Текст книги "Нерадивый ученик"

Этьен тоже должен был прийти сегодня. Приятели собирались каждую субботу по утрам. Возможно, он задерживался, потому что отец опять велел ему что-то сделать на свалке. Этьен был очень толстым пареньком. Свое имя он писал как «80N» и, присовокупив «ха-ха», расписывался таким образом на телефонных столбах – желтым маркером, спертым у дорожных рабочих. Как Тим, Гровер и Карл, Этьен любил устраивать розыгрыши, но в отличие от друзей был прямо-таки одержим этой страстью. Если Гровер был гением, Тим хотел стать тренером баскетбольной команды, а Карл мог бы блистать в этой команде, то Этьен мечтал о профессии, как-нибудь связанной с розыгрышами. «Ты чокнутый, – говорили ему друзья. – Что это за профессия? Ты что, будешь комиком на телевидении или клоуном в цирке?» А Этьен, обняв кого-нибудь за плечи (если не терять бдительности, можно было сообразить: делает он это не из дружеских чувств, а чтобы скотчем прицепить на спину приятелю листок с надписью вроде «МОЯ МАМА ХОДИТ В СОЛДАТСКИХ САПОГАХ» или «ДАЙ МНЕ ПИНКА» – со стрелкой, показывающей, куда именно), отвечал: «Мой отец говорит, что скоро всё будут делать машины. Что работу можно будет найти только на свалках для поломанных машин. Единственное, чего машины не смогут, – это шутить. Только для того люди и останутся – травить анекдоты».

Приятели, пожалуй, были правы: вполне возможно, Этьен был немного чокнутый. Он устраивал такие рискованные каверзы, на которые больше никто не отваживался: прокалывал покрышки у полицейских машин, оставлял дурацкие и, в сущности, бессмысленные записки с подписью «Фантом»{149}149
  …записки с подписью «Фантом»… – Имеется в виду герой комиксов Ли Фалька, выходящих с 1936 г. (сам Фальк продолжал писать сценарии всех выпусков до своей смерти в 1999 г.). Фантом носит фиолетовый костюм с черной маской, похожей на маску Зорро, и не имеет сверхспособностей; со злодеями он борется, полагаясь на свой интеллект, физическую подготовку и техническое оснащение.


[Закрыть] на столе в кабинете директрисы, пока та вела урок в восьмом классе, а однажды нырнул с аквалангом в речку и засорил илом водозаборник бумажной фабрики (в результате чего фабрика встала почти на неделю) – и прочие шалости в том же духе. Он ненавидел общественные институты. Его злейшими врагами, главными мишенями его проказ были школа, железная дорога и АУР{150}150
  АУР (PTA – Parent Teacher Association) – Ассоциация учителей и родителей (вар.: Ассоциация родителей и учителей).


[Закрыть]. Этьен собрал вокруг себя шайку других недовольных, которых директриса, распекая, неизменно называла олигофренами; этого слова они не понимали, а Гровер отказывался объяснять и только бесился, потому что слово было оскорбительным, как «макаронник» или «ниггер». Среди друзей Этьена были такие личности, как братья Мостли – Арнольд и Кермит, которые нюхали полистирольный клей, воровали из магазина мышеловки, а потом развлекались, швыряя их во взведенном состоянии друг в друга где-нибудь на пустыре{151}151
  …воровали из магазина мышеловки, а потом развлекались, швыряя их во взведенном состоянии друг в друга где-нибудь на пустыре. – Ср.: «На палубе он заметил мышеловку, осторожно взял ее и метнул вдоль прохода. Та ударилась в переборку и разрядилась с громким ТРЕСЬ» (Т. Пинчон. V. Глава первая. Перев. М. Немцова).


[Закрыть]; Ким Дюфэ, худенькая шестиклассница с экзотической внешностью и светлой косичкой до пояса, вечно перепачканной синими чернилами на конце, – Ким увлекалась взрывчатыми веществами и отвечала за пополнение запасов натрия в тайнике, добывая его из лаборатории Мандаборовской старшей школы с помощью своего приятеля Гейлорда, по уши влюбленного в нее десятиклассника, толкателя ядра и любителя малолеток; Хоган Ленитроп, докторский сынок, который в возрасте восьми лет всерьез пристрастился к ежевечернему питью пива, а в девять лет ударился в религию, дал зарок не пить и вступил в Общество анонимных алкоголиков – решение, одобренное снисходительным папашей и благосклонно воспринятое местным отделением АА, где посчитали, что присутствие ребенка может благотворно повлиять на взрослых; Нунци Пассарелла, который начал с того, что каким-то образом умудрился привезти на школьном автобусе взрослую свинью – польско-китайскую свиноматку в четверть тонны весом, чтобы выступить с ней на конкурсе «Покажи и расскажи», и, не останавливаясь на достигнутом, основал культ Полоумной Сью Данэм в честь легендарной и прекрасной бродяжки, которая в прошлом веке носилась по окрестным холмам, подменяла младенцев, устраивала пожары и, по сути, могла считаться святой покровительницей всей их компании{152}152
  …основал культ Полоумной Сью Данэм в честь легендарной и прекрасной бродяжки, которая в прошлом веке носилась по окрестным холмам, подменяла младенцев, устраивала пожары и, по сути, могла считаться святой покровительницей всей их компании. – Ср.: «Эми Спру, семейная ренегатка, в 23 года ударилась в антиномизм и носилась по всему Беркширу, как ненормальная, опередив Полоумную Сью Данэм на 200 лет, крала младенцев, в сумерках скакала верхом на коровах, на горе Снодда приносила в жертву кур» (Т. Пинчон. Радуга тяготения. Перев. А. Грызуновой, М. Немцова). Имеется в виду, судя по всему, реальная личность, описание которой Пинчон позаимствовал почти дословно из краеведческого сборника «Беркширские горы» («The Berkshire Hills»), опубликованного в 1939 г. Также см. с. 33.


