Текст книги "Когда пируют львы"

Глава 21

Шон попрощался с Катриной. Слез не было – она понимала необходимость его отъезда и помогла понять эту необходимость ему. Они долго стояли возле своего фургона, держась за руки, их губы почти соприкасались, когда они шептались, и наконец Шон подозвал лошадь.

Когда переправлялись через Саби, Хлуби вел за ним в поводу вьючную лошадь. Добравшись до противоположного берега, Шон оглянулся. Катрина все еще стояла у их фургона, за ней возвышался Мбежане. В шляпке и зеленом платье Катрина казалась совсем девочкой. Шон помахал ей шляпой и поехал к горам.

Они поднимались, и лес уступил место травянистым равнинам, а каждая ночь была холоднее предыдущей. Трава в свою очередь сменилась скалами и туманными горными ущельями. Шон и Хлуби поднимались по звериным тропам, теряли их, поворачивали назад от непроходимых утесов, искали проход, вели лошадей под уздцы по крутым местам и по ночам сидели у костра и слушали крики бабуинов на окружающих крансах.[32]32
  Отвесная скала, обрыв (южноафриканское).


[Закрыть] И вдруг однажды утром, сверкающим, как ограненный алмаз, оказались на вершине. К западу местность расстилалась, как карта, и расстояние, которое они прошли за неделю, казалось ужасно маленьким. Напрягая глаза и воображение, Шон разглядел темно-зеленый пояс растительности по берегам Саби. На восток земля сливалась с голубизной, которая не была небом, и вначале Шон не сообразил, что это.

– Да ведь это море! – закричал он, и Хлуби засмеялся вместе с ним, ибо это было божественное чувство – стоять над миром. Они нашли более легкую дорогу по восточному склону и по ней спустились на прибрежную равнину. У подножия гор они наткнулись на туземную деревню. Для Шона было потрясением снова увидеть обработанные земли и человеческие жилища. Последнее время ему стало казаться, что он и его свита – единственные люди на земле.

При виде Шона все жители деревни скрылись. Матери хватали детей и бежали так же быстро, как мужчины. В этой части Африки все еще жива была память о работорговцах. Через две минуты Шону снова начало казаться, что он остался на земле в одиночестве. С обычным для зулусов презрением ко всем остальным африканским племенам Хлуби покачал головой.

– Обезьяны, – сказал он.

Они спешились и привязали лошадей к большому дереву посреди деревни. Потом сели в тени и стали ждать. Хижины травяные, их крыши почернели от дыма, и повсюду в голой земле копаются куры. Через полчаса Шон заметил выглядывающее из кустов черное лицо и притворился, что не обращает на него внимания. Вслед за лицом неохотно показалось и тело. Шон продолжал прутиком чертить рисунки на земле у ног. Краем глаза он следил за неуверенным приближением. Это был старик с худыми, как у журавля, ногами, с глазом, закрытым мутным бельмом.

Шон заключил, что соплеменники отправили старика послом, рассудив, что с его гибелью племя в общем ничего не потеряет.

Он поднял голову и радостно улыбнулся. Старик замер, затем его губы изогнулись в улыбке облегчения. Шон встал, отряхнул руки о штаны и подошел пожать старику руку. Тогда из кустов появилось множество людей – с криками и смехом они возвращались в деревню. Они окружили Шона, трогали его одежду, смотрели ему в лицо и радостно вскрикивали. Было очевидно, что большинство их раньше никогда не видели белого человека. Шон пытался стряхнуть с себя Одноглазого, который держал его за руку, как собственник. Хлуби презрительно стоял у дерева, не принимая участия в церемонии знакомства. Одноглазый прекратил сумятицу, прикрикнув на соплеменников хриплым от старости голосом. Храбрость, которую он проявил раньше, теперь принесла свои плоды. По его команде полдюжины молодых женщин убежали и тотчас вернулись с резным деревянным стулом и шестью глиняными кувшинами местного пива. За руку, которую он не отпускал ни на мгновение, Одноглазый привел Шона к стулу и заставил сесть; жители деревни расселись кружком, и одна из девушек подала Шону самый большой горшок с пивом. Пиво было желтое и слегка пузырилось, и желудок Шона восстал против его вида. Но потом Шон посмотрел на Одноглазого, который тревожно следил за ним, поднял горшок к губам и отпил.

