов до этого умер отец. «В обращении его с “братьями”, – писал Аксаков, – слышен был тон господина, а “братья” относились к нему почтительно, как к существу высшей природы»[30]30
  Аксаков С. Т. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М., 1986. С. 220.


[Закрыть].

После закрытия журнала Лабзин чувствовал себя непризнанным пророком, и в последние годы, высланный в провинцию, он с горечью и гордостью писал: «По избранию, по попущению ли Господню, но около 40 лет я был работником в Его винограднике. А работники винограда Господня стоят под иными законами, часто не согласными с мнениями человеческими. Апостолы не могли исполнить своего дела, если бы слушались суждений и мнений человеческих… Не должно удивляться тому, что злоба человеков изгоняет служителей Божиих, кои сеяли благое семя»[31]31
  Русская старина. СПб., 1895. Февраль. С. 49.


[Закрыть].

Начало XIX века было не только временем пробуждения патриотического сознания и напряженных мистических исканий в русском обществе. Это была эпоха поэтическая, когда писать стихи считалось чуть ли не обязанностью каждого образованного человека, и стихотворцы охотно создавали различные литературные сообщества. А. Ф. Мерзляков писал, что в первые годы XIX века «блистательно обнаружилась охота и склонность к поэзии во всяком звании… Тогда быть членом литературного общества сделалось для нас необходимою душевною потребностию»[32]32
  Цит. по: Десницкий В. На литературные темы: В 2 т. Л.; М., 1933. Т. 2. С. 181.


[Закрыть]. Характерно, например, что юный дворянин Степан Жихарев, отправляясь в 1805 году из провинции в Петербург для поступления на службу, пишет трагедию «Атрабант», чтобы завоевать себе вес в обществе. Большое внимание уделялось поэзии в учебных заведениях. Почти все ученики Московского благородного пансиона и Царскосельского лицея упражнялись в стихосложении и участвовали в создании рукописных журналов. Словесность не забыта была и в духовных училищах, где первый учебный год был посвящен изучению классических образцов поэзии. Поэтому вполне в духе времени, что молодой преподаватель семинарии Дроздов (будущий митрополит Московский Филарет) приветствовал в 1807 году митрополита Платона большой одой о старости, сложенной по всем правилам одописания предшествующего столетия.

В эти годы в большом количестве появляются новые журналы. Их число переваливает через два десятка. Значение словесности растет в глазах общества, литература становится областью профессиональной деятельности, и к концу царствования Александра у писателей появилась возможность получать немалые доходы за свои сочинения. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»[33]33
  Пушкин. II. С. 329.


[Закрыть], – советует книгопродавец поэту в стихотворении Пушкина середины 1820-х годов, но едва ли такое предложение мог бы услышать стихотворец на одно-два десятилетия раньше, когда чаще всего даже самым маститым писателям свои рукописи приходилось издавать за собственный счет.

При самом беглом взгляде на словесность Александровского времени становится ясно, что в ней существовало два полюса, два различных направления. Одно – продолжавшее традиции предыдущего столетия, другое – шедшее вслед за Карамзиным путями сентиментализма и предромантизма. К первому направлению относились писатели, которых условно можно назвать архаистами, ко второму – писатели-новаторы. Причем не всегда архаисты – это обязательно люди старшего поколения, хотя, конечно, центральное место занимали среди них те, кто начинал свою литературную деятельность в XVIII веке. Такие поэты, как Кюхельбекер, Катенин и даже Грибоедов, усиленно подчеркивали свою принадлежность к стану стариков.

Направление писателей-архаистов можно охарактеризовать так. Литература для них – это высокое служение духовным, нравственным и патриотическим целям. Поэт не должен стремиться к чистому самовыражению, его задача наполнить читателя высокими чувствами, носящими общий надличностный характер. Язык такой поэзии должен резко отличаться от обыденного языка, ему надлежит звучать торжественно и возвышенно. Поэт-архаист стремится использовать церковнославянизмы, для него очень важно установить связь между своей поэзией и Священным Писанием.

Писатели старой школы группировались вокруг Державина и Шишкова, которые очень сблизились в первые годы нового столетия и нередко устраивали в своих петербургских домах литературные вечера, на которых собирались как молодые, так и почтенные литераторы, близкие по духу самим хозяевам. Из этих вечеров и родилось самое крупное литературное объединение Александровской эпохи с несколько тяжеловесным именованием «Беседа любителей русского слова».

