Текст книги "Призрак Адора"

Глава 7
Пиратская чаша

У меня теперь было достаточно свободного времени, и я решил приступить к самому главному: расспросить, наконец, Пантелеуса о том, что это за Серые Братья, кто он сам, и, конечно же, кто такой Мастер Альба.

Сейчас я многое уже знаю об их тайне, и знания этого вполне достаточно для написания отдельной книги, но тогда, во время нашей погони, Пантелеус, состроив лицо одновременно и дурашливое и виноватое, сказал мне буквально следующее:

Не нузно знать то, сто знать не нузно. Ведь ты согласен, Малысс?..

“Хаузен”

Мы догнали его в Мозамбикском проливе. Пробившись сквозь безумные бури у южной оконечности Африки, “Дукат” едва только подошёл к началу пролива, самой широкой его части, разделяющей Африку и остров Мадагаскар, и здесь марсовый с вершины мачты увидел в окуляре подзорной трубы крохотную чёрную мушку. Он прокричал сверху, что ему мерещится парус прямо по курсу. (Я не приукрашиваю своих воспоминаний. Что было, то было. Знаю, что ни на одном судне – я имею в виду британские суда – марсовый не мог допустить подобную вольность, но матрос “Дуката”, измучивший за время вахты глаза, имел полное право заявить “мне мерещится…” Я всегда считал, что люди, работающие у меня, должны делать своё дело без оглядки на страх наказания. Да, они должны быть вышколены, но никто не может отказывать им в праве оставаться при этом людьми.)

Бариль послал на марс свободного от вахты матроса, отдохнувшего, у которого ещё не “замылился” глаз. Тот, прильнув к окуляру, “прикачался” к волне, и через минуту подтвердил:

– Парус прямо по курсу!

– Вцепись в него! – заорал снизу Бариль. – Вцепись в него, Джек!

Да, сейчас всё узнаем. Если это пират, бесчисленное множество которых шныряют вокруг Мадагаскара в поисках крови и золота, то, увидев нас, его марсовый завизжит: “Вижу приз!” – и пират развернётся и пойдёт нам навстречу. А если это тот, кого мы гоним, то он попытается сбросить часть балласта, вздёрнуть все паруса и сбежать. И вилять будет, и кружить, соскакивая с курса. Тогда в него действительно нужно “вцепиться” – чтобы не потерять из виду до тех пор, пока не сократим дистанцию.

В напряжённом молчании мы стояли на носу корабля, у бушприта, и до слёз, до радужных бликов всматривались в чистый пока ещё горизонт. Стояли несколько часов подряд. Когда и я на горизонте увидел чёрную точку, то закрыл глаза и сжал пальцами веки, полагая, что дошёл до галлюцинаций.

– Джек! – прокричал в это время Бариль. – Флаг видишь?

– Флага не вижу! – ответил марсовый. – Ещё далеко!

– А сколько у него мачт – видишь?

Мы замерли. Ведь известно, что у “Хаузена” четыре мачты…

– Четыре! – доложили с марса.

Четыре. Я уверен, что это он. Конец приключениям.

Тем, кто не знает моря, спешу пояснить: спрятаться в нём очень трудно. Если вы преследуете рыбацкое судно – да, тут у вас сотни дорог; рыбак чаще всего утром и сам не знает, где будет вечером. Но если судно идёт от континента до континента, то его капитан весьма дорожит водой, продуктами и силами команды, а значит, следует по кратчайшим расстояниям. Они-то и носят название больших караванных путей. Только шторм может сбить вас с прямого пути, но в первый же спокойный день, в час наивысшего стояния солнца вы выносите на палубу секстант, компас, определяете своё положение и, учтя поправки, быстренько на этот путь возвращаетесь. Так что куда бы этому “Хаузену” деться, если он идёт, пользуясь тем же, что и весь остальной мир: секстантом и компасом. Земля-то большая, а бежать некуда.

– Бариль! – повернулся я к боцману. – Пусть парусный мастер быстро достанет чёрной и белой материи и сошьёт флаг с черепом и костями. Оллиройсовы пушки заставят их убрать паруса, и они попытаются откупиться от нас. Тогда мы сможем подойти на шлюпках и выхватить у них Малышей – но только как пираты. Если турок поймёт, что его догнал “Дукат” – он сделает мальчишек заложниками. Мы не сможем стрелять по “Хаузену”, пока они там.

