Текст книги "Куросиво"

3

Оставалось ровно двадцать минут до отхода последнего поезда на Кофудзу. Зал ожидания 3-го класса вокзала Симбаси был битком набит самой разношерстной публикой. Но когда в зал вошла девочка с прической «Титова», с белым воротничком, видным из-под пестрого кимоно, повязанная алым шелковым поясом, в дорогих сандалиях и в сопровождении огромной собаки, все, кто был в зале, словно по команде уставились на нее. Митико обвела зал серьезными черными глазами и села, вернее почти упала, на скамейку в углу, рядом с каким-то стариком и старушкой, по виду – крестьянами, с огромными узлами за спиной.

– Вот так пес! Здоровенная собака!

– Что это за девочка? Как она сюда попала? – раздался кругом разноголосый шепот. Митико, коротко вздохнув, осматривалась по сторонам. Нэд уселся у ее ног, неусыпно сторожа хозяйку.

Старик и старушка рядом с Митико о чем-то заговорили между собой, не спуская с нее глаз. Митико прислушалась, но большую часть их слов понять не могла. Единственное, что она отчетливо уловила, было слово «Кофудзу». Митико смутно помнила, что во время поездки в Атами они проезжали Кофудзу. Минуту-другую Митико внимательно приглядывалась к старикам.

– Когда уходит поезд в Кофудзу? – внезапно проговорила она.

– Поезд в Кофудзу? Скоро, сейчас уже будет отправляться. Мы тоже едем в Кофудзу… А тебе, барышня, тоже туда надо? – спросил старик.

– А дальше Кофудзу поезда не ходят?

– Верно, верно, дальше не ходят… Через горы Хаконэ не проложили еще дороги… А тебе куда нужно-то?

Митико промолчала.

– Одна едешь?

Митико продолжала молчать.

– А провожатые твои куда же подевались? – полюбопытствовал старик.

– Этот здоровенный пес твой, что ли? – спросила старушка.

Митико утвердительно кивнула.

В толпе, прислушивавшейся к этой беседе, снова начали оживленно переговариваться, но в этот момент открылось окошечко кассы и все с шумом поднялись с мест.

– Барышня, если тебе надо в Кофудзу, так уже начали продавать билеты… – заметил добродушный старик, и Митико, а вслед за нею и Нэд, встала.

– Славная какая барышня! – старушка ласково погладила Митико по голове.

– А ты сумеешь сама взять билет-то? – заботливо спросил старик, взглянув на Митико. Вместо ответа Митико опять только молча кивнула.

Вскоре подошла ее очередь.

– Направление? – раздался строгий голос из окошка.

– Кофудзу…

Услышав в ответ детский голос, кассир выглянул из окошка. Из-под черной челки на него смотрели большие черные глаза.

– Так. Один билет до Кофудзу… иен… сэн.

Сжав билет в руке, Митико все еще пристально смотрела на окошечко кассы.

– А деньги? – в голосе кассира, слишком усталого, чтобы разговаривать после долгого дня механического труда, звучали ласковые нотки, когда он произнес эти слова.

– Барышня, нужно заплатить деньги… – подсказал сбоку все тот же старичок.

– Разве за билет надо деньги?

– Без денег в поезде ехать нельзя… – кассир с улыбкой, но несколько подозрительно глядя на Митико, высунулся из окошка. Стоявшие в очереди с удивлением прислушивались. Вокруг Митико неожиданно образовалась толпа.

4

– Что там случилось? Воришку поймали?

– Заблудилась, что ли?

– Да, вишь, денег у нее нет на билет…

– Зайцем, наверное, хотела проехать? По виду и не скажешь… Бывают же пройдохи… Видать, из породы о-Мацу-ведьмы…[171]171
  О-Мацу-ведьма – так прозвали известную в XVIII в. мошенницу и отравительницу О-Мацу, казненную за многочисленные преступления.


[Закрыть]

– Да нет же, сразу видно, что хороших родителей…

Мачеха, верно, замучила, вот она и собралась бежать к отцу родному…

Как раз в это время прибыл поезд из Иокогамы и толпа увеличилась.

– Разойдись! Разойдись! – к Митико подошел полицейский. – В самом деле, девочка совсем одна…

Фамилия? – спросил он у Митико, которая, оказавшись в центре внимания толпы, слегка покраснела от смущения. – Мити, говоришь, зовут? А фамилия как?

