Текст книги "Лунный камень"

Старший инспектор Сигрейв удалился в мою комнату, чтобы решить, что делать дальше. Он со своими людьми уже провел в доме несколько часов и ни на йоту не приблизился к пониманию того, каким образом Лунный камень был похищен и кого подозревать.

Пока полицейский размышлял наедине, меня послали к мистеру Франклину в библиотеку. И как только моя рука оказалась на двери, та вдруг распахнулась и, к моему величайшему удивлению, мне навстречу шагнула Розанна Спирман.

После того как утром они подметают и убирают, ни первой, ни второй горничной там делать нечего. Я остановил Розанну и тотчас сделал ей выговор за нарушение домовой дисциплины.

– Что вам понадобилось в библиотеке в такое время? – осведомился я.

– Мистер Франклин обронил одно из своих колец наверху, – сказала Розанна, – и я ходила его ему отдать.

Лицо девицы загорелось, она вскинула голову и ушла с важным видом, оставив меня в полном недоумении. Происходящее в доме, несомненно, в той или иной степени огорчало всех служанок, но никто из них не позволял себе забываться так, как Розанна.

Мистера Франклина я нашел пишущим за столом. Едва я вошел в библиотеку, он попросил приготовить лошадей на станцию. Первые же звуки его голоса дали мне понять, что сейчас снова победила его решительная сторона. Человек из ваты исчез, и передо мной вновь сидел человек из стали.

– Едете в Лондон, сэр? – поинтересовался я.

– Еду телеграфировать в Лондон, – сказал мистер Франклин. – Я убедил тетю, что нам нужна помощь человека поумнее, чем старший инспектор Сигрейв, и получил от нее разрешение отправить телеграмму своему отцу. Он знаком с начальником полиции, а начальник полиции может выбрать человека, который решит загадку Лунного камня. Кстати, о загадках, – понизив голос, произнес мистер Франклин. – Пока вы не ушли в конюшню, я скажу вам еще кое-что, только никому об этом ни слова. Либо у Розанны Спирман не все в порядке с головой, либо она знает больше, чем ей следовало бы знать.

Не могу сказать, что больше: удивили или огорчили меня его слова. Будь я помоложе, я бы признался в этом мистеру Франклину. Но с возрастом приобретаешь одну превосходную привычку: если ты не знаешь, как поступить, то ты молчишь.

– Она принесла мне кольцо, которое я потерял в спальне, – продолжил мистер Франклин. – Я ее поблагодарил и, разумеется, думал, что после этого она уйдет, но вместо этого она остановилась перед столом напротив меня и стала смотреть на меня с каким-то странным выражением, наполовину испуганным, наполовину фамильярным – я не смог понять. «Странное это дело с алмазом, сэр», – необычно порывисто произнесла она. Я сказал: «Да, странное», – и стал ждать, что будет дальше. Честное слово, Беттередж, она точно свихнулась! Она сказала: «Они ведь никогда не найдут алмаз, верно, сэр? Нет. И того, кто его взял… Могу поручиться». Она – представляете! – кивнула и улыбнулась мне! Прежде чем я успел спросить, что она хотела этим сказать, мы услышали ваши шаги. Мне показалось, она боялась, что вы ее застанете здесь. Во всяком случае, она переменилась в лице и ушла. Что, черт побери, это значит?

Даже тогда я не смог заставить себя рассказать ему историю девушки. Это было все равно что объявить ее вором. К тому же, если бы я даже выложил все начистоту и даже если предположить, что это она украла алмаз, причина, заставившая ее раскрывать свою тайну не кому-нибудь, а мистеру Франклину, все равно осталась бы непонятной.

– Я не хочу, чтобы у бедной девушки были неприятности только из-за того, что у нее ветреный характер и странная манера разговаривать, – продолжил мистер Франклин. – Но если она скажет инспектору то, что сказала мне, то такой недалекий человек, боюсь… – Он замолчал, не договорив.

