Текст книги "Призрак Адора"

Привратники

Оказалось, что, даже имея деньги, попасть в Город не так-то уж просто. Корабль мы прятали, так что подойти и пришвартоваться к пристани не на чем. Оставалось другое: прибыть в Дикое Поле, дождаться, когда возле ворот в стене, на громадной и круглой арене откроется рынок, и внести деньги за право войти в Город. Сложность была в том, что двум и даже трём чужакам, – а я и Готлиб с Нохом именно таковыми и являлись, – дожить до утра в Диком Поле было бы затруднительно. Если же брать с собой охрану, – то где ей потом быть до наступления темноты, – ведь днём невозможно открыто, на шлюпке, у всех на виду, вернуться на корабельное кладбище, в Яму.

Но, как совершенно справедливо заметил однажды Аббас-ага, деньги могут многое. Ближайшей же ночью Готлиб нашёл и купил пустующий маленький домик. В очень удачном месте: недалеко от реки и от ворот. Следующей ночью мы, скрыв под одеждой мешочки с пиастрами, пробрались в этот домик и отсиделись в нём до утра. А как только послышались крики рабов, гонимых на рынок на продажу, мы вышли и молча двинулись в том же направлении.

Опасно, очень опасно было для нас находиться среди пиратов. Каким-то странным образом на лицах у них проступила печать готовности убивать и грабить. На наших же лицах такой печати не было, а значит, вместо неё горела ясная надпись: “чужаки”. Спасало лишь то, что лица мы имели решительные и бывалые, и твёрдо сжимали рукояти клинков, и на пару приветствий незнакомых разбойников – “оружие есть?” – мы уверенно вскидывали вверх подбородки и отрывисто лаяли: “хо!”.

Добрались до ворот, сказали щуплому, с грустным лицом монаху, что трое хотят войти в Город.

– Тридцать тысяч пиастров.

– Имеем, в золотых монетах.

– Прошу…

Кивнув напоследок Барилю с его отборным десятком матросов, Нох, Готлиб и я потянулись за провожатым. Уходя, я ещё раз оглянулся. Боцман с деловым видом набирал в продуктовых рядах еды и вина. До темноты теперь им придётся сидеть в тесном и душном домишке. Шлюпка за ними придёт только ночью.

Или стена была столь толстой, или к ней был пристроен каменный придел, – но только, пройдя ворота, мы не попали внутрь Города, а остановились в гулком, с высокими потолками и рядом окошек под потолком, просторном зале. Здесь стоял широкий и длинный стол, весы, пухлые книги. У книг – чернильницы, перья. Пара монахов, четверо стражей. Внимательные, молчаливые. Вот они, воины Легиона.

– Английский знаете? – устало проговорил сидящий за столом.

Мы кивнули.

– Деньги сюда!

Хорошо, хорошо. Высыпали на стол деньги, монах стал считать. Несколько монет отложил, всмотрелся, провёл палочкой с кислотой. Взвесил на тонком, блестящем безмене. Нет, всё-таки золото. Принял, ссыпал в объёмный мешок. Застрочил что-то в наполовину исписанной торговой книге. Второй подошёл, взял мешок и, пройдя к центру зала, на что-то наступил. У ноги его разверзся вдруг лаз! Квадратный, фута в полтора, освещённый снизу люк. Прицепив к крючку на верёвке мешок с нашим золотом, он опустил его вниз. Глубоко. Там его отцепили, и монах проворно выбрал верёвку наверх.

– Рабы среди вас есть?

– Что? Нет. Мы вольные люди.

– Хорошо. Записываю вас как вольных людей.

– А если бы был раб? – вдруг спросил прищурившийся Готлиб.

– Его записали бы как имущество.

– А если бы он захотел убежать?

– Невозможно. Здесь на шею рабу наклёпывают железный ошейник с надписью – кто он, откуда, чья собственность. Никуда б он не делся от своего господина. Мы не напрасно берём высокую плату. Мы обеспечиваем сохранность имущества. Оружие есть?

– Хо, – сказал я и показал Крысу.

– Всё, что есть из оружия, – на стол. Всё вернут, как только вы захотите нас покинуть. Если в Городе при вас обнаружат хоть нож, выведут за ворота и не пустят больше никогда. И – без возврата денег. Это понятно?

Мы переглянулись.

– Да. Это понятно.