И, удивленный, улыбнулся: пиво оказалось мягким и приятно терпким.

– Хорошо, – сказал он.

– Караша, – подхватили жители деревни.

– Ваше здоровье, – сказал Шон.

– Рове, – дружно сказали туземцы, и Шон выпил. Другая девушка поднесла горшок Хлуби. Она наклонилась перед ним и застенчиво протянула горшок. На ней была юбочка из пальмовых листьев, закрывавшая тело спереди, но зад был совершенно открыт, а груди размером и формой напоминали спелые дыни. Хлуби смотрел на них до тех пор, пока девушка не опустила голову; тогда он поднес горшок к губам.

Шону нужен был проводник к ближайшему португальскому поселку. Он посмотрел на Одноглазого и сказал:

– Город? Португальцы?

Одноглазый едва не потерял сознание от внимания Шона. Он опять схватил руку Шона, прежде чем тот смог ее убрать, и яростно затряс.

– Перестань, проклятый придурок! – раздраженно сказал Шон, и Одноглазый улыбнулся и кивнул, потом, не выпуская руки Шона, произнес обращенную к односельчанам выразительную речь. Шон тем временем пытался вспомнить название одного из португальских портов на побережье. И, вспомнив, выкрикнул:

– Нова Софала!

Одноглазый неожиданно умолк и посмотрел на Шона.

– Нова Софала, – повторил Шон и неопределенно указал на восток, и Одноглазый обнажил десны в широчайшей улыбке.

– Нова Софала, – согласился он и уверенно показал; через несколько минут они поняли друг друга и договорились, что он и будет проводником. Хлуби оседлал лошадей, Одноглазый принес из одной из хижин травяную циновку для сна и боевой топор. Шон сел верхом и посмотрел на Хлуби в ожидании, что тот сделает то же самое, но Хлуби повел себя странно.

– Да? – покорно спросил Шон. – В чем дело?

– Нкози. – Хлуби смотрел на ветви дерева над ними. – Вьючную лошадь может вести Одноглазый.

– Можете это делать по очереди, – ответил Шон.

– Нкози, может, ты будешь возвращаться через эту деревню?

– Конечно, – сказал Шон, – нам ведь нужно будет оставить здесь Одноглазого. А почему ты спрашиваешь?

– У меня колючка в ноге, нкози, и она причиняет мне боль. Если я тебе не нужен, я подожду тебя здесь. Может, к тому времени колючка выйдет.

Хлуби снова посмотрел на ветки дерева и в замешательстве переступил с ноги на ногу. Шон не заметил, чтобы он хромал, и удивился, к чему Хлуби притворяется больным. Но тут Хлуби не удержался и посмотрел туда, где в окружении жителей деревни стояла девушка. Юбочка ее, очень маленькая, с боков ничего не закрывала. Тут Шон все понял и усмехнулся.

– Колючка, о которой ты говоришь, конечно, причиняет боль, но она у тебя вовсе не в ноге. – Хлуби снова переступил с ноги на ногу. – Ты ведь сказал, что они обезьяны. Переменил мнение?

– Нкози, они поистине обезьяны, – вздохнул Хлуби. – Но очень дружелюбные обезьяны.

– Что ж, оставайся… но смотри не слишком изнуряй себя. Нам еще нужно на пути домой пересечь горы.

Глава 22

Одноглазый очень гордился тем, что вел лошадь.

Через высокую траву, мангровые рощи, густые жаркие джунгли – и наконец по белым коралловым пескам между изогнутыми стволами пальм они вышли к морю. Нова Софала оказалась крепостью с медной пушкой и толстыми стенами. Море у крепости было коричневым из-за расположенного рядом устья реки.