[Закрыть].

– Где Карл? – спросил Тим, вытерев голову одним из свитеров Гровера.

– В подвале, – ответил Гровер. – С носорожьими ногами играется. – (Их можно было носить как сапоги, что обычно и делали, когда выпадал снег.) – А что?

– Моя мать опять… – Тиму было нелегко сказать об этом, он понимал, что нехорошо жаловаться на свою мать. – Она опять доставала их по телефону.

– Кого? Родителей Карла?

Тим кивнул.

– Моя тоже. – Гровер помрачнел. – Я слышал, как мои предки говорили об этом, – сказал он, ткнув пальцем в пару наушников, напрямую подсоединенных к подслушивающему устройству, которое он год назад установил в спальне родителей. – Они вечно твердят о белых и черных. Я сперва думал, это они о шахматах.

– Она опять обозвала их этим словом, – сказал Тим.

В этот момент вошел Карл. Носорожьих ног у него не было, он молча улыбался, как будто с помощью какого-то «жучка», спрятанного в комнате Гровера, уловил, о чем они только что говорили.

– Хочешь послушать? – предложил Гровер, кивком показывая на приемник. – Мне удалось поймать Нью-Йорк.

Карл сказал «да», уселся у приемника и, надев наушники, принялся крутить ручку настройки.

– Вот и Этьен, – сказал Тим.

Толстяк болтался за окном, как блестящий воздушный шарик. Физиономия у него лоснилась, глаза шныряли по сторонам. Друзья впустили его в комнату.

– У меня есть одна штуковина, от который вы обалдеете, – сообщил Этьен.

– Какая? – спросил Тим, все еще занятый мыслями о матери и потому утративший бдительность.

– Вот такая, – сказал Этьен и запустил в него бумажный пакет с дождевой водой, который он прятал под рубашкой.

Тим прыгнул на толстяка, и они, сцепившись, покатились по полу. Гровер кричал, чтобы они не уронили приборы, а Карл с хохотом отдергивал ноги, когда дерущиеся подкатывались к нему. Наконец возня прекратилась, Карл снял наушники и щелкнул выключателем, а Грови уселся, скрестив ноги, на кровати – это означало, что началось заседание Внутренней Хунты.

– Пожалуй, начнем с докладов о текущих делах, – сказал Гровер. – Что у тебя было на этой неделе, Этьен? – В руках у Гровера была дощечка с зажимом, которым он имел обыкновение ритмически щелкать, когда впадал в задумчивость.

Этьен достал из заднего кармана несколько сложенных листочков и начал читать:

– Железная дорога. Один новый фонарь и две торпеды добавлены в арсенат.

– Арсенал, – пробормотал Гровер, записывая.

– Да. Мы с Керми еще раз подсчитали количество вагонов на станциях Фокстрот и Квебек. На Фокстрот пришло семнадцать вагонов и три товарные платформы с четырех тридцати до…

– Цифры я запишу потом, – сказал Гровер. – Можем мы что-нибудь сделать на этом участке дороги или там рядом слишком много машин на шоссе? Вот в чем вопрос.

– А, – сказал Этьен. – В общем, движение было неслабым.

Он оскалил зубы и покосился на Карла и Тима, те захохотали.

– Ты сможешь выбраться попозже? – раздраженно спросил Гровер. – Скажем, вечером около девяти?

– Не знаю, – сказал Этьен. – Можно попробовать улизнуть и…

– Попробуй, – сказал Гровер. – Нам нужны данные и на более позднее время.

– Но мой папа… Он беспокоится обо мне, – сказал Этьен. – Правда беспокоится.

Гровер, насупившись, посмотрел свои записи, пару раз щелкнул зажимом и спросил:

– Ладно, а что в школе? Как там дела?

– Я подыскал еще пару малышей, – сказал Этьен, – первоклассников. Учителей они уже достали. Кидаются мелом. Швыряют что попало. У одного из них это здорово получается, Грови. Надо бы потренировать их с натрием. Но здесь может быть проблема.