Митико запнулась и молчала.

– Не понимаешь? Фамилия, говорю. Ну, Танака, например, или Уэда… Одним словом, фамилия, значит.

Митико чуть свысока взглянула на полицейского, по ничего не ответила.

– Где ты живешь? Нельзя все время молчать, не хорошо.

– Барышня, ты бы лучше сказала господину постовому все начистоту… – вмешался старый крестьянин, который все еще не решался отойти от девочки.

– Не надо бояться, отвечай… – поддержала мужа старушка.

В это время зазвонил звонок отправления, и старикам волей-неволей пришлось уйти. Митико молча проводила их взглядом.

– Надо посмотреть адрес на ошейнике у собаки… – посоветовал кто-то в толпе.

Полицейский, нагнувшись, хотел было притянуть к себе Нэда, но тот вскинул свою львиную голову и зарычал так грозно, что полицейский испуганно отскочил.

В толпе раздался смех. Полицейский побагровел.

– Разойдись, сказано было! А вы, барышня, пожалуйте сюда. Билет верните в кассу.

– Да никак это Мити? – проговорил в этот момент чей-то голос. Толпа раздалась, и перед Митико очутился изящный молодой человек лет двадцати пяти, с красивым, светлым липом, одетый в легкий летний костюм, с белым кашне вокруг шеи, в соломенной шляпе и с зонтиком под мышкой. При виде его Митико переменилась в лице.

– Что случилось, Мити-сан?

– Вы знаете эту девочку? – полицейский строго взглянул на белолицего молодого человека.

– Конечно, знаю. Я ее родственник. Да вот… – он вынул из внутреннего кармана пиджака парчовый бумажник, какой обычно носят женщины, и протянул полицейскому визитную карточку.

– Виконт Мотофуса Умэдзу… Умэдзу, Умэдзу…

Где-то я уже слышал это имя… – полицейский уставился на молодого человека, силясь припомнить. – Так вы говорите, что эта барышня приходится вам родней? Как она попала сюда, вам неизвестно?

– Я только сегодня прибыл пароходом в Иокогама и попал сюда этим поездом всего минуту назад, так что совершенно не в курсе дел…

– Во всяком случае, попрошу вас пройти сюда вместе с нами.

Полицейский повел виконта Умэдзу, Митико и Нэда в зал ожидания для дам, а в толпе, провожавшей их взглядом, еще долго не смолкали оживленные толки и пересуды.

5

Виконт Умэдзу – не кто иной, как родной брат графини Китагава, иными словами дядя Митико. Недавно за совершенно непристойное поведение его лишили дворянских привилегий, и его сестра вынуждена была обратиться за помощью к графу Фудзисава. Виконт получил возможность исправиться – его направили в Киото с поручением обследовать состояние императорских гробниц. Но не прошло и двух месяцев, как благородному молодому человеку, у которого распутство стало второй натурой, осточертело это занятие. Он снова сошелся с подозрительными личностями, которых умел находить повсюду, и опять пустился во все тяжкие, так что очень скоро дальнейшее пребывание в Киото стало для него невозможно. Тогда он внезапно снова упорхнул в Токио – и вот, в первый же день приезда, случайно наткнулся на Митико.

Митико от всей души презирала своего дядю. Да это и не могло быть иначе. Лицом дядя как две капли воды походил на мать, но сходство между братом и сестрой ограничивалось только внешностью, характером же они так отличались друг от друга, что приходилось удивляться, как могли столь разные люди произойти на свет от одних и тех же родителей? Как уже упоминалось, виконта исключили из офицерского училища за безобразное поведение. Но это было только началом падения. Обладавший красивой внешностью, не лишенный некоторого ума, да к тому же носящий титул виконта, он располагал неограниченными возможностями для всякого рода гнусностей. В конце концов, он окончательно погряз в разгуле, шатался по подозрительным притонам, пристрастился к вину, сошелся с дурной компанией – короче говоря, стал виконтом-забулдыгой. Его как огня боялись в дворянских семьях, где имелись дочери на выданье. Дело дошло до того, что, когда в обществе говорили о необходимости отмены дворянских привилегий, личность виконта Умэдзу всегда служила наиболее веским доводом. Ему исполнилось уже двадцать пять лет, но он все еще не был женат.

Для графини Китагава брат был постоянным источником мучений. Митико хорошо знала, как мать страдала из-за дяди, как она краснела, плакала, сгорала из-за него от стыда перед отцом.

