Текст книги "Принципы экономики. Классическое руководство"

На неэффективность регулирования указывает не только экономия, появившаяся после федерального ослабления контроля, но и разница между затратами на перевозки между штатами и внутри штатов, где строгое регулирование осталось даже после того, как на федеральном уровне его ослабили. Например, доставка джинсов внутри штата Техас из Эль-Пасо в Даллас на 40 % дороже, чем международная доставка тех же джинсов из Тайваня в Даллас.

Огромная неэффективность была свойственна не только работе Комиссии по торговле между штатами. То же самое касалось Совета по гражданской авиации США, который не допускал на рынок потенциально конкурентные авиакомпании и удерживал цены на авиабилеты в стране на достаточно высоком уровне, чтобы гарантировать выживание работающих авиакомпаний и не дать им столкнуться в борьбе с новыми, которые могли бы перевозить пассажиров дешевле и с улучшенным сервисом. Как только в 1985 году Совет упразднили, цены на билеты снизились, некоторые авиакомпании обанкротились, зато появились новые, и в итоге было перевезено гораздо больше пассажиров, чем когда-либо за годы существования ограничений. Экономия для пассажиров составила миллиарды долларов.

Это не были изменения с нулевой суммой, когда авиакомпании теряли то, что получали пассажиры. От дерегулирования выиграла вся страна, поскольку промышленность стала функционировать гораздо эффективнее. Как после отмены регулирования автоперевозок стало ездить меньше пустых грузовиков, так и после дерегулирования авиатранспорта повысилась доля заполненных мест, а у пассажиров расширился выбор перевозчиков на данном маршруте. Во многом то же самое произошло после отмены регулирования для европейских авиакомпаний в 1997 году, поскольку конкуренция со стороны бюджетных авиакомпаний вроде Ryanair вынудила крупных игроков рынка пассажирских авиаперевозок British Airways, Air France и Lufthansa снизить тарифы.

В этих и других секторах экономики исходным основанием для регулирования было желание удержать цены от чрезмерного роста, однако с годами оно превратилось в ограничения, не позволяющие ценам падать до уровня, который угрожает выживанию действующих фирм. Политические кампании строятся на правдоподобных обоснованиях, но даже если им искренне верят и честно применяют, их реальные последствия могут совершенно отличаться от первоначальных замыслов. Люди совершают ошибки во всех сферах человеческой деятельности, но, когда это происходит в конкурентной экономике, те, кто их допустил, могут быть вытеснены с рынка в результате последующих потерь. В политике, однако, регулирующие органы выживают даже после того, как исчезает исходное рациональное обоснование для их существования, делая вещи, которые даже не рассматривались при создании такого бюрократического аппарата и его полномочий.

Антимонопольные законы

В случае антимонопольных законов, как и регулирующих комиссий, нужно проводить четкое различие между их первоначальным рациональным обоснованием и тем, что они делают на самом деле. Исходным основанием для принятия антимонопольных законов было предотвращение монополии и других неконкурентных условий, позволяющих ценам подниматься выше, нежели на свободном конкурентном рынке. На практике же большинство знаменитых антимонопольных дел в Соединенных Штатах касались компаний, которые устанавливали цены ниже, чем у конкурентов. Часто именно жалобы этих конкурентов и заставляли правительство вмешиваться.

Конкуренция и конкуренты

Поводом для многих судебных преследований со стороны правительства по антимонопольным законам служит то, что действия некоторых компаний угрожают конкуренции. Однако главное в конкуренции – то, что она представляет собой состояние рынка. Это состояние нельзя измерить количеством имеющихся в данный момент соперников в отрасли, хотя политики, юристы и прочие люди путают наличие конкуренции с числом уцелевших конкурентов. Тем не менее именно конкуренция как состояние и устраняет многих конкурентов.