– Сэр, – сказал я, – здесь наилучший выход – мне поговорить об этом с миледи при первой же возможности. Она принимает дружеское участие в Розанне, и, в конце концов, девица, может быть, просто глупа и норовиста. Когда в доме что-то происходит, сэр, служанки любят смотреть на дело с мрачной стороны, это дает бедняжкам ощущение собственной важности. Если кому-нибудь случится захворать, можно не сомневаться, женщина предречет больному смерть. Если пропадает какой-то ценный предмет, она обязательно скажет, что его никогда не найдут.

Такой взгляд на вещи (признаюсь, я, поразмыслив, и сам начал склоняться к этому), кажется, успокоил мистера Франклина. Он сложил телеграмму и закончил разговор. Я отправился в конюшню готовить пони и экипаж и по дороге заглянул в людскую, где обедали слуги. Розанны Спирман среди них не оказалось. На мой вопрос мне ответили, что она вдруг почувствовала себя плохо и пошла в свою комнату полежать.

– Забавно, когда я ее видел в последний раз, она выглядела вполне здоровой, – заметил я.

Пенелопа вышла следом за мной.

– Не нужно так говорить при них, отец, – сказала она. – Слуги от этого только еще больше настроятся против Розанны. Бедняжка вся истомилась от любви к мистеру Франклину Блейку.

Это был новый взгляд на поведение девицы. Если Пенелопа права, странные слова и поведение Розанны объяснялись одним: ей было все равно, что говорить, если, застигнув мистера Франклина врасплох, она могла заставить его заговорить с ней. Если это правильный ответ на загадку, тогда можно понять и ее высокомерность, когда она проходила мимо меня в зале. Пусть даже он сказал ей всего два слова, она добилась своего, и мистер Франклин заговорил с ней.

Я лично наблюдал за тем, как запрягают пони. В окружившем нас адском хитросплетении загадок и неопределенностей наблюдать за тем, как прекрасно понимают друг друга ремешки и пряжки, было настоящим облегчением. Когда вы видите пони между оглоблями экипажа, вы видите то, в чем невозможно сомневаться. А это, доложу я вам, стало большой редкостью в нашем доме.

Подъезжая на экипаже к парадной двери, я обнаружил, что у порога меня ждет не только мистер Франклин, но еще мистер Годфри и старший инспектор Сигрейв.

Размышления господина полицейского (каковым он предался после того, как не нашел алмаз ни в комнатах, ни в сундуках слуг), видимо, навели его на совершенно новые выводы. Продолжая придерживаться первоначальной версии – а именно, что драгоценность похитил кто-то, находившийся в доме, – наш многоопытный сыщик теперь думал, что вор (кем бы он ни считал бедную Пенелопу, ему хватило ума не говорить об этом вслух) действовал в сговоре с индусами, и потому принял решение переместить свое внимание на сидевших в фризинголлской тюрьме фокусников. Узнав об этом, мистер Франклин вызвался отвезти старшего инспектора в город, откуда телеграфировать в Лондон было не сложнее, чем с нашей станции. Мистер Годфри, по-прежнему преданно веривший в мистера Сигрейва и страстно желавший увидеть допрос индусов, упросил полицейского разрешить ему поехать с ним во Фризинголл. В доме на всякий случай оставались двое младших полицейских. Остальные должны были вернуться со старшим инспектором в город. Таким образом, все четыре места в экипаже были заняты.

Прежде чем взяться за вожжи, мистер Франклин отвел меня в сторонку пошептаться.

– С отправкой телеграммы в Лондон я повременю, – доверительно сообщил он, – пока не узнаю, что даст допрос индусов. Я убежден, что этот бестолковый полицейский не знает, что делать, и просто пытается выиграть время. На мой взгляд, версия, что кто-то из слуг был в сговоре с индусами, – несусветная чушь. Беттередж, наблюдайте за домом, пока я не приеду, и попытайтесь понять, что у Розанны Спирман на уме. Я не прошу вас делать ничего недостойного или жестокого по отношению к девушке, просто хочу, чтобы вы были немного внимательнее, чем обычно. Мы попытаемся скрыть все это от тети, но дело это намного важнее, чем вы, возможно, предполагаете.