Спустя час мы убрали Юнион-Джек и подняли Весёлого Роджера. И, как недавно “Ля Нэж”, упрямо шли в чужом фарватере. Ещё немного – и всё. И домой. И Эвелин, Бэнсон, Бигли, Давид… Конец ненужному приключению.

– Вижу флаг! – доложил марсовый. – Это купец из Дании!

Спокойствие, Томас. Пока это ни о чём не говорит. Долго ли немцу стать датчанином! Только флаг поменять. Мы вот тоже теперь джентльмены фортуны.

– Купец убирает флаг! Поднимает… Чёрный с белым… Весёлый Роджер!

Всё. Это турок. Правильное решение. Этот Роджер – приглашение поговорить по-свойски. Примут шлюпку, покажут, что в их трюмах ничего нет – и пойдут себе дальше.

– Красный вымпел на фок-мачту, двойной выстрел! – приказал я.

Они нас увидели – это хорошо. Теперь пусть ещё встанут.

Вымпел взлетел по фалу, ударили пушки. Ничего. Приз себе шёл, как шёл. Что ж, тоже мудро. “Если сможете догнать – будем разговаривать. А не сможете – стреляйте себе, переводите порох”.

Да, у него четыре мачты, парусов не в пример больше. Только сдаётся мне, что в своей охоте на близнецов турки кое-что упустили: в Бристоле они не кренговали корабль. Не очистили днище от ракушек. Разумеется, в первую очередь были более важные дела. А теперь вот при всех их поднятых парусах – мы их догоняем! И Оллиройс уже приготовил своё чёртово колесо.

Мы подошли уже на половину нашего выстрела. На “Хаузене” ударила пушка, неторопливо потекли к реям паруса. Ложатся в дрейф. Это радует. Встанем и мы.

– Рубахи не надевать! – приказал я всем, кто усаживался со мной в шлюпку. – Они не должны увидеть, что мы с “Дуката”. Во всяком случае – сразу. В остальном же – каждый знает, что делать. Вперёд, братцы!

Я сел на место гребца, взялся работать веслом. (В первую минуту мне лучше быть незаметным: турки могут знать меня в лицо.) Подошли к борту, нам сбросили две лестницы. Старательно вылепливая на лицах миролюбие – пока это всё-таки переговоры – поднялись на палубу. И вот здесь меня укололо нехорошее предчувствие. Вроде бы не с чего, всё так, как мы ожидали увидеть. Нормальные морские ребята, с оружием, в шрамах. Одеты как придурковатые обезьяны – цветисто, вычурно, с атрибутами роскоши на грязных, вонючих лохмотьях. Но что-то было в них не так. Прилетело предчувствие дрянного подарка от Госпожи нашей Фортуны. До боли, до щемящей тоски укололо моё сердце прикосновение её пакостного поцелуя. “Они ничего не знают”, – подумал вдруг. Действительно, это дети не наших морей. Необъяснимая метка принадлежности к иному, не нашему, временному, мирку охоты и бегства лежала на них, и с каждой секундой пугала меня всё больше и больше. “Хаузен” – тот. Команда – не та. И я кожей, кишками, скрутившимися в жёсткий болезненный ком почувствовал, что Эдда и Корвина на корабле нет. И не только это. Я ощутил – и это было знание, которое приходит вдруг ниоткуда, но подлинность которого несомненна – что я ещё очень нескоро смогу увидеться с Эвелин.

На миг я как будто вышел из своего тела и приподнялся над палубой. Мне сверху открылись две кучки человечьих голов, растянутых в линию, и две головы в середине: одна – Каталуки, вторая – их капитана. Шло нормальное разыгрывание ролей – кто кого могучей. Блистало неподвижное пока оружие, выпячивались груди, предельно спокойными и небрежными держались лица. Но слов я не слышал. Хотелось плакать, но внутри у меня всё застыло, сковалось какой-то вековой усталостью. Как будто иней лёг на мёрзлую землю.

«Всё, всё» – твердил я, возвращаясь в себя, кажется, даже вслух.

– Всё! – сказал я, выходя из ряда, и по тому, как осёкся и подался в сторону Каталука, стоявшие напротив нас поняли, что вышел человек, который имеет право большее, чем просто говорить.