Вот почему девочка не могла испытывать к нему ничего, кроме презрения и гнева. Именно благодаря отцу и дяде в ее сознании зародилось и укрепилось представление о том, что «все мужчины гадки и злы».

Митико скрыла от дяди подробности своего ухода из дома. Она сказала только, что хотела повидаться с матерью, живущей в Нумадзу, вышла из дома и заблудилась. Затем она решительно попросила дядю отвезти ее в Нумадзу – утопающий хватается за соломинку…

Виконт Умэдзу был озадачен. В бумажнике у него лежали визитные карточки знаменитой столичной гейши, но не было ни единой бумажки достоинством хотя бы в пять иен. Он не переписывался с сестрой и, уверенный, что сестра находится в Токио, намеревался, как обычно, выклянчить у нее денег. Услышав, что графиня живет в Нумадзу, виконт нахмурился. Новость эта его весьма обескуражила. С графом Китагава он давно уже был в натянутых отношениях, – при любой его просьбе к графу посредницей всегда выступала графиня.

Однако вот так, с места в карьер, взять девочку и отправиться с ней вместе к сестре в Нумадзу тоже было бы чересчур опрометчиво. Ведь неспроста же сестра не живет больше в Токио… Лучше он отведет девочку домой, встретится, таким образом, с Китагава, и тогда, возможно, ему представится удобный случай как-нибудь наладить отношения с зятем. План этот мгновенно созрел в голове виконта, и он принялся на все лады усовещивать Митико.

– Знаешь что, сейчас давай вернемся домой. Дядя отведет тебя. Да ты не бойся, объяснение найдется, что-нибудь придумаем… Что такое, домой не пойдешь? Ну, нехорошо так капризничать. Зачем бы я стал тебя обманывать? Мне самому обязательно нужно съездить по делу в Нумадзу, и я обязательно возьму тебя с собой. Все устроится наилучшим образом. Ну, сама посуди, для чего бы я стал говорить тебе неправду? Я обязательно возьму тебя с собой. А сегодня будь умницей, и вернемся домой…

– Совершенно верно, непременно сперва извольте возвращаться домой, а потом уже поезжайте! – поддержал виконта полицейский и сам, собственной персоной, пошел кликнуть рикшу.

6

После отъезда жены виконт Сасакура переоделся в кимоно, выпил чашку горячего шоколада, просмотрел полученные за день письма и другие бумаги, сделал записи в дневнике (виконт был деловой человек, все делал тщательно и точно так же, как на службе, в банковских своих делах не терпел никаких неясностей, так же строг он был и в отношении домашнего бюджета – его управляющий нередко приходил в замешательство, говоря, что господин в курсе всех цен, вплоть до стоимости дров). Наконец, с книгой старинных пьес, которыми он увлекся в последнее время, виконт вошел в спальню, устроенную на европейский лад. Надев спальное кимоно, он во весь свой огромный рост растянулся на белоснежной постели и, чуть убавив огонь в лампе, принялся бормотать вполголоса текст пьесы «Цветок в горшке». Пробило одиннадцать. Виконт приподнялся, взглянул на часы и прислушался.

– Поздно… – прошептал он.

Почти в ту же минуту издалека, словно отдаленный гром, донесся стук колес. Стук постепенно приближался, и вскоре стало слышно, что у подъезда остановился экипаж. Успокоенный, виконт улыбнулся и снова лег. Спустя немного дверь спальни отворилась и вошла виконтесса – она все еще была в выходном костюме, даже не сняла шляпы.

– Я задержалась. Ты, наверное, беспокоился?

– Конечно. Ну, что там?

– Слава богу, все обошлось. Я привезла ее с собой.

Уложила спать вместе с Тэруко.

– Вот как? Где же она была? Что с ней случилось?

– Решила поехать в Нумадзу и, говорят, уже добралась до вокзала Симбаси. Такая отчаянная! Я даже не поверила сперва… Но что за дом! Ни одного толкового мужчины…

– В Нумадзу? Была уже на вокзале?! Бедная девочка! Решиться одной на такой поступок!.. Хорошо еще, что об этом узнали вовремя…

– Какое там узнали! Когда я приехала, только тогда и удалось послать, наконец, человека на вокзал и в полицию. Я сама по секрету от всех распорядилась. Но оказалось, что посланный разминулся с девочкой – ее привез домой Умэдзу-сан.