– Речь идет о двадцати тысячах фунтов, сэр, – сказал я, думая о стоимости алмаза.

– Речь идет о спокойствии Рейчел, – серьезно ответил мистер Франклин. – Меня это очень беспокоит.

Он вдруг отошел от меня, как будто хотел оборвать дальнейший разговор. Мне показалось, я понял почему. Он боялся, что, продолжая разговор, может выдать мне тайну слов, сказанных ему мисс Рейчел на террасе.

Они уехали во Фризинголл. Я был готов поговорить с Розанной наедине, решив, что это будет в ее же интересах, но удобного случая так и не представилось. Она снова спустилась только к чаю, при этом была капризна и возбуждена. У нее явно был, что называется, приступ истерии. Она приняла по указанию миледи нюхательной соли, после чего была отправлена обратно к себе.

День уныло полз к безотрадному завершению. Мисс Рейчел не выходила из своей комнаты, заявив, что слишком нездорова, чтобы выйти к обеду. Миледи из-за дочери была в таком плохом настроении, что я не смог заставить себя еще больше расстроить ее рассказом о том, что Розанна Спирман сказала мистеру Франклину. Пенелопа упорствовала в своем убеждении, что ее вот-вот вызовут в суд, допросят и бросят в тюрьму за воровство. Остальные женщины обратились к своим Библиям и сборникам церковных гимнов и сидели над ними с кислыми минами, которые, как я заметил, в моем кругу обычно вызывает неурочное проявление набожности. Что до меня, то мне даже не хватило духу открыть «Робинзона Крузо». Я вышел во двор и, ощущая сильное желание провести время в теплой, душевной компании, поставил кресло перед будками, чтобы поговорить с собаками.

За полчаса до обеда оба джентльмена вернулись из Фризинголла, договорившись со старшим инспектором Сигрейвом, что он приедет к нам на следующий день. Они заехали к мистеру Мертуэту, путешественнику, в его нынешнее жилье рядом с городом, и по просьбе мистера Франклина тот любезно согласился помочь своим знанием языка в общении с двумя из трех индусов, которые не знали английского.

Осторожный и долгий допрос не дал ничего, не возникло даже намека на какую-то причину подозревать, что фокусники вступили в сговор с кем-то из наших слуг. Когда этот вывод был сделан, мистер Франклин отправил телеграмму в Лондон, и на этом дальнейшее расследование было отложено до завтра.

Вот таким вышел день, следующий за днем рождения. Мы не видели даже проблеска света. Однако спустя пару дней тьма несколько рассеялась. Каким образом и что из этого вышло, вы скоро узнаете.

Глава XII

За ночь четверга ничего не произошло. Утро пятницы принесло две новости.

Новость первая: помощник пекаря сообщил, что вчера встретил Розанну Спирман, скрывавшую лицо за густой вуалью, когда она шла пешком во Фризинголл по тропинке через поле. Нам показалось странным, что кто-то может ошибиться насчет Розанны с ее-то плечом, но этот человек явно ошибался, поскольку Розанна, как вы знаете, всю вторую половину четверга, болея, провела в своей комнате.

Вторая новость пришла с почтальоном. Славный мистер Кэнди накликал на себя беду, когда в день рождения уехал под дождем, сказав мне, что у докторов кожа непромокаемая. Несмотря на кожу, он в тот вечер насквозь промок и простудился. По последним рассказам, принесенным почтальоном, он лежал в горячке и бредил так же многоречиво, как часто разговаривал, когда был здоров. Нам всем было жаль маленького доктора, но мистера Франклина его болезнь расстроила в основном из-за мисс Рейчел. Из того, что он говорил миледи за завтраком, когда я находился в комнате, можно было сделать вывод, что, по его мнению, если вся эта кутерьма вокруг Лунного камня не уляжется в ближайшее время, мисс Рейчел понадобится срочная медицинская помощь.

Завтрак только начался, когда пришла ответная телеграмма от мистера Блейка-старшего. В ней сообщалось, что он нашел (с помощью своего друга начальника полиции) человека, который сможет нам помочь. Звали его сержант Кафф, и прибыть он должен был из Лондона утренним поездом.

