Текст книги "Лунный камень"

Он вручил мне отрывок из завещания полковника. Сейчас, когда я пишу эти строки, этот документ все еще находится у меня, и я приведу его для вас.

«Третье, и последнее: я завещаю моей племяннице Рейчел Вериндер, дочери и единственному ребенку моей сестры Джулии Вериндер, вдовы – если ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет жива во время следующего после моей смерти дня рождения вышеупомянутой Рейчел Вериндер, – принадлежащий мне желтый алмаз, известный на востоке под названием Лунный камень, при условии, что ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет к тому времени жива. Я желаю, чтобы мой душеприказчик либо собственноручно, либо через назначенное им доверенное лицо передал указанный алмаз в частное владение моей вышеупомянутой племяннице Рейчел в ее следующий после моей смерти день рождения в присутствии, если возможно, моей сестры, вышеупомянутой Джулии Вериндер. И я желаю, чтобы моя вышеупомянутая сестра посредством заверенной копии данного документа была поставлена в известность о его третьем и последнем пункте, которым я передаю алмаз ее дочери Рейчел в знак моего полного прощения за тот вред, который ее поведение по отношению ко мне нанесло моей репутации, и в особенности в знак того, что я, как подобает умирающему, прощаю оскорбление, нанесенное мне как офицеру и джентльмену, когда ее слуга по ее указанию закрыл передо мною дверь ее дома в день рождения ее дочери».

Далее говорилось о том, что, если миледи или мисс Рейчел умрет до смерти завещателя, алмаз должен быть отправлен в Амстердам в соответствии с запечатанными указаниями, которые хранятся вместе с камнем. В этом случае выручка от его продажи должна быть прибавлена к сумме, уже завещанной на основание химической кафедры в северном университете.

Я молча вернул бумагу мистеру Франклину. До этой минуты, как вы знаете, я считал, что полковник умер так же презренно, как жил. Я не хочу сказать, что отрывок из его завещания заставил меня отказаться от этого мнения, я просто говорю, что он меня удивил.

– Что ж, – обратился ко мне мистер Франклин, – вы прочитали заявление самого полковника, что теперь скажете? Я, доставив Лунный камень в дом тети, слепо помогаю вершиться его мести или же оправдываю его как раскаявшегося христианина?

– Трудно сказать, сэр, – ответил я. – Он умер с ужасной местью в сердце и ужасной ложью на устах. Только Господь Бог знает правду. Не спрашивайте меня.

Мистер Франклин сидел и крутил в пальцах отрывок из завещания так, будто хотел выдавить из него истину. В то же время он заметно изменился. Если до этого он был ярким и оживленным, то теперь непостижимым образом превратился в медлительного, серьезного и задумчивого молодого человека.

– У этого вопроса есть две стороны, – заметил он. – Объективная и субъективная. Какую примем?

Он получил не только французское, но и немецкое образование, и до сих пор, как мне казалось, одно из них властвовало над ним безраздельно. А теперь, насколько я мог судить, его место занимало второе. У меня есть правило: никогда не замечать то, чего не понимаю. Я последовал курсом средним между объективной стороной и субъективной. Говоря проще: уставился на мистера Франклина и ничего не ответил.

– Давайте вычленим суть, – сказал тогда он. – Почему дядя завещал алмаз Рейчел? Почему не оставил его моей тете?

– Тут, во всяком случае, ответ понятен, – ответил я. – Полковник Гернкастл слишком хорошо знал миледи, чтобы понимать, что она откажется принимать в наследство что-либо от него.

– Но и Рейчел могла его не принять.

– Сэр, разве есть хоть одна юная леди, которая устояла бы перед искушением принять в день рождения такой подарок, как Лунный камень?

– Это субъективная точка зрения, – заметил мистер Франклин. – Похвально, что вы можете ее принять, но существует еще одна загадка, связанная с наследством полковника, на которую пока нет ответа. Как объяснить, что он отдавал подарок Рейчел только при условии, что ее мать будет жива?