Очевидно, что если она устранит их всех, то оставшаяся компания будет монополией, по крайней мере до появления новых конкурентов, и в этот промежуточный период сможет взимать более высокую плату, чем на конкурентном рынке. На деле такое бывает крайне редко. Призрак монополии часто используют, чтобы оправдать вмешательство правительства там, где нет серьезной опасности монополии. Например, в те годы, когда розничная сеть продовольственных магазинов A&P была крупнейшей в мире, более 80 % всех продуктов в Соединенных Штатах продавались другими продовольственными магазинами. Тем не менее Министерство юстиции подало на компанию иск в суд в соответствии с антимонопольным законом, считая ее низкие цены и методы, с помощью которых она их добилась, доказательством «нечестной» конкуренции с другими продуктовыми магазинами и сетями.

В течение всей истории судебных разбирательств по антимонопольному закону наблюдалась путаница между тем, что вредит конкуренции, и тем, что вредит конкурентам. На фоне этой путаницы вопрос о том, что выгодно потребителю, часто упускается из виду.

Не менее часто игнорируется и вопрос об эффективности экономики в целом как еще один способ взглянуть на выгоды для потребителя. Например, если покупать и продавать продукты вагонами, как поступают крупные сети, потребляется меньше ресурсов, чем в случае, когда продажа и доставка осуществляются более мелкими партиями в многочисленные маленькие магазины. Если объем продуктов достаточен для наполнения железнодорожного вагона, то и транспортные, и торговые затраты в пересчете на единицу товара будут меньше. То же самое происходит, если один автофургон привозит кучу товара в супермаркет Wal-Mart или тот же объем товаров приходится доставлять во множество небольших торговых точек.

Производственные затраты также уменьшаются, если производитель получает достаточно крупный заказ, чтобы планировать график производства далеко вперед, а не оплачивать сверхурочную работу при выполнении множества мелких неожиданных заказов, поступивших одновременно.

Непредсказуемость заказов также увеличивает вероятность периодов затишья, когда работы не хватает для полной занятости всех сотрудников. Но если вы их уволите, они найдут себе новую работу, а при появлении новых заказов многие из них к вам не вернутся. Именно поэтому вам придется нанимать новый персонал, что влечет затраты на обучение и снижает производительность, пока новички не наберутся опыта. Кроме того, работодатель, который не гарантирует стабильности, рискует столкнуться с трудностями при найме, если для компенсации неопределенности не предложит более высокую заработную плату.

Во всех этих случаях производственные затраты выше при непредсказуемых заказах. Если же крупный покупатель (например, большая сеть универмагов) может заключить контракт на большой объем продукции поставщика на длительный период, это позволит ему снизить расходы при производстве и направить часть этой экономии на снижение цен в магазинах, а часть – в виде прибыли производителю. Между тем этот процесс долгое время представляли так: крупные сетевые магазины «силой вынуждают» поставщиков продавать им товары дешевле. Например, в статье в San Francisco Chronicle говорилось:

Десятилетиями крупные розничные торговцы, такие как Target и Wal-Mart, использовали свои колоссальные размеры, чтобы выжимать сниженные цены из поставщиков, которые были заинтересованы, чтобы ими остались довольны.

Однако то, что тут представлено как «давление» на поставщиков с помощью «силы» ради выгоды сети магазинов, фактически представляет собой уменьшение использования ограниченных ресурсов, приносящее пользу экономике за счет высвобождения части этих ресурсов и перенаправления их в другую область. Более того, несмотря на слово «сила», у сетевых магазинов нет возможности сократить количество вариантов, доступных производителям. У изготовителя полотенец или зубной пасты остается множество альтернативных покупателей, и никто не обязывает его продавать свою продукцию компании A&P в прошлом или компаниям Target и Wal-Mart сегодня. Только если эффект масштаба сделает выгодными поставки полотенец или зубной пасты крупному покупателю, производитель сочтет возможным ради этого снизить цену. Все экономические сделки предполагают взаимное согласие, и, чтобы сделка вообще состоялась, каждый ее участник должен сделать ее выгодной для другой стороны.