Прочитав имя нового сыщика, мистер Франклин вздрогнул. Похоже, живя в Лондоне, он от отцовского адвоката слышал какие-то рассказы о сержанте Каффе.

– Я начинаю надеяться, что конец нашим волнениям уже близок, – сказал он. – Если хотя бы половина тех рассказов, что я слышал, правда, то сержант Кафф не знает себе равных по части распутывания загадок!

Все мы с нетерпением и волнением ждали появления этого знаменитого и талантливого человека. Старший инспектор Сигрейв вернулся в указанное время и, услышав, что ожидается прибытие сержанта, тотчас заперся в комнате с пером, чернилами и бумагой и принялся писать отчет. Я бы съездил на станцию встретить сержанта, но карету и лошадей миледи использовать было нельзя, даже ради лондонской знаменитости, а пони и экипаж позже должны были понадобиться для мистера Годфри. Он очень сожалел, что вынужден покинуть тетю в такое непростое время, и любезно отложил отъезд до последнего поезда, чтобы послушать, что скажет об этом деле мудрый Кафф. Но в пятницу вечером ему обязательно нужно попасть в город, потому что в субботу утром его ждали в комитете одного женского благотворительного общества, у которого случились какие-то неприятности.

Когда подошло время приезда сержанта, я отправился к калитке встречать его.

Как раз когда я дошел до домика привратника, подъехала пролетка со станции и из нее вышел седоватый пожилой мужчина, до того тощий, что, казалось, он состоит из одних костей. Одет он был в скромный черный костюм, на шее – белый галстук. Продолговатое с острыми, резкими чертами лицо его обтягивала желтая и сухая, как сморщенный осенний лист, кожа. Стального цвета глаза его имели необычную, приводящую в замешательство особенность: когда они встречались с вашими глазами, казалось, что они ждут от вас чего-то такого, о чем вы сами не догадываетесь. Мягкая походка, грустный голос, тонкие длинные пальцы – он походил на священника или на гробовщика, но только не на того, кем являлся на самом деле. Более полной противоположности старшему инспектору Сигрейву и полицейского менее успокоительной наружности вам было не сыскать, где бы вы ни искали.

– Это дом леди Вериндер? – спросил он.

– Да, сэр.

– Я сержант Кафф.

– Пожалуйте сюда.

По дороге к дому я назвал свое имя и положение в доме, дав ему понять, что он может говорить со мной о деле, которое ему хотела поручить миледи. Однако о деле он не произнес ни слова, лишь восхищался природой и заметил, что морской воздух очень резок и свеж. Я же со своей стороны подивился, как прославленный Кафф заработал свою репутацию. До дома мы дошли, как две незнакомые собаки, впервые в жизни посаженные на общую цепь.

Когда я спросил, где миледи, и услышал в ответ, что она в оранжерее, мы прошли в сад на заднем дворе и послали слугу позвать хозяйку. Пока мы ее дожидались, сыщик сквозь увитую плющом арку слева от нас рассмотрел розовые кусты и прошел к ним, первый раз выказав нечто похожее на интерес. К изумлению садовника и моему отвращению, знаменитый полицейский оказался настоящим кладезем знаний о таком бессмысленном занятии, как разведение роз.

– О, у вас здесь отличный вид на юг и юго-запад, – качнув седой головой, сказал сержант с нотками удовольствия в грустном голосе. – Вот это правильная форма для розовой клумбы – никаких заключенных в квадрат кругов! Да, да, с дорожками между клумб. Но не нужно было так посыпать их гравием. Трава, господин садовник, только трава должна быть между клумбами. Гравий для них слишком тверд. А вот это премилая клумба с белыми и алыми розами. Они всегда изумительно сочетаются, не так ли? Вот это белая мускусная роза, мистер Беттередж. Наша старая английская роза держит голову наравне с лучшими и самыми новыми сортами. Красавица! – прикасаясь к мускусной розе тонкими пальцами, произнес сержант таким тоном, будто обращался к ребенку.