Гровер поднял взгляд:

– Проблема?

– Они могут попробовать его съесть или еще что. Один из них, – хихикнул Этьен, – жует мел. Говорит, что вкусно.

– Ладно, – сказал Гровер, – продолжай искать. Нам нужны люди, Этьен. Это очень важный участок. Надо обязательно разнести тот мужской туалет. Для этого необходимо мобильное взаимодействие.

– Могильное? – переспросил Тим, прищурившись и наморщив нос. – Почему же могильное, Грови?

Гровер объяснил, что значит это слово. Затем на доске, прикрепленной к стене, нарисовал мелом примерный план здания школы.

– Мобильное взаимодействие, – выкрикнул он, – координация.

– Точь-в-точь как у меня в табеле, – сказал Этьен, – то же самое слово.

– Верно, – сказал Гровер. – Это значит, что на физкультуре твои руки, ноги и голова работают вместе. То же самое относится и к нам, все члены шайки должны действовать согласованно, как части тела.

Но его уже никто не слушал. Этьен растягивал пальцами рот; Тим и Карл по очереди дубасили друг друга в плечо. Гровер громко щелкнул зажимом, и они перестали дурачиться.

– Что-нибудь еще, Этьен?

– Это всё. Ах да, во вторник будет заседание АУР. Думаю опять послать туда Хогана.

– Ты же помнишь, что он сделал в прошлый раз, – с усилием сказал Гровер.

Первоначальная идея состояла в том, что Хоган Ленитроп лучше всех подходит для проникновения на заседания АУР благодаря опыту посещения собраний анонимных алкоголиков. Гровер исходил из того, что Хоган имеет представление о том, как проходят собрания взрослых. Но в данном случае Гровер просчитался. Потом он целую неделю винил себя, что неправильно оценил ситуацию. Вместо того чтобы сидеть тихонько в уголке и все записывать, Хоган попытался выступить на заседании.

– Я подумал, – рассказывал он, – что не будет большой беды, если я подниму руку и скажу: «Меня зовут Хоган Ленитроп, я учусь в школе», а потом расскажу им про учебу.

– Их это не интересует, – сказал Гровер.

– Мою маму интересует, – возразил Хоган. – Она каждый день меня спрашивает, что было в школе, и я ей рассказываю.

– Она не слушает, – заметил Гровер.

В результате Хогана Ленитропа выдворили с заседания АУР, когда он направился к трибуне, чтобы проверить, дадут ли ему зачитать «Двенадцать шагов» – программу анонимных алкоголиков. Но его буквально вынесли из зала, что было совсем не трудно, учитывая легкий вес Хогана.

– За что? – возмутился Гровер.

– Разные бывают собрания, – пытался объяснить Хоган. – В АУР все по-другому. У них там особые правила, и все как-то уж очень, очень…

– Формально, – подсказал Гровер. – Официально.

– Будто они играют в какую-то игру, о которой я и не слышал, – сказал Хоган. – В АА мы просто разговариваем.

На следующее заседание АУР пошла Ким Дюфэ. Она накрасила губы, накрутила кудри на французский манер, нацепила свои самые изысканные наряды и бюстгальтер 28-го размера с подкладками (купленный мамочкой, которой она запудрила мозги) и отправилась на заседание, где вполне сошла за молоденькую родительницу. Так она стала их новой лазутчицей.

– В общем, теперь, – подытожил Этьен, – Хоган обижается, что его заменили девчонкой.

– Я ничего не имею против Хогана, – сказал Гровер, – поймите меня правильно. Но сможет ли он адекватно действовать в сложно структурированной ситуации, вот что меня…

– Чё? – одновременно перебили его Тим и Карл.

Этот номер они отработали специально и таким образом неизменно сбивали Гровера с толку, когда тот говорил слишком мудрено. Гровер пожал плечами, признал, что с боевым духом может быть проблема, и дал Этьену добро на то, чтобы Хоган попробовал еще раз. Следующим докладывал Тим. Его направлением были финансы и тренировки. В данный момент все были заняты подготовкой к ежегодной генеральной репетиции под кодовым названием операция «Спартак», на которое Гровера вдохновил одноименный фильм. Однажды он специально ездил в Стокбридж, чтобы посмотреть эту картину, которая произвела на него такое впечатление, что еще месяц после этого Гровер каждый раз, проходя мимо зеркала, корчил кирк-дугласовскую физиономию{153}153
  …под кодовым названием операция «Спартак», на которое Гровера вдохновил одноименный фильм….корчил кирк-дугласовскую физиономию. – Имеется в виду фильм Стэнли Кубрика «Спартак» (1960), снятый по одноименному роману (1951) Говарда Фаста; в главных ролях Кирк Дуглас, Лоренс Оливье, Питер Устинов, Чарльз Лоутон, Тони Кёртис, Джин Симмонс. Фильм, номинированный на шесть второстепенных «Оскаров» и получивший четыре, стал символом окончания эпохи маккартизма: снятый по роману писателя, известного коммунистическими убеждениями, это был также первый фильм, где сценарист Далтон Трамбо, одна из жертв «охоты на ведьм», после долгого перерыва снова фигурировал в титрах под собственным именем.