– Умэдзу? Разве он уже вернулся из Киото?

– Да. Что я начала говорить?.. Да, Умэдзу-сан как раз приехал на вокзал Симбаси и встретил там Митико…

– Умэдэу? Гм… Что ж, случается, что и шалопай бывает полезен… Хорошо, что хоть он там оказался… Да, это удачно. А что Китагава?

– Не хочется даже говорить о нем. Удивляюсь, как может человек до такой степени отупеть? Кричит, что такую негодную дочь лучше было бы утопить в колодце… Лучше бы, говорит, она умерла… Тут же была эта, как ее, О-Суми… Мне он заявил, чтобы я убиралась восвояси. Но я была так взбешена, что дала-таки ему острастку… Так, немножко совсем…

– Беда с этим человеком… – виконт вздохнул.

– Если бы ты знал, как мне жаль Митико… Иметь такого отца! Хоть бы слово ей сказал ласковое, хоть бы обрадовался, что девочку отыскали. А он: «Где была? Дрянь, негодяйка!» – и дальше в том же духе, а у самого такой вид, словно он готов разорвать ее на куски. Тут уж я вмешалась, стала просить отпустить ее к нам денька на два, на три, сказала ему, что я, мол, хорошенько ей растолкую, как неправильно она поступила. Всеми правдами-неправдами кое-как удалось ее забрать. По дороге я все спрашивала: «Отчего же ты не пришла к тете?» Ничего не отвечает, только плачет…

Виконт снова вздохнул.

– Да, жаль ее, бедняжку. Мыслимое ли дело, так жестоко обращаться с родней дочерью!.. Китагава берет на себя большую вину… А ведь раньше он был не такой…

– Всему виной эта деревенская баба. Это она превратила его в идиота. Вот поэтому я утверждаю – нельзя в одно и то же время безобразничать в семье и быть честным политическим деятелем. Когда откроется парламент, нужно прежде всего поставить вопрос о ликвидации института наложниц… Произвол, который позволяют себе мужчины, перешел уже все границы… Да взять хотя бы этого Китагава, да и высказать ему все прямо в лицо!..

– Ну, полно, не надо смотреть на вещи так мрачно. Но в данном случае действительно положение тяжелое. Жаль Митико – иметь такого отца!

– Подумать только, у ребенка есть мать, есть отец, а она все равно что сирота. Я договорилась, что она пробудет у нас всего несколько дней. Но ты сам понимаешь, что стоит ей опять вернуться домой, и ей опять придется несладко… Отправить ее в Нумадзу тоже невозможно… Может быть, как-нибудь удастся уговорить Китагава… Право, если Садако обо всем узнает, – это будет ужасно… У нее и без того достаточно горя…

– Пусть побудет пока у нас. Тэруко будет очень довольна.

– Когда мы приехали, Тэруко уже спала. Увидела Митико и говорит спросонок: «Ой, это ты, Митико? Разве мы уже в школе?» А когда, наконец, проснулась, очень обрадовалась… Улеглись спать вместе. Бедняжка на ногах не стояла от усталости… По дороге чуть не заснула в экипаже… Ох, наконец-то отлегло от сердца. Прямо душа была не на месте, пока не повидала ее своими глазами… Ну, пойду переоденусь… – виконтесса встала. В ту же минуту на лестнице послышались быстрые шаги.

– Мама! Мама! – позвал за дверью детский голос.

– Кто там? Это ты, Тэруко? Что ты шумишь? В чем дело?

– Мама, Митико-сан такая странная…

– Митико-сан?.. Что еще? Что случилось? – виконтесса поспешно спустилась в первый этаж. Внизу, в постели Тэруко, уткнувшись головой в лиловую бархатную подушку, лежала Митико, одетая в белую фланелевую ночную рубашку Тэруко.

– Мити-сан, что с тобой? Мити-сан!

Митико с трудом приподняла голову, но тотчас же снова бессильно упала лицом в подушку.

– Что с ней? Да она вся горит! – испуганно воскликнула виконтесса, приподнимая девочку. Лицо Митико, освещенное светом лампы, пылало, точно в огне, лихорадочно блестевшие глаза блуждали, зубы выбивали мелкую дробь.

Виконт, тоже спустившийся вниз с лекарствами, в испуге послал людей за врачом. И пока ждали врача, Митико вся горела и дрожала как лист. «Мама! Мама!» – непрерывно повторяла она, и видно было, что она не узнает виконтессу, которая прикладывала ей ко лбу холодный компресс.