– Я бы не хотел говорить дурно о мертвом, сэр, – ответил я, – но если он действительно хотел своим наследством доставить сестре как можно больше хлопот и подвергнуть опасности через ее дочь, то его сестра должна быть живой, чтобы прочувствовать всю неприятность этого.

– О, стало быть, вот что, по-вашему, было у него на уме? Но это снова субъективное мнение. Беттередж, вы бывали в Германии?

– Нет, сэр. Позвольте узнать ваше мнение.

– Я вижу, – сказал мистер Франклин, – что целью полковника, вполне возможно, было не облагодетельствовать племянницу, которую он даже никогда не видел, а доказать сестре, что он умер, простив ее, и доказать это очень любезно, сделав подарок ее дочери. Существует объяснение, совершенно не совпадающее с вашим, Беттередж, и оно рождено субъективно-объективной точкой зрения. Насколько я вижу, одно истолкование ничем не хуже другого.

Придав делу этот приятный и удобный оборот, мистер Франклин, кажется, стал думать, что выполнил все, что от него требовалось.

Он был столь умен и проницателен (пока не начал нести заграничный вздор) и до сих пор столь уверенно вел дело, что я оказался совершенно не готовым к внезапной перемене, которая с ним произошла, когда он начал беспомощно цепляться за меня. Лишь потом я узнал (с помощью мисс Рейчел, которая первой сделала это открытие), что эти загадочные перемены и метаморфозы мистера Франклина являются последствием его зарубежного образования.

В возрасте, когда все мы обзаводимся собственной индивидуальностью в форме отражения индивидуальностей других людей, его отправили за границу, где он перемещался от одного народа к другому, не успевая приспособиться ни к одному. Как следствие, он вернулся с характером, наделенным таким количеством граней, причем не согласующихся одна с другой, что казалось, будто живет он в постоянном противоречии с самим собою. Он мог быть непоседливым и ленивым; недалеким и проницательным; живым воплощением целеустремленности и образцом совершеннейшей беспомощности – все разом. У него была французская сторона, немецкая сторона и итальянская сторона, время от времени проступало и его английское начало, как будто для того, чтобы заявить: «Вот оно я, как видите, переродившееся, но какая-то часть меня где-то глубоко внутри все еще хранится». Мисс Рейчел говаривала, что его итальянская сторона проявлялась в тех случаях, когда он неожиданно сдавался и смиренным, заискивающим тоном просил вас взвалить на свои плечи его ответственность. Полагаю, вы не ошибетесь, если сделаете вывод, что сейчас возобладала именно его итальянская сторона.

– Разве это не ваше занятие, сэр, – спросил я, – знать, что делать дальше? Уж точно не мое.

Мистер Франклин не заметил, с каким напором я произнес свой вопрос, он тогда, похоже, вообще ничего не замечал, кроме синего неба над головой.

– Не хочу без повода тревожить тетушку, – промолвил он. – Но и не предупредить ее не могу. Если бы вы оказались на моем месте, Беттередж, скажите в двух словах, как бы вы поступили?

Я ответил в двух словах:

– Подождал бы.

– Вот как, – промолвил мистер Франклин. – И как долго?

Я стал объяснять:

– Насколько я понимаю, сэр, кто-то должен вложить этот злосчастный алмаз в руку мисс Рейчел в день ее рождения, и вы можете это сделать не хуже остальных. Прекрасно. Сегодня двадцать пятое мая, а день рождения у нее двадцать первого июня. У нас есть почти четыре недели. Давайте подождем и посмотрим, что в это время будет происходить, и, в зависимости от обстоятельств, либо предупредим миледи, либо нет.

– Превосходно, Беттередж! – воскликнул мистер Франклин. – Но что нам делать с алмазом до дня рождения?

– То же, что желал делать ваш отец, разумеется! – ответил я. – Ваш отец поместил его для сохранности в лондонский банк. Вы поместите его для сохранности в банк во Фризинголле.

Фризинголл – ближайший к нам городок, и тамошний банк ничуть не уступал по безопасности Английскому банку.

