Текст книги "Когда пируют львы"

Глава 4

После этого спора между ними не осталось ничего непроясненного, никаких невысказанных слов или затаившихся сомнений. Тем, что у них было общего, они наслаждались, а различия принимали.

Поэтому когда после очередной охоты вьючные лошади привозили в лагерь слоновьи бивни, во взгляде и голосе Даффа не было осуждения – только радость от встречи с Шоном, вернувшимся из буша.

Иногда, в хороший день, Шон находил след, преследовал добычу, убивал и вечером возвращался в лагерь. Но чаще, когда стадо быстро перемещалось, или местность была труднопроходимой, или он не мог убить при первом сближении, Шон уходил на неделю и больше. Каждое его возвращение они праздновали, пили и смеялись до глубокой ночи, а на следующее утро поздно вставали, играли в клейбджес на полу фургона или вслух читали книги, которые Дафф прихватил из Претории. Через день или два Шон снова уходил, и собаки и слуги шли за ним.

Это был совсем не тот Шон, что развлекался в «Опере» или восседал в своем кабинете на Элофф-стрит. Борода, не расчесанная и не подправленная парикмахером, спускалась на грудь. Желтовато-бледные, как тесто, лицо и руки загорели на солнце и приобрели цвет свежевыпеченного хлеба. Брюки, раньше опасно натягивавшиеся на ягодицах, теперь свободно свисали; руки стали толще, а мягкий жирок сменился плоскими жесткими мышцами. Шон распрямился, двигался быстрее и легче смеялся.

Перемены в Даффе были менее заметны. Он, как и раньше, оставался худым, с осунувшимся лицом, но из глаз ушло беспокойство. Его речь и движения замедлились, золотистая борода, которую он отрастил, молодила его. Каждое утро он уходил из лагеря, взяв с собой одного из слуг, и дни напролет бродил по бушу, откалывая геологическим молотком образцы от выступающих скал или сидя на берегу ручья и промывая гравий. Каждый вечер он возвращался в лагерь и анализировал мешок образцов, собранных за день; потом выбрасывал их, мылся и ставил на стол у костра бутылку и два стакана.

Ужиная, он прислушивался и ждал, не залают ли собаки, не застучат ли в темноте лошадиные копыта, не раздастся ли голос Шона. Если ночную тишину ничто не нарушало, он убирал бутылку и поднимался в свой фургон. Он был одинок, но не глубоким одиночеством, а таким, какое обостряло радость при возвращении Шона.

Они продолжали двигаться на восток, пока силуэт Зауспанберга не смягчился, горы стали не такими крутыми и скорее заслуживали названия «хребет».

Бродя вдоль этого хребта, Шон отыскал проход, и они провели по нему фургоны и спустились в долину реки Лимпопо за горами. Здесь местность снова изменилась, стала плоской, однообразие колючих кустарников прерывали только баобабы с их толстыми, раздутыми стволами, увенчанными небольшой кроной. Вода стала попадаться реже, и, прежде чем покинуть лагерь, Шон уезжал вперед и отыскивал источник. Однако охота здесь была хороша, потому что дичь собиралась вокруг редких источников воды, и уже на полпути от гор к Лимпопо еще один фургон наполнился слоновой костью.

– Назад будем возвращаться этим же путем, да? – спросил Дафф.

– Пожалуй, – согласился Шон.

– В таком случае не вижу необходимости тащить с собой тонну слоновой кости. Давай ее закопаем, а на обратном пути прихватим.

Шон задумчиво посмотрел на него.

– Примерно раз в год тебя посещает отличная мысль. Так мы и сделаем.

Место следующей стоянки оказалось удачным. Была вода – акр мутной жидкости, просоленной слоновьей мочой не так сильно, как предыдущие источники; роща диких фиговых деревьев давала тень, а трава была такой сочной, что быки могли восстановить силы, затраченные на переход через горы. Здесь решено было отдохнуть: закопать слоновую кость, отремонтировать фургоны и дать возможность слугам и животным немного нагулять вес. Прежде всего требовалось выкопать яму, достаточно большую, чтобы вместила сто с лишним накопленных бивней, и эту задачу решили только к концу третьего дня.