Несмотря на эффект масштаба, государство неоднократно принимало антимонопольные меры против различных компаний, предоставлявших скидки на количество, которые властям не нравились или были непонятны. Например, широко известен процесс против компании Morton Salt в 1940-х годах за предоставление скидок покупателям, которые приобретали ее продукт вагонами. Если предприятие покупало меньше вагона, ящик соли стоил 1,60 доллара, а если больше, то 1,50 доллара; если же кто-то покупал за год не меньше 50 тысяч ящиков, то каждый ящик обходился в 1,35 доллара. Поскольку немногие компании могли себе позволить купить столько соли, то «конкурентные возможности некоторых предпринимателей были ущемлены», как утверждал Верховный суд, поддержавший иск Федеральной торговой комиссии против Morton Salt.

Аналогичные действия правительство предприняло в 1950-х годах против Standard Oil Company за предоставление скидок торговцам, покупавшим нефть цистернами. В 1960-е годы перед судом предстала компания Borden: она взимала меньшую плату за молоко с крупных сетевых компаний по сравнению с мелкими магазинами. Во всех этих делах считалось, что разница в ценах «дискриминирующая» и «несправедливая» по отношению к тем фирмам, которые не могли совершать такие крупные покупки.

Хотя продавцы имели право защищаться в суде, ссылаясь на разницу в стоимости при продаже различным классам покупателей, вроде бы простое понятие «стоимость» становилось отнюдь не простым, когда о нем спорили юристы, бухгалтеры и экономисты. Когда ни одна из сторон не могла убедительно высказаться о стоимости, что было обычным делом, обвиняемая сторона проигрывала. Из-за фундаментального отхода от многовековых традиций англо-американского права правительству было достаточно предоставить поверхностные или кажущиеся достоверными аргументы, основанные на больших числах, чтобы переложить бремя доказательства на обвиняемых. Спустя годы тот же принцип и та же процедура снова появились в делах о дискриминации при трудоустройстве в соответствии с законами о гражданских правах. Как и в случае с антимонопольными делами, они приводили к многочисленным определениям суда о мировом соглашении и внесудебным соглашениям с компаниями, прекрасно осведомленными о фактической невозможности доказать свою невиновность, независимо от фактов.

Акцент на защите конкурентов во имя защиты конкуренции принимает множество форм и проявляется не только в США, но и в других странах. Европейское антимонопольное дело против Microsoft основывалось на убеждении, что Microsoft обязана идти навстречу конкурентам, которые могут захотеть совместить свои программные продукты с операционной системой компании. Более того, обоснование европейского решения защищалось в редакторской колонке New York Times:

Резонансное поражение Microsoft в европейском антимонопольном деле устанавливает долгожданные принципы, которые нужно принять в США как ориентир для будущего развития информационной экономики.

Суд согласился с европейскими регулирующими органами в том, что Microsoft злоупотребила монополией на операционную систему, встроив в Windows свой Media Player для воспроизведения музыки и фильмов. Это препятствует конкурентам, например RealPlayer. Такое решение создает надежный прецедент, когда компании не имеют права использовать свое доминирование на одном рынке (операционных систем) для его расширения на новый рынок (плееров).

Суд также согласился, что Microsoft обязана предоставить конкурирующим компаниям – разработчикам ПО информацию, которая нужна им для совместимости их продуктов с серверным программным обеспечением Microsoft.

Казалось, редактор New York Times был удивлен тем, что другие сочли принцип такого антимонопольного решения «смертельным ударом по капитализму». Тем не менее, когда свободная конкуренция на рынке заменяется вмешательством третьей стороны, заставляющим компании содействовать усилиям конкурентов, трудно рассматривать это как защиту конкуренции, а не конкурентов.

Путаница между этими двумя понятиями возникла давно. Когда пленка Kodachrome была лучшей цветной пленкой в мире, одновременно она считалась, по меткому выражению, и «самой сложной пленкой для проявки». Поскольку компания Eastman Kodak была крайне заинтересована в сохранении высокой репутации Kodachrome, проявка пленок Kodachrome производилась только официальными представителями Kodak. Компания продавала пленку и услугу по проявке, чтобы не рисковать тем, что другие сработают некачественно, а пользователи спишут недостатки на их продукт. И все же антимонопольное решение вынудило Kodak продавать пленку и услугу по проявке по отдельности, чтобы не закрывать рынок для других предприятий, занимающихся обработкой пленок. Тот факт, что все остальные пленки Kodak продавались без приложенной обработки, доказывал, что у компании не было намерения полностью закрыть рынок обработки пленки, а она всего лишь боролась за качество и репутацию одного своего продукта, особенно сложного в проявке. Однако в судах преобладал акцент на защите конкурентов.