– Если хотите сдать деньги или другие ценности – сдавайте. Всё будет сохранено и возвращено вам вместе с оружием.

– Деньги и ценности есть, но мы, наверное, оставим их при себе. Вдруг срочно понадобятся!

– В доме, где вы поселитесь, есть домовой. Он отвечает за все условия вашего пребывания. Понадобятся деньги – скажите ему только слово. Он сам вам всё принесёт.

– И ничего не пропадёт по дороге?

– За двадцать с лишним лет такого ещё не бывало.

– А домовой нам сможет готовить?

– За отдельную плату.

– А где покупают еду?

– Рынок есть здесь. Рынок есть за воротами. Цены примерно те же. Но здесь – безопасней.

– А какое нам отведут помещение?

– Какое и всем. Две комнаты, нужный чулан. Там ванна, водопровод. Ватерклозет.

– Для каждого?!

– Что удивляетесь? Мы здесь не просто отбираем деньги. Если, кстати, помещение покажется маленьким, – можно прибавить ещё.

– За отдельную плату?

– Ну да, разумеется.

– А можно увидеть Августа?

Монах положил перо, посмотрел. Помолчал.

– За те девять лет, что я здесь служу, я Властелина не видел ни разу.

Опустил глаза, взял перо.

– Так. Томас Локк. Щека пробита. Теперь – кто вы?

– Готлиб по прозвищу “Глаз”.

– Готлиб Глаз. Шрамы есть? Покажите…

– А я – человек, именуемый Нох.

– Не воспримите, как обиду, но вы похожи на чёртика из табакерки. Или на часовщика.

– Никаких обид. Я и есть – и то, и другое.

– Всего хорошего, джентльмены. Брат Глабр проводит вас. Выбирайте любые комнаты из свободных.

– Всего хорошего, добрые люди. Лёгкого вам дня.

Обернувшись, я увидел, что наше оружие, связанное в охапку, и наш денежный мешок исчезают в мерцающем зеве квадратного люка. Крыса Сью, древний зелёный клинок, скрылся от моего взора. Притёршийся к руке, верный, надёжный и преданный друг, принявший на себя предназначенную мне пулю, а потом прыгнувший на шею загонщику, а потом – убивший Хосэ, – он был у меня отнят, он исчезал в чужом, незнакомом мне подземелье, и ощущение пустоты и беспомощности охватило меня в тот самый миг, когда я, отвернувшись, шагнул в неведомый мир, живущий по странным законам, и тонкая, липкая паутиночка страха пала на моё сердце, страха, который может ощутить любой человек, если будет внезапно обезоружен в опасной ситуации, пала – и сердце вздрогнуло, как от боли. Я шагнул, окунаясь, как в воду, в угрозу, и только лишь мысль о том, что нами предусмотрено ещё кое-что, делала этот страх преодолимым. Эта мысль была знанием того, что через час-другой по нашему следу придёт ещё человек, боец-одиночка, и заплатит за себя, как за одиночку, и поселится в Городе, так, что никто не будет знать, что мы, лишённые оружия, и он – одно целое. Забегая вперёд, скажу, что так и было: пришёл к воротам человек, молча выложил перед монахом деньги, и брат Глабр повёл его выбирать жилище, и никто не посчитал оружием четыре странные острые палочки, висящие на шнурке на его смуглой и жилистой шее. Они были расписаны выжженными на дереве непонятными знаками. Пёстрая коричневая пелеринка покрывала эти смертоносные иглы, которые даже искушённые в делах жизни и небытия монахи приняли за амулет.

Шкатулка с секретом

Мы шли по сонному Городу, по брусчатке парада, покрытой утренними тенями. Спали дома, – очевидно, живущие в них привыкли вставать поздно, и только владельцы – или работники – местных трактиров медленно копошились, разводя огонь под буканами и котлами.

Мне нужно было определить, угадать, в каком месте мог выбрать себе жильё небогатый пират, держащий в заложниках подростка, за которого он рассчитывал получить особенный выкуп. Наверное, подальше от лишних глаз, а следовательно, и от ворот. Подальше! И ноги несли меня по параду, а потом по проулкам, наугад, пока мы не упёрлись в тупик.

– Здесь, – сказал я провожатому. – Мы желаем жить здесь.