Увидев Шона, часовой у ворот воскликнул «Madre de Diо!»[33]33
  Матерь Божья (португ.).


[Закрыть] и сразу отвел его к коменданту. Комендант, маленький человек с желтым от лихорадки лицом и в потемневшей от пота рубашке произнес «Madre de Diо!» и оттолкнул свой стул от стола. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, что вопреки наружности этот грязный бородатый гигант не представляет опасности. Комендант говорил по-английски, и Шон изложил ему свои обстоятельства.

Конечно, ему помогут. В крепости три миссионера-иезуита, только что прибывшие из Португалии и жаждущие работы. Шон может выбрать любого из них, но сначала он должен вымыться, пообедать с комендантом и помочь ему оценить вина, прибывшие на том же корабле, что и миссионеры. Шон решил, что это хорошая мысль.

За обедом он познакомился с миссионерами. Все это были молодые люди, с еще розовыми лицами – африканское солнце не успело наложить на них свой отпечаток. Все трое готовы были отправиться с ним, но Шон выбрал самого молодого – не за внешность, а скорее за имя, в котором звучала героическая нотка – отец Альфонсо. Иезуиты рано ушли спать и оставили коменданта, четырех младших офицеров и Шона за портвейном. Выпили за королеву Викторию и ее семью и за короля Португалии и его семью. От этого их охватила такая жажда, что они пили за отсутствующих друзей, потом друг за друга. Комендант и Шон поклялись в вечной дружбе и верности, и комендант ужасно опечалился, заплакал, и Шон потрепал его по плечу и предложил станцевать для него «Лихого белого сержанта». Комендант ответил, что сочтет это великой честью и будет очень рад лично принять участие в танце. Танцевали на столе. Комендант отлично держался, пока не переоценил размеры стола.

Шон помог офицерам перенести его в постель, а наутро вместе с отцом Альфонсо и Одноглазым отправился обратно.

Теперь любая задержка раздражала Шона: ему не терпелось вернуться к Катрине. Английский отца Альфонсо был не лучше, чем португальский Шона. Это затрудняло их общение, но Альфонсо справился с этой трудностью: почти все время говорил он.

Вначале Шон слушал, но потом решил, что добрый отец пытается обратить его в свою веру, и перестал вслушиваться. Альфонсо это, по-видимому, нисколько не огорчало, он продолжал говорить, держась за лошадь обеими руками – его сутана болталась вокруг ног, а лицо в тени широких полей шляпы потело. Одноглазый следовал за ними, как древний журавль.

Потребовалось два дня, чтобы добраться до деревни Одноглазого, и въезд их получился триумфальным. Глаза у отца Альфонсо загорелись, когда он увидел такое количество возможных новообращенных.

Шон заметил, как отец Альфонсо мысленно потирает руки, и решил ехать дальше, пока иезуит не забыл о цели их поездки. Как плату за помощь он подарил Одноглазому охотничий нож. Одноглазый сидел под деревом посреди деревни – собственные ноги больше его не держали, он прижимал нож к груди.

– Хлуби, с тебя хватит. Пора уходить!

Шон даже не спешился и с нетерпением ждал, пока Хлуби попрощается с тремя девушками из деревни.

Хлуби проявил традиционный зулусский вкус: все три девушки были полногрудые, задастые и молодые. Все они плакали.

– Пошли, Хлуби, в чем дело?

– Нкози, они считают, что я взял их в жены.

– С чего это?

– Нкози, я не знаю.

Хлуби вырвался из объятий Самой Полной и Самой Молодой, подхватил свое копье и побежал. Шон и Альфонсо поскакали за ним.

Жители деревни кричали слова прощания, и Шон, оглянувшись, увидел Одноглазого, который по-прежнему сидел под деревом.