Сейчас о ней судят по тому граду насмешек, которым осыпали «Беседу» молодые литераторы новой школы. И конечно, повод для пародий и смеха был. Слишком официальным, самодовольным и по-чиновничьи неповоротливым подчас выглядело это сообщество. Заседали члены «Беседы» в роскошных залах, члены общества делились на разные ранги и чины, мало было в ней того живительного творческого воздуха свободы, которым дышит настоящая словесность. Но все же, говоря о словесности Александровской эпохи, нельзя миновать «Беседу любителей русского слова». Даже своей официальностью и казенностью она все же служила утверждению в глазах и власти, и общества высокого значения литературы. Подавая повод к насмешкам, она в то же время была тем берегом, от которого отталкивались поэты нового романтического склада, но, оттолкнувшись, нередко оглядывались назад и даже порой возвращались к отвергнутым принципам, признавая высокую роль поэта, который, по словам Языкова, должен «носиться душой превыше праха» и «приносить дрожащим людям молитвы с горней вышины»[34]34
  Языков Н. М. Полное собрание стихотворений. М.; Л., 1964. С. 385 (далее – Языков).


[Закрыть].

Собрания у Шишкова и Державина начались еще с 1805 года, но официальный статус и наименование эти собрания получили только в 1811 году, с этого же времени начинает выходить журнал общества «Чтения в Беседе любителей русского слова». За шесть лет своего существования он имел чуть меньше двадцати выпусков и представлял собой журнал, наиболее четко и последовательно выражавший позиции «Беседы», и в этом смысле был изданием уникальным (мы едва ли найдем в ту эпоху другой журнал, который был бы очевидным рупором определенного литературного направления).

На страницах журнала выступают и отцы-основатели Шишков и Державин, и молодые поэты-архаисты, такие как Анна Бунина, Сергей Шихматов и другие. В целом издание стремится подчеркнуть высокую общественную роль художественного слова. В первом номере журнала опубликована речь Шишкова по поводу открытия «Беседы», где говорится, что дар слова есть высочайший дар Божий человеку, который и делает человека существом высшей разумности, и задача слова – это, с одной стороны, созидать высокие духовные и нравственные понятия в душах людей новых поколений, а с другой – утверждать красоту и силу национального языка, народных традиций и воззрений. Для Шишкова, как в целом для всей «Беседы», художественное слово имеет дидактический, воспитательный характер. Его задача возвышать дух, отвлекать его «от суетных увеселений сердца».

Одним из самых частых авторов журнала был князь Шихматов. Ровесник Жуковского и Батюшкова, он был верным учеником Шишкова и наиболее последовательным продолжателем старых поэтических традиций. Более всего в истории литературы известен он по сатирическим нападкам на его творчество со стороны писателей новой школы – Батюшкова, Вяземского, юного Пушкина, однако же само наличие этих нападок (подчас спустя несколько лет после выхода произведений поэта) говорит об актуальности Шихматова для тогдашнего литературного процесса.

Как творчество, так и личность этого поэта заслуживают краткого очерка. Князь Сергий Александрович Шихматов (1782–1837) окончил в 1800 году морской кадетский корпус и поступил в научный комитет Адмиралтейства под начало Шишкова. Не без влияния последнего он начал писать стихи и смог на практике воплотить мечты своего учителя о поэте, начитанном в духовных книгах. Шихматов воспитывался в глубоко верующей патриархальной семье, в которой было двенадцать детей, с детства участвовал в частых домашних богослужениях и был прекрасным знатоком церковнославянского языка. Первые поэмы Шихматова («Пожарский, Минин, Гермоген» и «Петр Великий») проникнуты высоким ораторским лиризмом и являются не столько рассказом об исторических событиях, сколько восхищенным славословием своих героев, славословием, которое часто строится по образу богослужебных текстов с использованием богатого запаса церковнославянизмов.

Пройдя этап патриотических стихотворений, Шихматов обращается к теме духовной. Но примечательно то, что первые свои духовные произведения он создает в подражание Эдварду Юнгу, популярному среди литераторов враждебного «Беседе» лагеря (В. А. Жуковский, например, переводил Юнга). Последним произведением поэта становится поэма «Иисус в Ветхом и Новом Заветах, или Ночи у Креста». Поэма эта только внешней формой еще восходит к Юнгу и вообще к западной поэтической традиции, а содержательно и стилистически целиком ориентирована на богослужебные и святоотеческие тексты. Она, так же как и произведение английского поэта, делится на части, называемые «ночами», и представляет собой глубокое, сосредоточенное размышление на духовные темы. Но если медитации Юнга связаны с созерцанием окружающего мира и таинственных путей Промысла в жизни людей, то в поэме «Ночи у Креста» поэт призывает свою душу к размышлению о самой божественной личности Иисуса Христа через проникновение в сокровенные смыслы священного Писания. Цель своего молитвенно-поэтического бдения он видит в том, чтобы «в безмолвии ночном внимать его (Писания. – Т. В.) словам и поучиться в вере»[35]35
  Иисус в Ветхом и Новом заветах, или Ночи у Креста, стихотворение кн. С. Шихматова. СПб., 1824. С. 1.