Он согласно кивнул и, указывая на значки, нанесённые на двери домов, стал объяснять, какие этажи и комнаты свободны. Мы поднялись и заняли три комнатки на втором этаже домика, стоящего в торце тупика: из их окон просматривался весь длинный, вымощенный каменными плитками проулок и стоящие вдоль него одинаковые дома. Очень удобное место.

– Не самое удобное место, добрые господа, – вежливо сообщил нам маленький, с покрытым круглыми тёмными шрамиками лицом домовой. – Дом стоит выше уровня водяной трубы, поэтому здесь, чтобы набрать воды, нужно вручную качать водяной насос – он один на весь верхний этаж.

– Но зато – здесь тихо, – заметил я.

– Да, – грустно вздохнул мастер дома. – Сегодня – вы единственные жильцы…

Мы хотели поскорее уединиться и обсудить дальнейшие действия, но человек с пёстрым лицом задержал нас:

– Если к вам, добрые господа, придут нежеланные гости, – сказал он, – дайте мне знать об этом.

– Вы что же, выпроводите их, – с нескрываемой иронией вставил Нох, окидывая взглядом тщедушную, похожую на его собственную, фигурку мастера дома.

– Я – нет, – улыбнулся тот. – Но я вскину над нашей крышей тревожный флажок, и через минуту здесь будут воины Легиона. И уж они-то обеспечат покой, за который вы заплатили.

– Вы полезете на крышу? – не унимался Нох.

– Вовсе нет. Я сделаю это, не вставая со своего места. Но вот как я это сделаю – уже секрет. Не спрашивайте.

– Хорошо, хорошо, – поспешно сказал Готлиб. – А не секрет, есть ли в Городе кузня, слесарня и вообще ремесленные люди?

– Да, есть мастеровые цеха. Их несколько в Городе. Как только наткнётесь на домик, в котором железная дверь – смело входите: тут такой цех и есть. Ошибиться нельзя: там будет и звон молотов, и запах кузнечного угля. Вот, и станет что надобно – скажите мне. Я всё время внизу, у дверей.

Он ушёл, а мы, собравшись в одной комнатке, стеснились у окна, выходящего в проулок, выложили на подоконник табачок, трубочки и не спеша закурили. Заструился дым большого капитанского коктейля, ароматный, тягучий. Его сине-розовые клубы, смешиваясь и вращаясь, перетекали, вываливались за окно. Потрескивали, сгорая, в жерлицах трубок табачные крошки. Где-то под полом скребла мышь.

– Ну что же, – негромко сказал я. – Давайте определим, что нам известно об Августе.

– Незаурядный человек, – заговорил так же негромко Готлиб, – который создал своего рода приют для удачливых пиратов. За громадную, по меркам непиратского мира, плату они получают здесь полный пансион, комфорт и безопасность. Человек-невидимка, обитающий в собственном дворце, отделённом от остального Города двойной стеной. По слухам, выходит иногда в простой одежде и, неузнаваемый, гуляет по своей империи. Увлекается собиранием шкатулок с секретом, головоломками и разными затейливыми редкостями. Некоторые пираты Адора заработали неплохие деньги, привозя ему с захваченных кораблей такие предметы.

– Подожди, Глаз, – перебил я. – Выходит, они всё-таки встречались с ним?

– Вот это интересно. Кое-кого он приглашал во дворец, но во время беседы или оставался в тени, или был в маске. И те, кто рассказывал потом о визите, говорили, что проходил он в громадной зале с камином, в которой стоял длиннющий стол со всей этой коллекцией редкостей.

– Как такие пираты ему сообщали о себе?

– Проще простого. Являлись к воротам и передавали стражнику принесённое. Его впускали в тот зал, с люком, и он там ожидал, пока предмет отнесут Властелину. Если тот был заинтересован – происходил торг. Чаще всего здесь же, у люка, из которого доставали деньги для расчёта. Но некоторых Август приглашал к себе.

– Таким образом, – подытожил я, – выход у нас один. Нужно самим сделать предмет с загадкой, и такой, чтобы разгадать её было трудно. Только тогда Август предложит встречу, на которой можно будет высказать нашу просьбу о Малыше.

Тут мы примолкли и, быстро взглянув друг на друга, улыбнулись: в соседний дом брат Глабр привёл нового жильца – невысокого, с отрешённым лицом, японца. Мы условились, что Тай не станет расспрашивать монахов о нашей троице, а только попросит отвести его туда, “где спокойно и тихо”. Конечно, он нас заметил в окне, но вида не подал. Теперь Тай был рядом.