– На вашем месте, – прибавил я, – я сразу поскакал бы туда, пока не вернулись женщины.

Почувствовав возможность чем-то заняться, более того, заняться этим верхом, мистер Франклин вскочил на ноги так, будто его подбросило, да еще совершенно бесцеремонно поднял меня.

– Беттередж, вы золото! – вскричал он. – Ступайте в конюшню, седлайте для меня лучшую лошадь.

Тут, слава богу, наконец-то сквозь заграничный лоск проступило его английское начало! Это был тот мистер Франклин, которого я помнил, радующийся, как прежде, предстоящей прогулке верхом и напоминающий мне старые добрые времена! Оседлать для него лошадь? Я оседлал бы дюжину лошадей, если бы он мог на всех них поехать одновременно.

Мы торопливо вернулись к дому, торопливо оседлали самую прыткую лошадь в конюшне, после чего мистер Франклин торопливо ускакал, чтобы снова поместить алмаз в банковское хранилище. Когда стих топот копыт по дороге, когда я повернулся, осмотрел двор и увидел, что остался один, у меня возникло желание спросить себя, не приснилось ли мне все это.

Глава VII

Пока я пребывал в этом растерянном расположении духа, ощущая острую потребность побыть одному, чтобы снова прийти в форму, дочь моя Пенелопа встретилась мне (так же, как раньше мне на лестнице встречалась ее мать-покойница) и призвала меня тотчас поведать, о чем мы с мистером Франклином разговаривали. В данных обстоятельствах нужно было сделать одно: сразу же погасить любопытство Пенелопы. Я ответил, что мы с мистером Франклином обсуждали иностранную политику, пока у нас не начали заплетаться языки, после чего подремали на солнышке. Попробуйте дать такой ответ своей жене или дочери, когда она станет докучать вам неудобными вопросами, и можете быть уверены: она с природной женской мягкостью вас поцелует и снова заговорит об этом при следующей возможности.

Ближе к вечеру вернулись миледи и мисс Рейчел.

Стоит ли говорить, как потрясены они были, когда узнали, что мистер Блейк приехал и снова уехал верхом. Стоит ли говорить, что они засыпали меня неудобными вопросами и что «иностранная политика» и «дремота на солнышке» с ними не сработали. Моя изобретательность к этому времени уже исчерпала себя, и я ранний приезд мистера Франклина приписал исключительно его же причудам. Когда после этого меня спросили, был ли его стремительный отъезд тоже причудой, я ответил: «Да, конечно», – и этим отделался от них, кажется, весьма ловко.

Преодолев затруднение с женщинами, я столкнулся с новым затруднением, когда вернулся к себе. В комнату вошла Пенелопа, чтобы – с природной женской мягкостью – поцеловать меня и – с природным женским любопытством – задать новый вопрос. На этот раз она всего лишь хотела знать, что происходит с нашей второй горничной, Розанной Спирман.

Покинув мистера Франклина и меня на Зыбучих песках, Розанна, похоже, вернулась домой в совершенно необъяснимом душевном состоянии. Она менялась в лице (если верить Пенелопе), она то веселела без всякой причины, то так же беспричинно вдруг сникала и впадала в тоску. На одном дыхании она задавала сотню вопросов о мистере Франклине Блейке, а на другом бранила Пенелопу за то, что та, видите ли, вообразила, будто сей странный джентльмен мог быть ей чем-то интересен. Кто-то заметил, как она, улыбаясь, чертила имя мистера Франклина внутри своего рабочего ящика, потом кто-то заметил, как она плачет, рассматривая в зеркале свое уродливое плечо. Возможно ли, что она и мистер Франклин были знакомы? Совершенно невозможно! Слышали ли они друг о друге? Тоже невозможно. Я готов утверждать, что, когда мистер Франклин увидел, как девица глазеет на него, его удивление было искренним. Пенелопа была готова утверждать, что, когда девица задавала вопросы, ее пытливость тоже была искренней. Наш разговор на сей счет меня порядком утомил, но вдруг моя дочь прекратила его, выпалив то, что мне представилось самым чудовищным предположением, которое я когда-либо слышал.