[Закрыть]. Операция «Спартак» проводилась уже в третий раз и в свою очередь должна была стать генеральной репетицией настоящего восстания рабов, которое именовалось не иначе как Операция «А». «Что значит „А“?» – как-то раз спросил Тим. «Абаттуар{154}154
  Абаттуар (abattoir) – скотобойня.


[Закрыть], – ответил Гровер, скорчив рожу. – Армагеддон». – «Умник», – сказал Тим и забыл об этом. Чтобы тренировать малышей, вовсе не обязательно было знать, что означает эта буква.

– Как успехи, Тим? – спросил Гровер.

Тим отвечал без особого воодушевления:

– Нужен большой макет, Грови, иначе толку будет чуть.

– Тим, давай вкратце напомним остальным, – сказал Гровер, что-то записывая. – Мы проводим эту операцию примерно так же, как в прошлом году, верно?

– Верно. Мы снова размечаем поляну Фаццо, – и он показал на доску с наброском плана, – в натуральную величину. Но теперь вместо извести мы используем колышки и флажки, которые Этьен стащил у дорожных рабочих.

В прошлом году все шло отлично, пока малыши не дошли до белой разметки, обозначающей здание школы. В недоумении остановившись у белых линий, они принялись ногами затирать известь в траву. Впоследствии, разбирая причины неудачи, Гровер предположил, что, возможно, белые линии на траве напоминали малышам линии, начерченные мелом на зеленой доске в классе. Кроме того, с известью было бы не так легко замести следы, когда операция «Спартак» завершится. Колышки же можно будет просто выдернуть. Они во всех отношениях лучше.

– И все-таки, – сказал Тим, – колышки не так хороши, как настоящие стены. Хотя бы фанерные. Прыгать через линию и представлять, будто это дверь, – совсем не то. Нужна настоящая дверь. Нужны настоящие лестницы и настоящие туалеты, чтобы бросать туда натрий, понимаешь?

– Два года назад ты так не думал, – заметил Гровер.

Тим пожал плечами:

– Просто теперь это уже не кажется настоящим. По крайней мере мне. Откуда мы знаем, что, когда придет время, они сделают все как надо? Особенно малыши.

– Мы и не знаем, – сказал Гровер. – Но у нас нет денег, чтобы построить настоящий макет.

– У нас долларов двадцать пять, – сказал Тим. – Малыши стали сами приходить и предлагать мелочь, которую им дают на молоко, даже те, чья очередь еще не подошла.

Гровер посмотрел на него исподлобья:

– Ты их заставляешь, Тим? Мне этого не надо.

– Нет, Грови, честное слово, они сами отдают. Говорят – по крайней мере, некоторые из них, – что верят в нас. А некоторые все равно не любят молоко, и поэтому им не особенно нужны эти деньги.

– Только смотри, чтобы они не слишком усердствовали, – сказал Гровер. – Учителя могут заподозрить неладное. Суть в том, чтобы каждый день иметь более-менее постоянный приход молочных денег, брать с малышей по очереди, не со всех сразу и без шума. Ежедневный приход может быть небольшим, но зато постоянным. А если сбор денег резко увеличится и все начнут разом отдавать свою мелочь, это сразу вызовет подозрения. Действуй без нажима. Что у нас с другими доходами? Как там наш скупщик в Питтсфилде?

– Ему теперь нужна мебель, – ответил Тим. – Но здесь есть сложности. Мы можем раздобыть мебель в усадьбе Велур, в доме Розенцвейга и еще в двух-трех местах. Но как мы доставим ее в Питтсфилд? Никак. К тому же он больше не принимает звонки за его счет.

– Ха, – сказал Гровер, – тогда его тоже можно вычеркнуть. Понимаешь? Таким нельзя доверять. Раз они начинают на тебе экономить, значит ты им больше не нужен.

– А как все-таки, – попытался ввернуть Тим, пока Гровер не разошелся, – насчет этого самого макета?

– Никак, – отрезал Гровер. – Нам эти деньги нужны на другие цели. – (Тим плюхнулся обратно на ковер и уставился в потолок.) – У тебя всё, Тим? Ладно, теперь Карл. Как идут дела в районе застройки?