– Сколько дней вы на этом корабле? – спросил я капитана пиратов.

– А что такое? – не вышел-таки тот из роли.

– Сколько дней вы на этом корабле?

– А ты, мальчик, у них кто…

– Сколько дней вы на этом корабле?

– …И почему ты об этом спрашиваешь?

Теперь мне нужно было его убить. Опять это знание ниоткуда. И я был готов, и он это понял, страх метнулся во взгляде. На секунду меня опередил голос Бариля:

– Тебя не об этом спрашивают, герой!

– Что?

– Тебя спрашивают – что ты сейчас будешь пить: морскую воду с порохом или одну только морскую воду.

Капитан сник, посерьёзнел.

– Насчёт одной только воды – это не шутка? – спросил он меня.

– Как я устал, знал бы ты только, – тихо выговорил я ему в лицо и, пройдя мимо, подошёл к мачте и сел, прислонившись к ней спиной.

– Да это мы решаем, чем вас поить – чистой водой или с порохом! – влез-таки он в привычную маску. – У нас на каждом борту тридцать пушек!

– Ты видел когда-нибудь, чем собачки какают? – негромко спросил я его с палубы.

– Что-что?!

– Видел, конечно. Так вот то же самое – твои пушки.

– О-о-у! – насмешливо протянул он, взглянул на своих, и его пираты заулыбались.

– Оу, оу. Сможешь ты сейчас достать мой корабль?

Он машинально взглянул, на летучий миг прищурился бывалый, намётанный глаз. Да, почти два пушечных выстрела. Перебрал какие-то свои мысли, и стал понемногу снимать маску.

– Ты что, придурка из меня делаешь? – с угрозой проговорил он. Пальцы невесомо тронули рукоять кривой сабли.

– А его из тебя и делать не надо. Глаз!

Готлиб вспорхнул на фальшборт, вытянулся во весь рост, раскинул в стороны руки. А тело пиратской кучи уже покачивалось и ворчало. Глаз постоял миг – и спрыгнул с фальшборта на палубу. Выстрела я не услышал. Просто ударило в воду ядро. В сорока ярдах от носа “Хаузена”. Только потом долетел звук выстрела. Мелькнули три секунды – недоумение ещё не сошло с потрясённых рож – ударило второе, с другой стороны, в сорока ярдах. И тут же – третье: за “Хаузеном”, перелетев через него. Где-то неуверенно, а где-то нервно щёлкнули раздвигаемые подзорные трубы.

– Но этого не может быть, – растерянно проговорил капитан пиратов.

– Так ты что будешь пить?! – голосом человека, у которого заканчивается терпение, воскликнул я.

Но ответил мне не он, а возглас из их компании:

– Алле хагель! Это “Дукат”! “Дукат”!

– Ну и что такое “Дукат”? – изо всех сил стараясь сохранить лицо, проговорил капитан.

И тут же, не обращая на него внимания, шагнули ко мне двое пиратов.

– Мы здесь второй день, – торопливо сказал один, – вчера мы этот приз на абордаж взяли…

Второй молча приблизился, встал на колено, положил рядом кривой острый тесак. Прижав руку к груди, проговорил:

– Бристольский Том! Прошу, возьми в свою команду…

– Иди, – просто и коротко откликнулся я. (А чего было думать?)

Он с шалым, счастливым лицом встал, подхватил тесак, тут же бросил его, подскочил и обнял кого-то из моих. Потом бросился к Каталуке и стал пытаться приподнять его над палубой. Тут же вокруг них сгрудились и свои, и чужие, стали орать, подбадривать. Весело и лихо кто-то перезвякнул монетами, метнулись ставки “за” и “против”. В смысле, поднимет или нет.

Капитану в это время что-то быстро шептали на ухо. Я отвлёкся, а он с медовым, рассчастливым лицом стоял уже возле меня и простирал в воздухе объятие.

– Что же ты сразу не сказал, что ты – Том Чёрный Жемчуг! Слыхал, слыхал про Чагос! Эй, кто там! Тащите кружки!

– Жалко, Леонард тебя не видит.

– Кто это?