Глава 5

Шон и Дафф сидели в лагере и смотрели, как садится солнце, окрашивая землю багрянцем; оно зашло и наступили сумерки, и только облака высоко вверху оставались светло-лиловыми. Поели печени куду и жареного мяса с толстым слоем желтого жира, потом пили кофе с бренди. Разговор постепенно сменился удовлетворенным молчанием, потому что оба очень устали. Они сидели, глядя на огонь, слишком ленивые, чтобы встать и отправиться в постель. Шон смотрел, как пламя образует рисунки в углях – лица и фантомы мелькали и гасли. Он видел, как огненный Самсон рушит колонны маленького храма и сам окутывается дождем искр, как горящая лошадь волшебно преображается в дракона из голубого пламени. Он отвел взгляд, чтобы отдохнули глаза, а когда снова посмотрел, увидел маленького черного скорпиона, выползшего из-под отставшей коры полена. Скорпион поднял хвост, как танцор фламенко руку, и огонь отразился в его панцире. Дафф тоже смотрел на него, наклонившись вперед и упираясь локтями в колени.

– Ужалит ли он себя до смерти, прежде чем его охватит огонь? – негромко спросил он. – Я слышал, они так делают.

– Нет, – ответил Шон.

– Почему нет?

– Только у человека есть разум, чтобы покончить с неизбежным; у остальных существ слишком силен инстинкт выживания, – сказал Шон, и скорпион принялся отползать от близкого пламени, потом снова остановился, поднял хвост и слегка задергался. – Помимо того, что он невосприимчив к собственному яду, у него нет выбора.

– Он мог бы прыгнуть в огонь и сразу со всем покончить, – сказал Дафф, поглощенный этой маленькой трагедией.

Скорпион начал последний отчаянный круг в сужающемся кольце огня; хвост его опустился, теперь он менее уверенно цеплялся за грубую кору; он свернулся, подогнув под себя лапки. Пламя гладило его быстрыми желтыми руками, блестящее тело потускнело. Полено обрушилось, и светлая точка исчезла.

– А ты? – спросил Шон. – Ты бы прыгнул?

Дафф негромко вздохнул.

– Не знаю, – сказал он и встал. – Сейчас солью воду из трюма и лягу спать.

Он отошел и остановился на краю освещенного пространства.

С тех пор как они вышли из Претории, на каждой стоянке они слышали лай шакалов, привыкли к ним и не замечали; но сейчас что-то изменилось. Лаял всего один шакал, но резким голосом, полным боли; от этого безумного истерического лая у Шона мурашки поползли по коже. Он вскочил и стоял, нерешительно глядя в темноту. Шакал приближался к лагерю, приближался быстро, и неожиданно Шон понял, что происходит.

– Дафф! – закричал он. – Быстрей возвращайся! Беги, парень, беги!

Дафф беспомощно оглянулся на Шона, держа руки низко перед собой; его моча лилась дугой, серебристо блестя в свете костра.

– Дафф! – В голосе Шона звучало отчаяние. – Это бешеный шакал! Беги, черт побери, беги!