[Закрыть]. И, приблизившись хоть в малой степени к этим тайнам, поэт дерзает «словом воспевать» тайну Бога-Слова.

Обширная, трехсотстраничная поэма состоит из пяти глав. В первых трех главах излагается священная история Ветхого Завета в контексте его прообразовательного мессианского значения. Две последние главы посвящены евангельским событиям. Шихматов предпринимает первую в русской литературе попытку изложить поэтически всю библейскую историю. Причем он ставит перед собой задачу не простого изложения, но молитвенного всматривания в священные события, и в первую очередь в тайну Христовой Жертвы. Он призывает свою душу «солнце истины в глаголах живота / очами светлыми сквозь тени созерцать»[36]36
  Там же.


[Закрыть], и это свое поэтическое созерцание он называет «подвигом словесным», для совершения которого необходима благодать Святого Духа. «Ты ныне пронесись полетом благодатным / над зыбью слабостей души моей нестройной»[37]37
  Там же. С. 2.


[Закрыть], – молитвенно взывает к Духу Святому Шихматов в первой главе поэмы. И вообще, поэма является не просто художественным произведением, но духовным деланием, в котором изложение событий легко перетекает в молитву, и цель писания далеко отстоит от литературной, задача поэта заключается в том, чтобы с помощью своего молитвенно-поэтического труда возвысить свою душу, приблизить ее к возлюбленному Иисусу:

 
О имени Твоем, о Бог мой Иисус!
Я руки возношу и сердце ко кресту
В восторге радостном, в восторге благодарном
Да будет, Всеблагий! Да будет, Всемогущий!
Всегда Твоя хвала, всегда в моих устах,
Доколе я дышу[38]38
  Там же. С. 267.


[Закрыть].
 

Столь серьезно понятая задача стихотворного труда накладывает отпечаток на всю стилистику поэмы. Поскольку поэт хочет выразить невыразимое, не постижимое рациональным знанием, то он не может быть прост и линеен в своем изложении. Его поэтическое слово оказывается наполненным метафорами, олицетворениями, повторами, аллитерациями, с помощью которых поэт заставляет читателя внимательно и глубоко всмотреться в смысл таинственных событий, и в первую очередь в то главное событие христианской истории, которое состоит в том, что Христос «смерть смертью умертвил и обессмертил мертвых»[39]39
  Иисус в Ветхом и Новом заветах, или Ночи у Креста, стихотворение кн. С. Шихматова. С. 1.


[Закрыть]. Шихматовский стиль можно было бы назвать трудным слогом в противовес легкому слогу карамзинистов. Если последние, целиком ориентируясь на земные ценности, хотят заинтересовать, увлечь, очаровать читателя, то поэт трудного слога призывает читателя вместе с ним совершать нелегкий труд молитвенного постижения иррациональных тайн, выраженных поэтическими средствами.