Темп, заданный Шоном, наконец начал сказываться на святом отце. Его словесный поток обмелел, и Альфонсо избегал касаться седла задом. Теперь он ехал, держась за шею лошади и приподняв ягодицы. Они пересекли горы и спустились с противоположного склона; местность выровнялась и перешла в долину Саби, и они въехали в лес. На девятый день после выхода из Новы Софалы добрались и до самой реки. День клонился к вечеру. Стаи цесарок пили воду; когда Шон и его сопровождающие спустились по берегу, птицы голубым облаком машущих крыльев поднялись в воздух.

Пока лошади пили, Шон беседовал с Хлуби.

– Узнаешь эту часть реки?

– Да, нкози, мы в двух часах ходьбы от лагеря, выше по течению.

– Мы слишком повернули на север, когда шли лесом… – Шон посмотрел на солнце: оно уже скрылось за вершинами деревьев, – а луны сегодня нет.

– Можем подождать до утра, – с надеждой предложил Хлуби.

Шон не обратил внимания на его слова и знаком предложил отцу Альфонсо садиться на лошадь. Альфонсо готов был заспорить, но Шон взял его за сутану и помог сесть верхом.

Глава 23

В темноте свет лампы в фургоне Катрины, пробивавшийся сквозь щели, за полмили до лагеря показал им дорогу. Приветственно залаял Воришка, и Мбежане во главе остальных слуг выбежал, чтобы взять лошадь Шона. В его голосе звучали тревога и облегчение.

– Нкози, времени мало… началось.

Шон спрыгнул с лошади и побежал к фургону. Он рывком отбросил клапан.

– Шон. – Катрина села. Глаза ее, зеленые в свете лампы, были обведены темными кругами. – Слава богу, ты пришел.

Шон склонился к ней и обнял. Он говорил ей ласковые слова, и она цеплялась за него и проводила губами по его лицу. Мир исчез, остался лишь стоящий во тьме фургон, освещенный единственной лампой и любовью двух людей.

Неожиданно она напряглась в его руках и ахнула. Шон держал ее, лицо его стало беспомощным, а большие руки робко и неуверенно лежали на ее плечах.

– Что я могу сделать, милая? Как помочь тебе?

Тело ее немного расслабилось, и она прошептала:

– Ты нашел священника?

– Священник! – Шон совершенно забыл о нем. По-прежнему прижимая к себе Катрину, Шон повернулся и заорал: – Альфонсо… Быстрей!

У входа в фургон появилось лицо Альфонсо, бледное от усталости и покрытое пылью и грязью.

– Пожените нас. Быстрей! Ча-ча, чоп-чоп!

Альфонсо поднялся в фургон. Его облачение было порвано, сквозь дыры виднелись белые костлявые колени. Он встал перед ними и открыл книгу.

– Кольцо? – спросил он по-португальски.

– Да, – сказал Шон.

– Нет, нет. Кольцо? – Отец Альфонсо поднял палец и сделал красноречивый жест. – Кольцо?

– Я думаю, он хочет обручальное кольцо, – прошептала Катрина.

– О мой Бог, – сказал Шон. – Я совершенно забыл об этом. – Он в отчаянии осмотрелся. – Чем бы его заменить? У тебя в сундуке нет кольца или чего-нибудь такого?

Катрина отрицательно покачала головой, открыла глаза, собираясь что-то сказать, но начался новый приступ боли. Шон держал ее, пока он длился, а когда она расслабилась, сердито посмотрел на Альфонсо:

– Пожени нас, черт тебя побери! Не видишь, что у нас нет времени на пустяки?

– Кольцо? – повторил Альфонсо, совершенно убитый.

– Ладно, будет тебе кольцо.

Шон выпрыгнул из фургона и подозвал Мбежане.

– Принеси мое ружье! Побыстрей.

Шон не задумываясь заставил бы португальца под угрозой смерти выполнять свой долг, а Мбежане готов был ему помочь. Он принес ружье. В оружейном поясе Шон отыскал золотой соверен, бросил его на землю и прижал к нему ствол. Пуля проделала в монете рваное отверстие. Шон бросил ружье Мбежане, схватил маленький золотой кружок и вернулся в фургон.