Шакал был теперь близко, очень близко, но по крайней мере Дафф начал двигаться. Он был на полпути к костру, но споткнулся. Упал, покатившись и поджав под себя ноги. Голова его была повернута в темноту, откуда доносился лай. И тут Шон его увидел. Шакал вылетел из тьмы, как серый мотылек, и понесся прямо туда, где лежал Дафф. Шон видел, как Дафф попытался закрыть лицо руками, когда шакал набросился на него. Одна из собак вырвалась из рук Мбежане и пробежала мимо, задев ноги Шона. Шон схватил горящее полено и побежал за ней, но Дафф уже лежал на спине, махал руками и пытался отогнать животное размером с терьера, которое рвало ему лицо и руки. Собака схватила шакала и оттащила, ворча. Шон ударил шакала поленом, сломав ему спину. Он бил и бил, превратив тело животного в бесформенную массу, прежде чем повернулся к Даффу. Теперь Дафф был на ногах. Он размотал шарф с шеи и вытирал им лицо, но кровь капала с его подбородка и выпачкала рубашку. Руки его дрожали. Шон подвел его к костру, отвел руки Даффа и осмотрел укусы. Нос порван, и плоть на одной щеке свисает куском.

– Садись!

Дафф послушался и снова прижал шарф к лицу. Шон быстро прошел к костру. Концом палки сгреб в кучу уголья, достал свой охотничий нож и сунул лезвие в эту груду.

– Мбежане! – позвал он, не отрывая взгляда от ножа. – Брось шакала в огонь. Положи побольше дров. Не прикасайся к шакалу руками. Когда сделаешь это, свяжи собаку и не подпускай к ней остальных.

Шон повернул нож в огне.

– Дафф, выпей бренди, сколько сможешь.

– Что ты собираешься делать?

– Ты сам знаешь, что я должен сделать.

– Он укусил меня и в запястье.

Дафф протянул руку, и Шон увидел тесные дырочки от укуса; из них медленно сочилась сукровица.

– Пей!

Шон показал на бутылку. Секунду они смотрели друг на друга, и Шон увидел, как растет в глазах Даффа ужас – ужас перед раскаленным ножом и теми бактериями, что проникли в него. Эти бактерии нужно сжечь, прежде чем они проникнут в кровь, где будут размножаться и производить яд, который сожрет мозг Даффа и приведет к ужасной смерти.

– Пей, – снова сказал Шон.

Дафф взял бутылку и поднес ко рту. Шон наклонился и извлек нож из огня. Поднес лезвие к руке. Лезвие недостаточно нагрелось. Он снова сунул его в угли.

– Мбежане, Хлуби, встаньте по обе стороны от кресла нкози. Будьте готовы держать его. – Шон снял пояс, сложил вдвое и протянул Даффу. – Прикуси. – Потом снова нагнулся к костру – на этот раз лезвие раскалилось и стало светло-розовым. – Ты готов?

– То, что ты собираешься сделать, разобьет сердца миллиону девушек.

Дафф пытался шутить.

– Держите его, – сказал Шон.

Прикосновение лезвия заставило Даффа ахнуть, все тело его дернулось, спина изогнулась, но два зулуса безжалостно держали его. Шон ввел лезвие в раны, и они почернели; раздалось шипение. От запаха горелой плоти Шона едва не вырвало. Он стиснул зубы. А когда отступил, обмягший Дафф висел на руках зулусов; пот промочил его рубашку и волосы.

Шон снова накалил нож и прижег укусы на запястье, а Дафф стонал и слабо метался в кресле.

Потом Шон смазал ожоги колесной мазью и некрепко перевязал запястье полоской ткани, оторванной от рубашки. Даффа отнесли в фургон и уложили на кровать. Шон пошел туда, где Мбежане связал собаку. На плече под шерстью он обнаружил царапины. Собаке обвязали пасть, чтобы она не могла кусаться, и Шон прижег и ее раны.

– Привяжи ее к дальнему фургону и не подпускай к ней других собак. Позаботься, чтобы у нее были вода и пища, – сказал он Мбежане.

Потом вернулся к Даффу. Дафф всю ночь не спал, он бредил от боли и спиртного, и Шон до утра сидел рядом с ним.

Глава 6

В пятидесяти ярдах от лагеря, под диким фиговым деревом слуги соорудили для Даффа хижину – каркас из столбов, на который натянули брезент. Устроили кровать и принесли из фургона матрац и одеяла. Шон соединил четыре колесные цепи, выковав новые звенья и молотом сбив их в единое целое. Концом цепи он обвел ствол дерева. Дафф сидел в тени фургона и смотрел, как они работают. Рука его висела на перевязи, лицо распухло, раны покрылись коркой и воспалились. Закончив укреплять цепь, Шон подошел к нему.