– Отец! – очень серьезно произнесла она. – У этого есть только одно объяснение. Розанна влюбилась в мистера Франклина Блейка с первого взгляда!

Вы наверняка слышали о прекрасных юных девах, которые влюбляются с первого взгляда, и наверняка считали это совершенно естественным явлением. Но чтобы служанка, прошедшая через исправительный дом, с невзрачным лицом и уродливым плечом, полюбила джентльмена, который заехал в гости к ее хозяйке – попробуйте найти что-либо настолько же абсурдное хотя бы в одной книге! Я смеялся так, что у меня слезы из глаз потекли. Пенелопа свое недовольство моим весельем выразила довольно необычным способом.

– Я не знала, что вы жестокий человек, отец, – очень тихо произнесла она и ушла.

Слова моей девочки точно плеснули в меня ледяной воды. Я рассвирепел на самого себя за то, что забеспокоился, как только их услышал, но поделать ничего не мог. С вашего позволения, сменим тему. Мне стыдно, что я стал писать об этом, и не без причины, как вы увидите дальше.

Настал вечер, звонок, возвещавший о том, что пора одеваться к обеду, прозвучал до того, как мистер Франклин вернулся из Фризинголла. Я сам принес в его комнату горячую воду, полагая, что такая продолжительная задержка случилась, потому что произошло что-то неожиданное. Но, к моему огромному разочарованию (и к вашему, не сомневаюсь, тоже), ничего непредвиденного не случилось. Ни по дороге туда, ни по дороге обратно индусов мистер Франклин не встретил, а Лунный камень он сдал на хранение в банк – сказав, что это просто дорогая вещь, – о чем привез с собой расписку. Я спустился вниз в некотором разочаровании, думая о том, что после возбуждения, которое вызывал у нас алмаз утром, это слишком прозаический конец.

Как проходила встреча мистера Франклина с его тетушкой и кузиной, я не знаю.

Я бы многое дал, чтобы прислуживать за столом в тот день, но в моем положении прислуживать за столом (если речь не идет о больших семейных праздниках) означает утратить достоинство в глазах остальных слуг, а миледи считает, что я и без того к этому склонен. В тот день новости сверху мне принесли Пенелопа и лакей. Пенелопа сообщила, что мисс Рейчел на ее памяти еще никогда не уделяла так много внимания своей прическе и не была такой красивой и оживленной, как когда спускалась к мистеру Франклину в гостиную. Лакей донес, что сохранение почтительного спокойствия в присутствии высших и прислуживание мистеру Блейку за обедом были двумя самыми трудно совместимыми вещами, которые когда-либо ему случалось выполнять за время своего служения. Позже тем вечером мы услышали, как они пели и играли дуэты. Мистер Франклин выводил голосом высокие ноты, мисс Рейчел брала еще более высокие ноты, а миледи на фортепиано поспевала за ними, так сказать, напрямик, не разбирая дороги, и то была прекрасная, чудесная музыка того рода, которую так приятно слушать из открытых окон, сидя ночью на террасе. Еще позже я понес мистеру Франклину в курительную содовую воду и бренди и обнаружил, что мисс Рейчел заставила мистера Франклина позабыть об алмазе. «Она самая очаровательная девушка из всех, кого я встречал после возвращения в Англию!» – вот и все, чего я смог от него добиться, когда попытался перевести разговор на более серьезные темы.

Ближе к полуночи я обошел дом, запирая окна и двери, как всегда в сопровождении помощника, лакея Сэмюэля. Когда все двери, кроме ведущей на террасу, были заперты, я отправил Сэмюэля спать, а сам вышел на террасу подышать свежим воздухом перед сном.