«Контроль» рынка

Редкость настоящих монополий в американской экономике способствовала юридической креативности в изобретении определения для компаний как потенциальных и даже «зарождающихся» монополий. Насколько далеко могло зайти дело, показывает решение Верховного суда, который в 1962 году запретил слияние двух обувных предприятий, хотя новая объединенная компания обладала бы менее чем 7 % продаж на рынке обуви в Соединенных Штатах. Аналогичным образом в 1966 году суд запретил слияние двух местных сетей супермаркетов, которые в совокупности продавали менее 8 % продовольственных товаров в районе Лос-Анджелеса. Аналогичная субъективная категоризация предприятий как монополий появилась в Индии в соответствии с Законом против монополий и ограничения свободы торговли 1969 года, согласно которому любые предприятия с активами, превышающими определенную величину (примерно 27 миллионов долларов), объявлялись монополиями и им запрещали расширять бизнес.

Стандартная практика в американских судах и в литературе, посвященной антимонопольному законодательству, – называть долю продаж данной компании долей рынка, которую она «контролирует». По этому стандарту такие ныне исчезнувшие компании, как Pan American Airways, контролировали существенную часть соответствующих рынков, хотя на самом деле, как показало время, они не контролировали ничего, иначе бы никогда не позволили вытеснить себя из бизнеса. Существенное уменьшение таких бывших гигантов, как A&P, также заставляет предположить, что риторика «контроля» имеет мало общего с реальностью. Однако она остается эффективной в судах и в глазах общественности.

Даже в тех редких случаях, когда настоящая монополия существует сама по себе (то есть не создана и не поддерживается государственной политикой), на практике последствия, как правило, менее ужасны, чем в теории. В течение десятилетий, когда единственным американским производителем алюминия в слитках была Aluminum Company of America (Alcoa), ее годовая норма прибыли для инвестиций составляла примерно 10 % после вычета налогов. Более того, цена на алюминий с годами стала ниже той, что существовала при создании Alcoa. Тем не менее компанию преследовали по антимонопольным законам и признали виновной.

Почему цены на алюминий снижались в условиях монополии, когда теоретически должны были расти? Несмотря на «контроль» рынка алюминия, Alcoa прекрасно понимала, что не может повышать цены по собственному желанию из-за риска оттока потребителей, которые могут заменить алюминий другими материалами: сталью, оловом, деревом, пластиком. Технический прогресс снизил затраты на производство всех этих материалов, а экономическая конкуренция заставляла конкурирующие фирмы соответствующим образом снижать цены.

Тут возникает вопрос, который касается не только алюминиевой промышленности. Доля рынка, «контролируемая» той или иной компанией, игнорирует роль заменителей, которые официально считаются продуктами других отраслей, хотя потребители вполне могут их использовать в качестве замены при резком росте цен на монополизированный продукт. Как на монополизированном, так и на конкурентном рынке совершенно другой с технологической точки зрения продукт может служить заменой, как это произошло с телевидением, потеснившим многие газеты в качестве источников информации и развлечения, или со смартфонами, умеющими фотографировать, что нанесло катастрофический удар по простым недорогим камерам, долгое время приносившим стабильную прибыль компании Eastman Kodak. Если подсчитывать, какой процент рынка «контролировала» Kodak, то телефоны и фотоаппараты следует отнести к разным отраслям, но экономическая реальность говорит об обратном.