– Мой кок. Я с ним при похожих обстоятельствах познакомился …

Брошено за борт ведро на верёвке, подняли морской воды, наполнили ею две большие кружки. Всыпали туда по горсти пороха, размешали. Подали одну мне, одну капитану. Я встал, взял кружку, вздохнул. Вот уж не думал, что придётся пить “мировую” пиратскую чашу…

– За неё! – воскликнул с пафосом капитан.

– За неё! – выдержал я ритуал.

(За неё – это за Фортуну, но вслух это имя не произносится: мы, дескать, из одной стаи и, в отличие от непосвящённых, без имён знаем, о ком идёт речь.)

Я честно выдул свою кружку. В животе ёкнуло.

– Алле хагель! – проорали пираты, выхватывая и воздевая вверх железо.

– Виват! – не менее дикими голосами проорали и мои спутники.

– Я гнался за этим кораблём от самого Бристоля, – сказал я капитану. – Мне нужно осмотреть его. Весь, от киля до клотика.

– Хоть распили его пополам! – широко повёл он рукой.

Я взглянул на своих. Готлиб и с ним ещё четверо неторопливо направились в чрево “Хаузена”. Пустое, ведь знаю уже, пустое чрево. Алле хагель.

За плечом кто-то негромко кашлянул. Я оглянулся. Тот, кто сообщил мне про абордаж. Да, его тоже нужно взять с собой. Здесь ему это рано или поздно припомнят. Не простят. Он ещё только открыл рот, а я ему уже ответил:

– Да.

Он всмотрелся в моё лицо – то ли это “да”, о котором он думает? Понял: то. Осклабился, шумно вздохнул. Пошёл к моим.

– Капитан Том! – выкрикнули вдруг от пиратов. – Меня тоже возьми в команду!

И повторилось:

– И меня! Меня тоже!

Я поднял руку. Голоса смолкли. Вперёд выскочил один, встал, растянул рот в ухмылке радостной и приветливой. Насколько мог, конечно.

– Тебя взять в команду?

– А? Да!

– Зачем?

– Что? А, так матросом буду! И работать, по морскому делу…

– А что ты можешь?

– А? Могу? Убивать!!

– Это я и сам могу. Ещё что?

Он молчал, таращил глаза.

– Ты вот, что можешь? – спросил я между тем следующего желающего сменить команду.

Тот тоже молчал. Я повысил голос:

– Готов послушать каждого, кто что-нибудь умеет, кроме как живых людей резать!

Молчали все.

– Тай умеет! – послышалось вдруг. – Только он по-английски не понимает! Чуть-чуть говорит на китайском.

– Что умеет?

– Без оружия драться! И бьёт любого, и двух, и трёх сразу. Было – и пятерых положил.

– Кто здесь Тай?

Вытолкнули вперёд человека. Не очень рослый, худой, коричневый. Глаза-щёлки. Оружия нет. Лицо спокойное.

– Поверю на слово. Скажите ему, кого он понимает. Если хочет – возьму его в команду.

И опередил возможное недовольство:

– Капитан! У тебя сколько людей на борту?

– Восемьдесят три.

– А троих отнять – будет восемьдесят?

– Да.

– Это хорошо. Делить легче.

– Что делить?

– Деньги.

– Деньги?

– У меня, джентльмены, небольшое дело в здешних местах. И мне не хочется, чтобы в округе быстро узнали, какие у меня пушки. Поэтому. Я хочу заплатить вам за ваше временное отсутствие здесь. Пойдёте в Кейптаун, погуляете недельку-другую.

– А сколько заплатить?

– Четыре сотни английских фунтов. Золотом.

Ропот прошёл по толпе.

– О-о-о! – восторженно закричал кто-то.

– А сколько это будет в пиастрах?..

Тут же сообща высчитали. Раздались новые крики. Звякнули вскидываемые клинки. На палубу выкатили бочонок, выдрали, разломав, крышку. Вскинулся и поплыл жёсткий, царапающий аромат. Ямайский ром. Сейчас начнётся…

Адамс, побывавший в нашей шлюпке, поднял оттуда портфунт.

– Отсчитал? – негромко спросил я его.

– Отсчитал, ровно четыре.

– Подождите пить, джентльмены! Подождите минутку. Вы мне – работу, я – деньги на бочку.

– Бочку, бочку! – послышались крики.

Выкатили бочку, поставили на торец. Я высыпал золото.