Стояла тихая, спокойная ночь, на небе сияла полная луна. Была такая тишина, что до меня нет-нет да и долетал едва слышный шепот моря, когда вода накатывала на песчаный берег нашей маленькой бухты. Дом стоял так, что сторона террасы была затемнена, но яркий лунный свет освещал гравийную дорожку, которая вела к террасе с другой стороны. Посмотрев на небо, я опустил взгляд на дорожку и вдруг заметил на ней тень, явно отбрасываемую стоявшим за углом дома человеком.

Будучи старым и умным, я не стал этого человека окликать, но, будучи, к сожалению, еще и грузным, я выдал себя, как только ступил на гравий. Прежде чем я успел подкрасться к углу и внезапно заглянуть за него, как намеревался, мои уши уловили удаляющийся топот ног полегче моих и, как мне показалось, не одной пары. Когда я наконец дошел до угла, неизвестные, кем бы они ни были, уже добежали до посадки на другой стороне дорожки и скрылись в густых зарослях деревьев и кустов в той части двора. Оттуда они легко могли перелезть через наш забор и оказаться на дороге. Будь я лет на сорок моложе, возможно, мне бы удалось их догнать. Мне же пришлось вернуться в дом, чтобы найти пару ног помоложе. Никого не потревожив, мы с Сэмюэлем достали пару пистолетов, обошли весь дом и заглянули в заросли. Удостоверившись, что на нашем дворе никто не прячется, мы вернулись. Проходя мимо того места, где я видел тень, я в первый раз заметил маленький яркий предмет, поблескивавший в лунном свете на чистом гравии. Я поднял его, и оказалось, что это маленькая бутылочка с чернильно-черной, источающей удушливо-сладкий запах жидкостью.

Ничего не сказав Сэмюэлю, я вспомнил рассказ Пенелопы о фокусниках и о том, как один из них налил небольшое черное озерцо на ладони мальчика, и мне тут же пришло в голову, что я вспугнул трех индусов, пробиравшихся к дому, чтобы своим языческим способом разузнать, где находится алмаз.

Глава VIII

Здесь я считаю необходимым сделать остановку.

Освежив собственные воспоминания и получив подтверждение от Пенелопы, сверившейся со своим дневником, я пришел к выводу, что мы слишком быстро миновали промежуток времени между появлением мистера Франклина и днем рождения мисс Рейчел. Большую его часть дни сменяли друг друга, не принося с собою ничего, достойного быть упомянутым. С вашего позволения и с помощью Пенелопы, я упомяну лишь некоторые даты, оставив за собой право вновь взяться за ежедневный рассказ, как только мы дойдем до того времени, когда Лунный камень сделался в нашем доме предметом всеобщего внимания.

Теперь мы можем продолжить, начав, разумеется, с бутылочки пахучей жидкости, которую я нашел ночью на гравийной дорожке.

На следующее утро (двадцать шестого числа) я показал мистеру Франклину этот предмет магического инвентаря и рассказал то, о чем уже поведал вам. По его мнению, индусы не только рыскали вокруг дома, охотясь за алмазом, но еще имели глупость верить в собственную магию (он имел в виду то, что они делали какие-то знаки над головой мальчика, а потом лили ему на ладонь чернила, ожидая, что после этого он сможет видеть людей и предметы, недоступные человеческому зрению). Мистер Франклин сообщил мне, что в нашей стране, как и на Востоке, есть люди, практикующие подобные ритуалы (только без чернил) и называющие это французским словом, означающим что-то наподобие ясновидения.

– Можете не сомневаться, – сказал мистер Франклин, – индусы решили, что мы держим алмаз здесь, и привели своего ясновидящего мальчишку, чтобы он указал им к нему путь, если бы им ночью удалось пробраться в дом.

– Думаете, они снова попытаются это сделать? – спросил я.

– Это зависит от того, – ответил он, – что мальчишка может на самом деле. Если он способен рассмотреть алмаз сквозь железные стенки сейфа в фризинголлском банке, до поры до времени индусы не будут нас беспокоить. Если же это ему не под силу, у нас появится еще одна возможность поймать их во дворе, прежде чем пройдет несколько ночей.

Я преданно дожидался этой возможности, но, странное дело, она так и не представилась.