Карл отвечал за деятельность в Нортумберлендских Усадьбах, новом районе Мандаборо. Когда придет время, старую часть города будет достаточно легко контролировать, но их беспокоил новый район с торговым центром, супермаркетом, расцвеченной огнями аптекой, где продавались маски к Хеллоуину, и стоянкой, на которой всегда было полно машин, даже по вечерам. Когда строительство только началось, позапрошлым летом, Тим и Этьен ходили туда после школы и до наступления темноты играли в царя горы на кучах песка, а потом воровали доски, сливали горючее из бензобаков грейдеров и бульдозеров, даже иногда били стекла в окнах, если птицы и лягушки на болоте Корроде кричали достаточно громко. Ребятам не нравился этот район застройки, не нравилось, что его называют «Усадьбы», хотя каждый участок был размером всего лишь пятьдесят на сто футов, что было далеко до величины усадеб Позолоченного века{155}155
  …усадеб Позолоченного века… – Имеется в виду эпоха быстрого послевоенного роста экономики в США, 1870–1880-е гг.; название периоду дал сатирический роман Марка Твена «Позолоченный век» (1873), написанный в соавторстве с Чарльзом Уорнером.


[Закрыть], настоящих поместий, которые окружали старый город, словно неведомые существа из сновидений, со всех сторон подступающие по ночам к кровати, неразличимые в темноте, но всегда присутствующие где-то рядом. Как у дома Гровера, у каждого из Больших Домов в поместьях было собственное лицо, хотя и не такое открытое, мансардно-искреннее. У них были таинственные, глубоко посаженные глаза, смотрящие из вычурных кованых проемов, щеки, татуированные плитками с цветочным узором, большие решетчатые рты с рядами мертвых пальм вместо зубов, и зайти в такой дом было все равно что вернуться в сон, а добыча, которую вы приносили оттуда, никогда не казалась реальной; ее можно было оставить в логове или продать скупщику, вроде того питтсфилдского антиквара, но она все равно казалась порождением сна. В маленьких, приземистых, более или менее однотипных домиках Нортумберлендских Усадеб не было ничего, что могло бы вызвать интерес или преследовать подобно призраку, и добыть там можно было разве что самые обычные предметы, принадлежащие миру повседневной реальности, попавшись с которыми можно было загреметь в полицию; там не было ощущения безопасности, не было ни малейшей возможности для тайной жизни или потусторонности; не было ни старых деревьев, ни скрытых проходов, ни потайных троп, ни кульвертов, ни зарослей, в которых можно было устроить укромное местечко. В новом районе все было на виду, все заметно с первого взгляда; туда можно было войти с любой стороны и как угодно бродить между домами по тихим, плавно заворачивающим улицам, не обнаруживая ничего – ничего, кроме безрадостной земли. Карл был одним из немногих живших там детей, с которыми ладили ребята из старого города. Ему было поручено заручиться поддержкой ребят из Усадеб, привлечь их на свою сторону, разведать стратегическое значение перекрестков, магазинов и прочих объектов. Никто не завидовал такой работе.

– Было несколько таких же телефонных звонков, – отметил Карл, завершив краткий отчет о прошедшей неделе. – Вроде как розыгрыш. – Он пересказал кое-что из того, что говорилось.

– Тоже мне розыгрыш, – возмутился Этьен. – Что здесь смешного? Позвонить людям, обозвать их по-всякому – это не розыгрыш. В этом нет никакого смысла.

– Что скажешь, Карл? – поинтересовался Гровер. – Думаешь, они что-то заподозрили? Пронюхали, что мы замышляем?

Карл улыбнулся, и все поняли, что он собирается сказать.

– Нет, мы в безопасности. Пока еще в безопасности.

– Тогда зачем эти звонки? – спросил Гровер. – Если они никак не связаны с операцией «А», тогда что они значат?

Карл пожал плечами и сел на место, глядя на друзей так, будто знал, что значат эти звонки, знал все с самого начала, знал тайны, о которых никто из них даже не догадывался. Как будто в Нортумберлендских Усадьбах действительно была некая загадка, некий таинственный смысл, который до сих пор ускользал от них и который Карл однажды откроет в награду за их изобретательные плутни, за их отважное противодействие взрослым, их остроумие в школе или, возможно, за то, что они проявят себя в чем-то таком, о чем еще не думали, но Карл даст им понять, когда будет нужно, – намеками, смешными историями или случайно, на первый взгляд, меняя тему разговора.

– Совещание закончено, – объявил Гровер. – Пойдем в логово.

Дождь перестал и сменился дрейфующей моросью. Четверо приятелей спустились по дереву на землю, пробежали через двор гроверовского дома, через жилой квартал и устремились через поле, огибая прибитые дождем стожки сена. По дороге за ними увязался жирный бассет по кличке Пьер. В солнечные дни пес обычно спал посреди шоссе, которое на участке, проходящем через Мандаборо, именовалось Чикади-стрит, но, видно, дождь как-то повлиял на Пьера, оживил его. Он скакал вокруг них, как щенок, гавкая и разевая пасть, словно пытался поймать языком дождевые капли.