– Прости, Дафф, но мы должны это сделать.

– Может, ты не знаешь, но работорговлю недавно запретили.

Дафф пытался улыбаться изуродованными губами. Он встал и вслед за Шоном прошел к хижине. Шон обернул свободный конец цепи вокруг талии Даффа. Просунул в звенья болт и расплющил его концы десятком ударов молота.

– Это тебя удержит.

– Скроено точно по размеру, – похвалил Дафф. – Теперь посмотрим мое новое жилище.

Шон вслед за ним прошел в хижину. Дафф лег на кровать. Выглядел он усталым и больным.

– Сколько времени пройдет, прежде чем мы поймем? – негромко спросил он.

Шон покачал головой.

– Не знаю. Думаю, ты должен тут провести не меньше месяца, после чего мы вернем тебя в общество.

– Месяц – это будет забавно. Я буду тут лежать и ждать, что вот-вот залаю и задеру ногу у ближайшего дерева.

Шон не рассмеялся.

– Я тщательно обработал раны ножом. Тысяча к одному, что все будет в порядке. Это только предосторожность.

– Ставка многообещающая. Готов поставить пять фунтов.

Дафф скрестил лодыжки и посмотрел на крышу. Шон сел на край его кровати. Прошло немало времени, прежде чем Дафф снова нарушил тишину.

– Как это будет, Шон? Ты видел когда-нибудь больного бешенством?

– Нет.

– Но ты ведь слышал об этом, правда? Расскажи, что ты слышал, – настаивал Дафф.

– Ради бога, Дафф, тебе не нужно это знать.

– Расскажи, Шон, расскажи все, что знаешь об этом.

Дафф сел и схватил Шона за руку. Шон прямо посмотрел на него и спросил:

– Ты ведь видел этого шакала?

Дафф снова опустился на подушку.

– Боже мой! – прошептал он.

Началось долгое ожидание. Еще один кусок брезента использовали, чтобы устроить рядом с хижиной открытый навес, и здесь проводили последующие дни.

Вначале было очень тяжело. Шон пытался вывести Даффа из черного отчаяния, в которое тот погрузился, но Дафф часами сидел молча, глядел на буш, трогал пальцами рубцы на лице и лишь изредка улыбался многочисленным рассказам Шона. Но со временем усилия Шона были вознаграждены – Дафф начал разговаривать. Он говорил о том, о чем никогда раньше не упоминал, и, слушая его, Шон узнал о нем больше, чем за все предшествующие пять лет. Иногда Дафф расхаживал перед сидящим Шоном, и цепь волочилась за ним, как хвост; в другое время он спокойно сидел и с тоской говорил о матери, которую никогда не знал.

– У нас в галерее наверху был ее портрет. Я целые дни проводил перед ним. Никогда не видел такого доброго лица.

Потом лицо его застывало, когда он вспоминал отца, старого ублюдка.

Дафф говорил о своей дочери:

– Она так смеялась, что сердце пело. Снег на ее могиле был похож на большой сахарный торт – ей бы это понравилось.

В других случаях, когда он вспоминал о своих поступках в прошлом, в его голосе звучало удивление. Он сердился, вспоминая свои ошибки и упущенные возможности. Потом снова замолкал и застенчиво улыбался.

– Вижу, я несу чепуху.

Корки на лице подсохли и начали сходить, и к Даффу постепенно стали возвращаться его прежняя веселость и беззаботность.

На одном из столбов, поддерживавших брезент, Дафф начал вести календарь; каждый день он делал зарубку, и это стало ежедневной церемонией. Каждую зарубку он делал с сосредоточенностью скульптора, обрабатывающего мрамор, а закончив, отступал и принимался считать вслух; он словно заставлял приблизиться тридцать – число, после которого он сможет снять с себя цепь.