И этот человек должен был найти алмаз мисс Рейчел и укравшего его вора!

– Кажется, вы любите розы, сержант, – заметил я.

– У меня нет времени что-то любить, – ответил сержант Кафф. – Но, когда у меня выпадают свободные минуты, чтобы одарить что-то своей любовью, чаще всего, мистер Беттередж, она достается розам. Я начинал свою жизнь среди них в отцовском питомнике и заканчивать ее буду среди них, если получится. О да, когда-нибудь настанет тот день, когда я, даст бог, перестану ловить воров и попробую выращивать розы. Между моими клумбами будут травяные дорожки, господин садовник, – сказал сержант, которого наши гравийные дорожки, похоже, задели за живое.

– Довольно странное увлечение для человека вашей профессии, сэр, – заметил я.

– Если вы посмотрите вокруг (что мало кто делает), – сказал сержант, – то увидите, что природа интересов человека чаще всего является прямой противоположностью его профессии. Покажите вещи более противоположные, чем роза и вор, и я изменю свое увлечение, если не буду для него слишком стар. Господин садовник, вы для выведения нежных сортов используете дамасскую розу, не так ли? Я так и думал. А вот и леди. Это леди Вериндер?

Он увидел ее раньше меня и садовника, хоть мы знали, в какую сторону смотреть, а он нет. Я начал считать его человеком более шустрым, чем мне показалось сначала.

Наружность сержанта или порученное ему дело, а может, и то и другое, кажется, несколько смутили миледи. Впервые в жизни я увидел, что она не знает, как заговорить с посторонним человеком. Первым нашелся сержант Кафф. Он спросил, занимался ли кто-нибудь кражей до того, как мы послали за ним, и, узнав, что был приглашен другой человек, который сейчас находится в доме, попросил разрешения поговорить с ним, прежде чем приступать к работе.

Миледи повела нас к дому, и сержант, грустно посмотрев на дорожки, бросил садовнику на прощание:

– Уговорите ее светлость попробовать траву. Никакого гравия. Никакого гравия.

Почему старший инспектор Сигрейв сделался значительно ниже ростом, когда его представили сержанту Каффу, я не могу объяснить. Могу только констатировать этот факт. Они вместе вошли в комнату и оставались долгое время вне досягаемости для простых смертных. Когда после томительного ожидания мы наконец снова увидели их, господин старший инспектор был возбужден, а господин сержант позевывал.

– Сержант хочет осмотреть гостиную мисс Вериндер, – сообщил мистер Сигрейв, обращаясь ко мне очень торжественно и с воодушевлением. – Мистер Кафф задаст ей несколько вопросов. Проводите его, пожалуйста.

Выслушав это указание, я посмотрел на великого Каффа. Великий Кафф, в свою очередь, посмотрел на старшего инспектора Сигрейва тем спокойным, выжидательным взглядом, о котором я уже упоминал. Не берусь утверждать, что он выжидал, когда его коллега проявит себя ослом, могу только сказать, что у меня появилось сильное подозрение на этот счет.

Я провел их наверх. Сержант неторопливо осмотрел индийский шкафчик, а потом и весь будуар, задавая вопросы (изредка господину старшему инспектору и постоянно мне), направленность которых, думаю, была одинаково непонятна нам обоим. Через некоторое время осмотр комнаты дошел до двери, покрытой известными вам узорами. Сержант Кафф указал тонким пальцем на пятнышко под самым замком, о котором старший инспектор Сигрейв упоминал, когда бранил служанок за то, что они столпились в комнате.

– Какая жалость, – сказал он. – Как это случилось?

Вопрос он адресовал мне, и я ответил, что вчера вечером женщины-служанки собрались в этой комнате и кто-то юбкой оставил это пятно.

– Старший инспектор Сигрейв велел им выйти, сэр, – добавил я, – пока они еще не натворили беды.

– Верно! – своим военным тоном вставил господин старший инспектор. – Я велел им выйти. Это сделали юбки, сержант, это сделали юбки.

– Вы заметили, чья юбка это сделала? – спросил сержант Кафф, продолжая обращаться не к коллеге, а ко мне.