Вечером солнце, вероятно, так и зайдет, скрытое от людских глаз, судя по тому, каким мрачным выдался этот день. Горы прятались за низко нависшими тучами. Тим, Гровер, Этьен, Карл и Пьер мерцающими тенями пересекли поле и выбежали на проселочную дорогу, колеи которой были заполнены дождевой водой. Дорога, спускаясь по небольшому кряжу, вела в лес короля Ёрью, названный так в честь претендента на престол, который в середине тридцатых бежал сюда от безумия, охватившего в те годы Европу вместе с его собственным игрушечным государством, и, как гласила легенда, за ведерко брильянтов приобрел всю эту недвижимость. Почему брильянты были именно в ведре (носить их в котором, надо думать, не очень практично) – об этом история умалчивала. Говорили также, что у короля было три (некоторые утверждали, четыре) жены, одна официальная, а остальные состоящие с ним в морганатическом браке{156}156
  …лес короля Ёрью, названный так в честь претендента на престол, который в середине тридцатых бежал сюда от безумия, охватившего в те годы Европу вместе с его собственным игрушечным государством, и, как гласила легенда, за ведерко брильянтов приобрел всю эту недвижимость. б…с Говорили также, что у короля было три (некоторые утверждали, четыре) жены, одна официальная, а остальные состоящие с ним в морганатическом браке… – Ср.: «…Ёрью – претендент, однако истинный король, ибо крайне сомнительная ветвь семьи узурпировала трон в 1878-м, в интригах вокруг Бессарабии, – Ёрью в старомодном фраке с золотыми галунами, что блестят на рукавах, склоняется к ней под дождем, дабы навеки исцелить от царственной золотухи, и выглядит он в точности как на ротогравюре, его прелестная Хрисула на пару шагов позади…» (Т. Пинчон. Радуга тяготения. Перев. А. Грызуновой, М. Немцова). Образ Ёрью (Yrjö созвучно англ. «your Jew» – «твой еврей») отсылает к биографии румынского короля Кароля II (1893–1953), в разное время женатого на простолюдинке Зизи Ламбрино, принцессе Елене Греческой и еврейке Магде Лупеску. Смещенный в результате переворота 1940 г., отрекся от престола и покинул страну вместе с Лупеску и множеством ценностей.


[Закрыть], а также фанатически преданный ему адъютант, кавалерийский офицер ростом в семь футов, с огромной бородой, в сапогах со шпорами, с золотыми эполетами на плечах и с дробовиком, который он всегда носил с собой, готовый в любой момент подстрелить кого угодно, особенно мальчишку, проникшего в чужие владения. Именно он призраком бродил по этим местам. По-прежнему жил здесь, хотя его король давно умер – по крайней мере, все так считали, – пусть даже никто этого адъютанта ни разу не видел, лишь некоторые слышали топот его тяжелых сапог в палой листве, когда он гнался по лесу за убегающими в панике мальчишками. Им всегда удавалось убежать. Они чувствовали, что их родители знали куда больше об изгнании короля, но всеми способами старались скрыть это от детей. Да, где-то в прошлом были мрачные годы, массовое бегство, большая война – но всё это без имен и дат; дети знали лишь то, что им удавалось по крупицам уловить из подслушанных разговоров взрослых, из документальных телефильмов, из уроков истории, когда они хоть что-то слушали, из комиксов про морских пехотинцев, но ничего ясного и конкретного; все события были будто зашифрованы неким кодом, и их очертания терялись в сумраке, оставаясь необъясненными. Только усадьба короля Ёрью по-настоящему связывала детей с тем расплывчатым катаклизмом, и помогало еще то, что сторож усадьбы и их преследователь был когда-то солдатом.

Однако он не доставлял никаких хлопот членам Внутренней Хунты. Они уже давно поняли, что он их не тронет. С тех пор они облазили всю усадьбу и нигде не видели явных следов, только множество двусмысленных свидетельств его присутствия, что отнюдь не опровергало его существования и в то же время делало усадьбу идеальным местом для их логова. Реально существующий или вымышленный, верзила-кавалерист оберегал их.

Дорога шла через сочащийся водой сосновый бор; в ветвях шумно кебекали куропатки, башмаки хлюпали по грязи. За соснами располагалась полянка, когда-то бывшая ровной лужайкой, ровной, как пологая волна в море, но сейчас заросшая сорной травой и ржаными колосками, испещренная кроличьими норками. Отец рассказывал Тиму, что много лет назад, когда по дороге проезжал экипаж, на луг с холма сбегали павлины, распуская свои яркие хвосты. «Здорово, – сказал Тим. – Прямо как перед началом цветной передачи. Когда мы купим цветной телевизор, пап?»

