Текст книги "Судный день американских финансов. Мягкая депрессия XXI века"

От шелкового кошелька к свиному уху

Платежеспособность стала большой проблемой для LTCM, потому что гении брали огромные кредиты. «Если у вас нет долгов, – пишет Ловенстейн, – вам не грозит разорение, и вам не приходится срочно продавать, а значит, и вопрос о «ликвидности» к вам не имеет отношения. Но фирма с большими долгами может быть вынуждена прибегнуть к распродаже, чтобы быстро накапливающиеся убытки не выдавили ее окончательно из бизнеса. Невозможно преувеличить опасность, создаваемую «финансовым плечом», которое всегда ведет к одному и тому же жестокому сценарию».

23 сентября 1998 г. Уильям Макдонаф, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, собрал совещание с участием руководителей крупнейших банков Америки и представителей ряда крупных иностранных банков. Это было крайне необычное предприятие. В сущности, оно было первым в своем роде. Но руководство Федерального резерва опасалось, что крах Long Term Capital Management может поставить банки на грань «системного риска», чего никогда прежде не случалось. LTCM знала, что должна сбавить обороты, но в условиях напряженного рынка сделать этого не могла. Несмотря на впечатляющий рост производных инструментов, денег на кредитном рынке не было. Так обычно и бывает, когда все одновременно хотят уйти с рынка.

«В сентябре 1998 г., – описывает Роджер Ловенстейн события, завершившиеся крахом Long Term Capital Management, – операторы остро ощутили растущий риск. Спрэд между “безопасными” казначейскими облигациями и менее безопасными корпоративными или иностранными облигациями нарастал. Многочисленные участники рынка облигаций одновременно пришли к одинаковому выводу. Спеша покинуть рынок… они создавали риск не только для себя, но и для всей мировой финансовой системы».

Ловенстейн объясняет, что случается, когда м-р Рынок начинает чудить: «Когда убытки растут, обремененные долгами инвесторы, такие, как Long Term, вынуждены продавать даже себе в убыток. Когда фирме приходится продавать на рынке, на котором нет покупателей, цены падают до неправдоподобно низкого уровня. Вот лишь один пример: доходность облигаций News Corporation, которая недавно еще была на 110 пунктов выше доходности казначейских, теперь стала на 180 пунктов выше, хотя при этом перспективы компании не изменились ни на йоту. В долгосрочной перспективе такой разрыв в ценах может представляться абсурдным. Но долгосрочный подход – это роскошь, которая не всегда доступна тем, кто обременен долгами: у них есть шанс так долго не протянуть».

Ловенстейн описывает то, что статистики именуют «тяжелый хвост». Колоколообразная кривая должна быть совершенной – совершенной в той же степени, в какой, по мнению Нобелевских лауреатов, совершенен сам рынок. Но рынок не совершенен ни в математическом, ни в логическом смысле. Он совершенен только в моральном смысле: каждый получает более или менее то, что заслуживает.

В крайних ситуациях цены ведут себя нелогично. Инвесторы пребывают в иррациональной эйфории, когда цены достигают максимума на одном конце кривой, и они же впадают в иррациональную панику, когда цены уходят на другой конец. Очень немногие акции, например, заслуживают того, чтобы их цена была чрезмерно низкой или высокой. Да, такое обычно бывает с очень немногими акциями. Но в том мраке, куда уходят концы колоколообразной кривой, страх и алчность тревожат рынок, заставляя цены выписывать пируэты, предвидеть которые невозможно. Инвесторы покупают акции по абсурдно высоким ценам в высшей точке подъема и продают их по смехотворно низким ценам в низшей точке падения. «Хвосты» по обеим сторонам колоколообразной кривой вдруг поднимаются благодаря столь нелогичного поведению участников рынка. Но люди вольны верить во что вздумается. И время от времени они почти единодушно начинают верить в одно и то же. В середине 1990-х годов профессора получали Нобелевскую премию за демонстрацию того, насколько совершенны рынки и как можно выразить количественно соотношение «риск/доходность», как будто успех инвестиций можно вычислять по актуарным таблицам или бросая кости.

Когда вы бросаете кости, легко подсчитать вероятность того, что выпадет та или иная комбинация. И шансы всегда одинаковы. Вероятность того, что выпадут две единицы, одинакова, даже если эта комбинация выпадала уже сотню раз. И вероятность того, что она выпадет 101 раз, такая же, как в первый. У костей нет памяти. У инвесторов же, может быть, плохо с воображением, но память у них есть. И оценки вероятности будущих событий они всегда изменяют в соответствии с последними тенденциями. Период 1982–2000 гг., например, был отмечен настолько замечательной доходностью фондового рынка, что инвесторы начали ориентироваться на это.