– Что ж, – радостным голосом выговорил я, сильно сжимая в руках горячую трубку. – Всё, как предполагали. Нох гуляет по Городу, смотрит и слушает. Тай наблюдает за всеми, кто будет появляться возле нас, определяя среди них Джованьолли или людей от него. А нам с Готлибом нужно придумать и изготовить для Властелина шкатулку с секретом. Но сначала покушаем, братцы.

Легко было сказать – “придумать”! Изготовить-то ладно, умелых рук много на свете. Гораздо больше, чем светлых умов. Прошли три дня и две или три бессонные ночи, пока мы не наткнулись на идею и облик вещицы, секрет которой был так же прост, как и необычаен. Тайна его заключалась не в скрытом рычажке или кнопочке, какие обычно делаются в шкатулках. Я изготовил невысокий металлический цилиндр, состоящий из двух половинок. Когда одна своим краешком входила в другую, её прочно схватывали четыре защёлки. И открыть этот хитрый бочонок можно было, только нажав на эти четыре защёлки, нажав одновременно и нажав изнутри. Для этой цели внутри был помещён тяжёлый железный шар. Взяв цилиндр в руки, его нужно было сильно раскрутить, так, чтобы шар внутри летал бы столь быстро, чтобы одновременно коснулся бы всех защёлок. Тогда половинки можно было разъять. Искать же тайные рычажки или кнопочки можно было бесконечно: в бочонке их просто не было.

Вернувшись домой, мы вручили маленькому приветливому домовому тяжёлый, в круглом картонном чехле, бочонок и попросили передать его Августу, в таинственный недоступный дворец.

– Здесь, на футляре, всё написано, – сказал я угодливому человечку. – Кому это, что это и от кого.

Потом поднялись в комнаты, быстро умылись, ещё быстрее поели и завалились спать.

Глава 11
Ошейник и меч

Теперь нам оставалось только ждать. Два дня мы провели в сладком и безмятежном безделье. Кушали, спали, играли в шахматы. Мне казалось, – что вот, наконец-то, пришли спокойные и мирные времена. Всё, всё хорошо. Можно выспаться на белом белье, отмыться тёплой водой – и пресной водой, не морской, в которой совсем не мылится мыло, отпустить сжатое в порыве и ожесточении сердце. Но – не судьба. Примчались нежданные, и закрутились бешеным вихрем события, о которых и помыслить-то было нельзя.

Нет, не зря плакала Эвелин.

Ронин

Это был короткий, на полминуты, визит.

– Легат, – голосом если не тревожным, то исполненным значительности, шепнул мне домовой, когда в проулке появился и зашагал к нашему дому человек при оружии.

– Сам? Начальник Легиона Города?

– Он. И похоже, что к нам.

Да, к нам. Вошёл, поморгал узкими глазками, преодолевая неизбежные неудобства резкого перехода от солнечного яркого света в полумрак помещения. Постоял, положив руку на длинную, прямую рукоять странного, короткого и тонкого меча, – и вскинул, уставил вдруг прямо в меня взгляд чёрных, поблёскивающих глаз. Действительно, японец. Не соврали разносчики слухов. На Тая похож.

– Случилось мне передать, – на сносном английском заговорил гость, – свёрток для Властелина. На свёртке было написано, что податель его – Томас Локк Лей, британец, капитан и владелец корабля под названьем “Дукат”.

– Томас Локк – это я.

Его маленькие тёмные глазки изумлённо уставились на меня. На лице появилась – нет, не улыбка, а скорее просто оскал. Обнажились чуть скошенные вперёд крупные жёлтые зубы. Выражение лица приняло оттенок брезгливости и досады.

– Лживая свинья.

– Что-что-о?

– Болтливая, нахальная свинья. И даже не свинья ещё. Поросёнок. Да ты бы хоть бороду отрастил!

Он вздохнул.

– А я так надеялся встретить самого Локка. Отложил столько дел. Пришёл сюда. Сам…

Повернулся и шагнул к выходу. И на выходе, не поворачивая головы, бросил ещё одну фразу:

– Много теперь самозванцев, называющих себя Локками.

Он прошёл сквозь дрожащий, наполненный слепящим солнечным маревом дверной проём, и, резко выбрасывая кривоватые ножки, зашагал по переулку прочь, а от стен домов, как будто выйдя из камня, отделились несколько молчаливых и тёмных, при оружии, людей и поспешно и тихо двинулись следом, оставаясь на почтительном расстоянии.