Когда в Испании между Мадридом и Севильей начали курсировать высокоскоростные поезда, доли пассажиропотока изменились: с 33 до 82 % по железной дороге и с 67 до 18 % самолетами. Очевидно, что многие люди рассматривали воздушное и железнодорожное сообщение как альтернативные способы передвижения между городами. Независимо от того, какая доля авиаперевозок между Мадридом и Севильей осуществляется («контролируется») какой-то одной авиакомпанией, а также от того, какая доля железнодорожных перевозок приходится на одну железнодорожную компанию, каждая из них конкурирует со всеми авиа– и железнодорожными компаниями, работающими на этом маршруте.

Аналогично в 1954 году океанские лайнеры перевезли миллион пассажиров через Атлантику, а самолеты – 600 тысяч. Но спустя одиннадцать лет суда переправили всего 650 тысяч человек, а самолеты – уже 4 миллиона. И хотя технологически это совершенно разные процессы, тем не менее они не могут служить экономическими заменами друг другу. В Латинской Америке XXI века авиакомпании успешно конкурировали даже с автобусами. Газета Wall Street Journal отмечала:

Новые дешевые авиаперевозчики в Бразилии, Мексике и Колумбии в основном избегают конкуренции с действующими авиакомпаниями, предоставляющими полный спектр услуг. Вместо этого они организуют дешевые полеты с непритязательными условиями во второстепенные города, куда многим жителям приходится добираться целый день на автобусе.

Во многом благодаря этому число авиапассажиров в этих странах резко возросло. Обретенная мобильность способствовала коммерческой активности и резко сократила время на поездки в районах с плохими дорогами, практически без железнодорожных линий и в сильно пересеченной местности.

Один лоукостер предлагает полеты в Мехико «примерно за половину стоимости 14-часовой ночной поездки на автобусе». В Бразилии и Колумбии примерно та же история. В обеих странах новые недорогие авиакомпании несколько сократили количество поездок на автобусах и резко увеличили число авиаперевозок, поскольку общее количество пассажиров выросло. Самолеты и автобусы, безусловно, сильно разнятся в технологическом смысле, но служат одной цели и конкурируют друг с другом на одном рынке. И этот важный факт упускают из виду те, кто собирает данные о доле рынка, «контролируемой» той или иной компанией.

Податели антимонопольных исков обычно стремятся определить соответствующий рынок в максимально узком смысле, чтобы повысить «контролируемую» долю обвиняемого предприятия. Например, в знаменитом антимонопольном деле против Microsoft на рубеже веков рынок определялся как рынок компьютерных операционных систем для отдельных персональных компьютеров, использующих микросхемы, производимые Intel. При этом не учитывались не только операционные системы для компьютеров Apple, но и другие операционные системы, например разрабатываемые компанией Sun Microsystems для различных компьютеров или система Linux для автономного компьютера.

При таком узком обозначении рынка Microsoft, безусловно, имела «доминирующую» долю. Однако в антимонопольном процессе компанию обвиняли не в бессовестном взвинчивании цен в типичной для теории монополии манере, а в бесплатном добавлении браузера к своей операционной системе Windows, что подорвало позиции конкурирующей компании Netscape, выпускавшей другой браузер.

Существование различных источников потенциальной конкуренции за пределами узко определяемого рынка, вероятно, имело отношение к тому, что Microsoft не повысила цены. Это принесло бы ей пользу в краткосрочной перспективе, но поставило под угрозу прибыли и продажи в долгосрочной перспективе, поскольку операционную систему Microsoft могли заменить другие системы, если бы их цена оказалась приемлемой. В 2003 году власти Мюнхена фактически перевели 14 тысяч своих компьютеров с Microsoft Windows на Linux – одну из систем, исключенных из определения рынка, «контролируемого» Microsoft, но которая тем не менее была очевидной заменой.

В 2013 году Министерство юстиции подало антимонопольный иск, чтобы помешать корпорации Anheuser-Busch InBev – изготовителю пива Budweiser и других сортов – получить полное право на владение брендом Corona. Это давало бы ей «контроль» над 46 % всех продаж пива в Соединенных Штатах – в том смысле, в каком «контроль» определяли в антимонопольной риторике. На самом деле это слияние все равно оставило бы большинство продаж пива в стране в руках других пивоварен, число которых только за последний год увеличилось на 400 и достигло рекордного уровня в 2751. И что более важно, определение соответствующего рынка как пивного проигнорировало, что пиво – это всего лишь один из алкогольных напитков, причем, согласно Wall Street Journal, «пиво теряет долю рынка на этом более широком игровом поле в течение десяти и более лет» по сравнению с другими видами алкоголя.