Цены являются функцией уверенности. Когда инвесторы уверены, цены растут. Когда нет – цены падают. Но уверенность также сходится к средней. Потребовалось 18 лет повышения курса акций, чтобы уверенность инвесторов в продолжение этого роста достигла пика. Потребуется несколько лет, чтобы сбить ее к долгосрочному среднему значению. Хотя ни большинство инвесторов, ни большинство лауреатов Нобелевской премии не в силах вообразить этого, но шансы на то, что следующие 20 лет будут такими же, как предыдущие 20 лет, ничтожно малы. Когда инвесторы напуганы, объясняет Ловенстейн, капитал начинает перетекать из более рискованных активов в менее рискованные, и это никак не связано с их реальной ценностью. В трудных обстоятельствах никто не вложится в самые рискованные проекты.

Бегут, не научившись ходить

Руководство Long Term Capital Management было настолько уверено в своих компьютерных моделях и столь нацелено на выжимание всей возможной прибыли, что оказалось обладателем самых рискованных ставок в истории рынка. И это были не дешевые акции. Компания не могла просто сложить руки и ждать, когда рынок придет в чувство. Ведь LTCM владела производными контрактами и другими инструментами, не обладающими собственной ценностью и по которым не выплачиваются дивиденды. Более того, благодаря своей выдающейся репутации она смогла покупать свои контракты, почти не тратя наличных. В какой-то момент времени на каждые 100 долл. потенциальных убытков по деривативам компания имела только на 1 долл. «первичных» ценных бумаг. Стоило рыночной цене лишь на 1 % измениться не в том направлении – и компания была бы сметена.

Летом 1998 г. рынок ежедневно двигался не в том направлении. На кредитных рынках цены ушли в «тяжелый хвост» колоколообразной кривой: все участники рынка стремились одновременно избавиться от одних и тех же позиций. И профессора не знали, что с этим поделать. Такого рода неустойчивости они не предусмотрели.

Компанию назвали Long Term Capital Management, но всего через четыре года после создания ее владельцы оказались перед стеной цен, которая, по их словам, может возникнуть лишь раз в миллиард лет. Их математические модели, утверждает Ловенстейн, показывали, что такое состояние рынка «настолько необычно, что вряд ли может иметь место за все время существования Вселенной или даже за несколько ее существований».

«Такого профессора не предусмотрели, – пишет Ловенстейн. – В их моделях рынок отличается полной прогнозируемостью, чего никогда не бывает; они забыли об отличающих реальных операторов рынка инстинктах хищнического стяжательства и самосохранения. Они забыли о человеческом факторе».

Они были правы в том, что касается сходимости к средним значениям. Все, что выходит из пределов, со временем непременно возвращается в отмеренные границы. Но затем опять происходит выход из берегов, и хвосты тяжелеют. Иногда цены отклоняются от средних значений. Иногда они возвращаются к ним. При достаточно большом «финансовом рычаге» можно обанкротиться в обоих случаях. Умники из LTCM потеряли 4,5 млрд долл., значительную часть которых составляли их собственные деньги.

Банки также потеряли деньги. Они потеряли бы намного больше, если бы не пришли на выручку LTCM и… если бы центральный банк не спас всех, расширив кредит. Новые кредиты достались новым гениям, таким, как Enron. Когда весной 2001 г. все это эффектно вскрылось, Фрэнк Партной сообщил комитету Конгресса, что по сравнению с Enron компания LTCM была что-то вроде «пивного ларька»[36]36
  Edmund Sanders, “A Renewed Call to Redo Accounting,” Los Angeles Times, pt. 3 (January 25, 2001): 1.


[Закрыть]. За один год Enron больше заработал на торговле производными ценными бумагами, чем LTCM за все время своего существования.

Федеральный резервный банк Нью-Йорка помог спасти мир от LTCM, но эта операция завершилась таким замечательным успехом, что подготовила инвесторов для компании Enron, и это обошлось им в 16 раз дороже.

Юдоль слез

К тому времени, когда большие рынки «быков» достигают пика, теория и практика приучают инвесторов к мысли, что акции продавать неразумно. Мало того, что последние двадцать лет курс акций полз вверх, но еще и Нобелевские лауреаты по экономике недавно доказали, что продавать акции – это всегда неразумно. Гипотеза эффективного рынка, впервые сформулированная в 1960 г. Юджином Фама, принадлежит к ряду поразительных теорий, достойных пера Фрейда или Маркса, одновременно отличающихся глубиной и полной абсурдностью.