– Нет, сэр.

После этого он повернулся к старшему инспектору Сигрейву:

– А вы заметили, я полагаю?

Господин старший инспектор был слегка обескуражен, но попытался оправдаться:

– Я не помню точно, сержант, это ведь такой пустяк, такой пустяк.

Сержант Кафф посмотрел на мистера Сигрейва так, как он смотрел на гравийные дорожки в цветнике, и своим печальным голосом в первый раз явил нам образчик своих способностей.

– На прошлой неделе я проводил одно частное расследование, господин старший инспектор, – сказал он. – На одном конце этого расследования было убийство, на другом – чернильное пятнышко на обивке стола, появление которого никто не мог объяснить. За все свои странствия по самым грязным закоулкам этого грязного мирка я еще не встречал того, что можно было бы назвать пустяком. Прежде чем двигаться на шаг вперед, мы должны увидеть юбку, которая оставила это пятно, и выяснить, когда точно краска здесь высохла.

Господин старший инспектор, выслушавший этот выговор с довольно жалким видом, спросил, не позвать ли служанок, но сержант Кафф, немного поразмыслив, вздохнул и покачал головой.

– Нет, – сказал он, – сперва займемся пятном. Вопрос с краской требует короткого ответа: да или нет. Вопрос с юбками требует долгого ответа. В котором часу служанки зашли сюда вчера утром? Одиннадцать, так? Кто-нибудь в доме может сказать, успела ли краска здесь высохнуть к этому времени?

– Племянник ее светлости, мистер Франклин Блейк, это знает, – ответил я.

– Этот джентльмен здесь?

Мистер Франклин находился совсем близко, дожидался удобного случая быть представленным великому Каффу. Через полминуты он уже был в комнате и давал показания.

– Эту дверь, сержант, раскрасила мисс Вериндер под моим руководством, с моей помощью и с использованием моего разбавителя. Любая краска с этим разбавителем высыхает за двенадцать часов.

– Помните ли вы, сэр, когда был покрашен этот участок? – спросил сержант.

– Отлично помню, – ответил мистер Франклин. – Мы его покрасили последним, хотели закончить с ним в среду, и я сам его закрасил в три часа или в начале четвертого.

– Сегодня пятница, – сказал сержант Кафф, обращаясь к старшему инспектору Сигрейву. Давайте посчитаем. В три часа в среду этот участок был закончен. Краска высохла за двенадцать часов, то есть к трем часам утра четверга. В четверг в одиннадцать часов вы проводили здесь обыск. Отнимите три от одиннадцати, остается восемь. Эта краска уже восемь часов была сухой, господин старший инспектор, когда вы предположили, что ее смазали юбками служанки.

Первый сокрушительный удар для мистера Сигрейва. Если бы он не подозревал бедную Пенелопу, я бы даже ему посочувствовал.

Решив вопрос с краской, сержант Кафф как будто перестал замечать своего коллегу и обращался к мистеру Франклину как к более надежному помощнику.

– Вполне вероятно, – сказал он, – что вы дали нам ключ к разгадке.

Как только эти слова слетели с его уст, дверь спальни вдруг отворилась и в комнату вошла мисс Рейчел.

Обратилась она к сержанту, не замечая (или не обращая внимания), что они не были представлены друг другу.

– Вы сказали, – спросила она, указывая на мистера Франклина, – что это он дал вам ключ?

(«Это мисс Вериндер», – шепнул я сзади сержанту.)

– Этот джентльмен, мисс, – молвил сержант, внимательно изучая ее лицо проницательными серыми глазами, – возможно, дал нам ключ к разгадке.

Она на миг повернулась и попыталась посмотреть на мистера Франклина. Я говорю «попыталась», потому что она вдруг посмотрела в другую сторону, прежде чем их взгляды встретились. Похоже, ее что-то странно тревожило. Она вдруг покраснела и тут же опять побледнела. На фоне этой бледности на ее лице появилось новое выражение, от которого мне сделалось не по себе.