Зарубок было восемнадцать, когда взбесилась собака. Это произошло днем. Они играли в клейбджес. Шон только кончил раздавать карты, как за фургонами завыла собака. Вскакивая, Шон опрокинул стул. Он схватил ружье, прислоненное к стене, и побежал в лагерь.

Шон исчез за фургоном, к которому была привязана собака, и почти сразу Дафф услышал выстрел. В наступившей внезапной полной тишине он медленно закрыл лицо руками.

Шон вернулся почти через час. Он поднял свой стул, пододвинул к столу и сел.

– Твоя очередь, играешь? – спросил он, беря свои карты.

Они играли с мрачной сосредоточенностью, направив все внимание на карты, но оба знали, что теперь за столом с ними сидит третий.

– Обещай, что никогда так со мной не поступишь! – выпалил наконец Дафф.

Шон посмотрел на него.

– Как – так?

– Как с этой собакой.

Собака! Эта проклятая собака! Не нужно было рисковать – ее нужно было убить сразу же.

– То, что собака заболела, вовсе не значит, что ты…

– Поклянись! – яростно перебил Дафф. – Поклянись, что не застрелишь меня.

– Дафф, ты не понимаешь, о чем просишь. Если ты заболеешь…

Шон замолчал: что бы он сейчас ни сказал, будет только хуже.

– Обещай, – повторил Дафф.

– Хорошо, клянусь, я этого не сделаю.

Глава 7

Теперь все изменилось к худшему. Дафф забросил свой календарь, а с ним и надежду, которая раньше все крепла. И если последующие дни были тяжелыми, то ночи превратились в ад – Даффу начал сниться кошмар. Он приходил каждую ночь, иногда два или три раза. После ухода Шона Дафф пытался не спать, читал при свете лампы или лежал и слушал ночные звуки, плеск и фырканье быков, пивших из источника, крики ночных птиц или низкий рев львов. Но в конце концов он засыпал, и ему снился кошмар.

Он верхом ехал по плоской коричневой равнине – ни холмов, ни деревьев, ничего, кроме ровной, как на газоне, травы во все стороны до самого горизонта. Его лошадь не отбрасывала тени; он постоянно искал ее тень, но, к своей тревоге, не находил. Потом он оказывался у пруда с чистой водой, голубой и необычно блестящей. Пруд пугал его, но он не мог не подойти.

Он склонялся на берегу и смотрел в воду; на него смотрело его собственное отражение – звериное рыло с волчьими клыками, белыми и длинными.

Дафф просыпался, и ужас перед этим лицом не оставлял его до утра.

Приходя в отчаяние от своей беспомощности, Шон пытался ему помочь. За эти годы между ними установилось полное понимание, они стали очень близки, и поэтому Шон страдал вместе с Даффом. Он пытался отгородиться от этого страдания; иногда ему даже удавалось на час или даже на половину утра забыть о нем, но потом страдание возвращалось с удвоенной силой. Дафф умрет, умрет ужасной смертью. Было ли ошибкой впустить в себя другого человека так глубоко, что разделяешь его страдания перед неизбежной смертью? Разве человеку недостаточно своей боли, чтобы полностью разделять муки другого?

Задули октябрьские ветры, предвестники дождей, – горячие ветры, насыщенные пылью, ветры, от которых пот высыхает, не успев охладить тело, ветры жажды, которые гонят дичь к водопою днем, в виду лагеря.

У Шона под кроватью было припасено с пол-ящика вина. Вечером он охладил четыре бутылки, завернув их во влажную ткань. Перед ужином отнес их в хижину Даффа и поставил на стол. Дафф смотрел на него. Корки с его лица почти совершенно сошли, остались только гладкие красные полосы на светлой коже.

– «Шато Оливье», – сказал Шон, и Дафф кивнул.