Ее глубина проявляется в деталях, зато абсурдность лежит прямо на поверхности. Суть концепции в том, что рынки учитывают всю возможную информацию и предпочтения участников. В силу этого они совершенны: они отражают совокупное суждение всех участников рынка. Напротив, любой отдельный участник, скажем, отдельный инвестор, обладает лишь незначительной информацией. Он может думать, что цены вырастут или упадут, и соответственным образом «голосовать» своими деньгами. Но его суждение ущербно. Он может ошибиться, а рынок всегда прав. Рынок не может ошибиться, так же как не может быть ошибочной воля избирателей. Демократия не знает более высокого авторитета, чем воля большинства. Точно так же рынки всегда назначают безошибочно верную цену. Ни рынки, ни демократия не доступны совершенствованию, потому что они и так совершенны. Похоже, что и здесь история прекратила течение свое.

Но когда толпа приходит к убеждению, что ее коснулась благодать Божия, ее уже ничто не остановит. И худшее из возможных событий – это крупный успех на первых же шагах. Тогда пузырь будет раздуваться все больше и больше, пока не наткнется на булавку.

Стабильность порождает нестабильность

«Хотя все модели капитализма имеют изъяны, – пишет экономист Хаймен Мински, – не все изъяны одинаковы»[37]37
  Charles J. Whalen, “Integrating Schumpeter and Keynes: Hyman Minsky’s Theory of Capitalist Development,” Journal of Economic Issues, vol. 35, no. 4 (December 2001): 805–823.


[Закрыть].

Очевидный «изъян» капитализма заключается в том, что и капиталисты и пролетарии в равной степени являются людьми. Они не являются Цифровыми людьми, которые способны хладнокровно измерить риск и просчитать выгоду. Напротив, большинство важнейших решений – где жить, что делать и с кем жить – они принимают не умом, а сердцем.

К примеру, мужчина женится не после тщательного сопоставления всех плюсов и минусов как некий разумный механизм, а как тупое вьючное животное, следуя непостижимым для него инстинктам. Он направляется в церковь, как если бы шел на войну, т. е. ничего не соображая. Обычно люди идут к алтарю или на войну вовсе не в результате тщательных размышлений и вычислений. Нет, они руководствуются исключительно эмоциональными импульсами и рискуют жизнью и комфортом ради вещей, которые при спокойном рассмотрении оказываются чистым абсурдом. Захваченные очередным модным безумством, люди совершают удивительные поступки. Именно такова юдоль слез, в которой нам выпало жить.

Мински выдвинул гипотезу финансовой нестабильности, демонстрирующую внутреннюю нестабильность капитализма. С таким же успехом он мог бы доказывать, что пиво портится, если дать ему перебродить, или что не выспавшиеся дети бывают раздражительны. Подобно жизни и смерти капитализм есть природное явление, и он нестабилен как сама природа.

Но в работе Мински есть любопытная идея, которая могла бы оказаться полезной в конце 1990-х годов. В то время одним из заблуждений инвесторов была идея, что американский капитализм достиг стадии динамического равновесия и постоянно изобретает все новые и новые средства обогащения людей. Считалось, что бумы и кризисы стали достоянием прошлого по двум причинам: во-первых, совершенствование информационных систем позволяет компаниям избегать накопления избыточных запасов; во-вторых, наука управления центральным банком достигла нового уровня просвещенности, так что теперь нетрудно выяснить, в каком объеме кредитов нуждается экономика в тот или иной момент и, соответственно, обеспечить ее необходимым.

При отсутствии нормальной фазы спада в деловом и кредитном цикле экономика кажется более стабильной, чем прежде. Но Мински отмечает, что в погоне за прибылью фирмы всегда пытаются достичь максимальной величины финансового рычага, т. е. привлечь как можно больше заемных средств при заданной величине активов. Он мог бы добавить, что и потребители делают то же самое. Когда Homo sapiens не опасается рецессий и кредитных кризисов, он склонен злоупотреблять кредитом. «Стабильность ведет к дестабилизации», – делает вывод Мински. Иными словами, нет ничего опаснее успеха.

Мински ссылается на Кейнсову концепцию «денежной вуали» между реальными активами и действительным владельцем богатств. Активы часто бывают заложены в ипотеке, обременены долгами и т. п. По мере усложнения финансовой жизни эта денежная вуаль делается толще и мешает понять, кто на самом деле богат, а кто – нет. Например, Когда растут цены на жилье, возникает впечатление, что выгоду извлекает домовладелец. Но сегодня домовладельцам принадлежит намного меньшая часть стоимости их домов, чем несколько лет назад.