– Я ответил на ваш вопрос, мисс, – продолжил сержант, – а теперь, с вашего позволения, спрошу вас. На вашей двери есть небольшое место, где смазана краска. Вы, случайно, не знаете, как это было сделано и кем?

Но вместо того, чтобы ответить ему, мисс Рейчел задала очередной вопрос, словно он ничего не говорил или она его не услышала:

– Вы тоже полицейский?

– Я сержант Кафф, мисс, из сыскной полиции.

– Вы прислушаетесь к совету молодой девушки?

– С удовольствием его выслушаю, мисс.

– Выполняйте свои обязанности сами… и не позволяйте мистеру Франклину Блейку вам помогать.

Она произнесла эти слова с такой яростью, с таким презрением, с такой неожиданной ненавистью к мистеру Франклину в голосе и во взгляде, что мне, хоть я ее знал с детства и чтил больше всех после миледи, впервые в жизни стало стыдно за мисс Рейчел.

Неподвижные глаза сержанта Каффа ни на миг не оторвались от ее лица.

– Благодарю вас, мисс, – произнес он. – Вам что-нибудь известно о пятне? Быть может, вы сами случайно его оставили?

– Я ничего не знаю о пятне.

С этим ответом она развернулась и снова заперлась в своей спальне. На этот раз я услышал, как до этого слышала Пенелопа, что, едва оказавшись в одиночестве, она зарыдала.

Заставить себя посмотреть на сержанта я не мог, поэтому посмотрел на мистера Франклина, который стоял ко мне ближе. Кажется, то, что случилось, огорчило его еще больше, чем меня.

– Я же говорил, что она меня беспокоит, – сказал он. – И теперь вы видите почему.

– Мисс Вериндер, кажется, несколько раздражена из-за пропажи ее алмаза, – заметил сержант. – Это ценный камень. Что же тут удивляться?

Оправдание, которое я придумал для нее вчера (когда она забылась перед старшим инспектором Сигрейвом), повторил человек, который не принимал в ней такого участия, как я, ибо вовсе не был с нею знаком. У меня по всему телу вдруг пробежал холод, тогда я не понимал почему. Теперь-то я догадываюсь, что тогда у меня, должно быть, возникли первые подозрения о том, в каком ужасном свете вдруг предстало это дело в глазах сержанта Каффа после того, что он увидел в мисс Рейчел и что он услышал от нее во время первого же их разговора.

– Молодые женщины никогда не следят за языком, – сказал сержант мистеру Франклину. – Давайте забудем, что сейчас произошло, и займемся делом. Благодаря вам мы знаем, когда краска высохла. Теперь нужно установить, когда дверь видели в последний раз без этого пятна. У вас есть голова на плечах, и вы понимаете, о чем я.

Мистер Франклин собрался с мыслями и с усилием вернулся от мисс Рейчел к насущному вопросу.

– Кажется, я понимаю, – сказал он. – Чем больше мы сузим вопрос времени, тем меньше будет поле розысков.

– Верно, сэр, – сказал сержант. – Вы обращали внимание на свою работу в среду днем, после того как завершили ее?

Мистер Франклин покачал головой:

– Не думаю.

– А вы? – поинтересовался сержант, повернувшись ко мне.

– Думаю, что тоже нет, сэр.

– Кто последний находился в комнате, я имею в виду, в среду вечером?

– Полагаю, мисс Рейчел, сэр.

Тут вмешался мистер Франклин:

– Или ваша дочь, Беттередж. – Он повернулся к сержанту Каффу и объяснил, что моя дочь была горничной мисс Вериндер.

– Мистер Беттередж, попросите вашу дочь подняться. Постойте! – Сержант отвел меня к окну, где нас никто не мог услышать. – Ваш старший инспектор, – продолжил он вполголоса, – предоставил мне подробный отчет о своих действиях в этом деле. Среди прочего он, по его собственному признанию, настроил против себя слуг. Очень важно их успокоить. Кланяйтесь от меня дочери и остальным и передайте им две вещи: во-первых, у меня пока что нет улик, что алмаз действительно был украден, я только знаю, что он пропал. И второе: единственное, что мне нужно от слуг, это чтобы они подумали хорошенько все вместе и помогли мне найти его.