Распространение международной торговли означает, что даже реальная монополия на конкретный продукт в конкретной стране мало что значит, если этот продукт можно импортировать из других стран. Если в Бразилии есть только один производитель какой-то безделушки, он не является монополистом ни в каком экономическом смысле, когда в соседней Аргентине дюжина производителей таких безделушек и еще сотни – по всему миру. Только в том случае, если бразильское правительство запретит их импорт в страну, единственный производитель в Бразилии станет монополистом в том смысле, что это позволит ему взимать более высокие цены, чем на конкурентном рынке.

Какой бы глупостью ни казалась тенденция определять рынок и «контроль» на нем посредством доли продаж одной компании от общего объема отечественного производства, именно она легла в основу знакового решения Верховного суда США в 1962 году, который определил рынок обуви как «отечественное производство нерезиновой обуви». Исключающее кроссовки, туфли на резиновой подошве и всю импортную обувь, это определение увеличило долю рынка компаний, обвиняемых в нарушении антимонопольного законодательства, – и в итоге их признали виновными.

До сих пор, обсуждая товары (обувь или операционные системы), мы рассматривали рынки, которые определяются конкретным товаром с конкретной функцией. Однако часто одну и ту же функцию могут выполнять технологически разные товары. Сложно представить, что кукуруза и нефть принадлежат к одной отрасли, не говоря уже о выполнении одной и той же функции, тем не менее производители пластмасс могут использовать в качестве исходного материала для своих изделий из пластика масло, полученное из одного или другого сырья.

Когда в 2004 году цены на нефть взлетели, Cargill Dow продала по сравнению с прошлым годом на 60 % больше смолы, изготовленной из кукурузного масла, поскольку производители пластмасс переключились на нее с более дорогих нефтепродуктов. Заменяют ли две вещи друг друга с точки зрения экономики, зависит не от их схожести или принадлежности к одной отрасли. Никто не станет относить кукурузу к нефтяной промышленности или учитывать ее или другие аналогичные продукты при вычислении доли рынка, «контролируемой» данным производителем или продуктом. Но это просто подчеркивает несостоятельность статистики «контроля».

Даже продукты, не имеющие функционального сходства, могут оказаться взаимозаменяемыми с точки зрения экономики. Если гольф-клубы удвоят плату за использование поля, то многие нерегулярно играющие люди будут приходить реже или вообще откажутся от гольфа в пользу путешествий, фотографии или катания на лыжах, тратя на эти увлечения деньги, которые раньше предназначались для игры в гольф, – причем неважно, что эти виды деятельности функционально отличаются от гольфа. С экономической точки зрения, если высокие цены на А заставляют людей больше покупать Б, то А и Б – это замены, хотя и выглядят, и действуют по-разному. Однако законы и государственная политика редко смотрят на вещи под таким углом, особенно при определении доли, которую «контролирует» компания.

По мере расширения области обслуживания производителями (как на внутреннем, так и на международном уровнях) степень статистического доминирования или «контроля» со стороны местных производителей становится все меньше и меньше. Так, во второй половине XX века число газет, выходящих в американских сообществах, значительно сократилось из-за развития телевидения. В результате возникли опасения, что уцелевшие газеты теперь будут «контролировать» большую долю рынка. Во многих регионах сохранилась всего одна газета, став «монополией» в смысле определения через «контроль» доли рынка. Однако более широкая доступность газет, издаваемых в других местах, делает такой «контроль» все менее экономически значимым.

Например, человеку из маленького калифорнийского городка Пало-Альто в полусотне километров от Сан-Франциско нет нужды покупать местную газету, чтобы узнать, какие фильмы показывают в его городе, поскольку эту информацию он может найти в газете San Francisco Chronicle, которую в Пало-Альто легко купить или заказать доставку на дом. В еще меньшей степени жителю городка нужно полагаться на местную газету в вопросах национальных или международных новостей.