Уже в годы создания этой поэмы Шихматов, продолжая трудиться в Морском кадетском корпусе, где служил более четверти века, видя свою цель в том, «чтоб в юные сердца страх Божий насаждать», устремляется всем сердцем к монашеству. А в 1829 году, после долгих проволочек и искушений, он принимает постриг с именем иеромонаха Аникиты. Сохранились записки, которые он вел во время паломничества ко святым местам Востока в 1834–1836 годах. Они наряду с письмами к братьям свидетельствуют о глубочайшем покаянном настроении отца Аникиты, которое сочеталось с молитвенным восторгом живого Богосозерцания. Кроме того, как письма, так и записки являются ярким примером рождавшейся в это время в русской словесности духовной прозы. Характерно стилистически яркое исповедание любви к Церкви, которое излагает Шихматов в письме к братьям в ответ на их упреки в привязанности к одной богослужебной внешности. «На вопрос, что я в Церкви люблю, – пишет Шихматов, – ответ не тот, который вы предполагаете. Люблю божественную благодать, в ней неисходно пребывающую и меня таинствами и учением спасающую; люблю Тело и Кровь Бога моего, в моем бренном естестве за меня пострадавшего и меня с собою соединяющего до единства с ним по духу и телу. Люблю все прочие священнейшие таинства, которыми я возрождаюсь, укрепляюсь, питаюсь, очищаюсь, освящаюсь во внутреннем человеке не без участия и внешнего… Люблю священные обряды богослужения, возводящие через чувства душу мою к Богу; люблю самые внешности сего богослужения, умудряющие меня во спасение; люблю благолепие иконное в храмах, для назидания душевного сильное; люблю чудотворные останки праведников; люблю целительные иконы Царицы небесной и святых угодников; люблю пения богокрасные; люблю свещи горящие, в знамение сердец, пылающих пред Богом; люблю дым кадильный, знаменующий молений наших и благодати Божией фимиам; люблю самые стены, святыню Божию в себе вмещающие; люблю и почитаю священною и самую персть церковную… Столько люблю Церковь и все, что в ней, что совершенно оживаю, когда в ней изливаю пред Богом мою душу, или паче тогда только и живу, когда в ней предстою пред Богом моим, исповедуя Ему свои немощи, благодаря Его неизреченное милосердие и испрашивая Его всесильную помощь к довершению пути жизни сей временной, с достижением вечного упокоения»[40]40
  Христианское чтение. 1890. Ч. 1. С. 329.


[Закрыть].

В 1836 году отец Аникита был назначен настоятелем русской церкви в Афинах, где спустя полгода скончался, оставив после себя память как о благодатном подвижнике благочестия. Впоследствии останки Шихматова почитатели его памяти перенесли в заложенный им на Афоне храм в честь Митрофана Воронежского, и, по воспоминаниям очевидцев, его кости «были желты, яко воск, и испускали некое благоухание»[41]41
  Цит. по: Шафранова О. И. Озаренный светом Евангельской истины. М., 2010. С. 250.


[Закрыть].

Духовный путь князя Шихматова был тем путем, которым древнерусская культура пробивалась сквозь каменные плиты петербургской империи. Тридцать лет прожив в Петербурге, любя этот город, отдав многие годы педагогическим и литературным трудам, он был человеком вполне принявшим всю образованность и культуру своей эпохи, но его душа не могла удовлетвориться пребыванием в земной реальности, он прошел путь от Петербурга к Иерусалиму, осознавая, что человеческая культура тогда только имеет смысл, когда коренится в мирах иных и к этим мирам зовет людей.

К концу 1810-х годов «Беседа» выродилась в слишком официальное, чиновное собрание и вскоре после смерти Державина распалась. Несмотря на то что в ее рядах было немного одаренных стихотворцев, она сыграла важную роль в становлении русской словесности XIX века, для которой, с одной стороны, важно было оттолкнуться от напыщенности и условности «беседчиков», а с другой – не забывать того высокого отношения к поэзии, которое никогда почти не покидало наших лучших литераторов и которое вслед за своими вождями Державиным и Шишковым проповедовали литераторы, близкие к «Беседе».

Вышеописанному литературному обществу не хватало творческой свободы, живой инициативы. И хотя были в нем и люди молодые, но именно престарелые Державин и Шишков задавали тон в «Беседе». С первых же лет нового столетия среди литераторов обозначилась группа молодых писателей, которые противостояли тяжелому и несколько ходульному отношению к литературе, которое культивировалось в «Беседе». В это время появляется понятие легкой поэзии, особенно любимое Батюшковым. Легкая поэзия не ставит перед собой высоких целей, не стремится к учительству, это всего лишь литературная игра, призванная воспитывать вкус и увеселять читателя. С точки зрения писателей новой школы, которые считали себя учениками Карамзина, писатели-архаисты грешили главным – недостатком вкуса. При этом вкус понимался как уход от всего возвышенного и напыщенного, стремление к простоте и ясности выражения. С самого начала литературной деятельности противников «Беседы» основным их орудием становится насмешка. Первой ласточкой в этом направлении было стихотворение Батюшкова «Видение на берегах Леты» (1809), где молодой поэт погружал в воды забвения известных литераторов, среди которых особенно заметен «славенофил», чтущий Пролог и «Письмовник» Курганова (читатель, конечно, с легкостью узнавал Шишкова). Затем в спор с Шишковым и его литературной позицией вступает Д. В. Дашков, друг Батюшкова и Жуковского, опубликовавший статью, критикующую концепцию адмирала-филолога о тождестве русского и церковнославянского языков. К нему присоединяется Василий Львович Пушкин, дядя великого поэта, с программным посланием «К Жуковскому», где критиковал «беседчиков», считая их врагами просвещения и свободы. В дальнейшем дискуссия расширялась, и в конце концов противная сторона сделала свой ответный удар. Один из известнейших членов «Беседы» князь А. А. Шаховской написал комедию «Липецкие воды», где в качестве объекта насмешек избрал невинного Жуковского, которого изобразил под именем слезливо-сентиментального Фиалкина. Это был вызов, на который друзья Жуковского ответили несколькими посланиями и эпиграммами, а главное – созданием особого литературного общества под названием «Арзамасское общество безвестных людей», обычно именуемое просто «Арзамас». Это объединение стало в истории русской словесности символом молодых литературных сил, стоящих на противоположной «Беседе» новаторской позиции.