Трижды за время службы боль заставляла Катрину ахать, и каждый раз Шон крепко обнимал ее, а отец Альфонсо ускорял церемонию. Шон надел пробитый соверен на палец Катрине и поцеловал ее. Альфонсо прочитал последние строки на латыни, и Катрина сказала:

– О Шон, он выходит.

– Прочь отсюда! – сказал Шон священнику и выразительно показал на выход из фургона. Альфонсо с облегчением удалился.

Хотя роды длились недолго, Шон чувствовал себя не лучше, чем когда отрезали ногу Гаррику. Потом хлынул скользкий поток, и все закончилось. Катрина лежала тихая и бледная, а рядом, все еще связанный с ней, лежал окровавленный ребенок, их творение.

– Он мертвый, – прохрипел Шон. Он поднялся и попятился к дальней стене фургона.

Но Катрина яростно села:

– Нет, он жив! Шон, ты должен мне помочь.

Она говорила ему, что делать, и наконец ребенок закричал.

– Это мальчик, – негромко сказала Катрина. – О Шон… мальчик.

Такой прекрасной он ее никогда не видел – усталой, бледной и прекрасной.

Глава 24

Возражения Шона были напрасны – на следующее утро Катрина уже встала и надела старое платье. Шон метался между нею и ребенком на койке.

– Я все еще толстая, – пожаловалась Катрина.

– Милая, полежи в кровати еще день-два.

Она сделала гримасу и занялась шнурками корсета.

– А кто будет присматривать за ребенком?

– Я! – с готовностью сказал Шон. – Ты можешь говорить мне, что делать.

Спорить с Катриной – все равно что пытаться пальцами схватить ртуть: и силы терять не стоит. Она кончила одеваться и взяла ребенка.

– Помоги мне спуститься по ступенькам.

Она улыбнулась.

Шон и Альфонсо поставили для нее стул в тени дерева шума, и слуги собрались посмотреть на ребенка. Катрина держала его на коленях, а Шон неуверенно возвышался над ними. Ему все это казалось еще не вполне настоящим… сознание не могло вместить столько за такое короткое время.

Он улыбался, слушая непрерывный поток комментариев слуг, и рука его уже не отвечала на пожатие, когда Альфонсо стискивал ее в двадцатый раз за утро.

– Возьми своего ребенка, нкози. Посмотрим на тебя с ним на руках, – сказал Мбежане, и остальные зулусы поддержали его. Выражение лица Шона медленно изменилось – на нем появилась опаска.

– Возьми его, нкози.

Катрина протянула ему сверток, и в глазах Шона появилось загнанное выражение.

– Не бойся, нкози, у него нет зубов, он тебя не укусит, – подбодрил Хлуби.

Шон неловко держал своего первенца, согнув спину и приняв позу отца. Зулусы поздравляли его, и постепенно лицо Шона разгладилось и стало гордым.

– Мбежане, он ведь красавец?

– Такой же красавец, как его отец, – согласился Мбежане.

Шон посмотрел на ребенка внимательнее. Темные волосы, нос приплюснутый, как у бульдога, глаза молочно-серые, а ноги длинные, худые и красные.

– Как ты его назовешь? – спросил Хлуби.

Шон посмотрел на Катрину.

– Скажи, – попросил он.

– Его будут звать Дирк, – сказала она на зулусском.

– Что это значит? – спросил Хлуби, и Шон ответил:

– Это значит кинжал… острый нож.

Слуги сразу одобрительно закивали. Хлуби достал табакерку и пустил по кругу, Мбежане взял понюшку.

– Хорошее имя, – сказал он.