«И черно-белый сойдет», – ответил отец, и вопрос был исчерпан. Тим однажды спросил у Карла, есть ли у него дома цветной телевизор. «Зачем он мне? – удивился Карл и тут же добавил: – Ах да». И захохотал. Тим не хуже Этьена, прирожденного комика, чувствовал, когда слушатель догадывается, что вы хотите сказать дальше, и поэтому не стал больше ничего говорить. Его удивил смех Карла. Ничего особо смешного здесь не было, наоборот, в его вопросе присутствовала определенная логика. Тим действительно думал о Карле не только как о «цветном», но и неким образом связанном с цветом вообще. Думая о Карле, Тим всегда представлял его на фоне красно-желтой листвы нынешней ранней осени. В прошлом месяце, когда Карл переехал в Мандаборо и их дружба еще только начиналась, Тиму подумалось, что Карл как бы излучает свет беркширской осени, Прекрасного Разноцветного Мира. Даже в унылую серость этого дня и местности, что окружала их сейчас (и, казалось, была лишена определенной меры света, оставшегося в прошлом), Карл привносил какую-то яркость, компенсирующую недостаток света.

Они свернули с дороги и сквозь кусты азалии спустились к берегу декоративного канала, который был частью системы проток и островков, сооруженной в конце прошлого века в качестве своего рода миниатюрной Венеции для нью-йоркского кондитерского магната Эллсуорта Бэффи, который и построил это имение. Как многие из тех, кто возводил замки на этих холмах, он был современником Джея Гулда и его партнера – веселого беркширского коробейника Алмазного Джима Фиска{157}157
  …Джея Гулда и его партнера – веселого беркширского коробейника Алмазного Джима Фиска. – «Бароны-разбойники» Джей Гулд (1836–1892) и Джеймс Фиск-мл. (1835–1872) прославились рейдерством на железных дорогах и спекуляциями на рынке золота, которые привели к обвалу на Нью-Йоркской фондовой бирже, известному как «Черная пятница» (24 сентября 1869 г.).


[Закрыть]. Как-то раз, примерно в это же время года, Бэффи устроил бал-маскарад в честь кандидата в президенты Джеймса Г. Блейна{158}158
  …бал-маскарад в честь кандидата в президенты Джеймса Г. Блейна… – Джеймс Гиллеспи Блейн (1830–1893) – лидер умеренной реформистской фракции Республиканской партии, спикер Палаты представителей (1869–1875), дважды госсекретарь США (1881, 1889–1892); был кандидатом в президенты в 1884 г., но проиграл демократу Гроверу Кливленду.


[Закрыть], на который сам Блейн не попал из-за грозы и путаницы в расписании поездов. Его отсутствия никто не заметил. Все богачи округа Беркшир собрались в огромном бальном зале в необъятном домике-прянике Бэффи; бал продолжался три дня, и за это время окрестность наводнили пьяные бродячие Пьеро с лицами, белеющими в лунном свете, натуральные орангутанги, потрясавшие кувшинами с местным самогоном, нетрезвые вишневогубые актрисы, привезенные из Нью-Йорка, в шелковых пелеринках, красных корсетах и длинных чулках; дикие индейцы, князья эпохи Возрождения, диккенсовские персонажи, пестрые бычки, медведи с букетиками цветов; украшенные венками девушки, аллегорически изображавшие Свободное Предпринимательство, Прогресс и Просвещение, а также гигантский мэнский омар, который так и не протянул свою клешню кандидату в президенты. Пошел снег, и утром последнего дня в каменоломне нашли полузамерзшую балерину в костюме Коломбины; у нее на одной ноге были отморожены пальцы, и их пришлось ампутировать. Она больше никогда не танцевала, а в ноябре Блейн потерпел поражение на выборах, и о нем все забыли. После смерти Бэффи усадьбу купил отошедший от дел грабитель поездов из Канзаса, а в 1932 году она была по дешевке продана владельцам гостиничной сети, у которых не хватило средств на ее переоборудование и которые вскоре решили, что лучше заполучить ведерко с брильянтами короля Ёрью, чем платить налоги на бесполезное имущество. Теперь, когда король умер, дом снова был необитаем, если не считать Хунты и, возможно, одного кавалерийского офицера.

В зарослях тростника у них была спрятана плоскодонка, которую они когда-то нашли, залатали и окрестили «Течь». Приятели забрались в лодку, Тим и Этьен начали грести. Пьер уселся, поставив передние лапы на нос, и стал похож на носовое украшение. Чуть ниже по течению с берега спрыгнула лягушка, а дождь беспрестанно чертил круги на воде. Плоскодонка проплывала под ложновенецианскими мостиками, у которых сверху отсутствовали доски, и можно было, глянув вверх, увидеть в прорехи серое небо; мимо маленьких пристаней, чьи непросмоленные сваи прогнили и покрылись зеленой слизью; мимо открытой беседки с проржавевшей обшивкой, листы которой раскачивались от малейшего ветерка; мимо изъеденных коррозией статуй прямоносых девушек и юношей с фиговыми листочками, стискивающих рога изобилия, луки, какие-то невообразимые свирели и лиры, плоды граната, полуразвернутые свитки или друг друга. Вскоре над голыми ивами показался Большой Дом, растущий по мере приближения, и с каждым взмахом весел можно было разглядеть все больше башенок, амбразур и контрфорсов. Снаружи дом выглядел весьма плачевно: гонтовая обшивка отвалилась, краска облупилась, слетевший с крыши расколотый шифер валялся на земле. Окна по большей части были разбиты за годы набегов пугливых мальчишек, которые не отваживались залезать внутрь из страха нарваться на кавалерийского офицера с дробовиком. И всюду витал запах старого, восьмидесятилетнего дерева.