С этой ночи Митико заболела тяжелой горячкой.

Глава X

1

Тадасу Су до не ошибался, предостерегая графа Фудзисава. Пока правительство втайне готовило удар, которым намеревалось разом покончить со своими противниками, оппозиция не дремала. К наступлению июня у каждого оппозиционера уже имелся на руках отпечатанный на гектографе свой проект пересмотра договоров. Отдаленный гул набата уже тревожил безмятежный сон графов Срудзисава и Киносита. Впрочем, все это бурнее кипение страстей занимало лишь верхние слои общества, да и в нем – лишь сравнительно небольшую группу людей. Что же до народа в целом, поглощенного заботой о хлебе насущном, то ему было совершенно безразлично, останутся или нет в Японии судьями иностранцы, отменят ли право экстерриториальности, или оно сохранится до 1904 года.

Тем более равнодушно относились к этим проблемам жители Нумадзу, отгороженного от мира горным кряжем Хаконэ. Люди рождались здесь, здесь умирали, и радость и печаль всей их жизни зависела от того, скуден или обилен улов рыбы. Когда на море свирепствовала буря, когда лили дожди и выехать на рыбную ловлю было нельзя – люди ложатся спать. Такова была жизнь в рыбачьем поселке Ганюдо. В дождливую погоду здесь даже днем царила такая тишина, что селение казалось совсем необитаемым.

Наступил дождливый сезон – дожди лили непрерывно днем и ночью. В один из таких дней по улице поселка, прямо под дождем, шел человек, обутый в соломенные сандалии на босу ногу, в соломенном плаще, в круглой бамбуковой шляпе.

За спиной у него болталась корзинка с рыбой. Опираясь на длинный посох, похожий на палку, какие носят носильщики паланкинов, он приблизился к одной из хижин. «Охо-хо, надо бы немножко передохнуть…» – прошептал он про себя и подошел ко входу в деревенскую лавочку.

В лавке на полках стояли рядами ящики с печеньем. В глубине помещения женщина лет сорока, с привязанным за спиной ребенком, поджаривала пирожки, ворочая их черными, как сажа, руками. Рядом с ней молодая девушка, скуластая, просто причесанная, шила легкое кимоно из яркой цветастой ткани, очевидно готовясь к предстоящему празднику «Тэнносай».[172]172
  Тэнносай – религиозный праздник в честь бога Сусаноо, одного из богов национальной японской религии «синто».


[Закрыть] На небольшом свободном пространстве у входа расположились два парня, подпоясанные красными хлопчатобумажными поясами; они лежали на циновках, опираясь подбородками на руки, и о чем-то перешучивались между собой.

Заметив человека в плаще, парни поспешно поднялись.

– Добрый день! – проговорил вновь пришедший, поставив корзинку с рыбой под навес. Не снимая плаща, сбросив только шляпу, он уселся на край веранды. Это был старик могучего телосложения, с седыми волосами, связанными в пучок на старинный манер, с красным обветренным лицом, толстыми губами и крючковатым носом.

– В такую погоду! Усердный же вы работник! – женщина проворно налила чашку зеленого чаю и поднесла старику.

– Не поработаешь – сыт не будешь… С вашего позволения… – старик протянул руку, взял пирожок, положил его в рот, одним духом осушил чашку и со стуком поставил ее на пол. – Нынешняя молодежь совсем разучилась работать. Только и умеют, что гулять с девками… А мне, даром что семьдесят восемь стукнуло, я еще…

Парни переглянулись, смущенно ухмыляясь.

– Да, мне уже семьдесят восемь, а я все еще тружусь…

– Ах, дедушка, вот вы где! – раздался в этот момент голос с улицы. Перед домом остановилась миловидная молодая женщина, с прической «симада». Над головой она держала зонтик, разрисованный кругами, ноги были обуты в гэта[173]173
  Гэта – деревянная обувь в виде дощечки с двумя подставками. Прикрепляется к ноге ремешками.


[Закрыть] с кожаными передками.

– А-а, здравствуй, здравствуй, любезная. Нынче у меня ничего нет, кроме макрели да триглы… Рыба простецкая…

– Ничего, ничего, все пригодится, иди только поскорей… У нас гость из Токио.

– Гость? Уж не господин ли приехал?

– Нет, не он. Так ты идешь, дедушка?