То ли фокусники услышали в городе, что мистер Франклин побывал в банке, и сделали соответствующие выводы, то ли мальчик действительно узрел алмаз там, где он теперь хранился (во что я, откровенно признаюсь, не верю), то ли, в конце концов, причиной тому была обычная случайность, в течение недель, предшествовавших дню рождения мисс Рейчел, ни тени индусов не показывалось рядом с нашим домом. Фокусники оставались в городе и занимались своим ремеслом, а мы с мистером Франклином выжидали, решив вести себя как ни в чем не бывало, чтобы не спугнуть мошенников. Этим отчетом о действиях каждой из сторон заканчивается все, что я могу рассказать об индусах.

Двадцать девятого числа мисс Рейчел и мистер Франклин придумали новый способ проводить время, которое в ином случае висело бы на них тяжким грузом. Я упоминаю о понравившемся им занятии неспроста – вскоре вы увидите, что это имеет отношение к тому, что произошло впоследствии.

В большинстве своем господа имеют в жизни очень опасный подводный камень, камень собственной праздности. Большую часть жизни они смотрят по сторонам, ища, чем бы заняться, и потому забавно наблюдать – особенно если они наделены что называется вкусом к чему-либо умственному, – как часто они слепо бросаются в неблаговидные дела. В девяти случаях из десяти они кого-то мучают или что-то портят, при этом свято веря, что таким образом развивают свой мозг, тогда как в действительности всего лишь устраивают бардак в доме.

Я своими глазами видел (прошу прощения у леди и у джентльменов), как они каждый день, к примеру, выходили из дому с пустыми коробками из-под пилюль и ловили тритонов, жучков, паучков и лягушек, после чего несли их домой, где насаживали несчастные создания на булавки или разрезали их без капли сожаления на мелкие кусочки. Можно было увидеть, как молодой господин или молодая госпожа с увлечением рассматривают через увеличительное стекло внутренности какого-нибудь из своих пауков, или встретить на лестнице безголовую лягушку, а когда ты задаешь вопрос, что означает эта бессмысленная жестокость, тебе отвечают: она означает, что молодой господин или молодая госпожа питают интерес к естествознанию. В другой раз можно было наблюдать, как они часами вместе разрезают тоненькими ножами прекрасный цветок из глупого любопытства – им, видите ли, захотелось узнать, из чего цветок состоит. Он что, станет красивее или будет лучше пахнуть, если вы это узнаете? Бедняжки должны как-то проводить время! Должны проводить время.

В детстве вы лепили куличики из мерзкой грязи, а когда выросли – занимаетесь мерзкими науками, разрезая пауков и портя цветы. И в первом, и во втором случае происходит это оттого, что вашей бедной пустой голове не о чем задуматься, а бедным праздным рукам нечем заняться. Заканчивается это тем, что вы портите холсты красками, наполняя дом неприятными запахами; или держите головастиков в аквариуме с грязной водой, портя всем в доме аппетит; или откалываете куски от каменной глыбы, отчего потом во всей еде в доме оказывается каменная крошка; или занимаетесь фотографией, пачкая пальцы и беспощадно воспроизводя лица всех в доме.

Спору нет, тяжело приходится людям, которые вынуждены зарабатывать на жизнь, одежду, крышу над головой и пропитание. Но сравните день самой тяжелой работы с праздностью, которая расчленяет цветы и пролазит в животы пауков, и возблагодарите судьбу за то, что вашей голове есть о чем думать, а рукам есть чем заняться.

Что касается мистера Франклина и мисс Рейчел, с удовольствием сообщаю, что они не стали никого мучить и ограничились тем, что устроили бардак в доме, и, нужно отдать им должное, испортили они только одну дверную панель.