Fannie May (Федеральная национальная ипотечная ассоциация), банки и другие посредники владеют большими долями в заложенной недвижимости. В последние годы Fannie May носила денежную вуаль, липкую, как бумага для мух. У злополучных домовладельцев вряд ли есть хоть малейший шанс. Они почти мгновенно прилипают. Теперь они безнадежно приклеены и деться им некуда.

Вместо того, чтобы помогать людям стать богаче, американские финансовые посредники – прежде всего Уолл-стрит и Fannie May – делают все, чтобы они стали беднее.

«Гипотеза о финансовой нестабильности, – объясняет Мински, – это теория того, как долг влияет на поведение системы, и как долг обретает законную силу. В отличие от ортодоксальной количественной теории денег гипотеза о финансовой нестабильности всерьез воспринимает банки как учреждения, стремящиеся к максимальной прибыли. Для получения прибыли банки осуществляют финансовые операции, а банкиры, подобно всем предпринимателям в капиталистической экономике, отлично знают, что инновации гарантируют прибыль. Таким образом, банкиры (точнее говоря, все финансовые посредники), независимо от того, являются они брокерами или дилерами, есть торговцы долгами, которые стремятся к инновациям как в активах, которые приобретают, так и в обязательствах, которыми торгуют».

Порочный круг кредита

В понимании Мински капитализм по природе своей нестабилен, а источником стабилизации должно быть государство. Грубо говоря, такова позиция Демократической партии. Согласно более ортодоксальной точке зрения, капитализм по природе своей стабилен, а источником дестабилизации является государство. Традиционно к этой позиции близка Республиканская партия. Но в 1990-е годы даже республиканцы начали ценить стабилизирующее влияние Алана Гринспена. А к концу 2001 г. под давлением избирателей и республиканцы и демократы начали требовать «новой политики» для борьбы с рынком «медведей» и спасения страны от дефляции.

В предыдущие 15 лет слуга общества Алан Гринспен оказывал стабилизирующее влияние на мировые рынки. Когда рынки нуждались в кредите, он его предоставлял. Как мы увидим далее в этой книге, именно так он отреагировал, когда лопнул пузырь Long Term Capital Management. И на кризис азиатских экономик. А потом был дефолт в России. А потом «проблема 2000 г.» И, наконец, случился крах Nasdaq и Dow.

Каждую очередную угрозу Гринспен встречал одинаково – предлагая рынку дополнительный кредит. Каждый раз казалось, что его вмешательство стабилизирует рынок. И каждый раз финансовые посредники находили очередной новаторский способ нарастить толщину денежной вуали между активами и их бенефициарными владельцами. В конце концов в своем рвении Гринспен добился таких успехов, что вызвал крупнейшее экономическое бедствие в истории.

«Время от времени, – развивает Мински свою гипотезу о финансовой нестабильности, – капиталистическая экономика переживает инфляцию или кредитную дефляцию, которые опасны возможностью выхода из-под контроля. В такого рода процессах реакция экономической системы на экономические изменения усиливает эти изменения – инфляция ускоряет инфляцию, а сжатие кредита ускоряет сжатие кредита. Истории известны случаи, когда вмешательство государства, направленное на купирование разрушительных тенденций, оказывалось неэффективным. В частности, после продолжительных периодов благоденствия капиталистическая экономика склонна к переходу от финансовой структуры, находящейся под влиянием хеджевых [консервативных] финансовых организаций, к структуре, в которой большую роль играют финансовые пирамиды и финансовые спекулянты».

Как мы увидим в следующих главах, в ходе японского бума 1980-х годов банки использовали пирамиды для финансирования привилегированных корпоративных клиентов. Прошло больше десяти лет с тех пор, как рынок достиг максимума, но эти кредиты все еще висят у них на балансе, угрожая раздавить сами банки. Десятилетие спустя, во время американского бума роль финансовых пирамид выполняли организации потребительского кредита, прежде всего Fannie May и компании, выпускающие кредитные карточки.

3. Джон Ло и родословная пагубной идеи

Все уже было сказано, но поскольку никто не слушает, нам приходится возвращаться и начинать все заново.

Андрэ Жид

В сотне шагов от двери нашего парижского офиса начинается рю Кенкампуа.

Если бы вам пришлось, прогуливаясь, спуститься по рю де Ломбэр, которая упирается в нее с юга, вы могли бы запросто не заметить улицу Кенкампуа. Потому что это просто замощенная булыжником аллея, всего через пять кварталов к северу незаметно переходящая в рю Буше. Как на многих других улочках в старой части города, она всегда уныла, здесь часто можно встретить скучающих лоточников и всяких сомнительных типов. Чтобы лишний раз убедиться в существовании исторических тайн, можете пройтись по этой улочке из конца в конец, и вы не заметите ничего особенного. Только мемориальная доска на углу с рю Ломбэр сообщит вам, что именно на рю Кенкампуа разворачивались события одного из самых фантастических эпизодов в истории экономики, давшего толчок к возникновению современных центральных банков.