Основой «Арзамаса» была шутливая пародия. Это не серьезное литературное общество, но собрание веселых друзей, которые от души смеются над всем напыщенным, чересчур серьезным и надуто-чванливым. Высмеивая на своих собраниях «Беседу», арзамасцы заодно пародировали все существовавшие тогда общества – и политические, и масонские. В своих мемуарах Ф. Ф. Вигель, один из членов кружка, описывает обряд вступления в общество В. Л. Пушкина. Это действо является откровенной насмешкой над масонскими посвящениями. «Как странствующего в мире сем без цели, – повествует мемуарист, – нарядили его в хитон с раковинами, надели ему на голову шляпу с широкими полями и дали в руку посох паломника. В этом наряде с завязанными глазами из парадных комнат по задней, узкой и крутой лестнице свели его в нижний этаж, где ожидали его с руками, полными хлопушек, которые бросали ему под ноги, и т. д.»[42]42
  Среди других благодатных об иеромонахе Аниките хотелось бы видеть рассказ отца Святогорца о посмертном явлении подвижника ослепшему незадолго до кончины монаху Николаю, который сопровождал отца Аникиту в его путешествии к Святой Земле. Отец Николай увидел его в священническом облачении «осияваемого небесной славою… в сопровождении двух лучезарных юношей» (Письма Святогора к друзьям своим о святой горе Афонской. М., 2002. С. 137).


[Закрыть].

Забавна история возникновения названия общества. Д. Дашков был как-то проездом в Арзамасе и на постоялом дворе за стенкой своего номера услышал оживленную дискуссию каких-то провинциальных любителей литературы. У Дашкова разыгралась фантазия, и он написал сатирическое стихотворение о неком литературном обществе в провинциальном городе. В пылу литературных дебатов членам общества является устрашающее видение старца Шишкова, который велит им отмстить за поруганную честь своих соратников.

В «Арзамас» вступили Жуковский, С. С. Уваров, А. И. Тургенев, В. Л. Пушкин, П. А. Вяземский и ряд других литераторов (в конце существования общества примкнул к нему и юный Пушкин, в то время лицеист). На собраниях произносились пародийные речи, шутки, читались эпиграммы и сатирические послания, в ритуал общества входило также поедание гуся, потому что город Арзамас в то время славился своими прекрасными гусями. В целом общество это не имело никакой литературной программы, не ставило перед собой никаких серьезных задач и целей и вскоре после исчезновения «Беседы» распалось, потому что более всего было одушевлено пафосом борьбы и насмешки над своими литературными антагонистами.

Но все же «арзамасцы» в своем шутливо-пародийном бытовании декларировали определенную жизненную и литературную позицию, важную для формирования словесности нового типа. Эта позиция может быть определена так: литератор не должен быть проводником какой-либо идеологии или духовного учения, главное – быть самим собой, выражать свою свободную личность, отметая все то, что может помешать независимому развитию человека. Творчество для «арзамасцев» – это живой разговор с самим собой и с близкими друзьями, в который может на равных правах включиться и читатель. Такая установка, с одной стороны, выглядит ущербной, так как явно отметает сакральные ценности словесного творчества, чересчур подчеркивая индивидуализм писателя. Однако, с другой стороны, это раскрепощение личности литератора необходимо было для развития самобытной русской словесности. Индивидуальное творчество требует свободы. В условиях самостоятельности писатель, предоставленный свободному поиску, в конце концов (если он подлинно даровит) осознает необходимость сознательного подчинения себя высшему началу. И многие русские писатели XIX столетия, начав с безудержной, дерзкой свободы, закончили этим осмысленным и вольным подчинением, которое едва ли было бы возможно, если бы они оказались обузданы с самого начала. Веселая раскрепощенность «Арзамаса» была тем воздухом, которым дышала нарождающаяся новая литература пушкинской эпохи.