– Четыре сотни. Делите.

– А работа – погулять недельку в Кейптауне?

– Именно.

– В жизни такой работы не имел! Алле хагель!..

Появились Готлиб и его спутники. В пыли, в трухе, в угольных пятнах.

– Нет, – понуро сказал Глаз. – Но были.

– Я знаю. Идём на “Дукат”. Есть кого расспросить.

Молча мы двинулись к верёвочным лестницам.

– Друзья! – закричали нам в спины. – А выпить-то?!

– Да, друзья! – повернулся я к ним. – Если я встречу “Хаузен” к востоку от Кейптауна в ближайшие десять дней, то выпить вам больше не придётся. Алле хагель.

Аккс, Гримальд и Тай

Команда моя увеличилась на троих человек. Казна уменьшилась на четыреста фунтов. В грубом представлении – я за четыре сотни нанял троих, и сделка эта неравная, глупая. Но на самом деле эти деньги я заплатил за своё право не убивать команду пиратов. Да, они бандиты, отъявленные негодяи, но в той ситуации они не нападали на меня и не были застигнуты в момент убийств и разбоя. Так что не моим делом было – судить их в тот день, и души их продолжали свой путь в ожидании меры Судей небесных.

Да, я заставил их замолчать на время. И ещё и за это заплатил свои деньги. Но если бы те четыре сотни я отдал бы только за трёх новобранцев, то и тогда не прогадал бы. Будущие события это покажут.

После того, как Пантелеус помог мне преодолеть последствия пиратской “мировой чаши”, я собрал в кают-компании Совет. Усевшись за длинным столом, мы угрюмо молчали. Энди Стоун, Готлиб, Нох, Бариль и я.

Нет близнецов. Что делать? Одна надежда – бывшие пираты, а ныне – новые члены команды – подскажут, где теперь их искать. Леонард привёл троих новобранцев: преобразившихся, неузнаваемых. Начисто сбриты косицы и бороды. Вымыты. Новая, чистая одежда.

– Были вши, – на мой безмолвный вопрос ответил Бариль. – Сожгли и волосы и одежду.

– Это прекрасно! – воскликнул Пантелеус. – Здоровье команды – это то, что ни за какие деньги не купишь…

Воскликнул, но, встретив общее молчание, спохватился, умолк.

– Покушаем, выпьем, – устало сказал я. – Знакомство и разговоры о деле – потом.

Леонард с помощником обильно уставил стол, удалился. Мы принялись за еду, смущая наших новых матросов тем, что пользуемся ножами и большими двузубыми вилками. Я заметил это, отложил приборы в сторону, взялся за мясо и хлеб руками. Трапеза шла неторопливо. Неторопливо наполняли бокалы, неспешно, в несколько приёмов, выпивали. Кто что хотел – ром, джин, вино, медовую брагу. “Дукат” со свёрнутыми парусами чуть покачивался на одном месте. Идти было некуда.

Поели. Достали трубки. Нох, сдвинув посуду, выставил на стол бочонок.

– Мистер Том угощает, – возгласил он, снимая крышку.

– Это случайно не… – осторожно спросил обритый налысо один из гостей.

– Да, – ответил я, – он самый. Большой капитанский коктейль.

Разом исчезли неловкость и напряжение. Весело и громко переговариваясь, все по очереди тянулись к бочонку, набивали трубки. Закурили. Тугой, благоухающий дым пополз по широкой каюте. Блаженно улыбаясь, новые наши матросы слушали рассказ Ноха о происхождении содержимого этого бочонка. Тут я вдруг кое-что сообразил и шепнул Барилю. Он быстро вылез из-за стола, вышел и через какое-то время вернулся. Но пришёл не один.

– Ну конечно, – негромко сказал Стоун. – Лун Цяо. Как я сам не подумал?

Наш китаец подошёл, поклонившись, к столу. Лысый, с коричневым лицом Тай поднялся к нему навстречу.

– Ни хао![18]18
  Добрый день.


[Закрыть] – радостно произнёс Лун.

– Ни хао! – вежливо откликнулся Тай.

– Садись, Лун, – попросил я. – Переведи гостю всё, о чём мы здесь говорим. И, пожалуйста, будь одним из нас. Я имею в виду – покушай и выпей.

– Ё хао дю?[19]19
  Давай выпьем.