– Хорошее вино, но, наверно, испортилось в пути.

– Ну, если не хочешь, я его унесу, – сказал Шон.

– Прости, приятель, – быстро ответил Дафф. – Я не хотел быть неблагодарным. Вино подходит к моему настроению сегодня. А ты знаешь, что вино – напиток печали?

– Ерунда! – возразил Шон, вонзая штопор в первую пробку. – Вино – это веселье.

Он налил немного в стакан Даффа, и тот поднял его и поднес к огню, так что свет проходил через него.

– Ты видишь только внешнее, Шон. В хорошем вине всегда есть элемент трагедии. Чем лучше вино, тем оно печальней.

Шон фыркнул.

– Объясни, – попросил он.

Дафф снова поставил стакан на стол и посмотрел на него.

– Как ты думаешь, сколько лет ему потребовалось, чтобы достичь совершенства?

– Десять-пятнадцать лет, наверно, – ответил Шон.

Дафф кивнул.

– И теперь остается в несколько мгновений уничтожить труд долгих лет. Тебе не кажется это печальным? – негромко спросил он.

– Мой бог, Дафф, не будь таким мрачным!

Но Дафф его не слушал.

– Вот общее у вина и человека. Совершенство они находят только со временем, проведя всю жизнь в поисках. Но найдя его, они одновременно находят свою гибель.

– Так ты считаешь, что если человек проживет достаточно долго, он достигнет совершенства? – вызывающе спросил Шон, и Дафф ответил, по-прежнему глядя на стакан:

– Некоторые грозди вырастают на неподходящей почве, некоторые заболевают, прежде чем попасть в пресс, а другие портит беззаботный винодел. Не из всех гроздьев получается хорошее вино. – Дафф поднял стакан, сделал глоток и продолжал: – Человек ищет дольше и должен найти совершенство не в тесном гробе, а в котле жизни – поэтому его трагедия значительней.

– Да, но ведь никто не может жить вечно, – возразил Шон.

– И ты считаешь, что это делает печаль менее глубокой? – Дафф покачал головой. – Конечно, ты ошибаешься. Это не уменьшает трагизм, а увеличивает его. Если бы существовал выход, если бы добро могло сохраняться, чтобы не было этой полной беспомощности… – Дафф откинулся на спинку кресла, лицо его выглядело бледным и осунувшимся. – Но даже это я мог бы принять, если бы мне дали больше времени.

– С меня хватит этих разговоров. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Не понимаю, что тебя тревожит. Тебе рано себя оплакивать, у тебя впереди еще двадцать-тридцать лет, – грубовато сказал Шон, и Дафф впервые за этот вечер посмотрел на него.

– Неужели, Шон?

Шон не мог смотреть ему в глаза. Он знал, что Дафф умрет. Дафф улыбнулся своей кривой улыбкой и снова посмотрел на стакан. Улыбка медленно исчезла, и он опять заговорил.

– Если бы у меня было больше времени, я бы это сделал. Нашел бы слабые места и укрепил их. Я мог бы найти ответы. – Голос его стал выше. – Я мог бы! Я знаю, что мог бы! О Боже, я еще не готов. Мне нужно еще время. – Голос его звучал пронзительно, в глазах застыло отчаяние. – Слишком быстро, слишком быстро!

Шон не мог этого выдержать – он вскочил, схватил Даффа за плечо и затряс:

– Заткнись, черт тебя побери, заткнись! – кричал он на Даффа.

Дафф тяжело дышал, губы его разомкнулись и дрожали. Он прикоснулся к ним кончиками пальцев, словно пытаясь остановить дрожь.

– Прости, приятель. Я не хотел доводить до этого.

Шон снял руки с плеча Даффа.

– Мы оба слишком напряжены, – сказал он. – Все будет в порядке, вот увидишь.

– Да, все будет в порядке. – Дафф провел пальцами по волосам, отбросил их с глаз. – Открой еще бутылку, приятель.