Мальчики привязали лодку к ступеньке железной лесенки, вделанной в нечто вроде каменной набережной, выбрались на берег и гуськом направились к боковому входу в Большой Дом. Независимо от того, как часто они приходили в логово, у них всякий раз возникало ощущение некой торжественности момента, словно они не просто входили в дом, а вступали в иной мир. Необходимо было усилие, чтобы сделать шаг и войти внутрь. Воздух в доме был спертым и тяжелым от запаха, который словно противился вторжениям извне и преследовал их все время, пока они не выходили наружу. Никто не осмеливался упомянуть этот запах, хотя все его явственно ощущали. Словно выполняя ритуал, они сначала смотрели друг на друга и смущенно улыбались и лишь затем осторожно ступали в поджидающий их полумрак.

Они пробирались вдоль стен, поскольку знали, что может случиться, если пройти под подвешенной в центре потолка флинтгласовой люстрой в паутине и со сталагмитами пыли на верхних гранях. Дом был полон таких запретных мест: глухих закоулков, откуда мог выпрыгнуть кто угодно; участков искореженного пола, ступив на который можно было внезапно провалиться в подземные казематы, или просто темных проходов, где не за что было ухватиться рукой; дверей, которые, если их не держать, сами медленно затворялись за вами. От таких мест следовало держаться подальше. В общем, путь к логову напоминал проход по опасной гавани, изобилующей подводными скалами. Если бы в дом вошли не четверо, а больше ребят, не было бы никакой опасности – просто стайка мальчишек носилась бы по старому дому. Если бы их было меньше, они не смогли бы пройти дальше первой комнаты.

Поскрипывая половицами, множа отзвуки каждым шорохом и оставляя ребристые отпечатки кед в сырой пыли, Хунта шагала вглубь дома короля Ёрью, мимо вставленных в простенки зеркал, возвращавших им отражения, потемневшие и поблекшие, как будто часть их оставалась в качестве платы за проход; они ныряли в дверные проемы, занавешенные старинными бархатными шторами со стершимся ворсом, похожими на географические карты с морями и континентами, неведомыми школьной географии; они миновали буфетную, где однажды нашли пролежавший там несколько десятилетий ящик лимонада «Мокси»{159}159
  …пролежавший там несколько десятилетий ящик лимонада «Мокси»… – Лимонад «Moxie» был одним из первых в США газированных напитков, выпускавшихся промышленно: с 1876 г. в Лоуэлле, штат Массачусетс, как тонизирующее средство «Moxie Nerve Food», продававшееся в аптеках, а с 1884 г., с добавлением в рецептуру газированной воды, – как лимонад «Beverage Moxie Nerve Food», продававшийся и в розлив, и в бутылках. Характерным горьковатым вкусом этот напиток обязан экстракту корня горечавки, что неоднократно обыгрывается и в другом произведении Пинчона – романе «Радуга тяготения», например: «Семявин льет энциан в чашки свежезаваренного чая. б…с Гос-споди, на вкус – прям как „Мокси“»; «…жестяных рекламных щитов „Мокси“, горечавной и пасленовой, как сам ее вкус, который впаривают с обветренных стен амбаров…» (перев. А. Грызуновой, М. Немцова). В начале 1960-х гг., когда происходит действие рассказа, юмористический журнал комиксов MAD устроил кампанию под лозунгом «Mad about Moxie» («Без ума от „Мокси“»), что привело к росту продаж полузабытого с 1930-х гг. напитка. С 2018 г. бренд «Мокси» принадлежит компании «Кока-кола».


[Закрыть], от которого осталось девять бутылок (одну Ким Дюфэ разбила о борт «Течи» в день спуска на воду, еще одну они торжественно распили в прошлом году в честь более-менее успешного завершения операции «Спартак», а третью – совсем недавно, когда принимали Карла Баррингтона в свою шайку); затем спустились в подвал, прошли мимо пустых винных стеллажей в пустые мастерские с пустыми рабочими столами и свисающими в темноте с потолка электрическими розетками, похожими на безногих пауков; и наконец добрались до самого тайного уголка в доме, каморки, расположенной за старинной угольной печью, – каморки, которую они привели в порядок и вокруг которой Этьен целую неделю расставлял мины-ловушки. В этой комнате они собирались и обсуждали свои планы, здесь же в пятигаллонной жестянке хранили натрий, залитый керосином, а также карты местности, спрятанные в древнем бюро с откидной крышкой, и список врагов народа, доступ к которому имел только Гровер.