[Закрыть] – просил Лун, берясь за бутылку с джином. На желтом лице его выбелилась широкая улыбка.

– Ё хао дю! – согласно кивнул Тай, отвечая такой же широкой улыбкой.

– Я – Гримальд, – докурив трубочку, сказал тот, кто сообщил мне о “Хаузене”, как только услыхал моё имя.

На белом, обритом его черепе выделялся ещё более белый шрам в виде косого креста.

– Это – Аккс, – продолжил он, показывая на сидящего рядом товарища. (Это был тот, кто первым попросился в команду.) – А это Тай. Он японец.

– Хорошо, понятно, – неторопливо произнёс я. Подумал, подыскивая наиболее мягкую форму вопроса. – А давно ли вы у пиратов?

– Вот! – торопливо закивав головой, воскликнул Гримальд. – Я всё жду, когда об этом можно будет рассказать. И у меня, и у Аккса, и вот Тай то же – у нас всё просто. Знакомое дело, когда пират захватывает приз, он предлагает кому-то из матросов пополнить его команду. Остальных затем убивают или оставляют без воды и пищи, что вовсе не лучше. Мы приняли решение – для вида перейти к ним и бежать при первом удобном случае. И вот – наши два корабля захватили “Хаузен”. Дорогих грузов на нём не нашли, так что делить было особенно нечего. Наши капитаны сделали нам предложение: желающие могут создать новую команду и работать отдельно, получив в своё распоряжение “Хаузен”. Но с условием, что тогда они отказываются от своей доли в разделе захваченного имущества и денег. И – как вы видели – желающих перейти на “свежий” корабль оказалось восемьдесят человек. Мы с Акксом рассчитывали со временем уговорить десяток-другой таких же, как мы, “пиратов поневоле”, захватить корабль и сдаться властям где-нибудь в английской фактории. Кто мог подумать, что во исполнение наших молитв море пошлёт нам Бристольского Тома!

– Хорошо, с этим понятно. А теперь расскажи нам обо всём, что произошло за два последние дня. Особенно подробно – куда увезли пленников с “Хаузена”.

Он понимающе кивнул, задумчиво провёл ладонью по бритой своей голове и, всматриваясь в пространство перед собой, начал говорить. Говорил, сбиваясь и перескакивая, но суть событий вставала перед нами простой и понятной.

Пиратский корабль увидел приз ранним утром. Торговый, четырёхмачтовый. Завидная добыча. На приказ лечь в дрейф “Хаузен” немедленно подчинился. Никакой подготовки к схватке на палубе не происходило. Пушечные порты закрыты, канониры не целятся. Решение капитана было очевидным: корабль не военный, сражаться бессмысленно. “Откупимся или договоримся”… Пираты обрадовались и повеселели. Если бы они знали, с кем предстоит иметь дело! Впрочем, они и узнали. Корабль пиратов подошёл уже совсем близко, и тогда с борта “Хаузена” прогремел залп из всех имеющихся орудий. Не открывая пушечных портов, сквозь них. Дьявольски рискованный поступок, так как остатки выбитых портов, конечно же, загорелись. Тут же, пока не рассеялся дым, коварный приз отвалил круто в сторону и пошёл, почти мгновенно подняв паруса. Дать ответный залп было нельзя: приз ушёл в сторону носа, в “слепое” для бортовых пушек пространство. Также нельзя было его и преследовать. Разбит румпель, проломлен в нескольких местах борт и сильно попорчен такелаж: пушки с верхней палубы “Хаузена” били цепным снарядом[20]20
  Цепной снаряд – два ядра, скованные между собой. При выстреле в сторону чужого корабля – тросы, реи, фалы – весь такелаж, попадающий между стремительно летящими ядрами, – начисто сносится цепью.


[Закрыть]. А “Хаузен” ушёл, и дыма над ним не заметили. Значит, огонь на бортах сумели залить. Не напрасно, выходит, они рисковали.

Исправив кое-как повреждения, пиратский корабль всё же поплёлся следом. Расчёт был, и расчёт оправдался: пираты работали в паре, и “Хаузен” как раз набежал на второго. Выбитые и обгоревшие пушечные порты весьма недвусмысленно говорили о его манере общаться, и второй пират не подходил близко, осторожничал. Он затребовал к себе шлюпку, и турок вынужден был отослать к нему делегацию. Время ушло, и тут-то его и застали.