Благодаря техническому прогрессу стало возможным печатать New York Times и Wall Street Journal не только в Нью-Йорке, но и в Калифорнии, причем одновременно, так что они стали национальными изданиями, доступными во всех больших и малых населенных пунктах страны. USA Today достигла самого большого тиража в стране вообще без местной привязки: ее печатали повсюду.

Вследствие широкой доступности газет далеко за пределами их центрального офиса многие местные «монопольные» газеты не только не получали лишней прибыли от своей «монополии», но и столкнулись с проблемами выживания, конкурируя с крупными региональными и национальными изданиями. Тем временем антимонопольная политика, основанная на статистике доли рынка среди местных газет, продолжала налагать ограничения на их слияние, чтобы уцелевшие газеты не получили слишком большой «контроль» на местном рынке. Однако определение рынка по месту расположения местной газеты стало в значительной степени неактуальным с точки зрения экономики.

Яркий пример того, насколько обманчивой бывает статистика по доле рынка, – случай с одной местной сетью кинотеатров, где проходило 100 % всех премьерных показов фильмов в Лас-Вегасе. Ее стали преследовать в суде как монополиста, но к тому времени, когда дело дошло до Апелляционного суда по Девятому федеральному округу США, уже другая сеть в Лас-Вегасе крутила премьеры чаще, чем обвиняемый «монополист». К счастью, в этом случае здравый смысл возобладал. Судья Алекс Козински из Апелляционного суда Девятого округа указал, что для монополии важна не доля рынка (даже если она составляет 100 %), а возможность не допускать на него других. Если компания не способна вытеснить конкурентов, то она точно не монополия, какой бы долей рынка ни обладала. Вот почему Palo Alto Daily News отнюдь не монополия ни в каком значимом экономическом смысле, хотя это единственная дневная газета, выходящая в городе.

Акцент на доле рынка в определенный момент привел к участившимся преследованиям в судебном порядке правительством США тех ведущих компаний, которые были как раз на грани потери лидерства. В мире, где взлеты и падения компаний – обычное дело, юристы по антимонопольным делам порой тратят годы на тяжбу с какой-нибудь компанией, находящейся на пике, но уже близкой к падению. Принятие окончательного решения по крупному антимонопольному делу может занять более десяти лет. Рынки часто реагируют гораздо быстрее, как это было с трестами начала XX века, когда крупные розничные торговцы Sears, Montgomery Ward и A&P обошли их еще до того, как правительство подало на них в суд.

Демпинговое (хищническое) ценообразование

К числу примечательных теорий, ставших частью антимонопольного законодательства, относится хищническое ценообразование. По этой теории, крупная компания, которая стремится устранить мелких конкурентов и захватить их долю рынка, снижает свои цены до уровня, обрекающего конкурента на постоянные убытки, вынуждая его уйти из бизнеса, когда его ресурсы иссякнут. Затем, став монополистом, крупная компания снова поднимает цены, но не до прежнего, а до нового, более высокого уровня, в соответствии со своим новым монопольным статусом. Таким образом, согласно теории хищнического ценообразования, она возмещает убытки и получает сверхприбыли за счет потребителей.

Одна из самых примечательных особенностей такой концепции – отсутствие попыток со стороны ее приверженцев привести конкретные примеры того, что такое когда-либо происходило. Возможно, еще интереснее то, что им не приходилось этого делать даже в ходе судебных разбирательств по антимонопольным искам. Лауреат Нобелевской премии по экономике Гэри Беккер сказал: «Мне не известен ни один случай задокументированного хищнического ценообразования».

Тем не менее и сеть магазинов A&P в 1940-х, и корпорацию Microsoft в 1990-х обвинили в суде именно в такой практике – без единого примера, когда такой процесс дошел бы до завершения. Их действующие низкие цены (в случае A&P) и включение бесплатного браузера в Windows (в случае Microsoft) были истолкованы как намерение поступить именно так, хотя в реальности ничего подобного не произошло.