Универсальный гений мистера Франклина, проявлявшийся в чем угодно, на этот раз проявил себя в том, что он назвал «декоративной живописью». Как-то раз он сообщил нам, что изобрел новую смесь для разведения красок, назвав ее «разбавитель». Из чего она состояла, я не знаю, но, если вы спросите, что она делала, я отвечу в двух словах: она воняла. Поскольку мисс Рейчел загорелась желанием испробовать новинку в действии, мистер Франклин выписал из Лондона материалы, смешал их (все это сопровождалось таким запахом, что даже собаки, заходя в дом, начинали чихать), надел на мисс Рейчел поверх платья фартук и нагрудник и поручил ей украсить ее же маленькую гостиную, называемую за неимением подходящего английского слова «будуаром».

Начали они с внутренней стороны двери. Мистер Франклин соскоблил пемзой красивый лак, создал, как он выразился, «поверхность для работы», после чего мисс Рейчел по его указаниям и с его помощью покрыла поверхность узорами и фигурами – грифонами, птицами, цветами, купидонами и так далее, – перерисовав их с картин одного знаменитого итальянского художника, имя которого у меня вылетело из головы, того самого, который наводнил мир Мадоннами и завел любовницу из булочной. Работа эта была медленная и грязная, но наши юные леди и джентльмен не знали устали. Когда они не ездили верхом, не встречались с друзьями, не трапезничали или не пели, они голова к голове, трудолюбиво, как пчелы, портили дверь. Кто там из поэтов сказал, что Сатана всегда находил злое дело для праздных рук? Если бы он занимал мое положение в доме да увидел мисс Рейчел с ее кистью и мистера Франклина с его «разбавителем», ничего более точного о них он бы не написал.

Следующий заслуживающий упоминания день – воскресенье, четвертое июня.

В тот вечер мы в людской первый раз взялись обсуждать один домашний вопрос, который, подобно украшению двери, связан с событием, о котором будет рассказано позже.

Видя, какое удовольствие мистер Франклин и мисс Рейчел находят в обществе друг друга, и заметив, сколько у них общего во всех отношениях, мы, разумеется, стали думать о том, могут ли они оказаться голова к голове не ради украшения двери, а ради чего-то иного. Кто-то из нас говорил, что еще до конца лета в доме будет свадьба. Другие (под моим предводительством) признавали вероятность того, что мисс Рейчел может выйти замуж, но сомневались (по причине, которая вскоре проявится), что женихом окажется мистер Франклин Блейк.

В том, что мистер Франклин, со своей стороны, был влюблен, любой, кто видел его или слышал, не мог усомниться. Трудность заключалась в том, чтобы понять мисс Рейчел. Позвольте мне иметь честь познакомить вас с нею, после чего я предоставлю вам возможность решить самим, если сможете.

Приближалось двадцать первое июня, день рождения моей молодой хозяйки. Если вам нравятся брюнетки (а я слышал, что в большом свете они в последнее время вышли из моды) и если вы не имеете предрассудков относительно роста, то я могу заверить вас, что мисс Рейчел – одна из красивейших девушек, на которых когда-либо падал ваш взгляд. Маленькая и худенькая, но идеально сложена с головы до ног. Видеть, как она садится, видеть, как она встает и особенно как ходит, было достаточно любому здравомыслящему мужчине, чтобы понять, что прелесть ее фигуры (если вы простите меня за это выражение) заключена в теле, а не одеяниях. Волосы, чернее которых мне видеть не приходилось; глаза под стать; нос, признаю, недостаточно крупный, но уста и подбородок (цитируя мистера Франклина) – «лакомые кусочки для богов»; а цвет кожи (если верить тому же авторитетному мнению) теплый, как само солнце, с тем великим преимуществом, что любоваться им можно в любое время. Добавьте к вышеупомянутому вызывающую, гордую посадку высоко поднятой головы, чистый голос с правильным металлическим переливом и улыбку, прелестно начинающуюся в глазах и только после этого переходящую на губы, и перед вами ее портрет, лучший, который я мог изобразить, во всей красе!

«А что же ее нрав?» – спросите вы. Разве у этого очаровательного существа не было ни одного недостатка? У нее было ровно столько недостатков, сколько их у вас, сударыня, ни больше ни меньше.