– Что это за чучело? – бросил я, запоздало вскипая.

– А ведь это похвала тебе, Томас, – перебил меня, явно спеша утешить, Нох. – Слух о тебе бежит быстрее тебя!

– Поди к чёрту, Нох, – с досадой бросил я в ответ. – Я не ребёнок, чтобы меня успокаивать!

(С мольбой обращаюсь ко всем, кто сейчас эти строки читает. Будьте терпимы и бережны с теми, кто вам близок и дорог! Очень легко обидеть человека. Особенно – любящего вас, а потому – безответного. Конечно, можно себя обманывать тем, что минута размолвки пройдёт, и вы, успокоившись, найдёте слова и поступки, которые помогут восстановить добрые отношения. Мираж! Случается, – рок наносит внезапный удар и отнимает близкого вам человека. И вы с ужасом вдруг осознаёте, что просить прощения – не у кого.)

Нешуточно разозлил меня кривоногий наш гость. Я повернулся и зашагал по жёлтой крашеной лестнице наверх. Ступени жалобно закричали под шагами нервными и тяжёлыми.

– Я выколочу трубки, Томас! – добрым, приветливым голосом прокричал вслед мне старик.

Он хорошо понимал, что через минуту мне станет стыдно за неуместную грубость, и я отправлюсь искать пути к извинению, и этой вот теплотой в голосе сообщал мне, что не нужно никаких извинений, что в сердце его нет обиды. А я, точно, уже досадовал на себя, припоминая, как вот так же напрасно наорал на бедного Оллиройса при абордаже у Чагоса, и как непросто было придумать потом тот вечер на вершине скалы, приведший нас к примирению. К тому подлинному примирению, что не на словах, а в душе. И я точно знал, что сейчас поднимется наверх, неся выколоченные трубочки, Нох, и я немедленно попрошу у него прощения.

(Настойчиво мелькало тогда в мыслях моих это слово – “прощение”. Но я и помыслить не мог, что через миг оно обернётся прощанием. Навис рок над нами и соткал уже паутину непредвиденных, страшных событий.)

Наверху, у раскрытого окна стоял Тай. Он был у нас, в наших комнатах! Тай ладонью слегка постукивал по подоконнику. Лицо его было невозмутимо, но тот, кто хоть немного его знал, увидев это постукивание, сказал бы, что Тай просто выведен из себя.

– Ронин! – коротко выкрикнул он, увидев меня, и указал вслед уходящему Легату. – Мой сосед с Хоккайдо[24]24
  Хоккайдо – второй по величине остров Японии


[Закрыть]!

– Как ты здесь оказался? – изумлённо спросил я его.

Он помолчал, соображая, что означает моя вопросительная интонация, потом показал рукой.

– По крышам – и через окно?

Он кивнул. Поднялись по лестнице Готлиб и Нох, и наш странный японец, с выражением крайней брезгливости на лице, сообщил и для них:

– Ронин!

В течение нескольких минут Тай, с трудом подбирая непривычные, неродные ему английские и китайские слова, а также с помощью жестов рассказывал нам, что так его возмутило. Мы уяснили себе, что “ронин” – это самурай, потерявший своего господина.

Настоящий самурай всю жизнь служит господину, не имея ни дома, ни жены, ни детей. Он занимается лишь войной и подготовкой к войне. Он должен уметь растворяться в воздухе, проходить сквозь стены, взлетать выше деревьев – для того лишь, чтобы убить любого человека в любую минуту – если на то будет воля господина. А если господин умрёт – то самурай, чтобы не стать “ронином”, должен совершить свой последний, самый тяжёлый, и страшный, и немыслимый подвиг: сделать “сепуку”. То есть – взрезать собственный живот своим самурайским мечом – “катаной”. Тот, кто не сделал этого, смалодушничал, скрылся, остался жить – тот достоин самого низкого презрения. Омерзительней для самурая не может быть ничего.

Мы переглянулись: “ничего себе правило!”, но Тай продолжал о чём-то настойчиво говорить. Я замер, вытянув шею. Краем глаза заметил рядом в точно такой же позе Готлиба, – словно гончего пса, сделавшего “стойку” перед добычей. Тай говорил о светловолосом подростке пятнадцати лет, в ошейнике раба, гуляющем в сопровождении хозяина по ближайшему перекрёстку. Хозяин держал в руках конец длинной цепочки, прикованной вторым концом к ошейнику. Собственность, сохранность которой гарантирует Легион.