Разговор, который я провел со служанками после того, как старший инспектор Сигрейв запретил им заходить в свои комнаты, теперь оказался очень кстати.

– Могу ли я взять на себя смелость добавить третью вещь? – спросил я. – Что вы велели им кланяться и разрешаете им бегать вверх-вниз по лестнице и заходить в свои комнаты, когда у них возникнет такое желание?

– Конечно, – ответил сержант.

– Это успокоит их, сэр, – заметил я. – Всех, от кухарки до судомойки.

– Ступайте и сделайте это как можно скорее, мистер Беттередж.

Я уложился меньше чем в пять минут. Лишь одна загвоздка возникла, когда я дошел до спален. Мне как главе прислуги едва хватило власти удержать служанок, когда они, охваченные страстным желанием помочь сержанту Каффу, хотели все вместе ринуться следом за мной и Пенелопой наверх в качестве добровольных свидетелей.

Сержанту Пенелопа понравилась. Он сделался чуточку менее уныл, и на лице его появилось выражение, весьма сходное с тем, которое было на нем, когда он заметил белую мускусную розу в цветнике. Вот показания моей дочери, взятые у нее сержантом. По-моему, она дала их очень мило, но она все-таки мой ребенок и пошла в меня, а – слава богу! – не в мать.

«Пенелопа показала, что она живо интересовалась раскрашиванием двери и помогала смешивать краски. Обратила внимание на местечко под замком, потому что это был последний участок работы. Видела его через несколько часов несмазанным. Оставила его в двенадцать часов вечера без пятна. Тогда же заходила в спальню молодой хозяйки пожелать ей покойной ночи; слышала, как часы били в будуаре; в это время как раз держалась за ручку окрашенной двери; знала, что краска еще не высохла (так как помогала смешивать краски, как уже было сказано); старалась не прикоснуться к ней; была уверена, что придерживала юбку и что тогда пятна на двери не было; не была уверена, что, выходя из комнаты, не коснулась платьем двери случайно; помнила, в каком платье была тогда, потому что платье было новое, подарок от мисс Рейчел; отец ее тоже помнил и тоже мог подтвердить; могла принести и принесла платье; отец опознал платье как то, которое было на ней в тот вечер; юбки платья были изучены, на что ушло много времени из-за их размеров; следов краски на них не обнаружено». Конец показаний Пенелопы. И какие милые, убедительные показания! Подписано: Габриель Беттередж.

Далее сержант расспросил меня, есть ли в доме крупные собаки, которые могли бы пробраться в комнату и смазать краску хвостом. Услышав, что это невозможно, он послал за увеличительным стеклом и рассмотрел пятно через него. Отпечатков кожи он не обнаружил. Все видимые признаки указывали на то, что краска смазалась от прикосновения платья. Показания Пенелопы, сопоставленные с показаниями мистера Франклина, указывали на то, что кто-то побывал в комнате и оставил след на двери между полуночью и тремя часами утра четверга.

Доведя следствие до этой точки, сержант Кафф обнаружил, что такой человек, как старший инспектор Сигрейв, все еще остается в комнате, и в назидание своему коллеге подытожил:

– Этот ваш пустяк, господин старший инспектор, – он указал на пятно, – несколько прибавил в значимости с того времени, когда вы последний раз обращали на него внимание. На данном этапе расследования, насколько я понимаю, нам необходимо прояснить три пункта, связанных с пятном. Первое: нужно выяснить, есть ли в этом доме платье со следами краски. Второе: нужно узнать, кому это платье принадлежит. Третье: нужно спросить у этой особы, как она оказалась в этой комнате и оставила пятно между полуночью и тремя часами утра. Если эта особа не даст удовлетворительного ответа, то нам не придется далеко искать руку, укравшую алмаз. С вашего позволения, я сам этим займусь и более не стану вас отвлекать от дел в городе. У вас здесь есть человек? Оставьте его на всякий случай, он может мне понадобиться. Всего доброго.