Именно здесь, на рю Кенкампуа, Джон Ло учредил первый Banque Générale и проверил «новую» теорию обогащения страны с помощью бумажных денег. Испещренная граффити мемориальная доска сообщает до удивления мало. Мельком упомянув о Джоне Ло и его Миссисипской компании, она куда подробнее сообщает о неодобрительной реплике регента Франции, брошенной им своему осужденному за убийство кузену, графу д’Орну: «Если бы во мне была дурная кровь, я бы выпустил ее из себя!» Тем самым регент сообщил кузену, что не намерен спасать его от смертной казни.

Убийство на рю Кенкампуа

История графа д’Орна иллюстрирует иррациональность того, что случилось в мае 1720 г., в разгар спекулятивного ажиотажа, созданного вокруг акций учрежденной Джоном Ло Компании Индий. В разгар спекулятивной лихорадки улица Кенкампуа была запружена толпой торговцев акциями, спекулянтов и карманных воров, неистово стремившихся нажиться на этом помешательстве. По ночам туда нередко посылали солдат для расчистки улиц, потому что спекулянты даже ночью отказывались уходить оттуда. Именно здесь в ясный полдень граф д’Орн подбил сообщников ограбить брокера. Эпизод воспроизведен в книге Чарльза Маккея «Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы»: «Граф д’Орн, младший брат принца д’Орна и родственник благородных семей д’Арамбур, Де Линь и Де Монморанси, был распущенным молодым человеком, чрезвычайно сумасбродным и столь же беспринципным. Сговорившись с двумя другими, столь же безрассудными, как и он, молодыми людьми – Миллем из Пьемонта и неким Дестампом, фламандцем, – он разработал план ограбления одного очень богатого брокера, о котором, к несчастью для него, было известно, что он носит с собой крупные суммы денег. Граф сделал вид, что хочет купить у него некоторое количество акций Компании Индий, для чего назначил ему встречу в кабаре, иначе говоря, в низкопробном трактире. Ничего не подозревающий брокер вовремя появился в условленном месте, где его ждали граф д’Орн и двое его сообщников…»

После крайне непродолжительного разговора граф д’Орн внезапно набросился на свою жертву и трижды ударил беднягу кинжалом в грудь. Мужчина тяжело упал на землю, и, пока граф обшаривал его портфель, в котором находились облигации Миссисипской компании и Компании Индий на сумму в 100 тысяч ливров, пьемонтец Милль снова и снова вонзал кинжал в несчастного брокера, чтобы убить его наверняка. Но брокер не сдался без борьбы, и на его крики о помощи сбежались посетители кабаре. Другой убийца, Летамп, стоявший на шухере на лестнице, выпрыгнул в окно и сбежал, а Милль и граф д’Орн были схвачены на месте.

Преступление прогремело на всю Францию, причем публику ужаснуло не столько само убийство, сколько благородное происхождение преступников. Глядя из исторического далека, можно задать вопрос, о чем, собственно говоря, думал граф, человек благородного происхождения и высокого общественного положения? Возможно, он полагал, что поступает разумно: у брокера были облигации, которыми хотели завладеть д’Орн и его сообщники. Отчего же их не взять?

Достаточно сказать, что граф получил то, что заслужил, хотя и не то, о чем мечтал. Именно благодаря личному вмешательству самого Джона Ло д’Орн был приговорен к колесованию, которым наказывали только людей низшего знания и которое оставляло пятно на репутации семьи. Колесо было популярным инструментом казни во Франции и Германии того времени. Приговоренного несколько раз переезжали тяжелым кованым колесом, ломая ему кости, а затем привязывали к этому колесу и выставляли на всеобщее обозрение. Если человек не умирал слишком долго, и зрители начинали скучать, палач ударами в грудь ускорял смерть.

Но граф д’Орн – это лишь один из примеров безумств, сопровождавших деятельность Джона Ло и его Миссисипской компании, безумств, в которых участвовали убийцы, прожектеры, короли и политики. Сегодня мы дивимся этим событиям так же, как глазеем на разбитые в дорожной аварии автомобили, и не только потому, что мыльный пузырь Компании Индий стал знаменитым примером маний, регулярно повторяющихся в финансовом мире, но и потому, что это первый зафиксированный в истории флирт «современного» государства с бумажными деньгами.