– Алле хагель!

Мы слетели вниз по застонавшим ступеням и бросились за нашим японцем к перекрёстку.

На перекрёстке было небольшое “вольное место”. Питейное заведение, из дверей которого доносились звон кружек и хохот, напротив – ряд торговых прилавков. Прилавки защищены от палящего солнца сплошным длинным навесом. А вот площадка для хранения “имущества” тех, кто отправился выпить стаканчик-другой, крыши не имела. На площадке, открытые полуденным палящим лучам, стояли пять или шесть рабов. Стояли вытянувшись, словно солдаты в строю, потому что от железного обруча на шее каждого тянулись вверх, к бревенчатому помосту, длинные тонкие цепи. Там, на помосте, сидел, скрестив ноги и прикрыв бритую голову небольшим четырёхугольным зонтом, неподвижный монах. Из массивного круглого бока бревна торчали небольшие кривые крючки. И на эти крючки были нанизаны цепи. Мы только ещё подходили к площадке с ужасным “имуществом”, и я не совсем понимал, что здесь такое. Всё разъяснил опередивший нас рослый, в дорогом одеянии, пират. Сопровождаемый ещё одним монахом, он подошёл к площадке, ткнул пальцем в живот одного из рабов. Несчастный отшатнулся, и тотчас звякнула и дёрнула его голову вверх до предела натянутая цепь. Пират захохотал. Монах, стоявший рядом с ним, что-то крикнул тому, кто был наверху. Тот отставил свой зонт, наклонился и снял с одного из крюков кончик цепи. Бросил его вниз. Пират подхватил его на лету, намотал на кулак и быстро зашагал вдоль по улице. Раб, с явным трудом передвигающий затёкшие ноги, с поспешностью двинулся следом.

Вдруг Готлиб спокойным, но каким-то довольным и даже радостным голосом проговорил:

– Хитро придумано. Надел вверху цепь на крючок – и гуляй. И никаких замков не нужно. Здравствуй, Эдди.

Я всмотрелся, всё ещё не понимая, и увидел. Ближний к нам раб-подросток был Эдд. Он поднял на нас равнодушные, замутнённые болью глаза.

– Готлиб! – я скрипнул зубами. – Принеси воды.

Он кивнул, бросился к дверям питейного заведения, а я подошёл, взял с двух сторон Эдда за плечи и, задрав голову вверх, крикнул:

– Сними цепь, сторож!

Мне тут же ответили. Но не сверху, с помоста. А возник вдруг рядом спокойный и грустный монах. Он сказал:

– Невозможно снять цепь, добрые люди. Это не ваше имущество.

– Мы знаем. Его увезли с целью получить выкуп. Мы сейчас же заплатим. Любую сумму. Снимите цепь. Или хотя бы ослабьте.

– Нельзя без хозяина.

– Так разыщи, приведи!

– Нельзя. Хозяин сам придёт, когда пожелает.

– Приведи! – я с тихим бешенством впился взглядом в его зрачки.

Так взглянул, что монаха даже качнуло. Но тут уже стало не до него. Прибежал Готлиб, принёс кружку с водой. Поднёс её Эдду ко рту. Бедный Малыш судорожно сделал глоток, но больше пролил: подтянутый кверху ошейник мешал двигать челюстью.

– Готлиб! – сказал я торопливо. – Мы когда бочонок сделали, ты инструменты сунул в карман. Напильник с собой?

Он сунул руку в карман, вытащил и протянул мне напильник. Придерживая металлический обруч левой рукой, я принялся точить соединявшую его края клёпку. Вдруг цепкие пальцы легли мне на локоть. Я повернул голову к монаху и тихо сказал:

– Убери руки. Не видишь – работаю!

И тут же забыл про него, потому что Малыш вдруг прохрипел:

– То-ом?..

– Молчи, Эдди. Не шевели головой. Потерпи ещё полминутки.

Клёпку я спилил, оставалось лишь развести концы ошейника.

– Томас! – тревожно выкрикнул Нох.

Одновременно с ним вскрикнул Готлиб. Я обернулся. Двое, в одинаковой тёмной одежде. В руках – то ли даги, то ли кинжалы. Длинные, острые. Готлиб, стремительно оборачивающийся к ним лицом, показал мне спину. Рубаха рассечена – на шее и между лопаток. Кровь торопливо выбирается из разреза. Тут же в поле взгляда попался монах.