– Ладно, ладно, сейчас иду.

Слегка поклонившись, женщина удалилась.

– Что ни говори, обходительные они, эти столичные… – со вздохом проговорила хозяйка, провожая ее взглядом.

– Может, и обходительные, да только не очень они мне по душе… – сморщив лицо в гримасу, откликнулась дочка. – Впрочем, госпожа мне нравится, а эта…

– Ну, госпожа – совсем другое дело. Эта ей не чета!

– Госпожа лицом очень уж бледна, – заметил один из парней. – А в последнее время она и вовсе исхудала…

– А я, доложу вам, даже испугался недавно, – сказал старик. – Поехал я на днях ловить рыбу. Возвращаюсь и вдруг вижу у самого устья речки стоит какая-то женщина. А ночь была темная, луны за туманом и не видать… А она стоит неподвижно и смотрит на море… Меня даже дрожь пробрала… Пригляделся получше – а это, оказывается, госпожа.

– Что ж, по-вашему, так страшно увидеть ночью красивую женщину? – пошутил один из парней.

– Страшно! Сказал тоже! Да я, если хотите знать, прямо втрескался в нашу госпожу!.. – хлопнув себя по ляжке, воскликнул старик.

Все расхохотались.

– Нечему тут смеяться. Мне вот нынче семьдесят восемь лет уже, а скажу по совести – таких, как она, не часто случалось видеть. Да не в красоте дело! Красота – что! Попробуй поди сдери чешую – так и самую дрянную рыбу не отличишь от полосатого «тай»…[174]174
  Тай – морской окунь. Считается одной из самых ценных и изысканных рыб.


[Закрыть] Нрав у нее хороший, вот что. Всегда-то она приветливая, всегда себя соблюдает, к людям внимательная. Как увидит меня, всякий раз говорит: «И все-то ты трудишься, дедушка!» И слова эти у нее – не пустые. У меня глаза есть, я в людях разбираюсь. Знаю, где пустые слова, а где от сердца сказано. И гордости в ней нисколько нет, сам видел, как она в саду траву полет… Как посмотрю на нее, уж так мне ее становится жаль…

– С чего это она живет здесь? Уже два месяца прошло, третий пошел.

– Потому что господин наш – дурная башка. Околдовала его О-Суми из деревни Кануки.

– Повезло О-Суми! – хозяйка бросила взгляд на дочь.

– В чем это ей повезло? – громовым голосом закричал старик. – А я отцу ее так напрямик и сказал – не везенье это, а все равно что продать дочь в проститутки в Нумадзу! Продать родное дитя да на эти деньги завести себе лодку, построить дом, амбар… Никуда это не годится! Так прямо ему и сказал. Но тут все дело в том, что он до этого жаден, вот до этого самого… – старик сложил кружочком большой и указательный пальцы и показал собеседникам. – Конечно, денег каждому хочется. А только таких подлых денег мне не нужно. Солнышко светит ярко, все освещает, от него ничего не скроешь… Пусть он хоть тысячу золотых получит, а все это шальные деньги, проку с них все равно не будет…

– О-Суми, наверное, тоже мучит совесть… Синдзито она обманула, – вставил один из парней.

– Синдзи! Синдзи! Я его хорошо знал. Я ему так и сказал, Синдзи этому: «Непутевая она девчонка, твоя О-Суми, дрянная она женщина, вот что…» Да толь-ко он, дурной, ничего не хотел слушать. Болван! Слава богу, не было еще неурожая на баб… А по этому дурню сколько девушек сохло… Да хотя бы та же О-сэи, дочка Дзэндаю…

– Это та, что уехала в услужение в Иокогаму?

– Ну да. Славная девушка. Липом, правда, смуглая, но разумная, хорошая девушка. А уж как любила этого дурня Синдзи. Да ведь он, олух этакий, все равно что ослеп: ничего вокруг себя не замечал. Как есть ничего не видел, обвела его кругом О-Суми. А куда теперь уехал – никто не знает. Нынешняя молодежь даже влюбляться толком не умеет… Ну, мне пора… оп-ля! – старик встал, надел шляпу, неторопливо взвалил на спину корзинку с рыбой; внезапно точно вспомнив о чем-то, он повернулся к хозяйке. – Три пирожка у вас съел. На обратном пути расплачусь, сейчас ни гроша нет! – бросил он и поспешно зашагал по направлению к усадьбе графов Китагава.