Дело сладилось естественным образом, быстро. Капитаны поделили добычу. Но поделили странно. Старый турок пригласил их в каюту и, пошептавшись там какое-то время, капитаны забрали себе только двух мальчишек – из числа пленных. Всё остальное, и даже самое ценное – захваченный “Хаузен” – они отдали команде. А сами отправились в сторону Адора.

– Что такое Адор? – поинтересовался я.

– Это наш город на восточном берегу Мадагаскара.

– У пиратов есть город?

– Больше, чем город. Почти государство…

Стоун быстро прошёл в свою каюту и принёс оттуда несколько карт.

– Где? – едва не дрожа от нетерпения, спросил я.

Старательно, точно были поставлены отметки на контуре Мадагаскара. А затем с подробностями, обстоятельно потёк рассказ о неведомом, страшном и очень близком Адоре.

Эту бухту пираты обнаружили много сотен лет назад. Довольно узкий вход в неё преграждал путь штормовым волнам во время бурь, к тому же сразу за входом высился небольшой скалистый островок. Он имел пустую сердцевину, вроде больного зуба с громадным дуплом, и за много лет пираты заполнили её брошенными, разбитыми и просто старыми кораблями. Эта дыра внутри островка, а позднее и сам он стали носить коротенькое и точное название – “Яма”.

Так вот, большая глубокая бухта со спокойной в любую погоду водой. За песчаным пляжем на милю, кое-где на две – ровный, с лесом, с полянами, берег. Ограничивается высоченной стеной скал. Из скал, начинаясь небольшим водопадом, вытекает и делит надвое и берег и лес небольшая река. С чистой пресной водой. Неудивительно, что пираты стали приплывать сюда и отдыхать между своими разбойными походами. Затем стали селиться. Со временем вокруг речки вырос целый город.

За несколько веков здесь установились собственные законы, определился уклад, сложился своеобразный распорядок жизни. (Наверное, во время перехода в цивилизованное состояние поселением руководил некий англичанин, потому что “Адор” уж очень похож на английское “adore”, что значит “обожать”, “преклоняться”. Логика подсказывает, что не обошлось здесь без британца. Да и говорят-то все в основном на английском.)

Адор некоторым образом имел как бы два лица. Это бросалось в глаза любому, кто входил в бухту. Левая половина плоского прибрежного плато была застроена в хаотическом беспорядке. Вдоль “парада” – главной и единственной улицы – тянулись двухэтажные длинные каменные строения – ночлежные дома, с обязательным трактиром. Дальше до самого подножия скал лепились маленькие частные домики. В этих уродливых домах-крепостицах, с низкими дверями и крохотными узкими окнами редко кто был постоянным хозяином. Владельцы их довольно часто останавливали бег своей бессмысленной жизни на дне моря или на залитой кровью палубе чужого корабля. Если же такой владелец возвращался с богатой добычей или молодой пленницей, то ближайшей же ночью дом “брался на нож” жестокой и нетерпеливой шайкой – из своих же, и чаще всего к утру в воняющем потом и порохом доме воцарялся новый хозяин, атаман этой шайки. Больше ценились те дома, что стояли ближе к реке.

Любой ступивший на этот берег имел право безнаказанно убить или так же безнаказанно быть убитым. Опаснее всего было новичкам – тем, кто ещё не привык к подлым нравам пиратского племени и не составил себе нужную репутацию, удачно проведя пару-другую кровавых стычек. Внезапный удар ножом в спину и неспешное затем выворачивание карманов было обычной картиной даже при свете дня. Лишь некоторое количество более или менее надёжных приятелей да умелая работа клинком давали возможность жить в относительном спокойствии.

Приветствуя знакомого при встрече или просыпаясь утром, пираты восклицали:

– Оружие есть?!

В ответ следовало вскидывание подбородка вверх и выкрикивалось с демонстративной убеждённостью в превосходстве:

– Хо!

Эта половина плато – влево от реки – носила название Дикое Поле.

Другое дело – правая сторона.