– Эти люди берут не своё! – выкрикнул он, указующе вытянув палец.

– Стойте! – крикнул я что есть силы. – Я Томас Локк Лей! Сообщите Августу! Живо!

Но они, вскинув клинки над плечами, бросились к нам.

Такого я ещё не видел. Прыгнул навстречу к ним Тай, дёрнулся, уходя от ударов, подпрыгнул, как чёртик на ниточке. Нападавшие отлетели назад. Оба упали.

– Обойдёмся без крови! – вновь крикнул я. – Августу передайте!

(А сам расцепил-таки края ошейника.) Подскочил Нох, вылил полкружки воды Эдду на голову, остаток дал выпить.

– Давай, Эдди, давай, – приговаривал он, – приходи-ка в себя, бежать, видно, придётся…

А двое вскочили и, оценив противника, пошли на Тая с двух сторон. Он же не повернул к ним головы – ни влево, ни вправо. Смотрел прямо перед собой. Сдёрнул с шеи ягаровое ожерелье. Нападавшие прыгнули. Со звоном встретились их клинки в том точно месте, где за секунду до этого стоял маленький безоружный японец. А ещё через секунду Тай подходил уже к нам, протягивая мне и Готлибу острые даги-кинжалы. Их владельцы лежали, скорчившись, на земле.

И вдруг – как прорвало. Крики, команды. Соткались, словно из воздуха, человек пять или шесть. Двое – со шпагами. Вот это скверно. Перебросив клинок в левую руку, я схватил свисающую, с распиленным ошейником, цепь, дёрнул её, как будто кнутом взмахнул. Пошла, шелестя, волна по цепи и, добежав до крюка, сняла нанизанное на него звёнышко. Цепь пала вниз. Тай мгновенно выхватил её у меня из руки и, раскрутив над собой до гудящего свиста, прыгнул вперёд. Вернулся к нам без цепи, но со шпагой. Бровь и плечо – рассечены. А там, за его спиной, лежат ещё двое.

Готлиб, я, Тай и Малыш – медленно пятились, отходя к стене крайнего дома. Нох бросился в сторону и смешался с толпой набежавших зевак. Молодец. Снял с нас половину заботы.

В груди кольнуло нехорошо: примчались ещё полдесятка легионеров. Но нападать не решались. Просто держали нас, выстроившись в полукольцо. Я снова крикнул:

– Властелину известно! Я Томас Локк Лей!

– Всем известно.

Он сразу показался мне зловещим, этот раздавшийся голос. Ещё и потому, что нападавшие вдруг расступились и встали поодаль. Посверкивая обнажённым клинком катаны, ко мне приближался Легат. Вот так же в лицо мне сверкали бликами солнца с отточенных лезвий пираты на галеоне.

– Щенок-самозванец.

Я поудобней перехватил рукоять непривычного, чужого клинка. Почудилось, что где-то недалеко, в сухом и тёмном подвале, среди остального оружия, тревожно, томительно шевельнулась Крыса.

– Ронин, – раздался вдруг негромкий, со странным произношением, голос.

Тай. Вышел вперёд. Ужас лёг на щёки Легата. Он задрожал.

– Ронин.

Лицо Тая выражало презрение. Тяжкий, мучительный стыд проявился на лице нападавшего, оно покрылось вдруг искорками пота. Он отошёл, почти отскочил, упал на колено, закрыл лицо руками.

– Ронин.

Вдруг Легат медленно, задумчиво поднял лицо, и теперь на нём было странное выражение неземного покоя. Снова взгляд – взгляд. Тай почему-то кивнул. Легат, не вставая с колен, распустил пояс, положил перед собой небольшой блестящий кинжал, – Тай снова кивнул. Вокруг все молчали. Легат медленно стал наматывать на лезвие острого самурайского меча свой белый шёлковый пояс. Обмотал треть клинка, посредине. Обнажил мускулистый, плоский, жёлтый живот. Взял клинок, сцепив руки на шёлке. Белый недомотанный лоскут, свисая с клинка, длинной лентой так и остался лежать на плоских нагретых камнях. Потом Легат взглянул в небо. И вдруг – вонзил остриё в свой живот! Слева, наискосок. Мгновенно и страшно побледнел. На лбу его обильно выступил пот. А он, до предела расширив глаза, руками со вздувшимися венами повёл катаной поперёк живота. Клинок, рассекая плоть, выдавливался из тела наружу, и сквозь хлынувшую кровь было видно, как, цепляясь за его кованую, с полировкой, поверхность, вытягиваются вслед, наружу, желтоватые жировые прослойки. Белый шёлк стал рубиново-красным. Из раскрытого рта показался язык, и Легат с хрустом прокусил его насквозь.