Глава 25

Отцовство, этот мудрый алхимик, за двенадцать часов изменило отношение Шона к жизни. Раньше никогда никто так не зависел от него, не был таким абсолютно беспомощным и уязвимым. В первый вечер Шон сидел в фургоне и смотрел, как Катрина, чуть наклонившись, кормит ребенка грудью. Ее волосы мягкой волной падали на щеку, лицо стало полнее, оно приобрело материнское выражение. Ребенок с красным личиком сосал с легкими всхлипываниями. Катрина смотрела на него и улыбалась, а младенец тянул к груди крошечные кулачки и жадный рот.

Шон подошел к кровати, сел рядом и обнял обоих. Катрина щекой прижалась к его груди, ее волосы были теплыми и чистыми. Мальчик продолжал шумно сосать. Шон испытывал смутное возбуждение, как будто впереди его ждали новые приключения.

Неделю спустя, когда на небе появились первые дождевые тучи, Шон перевел фургоны через Саби и поднялся выше по склонам гор, чтобы уйти от жары на равнине.

Когда они с Хлуби ехали на побережье, он приметил здесь одну долину. Дно долины поросло мягкой сочной травой, а вдоль чистого ручья росли кедры. Сюда Шон и перевел свой лагерь.

Здесь они переждут сезон дождей, а когда дожди кончатся и ребенок достаточно окрепнет для поездки, они смогут отвезти слоновую кость на юг и продать ее в Претории. Это был счастливый лагерь. Быки разошлись по долине, заполнив ее движением и мычанием; среди фургонов звучал смех, а по вечерам, когда с гор спускался туман, ярко и дружелюбно горел костер. Отец Альфонсо оставался у них почти две недели. Это был приятный молодой человек, и хотя они с Шоном никогда не понимали слов друг друга, им удавалось обходиться языком жестов. Наконец он ушел вместе с Хлуби и еще одним слугой, которые должны были провести его через горы, но перед уходом умудрился смутить Шона, поцеловав его на прощание. Шон и Катрина жалели, что Альфонсо ушел. Он им нравился, и Катрина почти простила ему его веру.

Пришли дожди с их обычной щедростью, недели превращались в месяцы. Счастливые месяцы, в которые жизнь сосредоточивалась у колыбели Дирка. Мбежане сам изготовил для него колыбель из древесины кедра, а в одном из сундуков Катрины для нее нашлись простыни и одеяла. Ребенок быстро рос – с каждым днем он занимал все больше места в колыбели, ноги его пополнели, кожа утратила пятнистый пурпурный оттенок, в глазах больше не было мутного молочного цвета. Они становились зелеными, обещая когда-нибудь стать того же цвета, что у матери.

Чтобы заполнить долгие ленивые дни, Шон начал строить хижину у ручья. Слуги присоединились к нему, и из первоначального скромного замысла возникло строение с крепкими оштукатуренными стенами, аккуратно крытое крышей и с каменным очагом в одном конце. Когда дом был закончен, Шон и Катрина переселились в него. После фургона с его тонкими брезентовыми стенами дом придавал их любви ощущение прочности. Однажды ночью, когда снаружи в темноте шумел дождь, а ветер выл у двери, как собака, которая просит впустить ее, они расстелили перед очагом матрац и на нем зачали второго ребенка.

Пришло Рождество, а за ним и Новый год. Дожди притихли и совсем прекратились, но они по-прежнему оставались в своей долине. Наконец пришлось уйти – подошел к концу запас основных необходимых продуктов и материалов: пороха, соли, лекарств, ткани. Загрузили фургоны, развернули их и рано утром выступили. Цепочка фургонов вытянулась по направлению к равнинам, на козлах первого фургона с ребенком на коленях постоянно находилась Катрина, Шон ехал верхом рядом с ней. Катрина оглянулась – сквозь ветви кедра виднелась коричневая крыша их дома. Она казалась заброшенной и одинокой.

– Когда-нибудь мы должны сюда вернуться, – негромко сказала Катрина. – Мы были здесь так счастливы…

– Счастье – это не место, милая, мы не оставляем его, а берем с собой.

Она улыбнулась ему. Второй ребенок уже становился заметен.