Если серьезно, моя милая красавица мисс Рейчел, обладая всяческими положительными и привлекательными качествами, имела один недостаток, о котором строгая беспристрастность повествования не позволяет умолчать. От большинства девушек ее возраста она отличалась тем, что у нее имелись свои собственные идеи, и она была достаточно упряма для того, чтобы бросить вызов самой моде, если мода не соответствовала ее взглядам. В мелочах ее независимость не доставляла никому особых хлопот, но в вещах серьезных (как считала миледи и как считал я) она порой заходила слишком далеко. Она знала себе цену, как мало кто из женщин вдвое старше нее; она никогда не спрашивала совета; никогда не сообщала заранее, что собирается делать; никогда не делилась тайнами и не доверяла никому, начиная с матери. В пустяках и важных делах, с людьми, которых она любила, и с людьми, которых ненавидела (а любила и ненавидела она одинаково искренне), мисс Рейчел неизменно шла своим путем, полагаясь в жизненных радостях и невзгодах только на себя. Не раз я слышал от миледи: «Для Рейчел лучший друг и самый заклятый враг – сама Рейчел».

Добавлю к этому еще одно, и все.

При всей ее скрытности и упрямстве в ней не было и тени фальши. Не помню, чтобы она хотя бы раз не сдержала слова, не помню, чтобы она сказала «нет», имея в виду «да». Но я помню, как в детстве маленькая добрая душа брала на себя вину и терпела наказание за какую-нибудь провинность любимой подруги. Никто не слыхал, чтобы она признавалась в этом, когда правда всплывала и ее начинали расспрашивать. Но никто не слыхал, чтобы она лгала. Она смотрела вам прямо в глаза, дерзко качала головкой и заявляла просто: «Не скажу». Когда за это ее опять наказывали, она, должно быть, жалела, что сказала «не скажу», но никогда не признавалась в этом, даже когда ее сажали на хлеб и воду. Упрямая, порой дьявольски упрямая… и все же прелестнейшее создание, когда-либо рождавшееся в этом бренном мире. Быть может, вы усмотрели в этом некоторое противоречие? В таком случае скажу вам по секрету: ближайшие двадцать четыре часа внимательно присматривайтесь к своей жене, и если за это время ваша дражайшая половина не делает ничего противоречивого – помоги вам Бог! Вы женились на чудовище.

Ну вот, я познакомил вас с мисс Рейчел, что, как вы увидите, натолкнет вас на вопрос о видах этой молодой девушки на замужество.

Двадцатого июня моя хозяйка послала одному джентльмену в Лондон приглашение приехать на день рождения мисс Рейчел. Это был тот счастливец, которому, как я полагаю, тайно принадлежало ее сердце. Как и мистер Франклин, он был ее кузеном, звали его мистер Годфри Эйблуайт.

Вторая сестра миледи (не пугайтесь, больше мы не будем углубляться в семейные дела), так вот, вторая сестра миледи разочаровалась в любви, но позже все же вышла замуж по принципу «либо сейчас, либо никогда», и брак этот был что называется неравным. Вся семья была взбудоражена, когда благородная Каролина объявила, что собирается выйти за мистера Эйблуайта, простого фризинголлского банкира. Он был очень богат, уважаем и произвел на свет на удивление многочисленную семью – все это до поры до времени говорит в его пользу. Но он вздумал подняться до высокого положения, и это сыграло против него. Однако время и современная просвещенность все расставляют на свои места, и неравный брак с честью выдержал испытание. Сейчас мы все становимся людьми широких взглядов, и мне (при условии, что вы придерживаетесь того же мнения), хоть в парламенте, хоть вне его, нет дела до того, герцог вы или мусорщик. В наши дни сложилось такое отношение к жизни, а я не отстаю от современности. Эйблуайты жили в красивом доме с землями в пригороде Фризинголла. Очень достойные люди, уважаемые в округе. На этих страницах мы не будем уделять им чересчур много внимания, кроме мистера Годфри, второго сына мистера Эйблуайта, который, с вашего позволения, займет здесь достойное место из-за мисс Рейчел.