Тай шагнул, поднял с земли короткий кинжал. Придержал левой рукой дрожащий, испачканный слюной и кровью подбородок, взглянул Легату в глаза и коротким толчком погрузил кинжал в его шею. Легат тихо лёг.

– Й-ах-ха-а! – завизжал вдруг кто-то из его легионеров.

(Вот это очень важно. Если упустишь секундочку, ту, что держит общее напряжение на самом пике заоблачной невидимой высоты, секундочку, что переносит это напряжение через какую-то высшую точку, не позволяя ему переплавиться в действие, как найдётся крикун, конечно, безмозглый и, как правило, трус, и оборвёт эту секундочку. И долго потом придётся жалеть, что секундочкой этой распорядился не ты.)

– Й-ах-ха-а! – и бросил в Тая издали коротким ножом.

Наверное, можно было уже договориться, но теперь они, вскинутые увиденным, и этим вот криком, бросились все. Тай, легко увернувшись от брошенного ножа, взмахнул в воздухе кровавой катаной с порхающим на ней красно-белым вымпелом, ещё, ещё. Трое упали.

– Хватит трупов! – орал я на пределе голоса. – Августу сообщите! – а сам отбивал и наносил удары и очень старался не открывать прерывисто дышавшего за моей спиной Эдда.

– Том! Надо пробиться к воротам! – прокричал Готлиб.

Но в сторону ворот мы прошли десяток шагов, не больше. Прибежали новые, теперь их было человек тринадцать или пятнадцать. Мы прилипли спинами к стене, выставили редкие иглы клинков. Четверо. У Эдда в руке – предназначавшийся Таю короткий зазубренный нож. Нох, молодец, где-то спрятался, в бойню не влип.

Тай, выйдя чуть вперёд, очень медленно и аккуратно сматывал с катаны окровавленный, изрезанный шёлк. За поясом сзади у него был вымазанный кровью кинжал. Когда успел-то?

Ну вот, перевели дух. Ладно, не в первый раз приходится тереть спиною камень стены, есть опыт, есть.

– Готлиб, – сказал я негромко. – По-моему, всё. Другого выхода нет.

Он понимающе кивнул. Сказал Эдду:

– Выручай, сынок. Пока есть возможность. Мы подбросим тебя на стену, ты встань наверху, лицом к гавани. Замри. И разведи руки в стороны. И стой, сколько сможешь. Потом, потом узнаешь, зачем. Давай, пока нас Тай прикрывает…

Взяв Эдда за пояс и ноги, мы подбросили его вверх, и он вцепился в край стены, и я, подхватив Готлиба, приподнял его, и он вытолкнул мальчишку повыше. Охнув от боли в незаживших как следует ранах, я уронил Готлиба – но порядок, Эдд встал на стене и руки раскинул. Теперь всё зависит от того, какой сейчас марсовый на верхнем краешке Ямы…

Хорошие марсовые оказались на вахте. Смотрели в сторону Города, как было приказано, и подзорных труб ни на секунду от глаза не отнимали, по очереди передавая вахту друг другу. Попробуйте-ка так вот, целых восемь склянок, четыре часа!

Охранники Города бросились всё-таки, да к чёрту вас, эта работа нам хорошо знакома, лёгкой добычи не ждите, – а в воздухе вдруг с характерным, назойливым воем прогудело ядро и, врезавшись в кладку городской стены, с оглушительным грохотом лопнуло. И тут же, с двухсекундными паузами – ещё три. Молодец, ох, молодец Оллиройс. Вслепую, на ощупь, через скалу корабельного кладбища – положил ядра не на крыши домов, где люди, а в стену. Прокатилась по улицам паника, но не принесла нам облегчения: добавился к легионерам ещё десяток. Со всего Города они сбегаются, что ли? Но это даже и к лучшему. Когда слишком много бойцов – они только мешают друг другу.