Она действительно была оборотной стороной монеты. Начать хотя бы с того, что здесь вдоль берега высилась каменная дамба, мол – как в настоящих портовых городах. И если прибывшим в Дикое Поле нужно было ставить корабль на якорь, чтобы затем в шлюпках перевозить на берег груз и людей, то здесь глубина воды и инженерный расчёт позволяли кораблю швартоваться прямо к молу и выкладывать груз на ровную каменную пристань. Дальше к дамбе были пристроены верфи для починки и кренгования кораблей, ещё дальше шли складские доки и, наконец, широкая и ровная каменная набережная незаметно переходила в парад. Дома здесь были также двухэтажные, белого камня – но большие, просторные, с огромными окнами, с колоннами и лепными украшениями. Тут и там белели ротонды и балюстрады, и почти каждый дом украшали бюсты и статуи, на манер античных.

Эта половина носила название Город. Просто Город. Человек, ступивший на его улицы, мог иметь на себе любые украшения из драгоценных камней, мог бряцать пригоршнями золота в карманах, мог водить с собой прелестных, с открытыми лицами, женщин – здесь ему ничего не грозило. Даже если кто-то напивался до бесчувствия и спал на земле где-нибудь в закоулке, утром он мог убедиться, что из его карманов не пропало ни одной монетки. Город имел волшебный порядок.

Волшебство, однако, имело вполне реальную основу. Основатель и многолетний владелец Города, бывший пират Август по прозвищу Ловец, или Охотник, купил на невольничьем рынке большую партию рабов. Это были монахи из разорённого Тибетского монастыря. Однако поселил их Август в Городе не как рабов, вовсе нет. Тихие, незаметные, бритые наголо монахи были распределены по домам и кварталам, и получили собственное жильё, и недурное жалованье, а самое главное – помещение для временного монастыря и возможность исполнять свои негромкие ритуалы. В обязанность же их входило всего лишь наблюдать за порядком. Поразительную их особенность обнаружил и “купил” Август Охотник: никто из монахов никогда, ни при каких обстоятельствах не говорил неправды.

Имелась в Городе и корпорация силы, так называемый Легион. Команда отменно обученных и организованных бойцов под начальством бывшего японского самурая. При любых (очень редких, заметим) случаях драк, ссор или краж возникали, как из-под земли, бойцы Легиона и, выслушав одно короткое слово от кого-то из незаметных монахов, твёрдо и страшно наводили порядок. В разных случаях по-разному, но так, что у всех обитателей совершенно исчезала охота нарушать тишину или право собственности в Городе или его порту.

Никто не спрашивал прибывающих в город, откуда их богатство, и сколько они собираются здесь прожить. Потому, что любой ступающий на камни пристани отдавал одному из монахов входную плату. И вот здесь-то и кроется секрет порядка и благополучия: плата с одного человека составляла (я не поверил сначала) – десять тысяч пиастров. Швартовка корабля – двенадцать тысяч. Место на верфи – две тысячи в день.

И последний штрих: Город от Дикого Поля отделяет высокая каменная стена, возведённая вдоль реки – от отвесной скалы на окраине плато до причала. (Страшно вообразить, сколько труда скольких рабов положено в эту стену и мол, в причал и дома.)

В стене, напротив площади, служившей Дикому Полю рынком, имелись ворота – для торговли, прогулок любителей помахать клинком, поиграть в кости на деньги (в Городе такие игры были строго запрещены) и – выдворения провинившихся. Над воротами высилась башня, и на ней круглые сутки дежурила смена часовых.

На краю мола, у самого входа в бухту, на случай появления чужаков стояла ещё одна башня, на которой размещалось около сотни тяжёлых береговых пушек.

И ещё одна особенность была у этого поселения. Среди обитателей Дикого Поля имелась целая артель пиратов, так называемых “ленивых”, которые не работали в открытом океане, а были специалистами по нападению на те корабли, которые оказывались возле берега – в пределах видимости подзорной трубы. Неизменно на самом высоком дереве побережья сидел дежурный пират с этой трубой и определял на память – какое судно он видит сквозь толстые стёкла – своё, пиратское или чужое, так называемый “приз”.

Адорская бухта, вход в которую был прикрыт скалой-«Ямой», оставалась невидимой для проплывающих судов, и, когда вдруг наперерез к ним вылетали корабли с Весёлым Роджером на мачтах, то казалось, что они вышли прямо из берега.

Нет, незамеченными к Адору не подобраться.