Текст книги "Лунный камень"

На мой взгляд, при всей яркости, при всех своих талантах мистер Франклин едва ли мог превзойти мистера Годфри в глазах юной леди.

Начать с того, что мистер Годфри обладал более яркой внешностью: больше шести футов росту; гладкое, круглое лицо, выбритое чисто, как ладонь; на молочных щеках – яркий румянец; чудесные длинные льняные волосы, небрежно ниспадающие позади шеи. Но зачем, спрашивается, я вам его описываю? Если вы когда-нибудь жертвовали деньги женскому благотворительному обществу в Лондоне, вы знаете мистера Годфри Эйблуайта не хуже, чем я. По профессии он был адвокатом, по темпераменту – дамским угодником, а по собственному выбору – добрым самаритянином. Ни богатые, ни бедные женщины не могли без него обойтись. В материнских обществах, боровшихся за помещение бедных женщин в работные дома; в обществах Святой Магдалины, боровшихся за спасение бедных женщин; в обществах, боровшихся за равноправие и ратовавших за передачу рабочих мест бедных мужчин бедным женщинам с тем, чтобы мужчины сами пробивались в жизни, – везде он был вице-президентом, управляющим и членом. Если где-то собирался комитет с участием женщин, там неизменно присутствовал мистер Годфри, со шляпой в руке, который сдерживал пыл собрания и вел милых созданий по тернистому деловому пути. Подозреваю, что это самый совершенный филантроп (из обладающих небольшим состоянием), которого когда-либо рождала английская земля. Непросто было найти другого такого оратора, который на благотворительных собраниях с такой же легкостью заставлял бы слушателя проронить слезу и расстаться со своими деньгами. Он до мозга костей был фигурой общественной. В последний раз, когда я был в Лондоне, моя госпожа доставила мне два удовольствия: послала меня в театр посмотреть на модную танцовщицу и в Эксетер-холл – послушать мистера Годфри. Дама выступала с оркестром, джентльмен – с платком и стаканом воды. Толпы – на первом представлении, то же самое – на втором. И вдобавок ко всему этому, вы не найдете другого такого душевного, открытого, кроткого человека (я имею в виду мистера Годфри). Он любил всех, и все любили его. Какие шансы на успех имел мистер Франклин да и кто-либо с обычной репутацией и способностями против него?

Четырнадцатого числа пришел ответ мистера Годфри.

Он принял приглашение моей хозяйки погостить у нее со среды (дня рождения) до пятницы, когда из-за обязанностей в женских благотворительных обществах ему придется вернуться в город. К письму он приложил стихотворное посвящение тому, что он поэтично назвал «днем явления на свет» своей кузины. Как мне сообщили, мисс Рейчел, присоединившись к мистеру Франклину, за обедом потешалась над этим стихотворением, и Пенелопа, которая была всецело на стороне мистера Франклина, торжествующим тоном спросила меня, что я об этом думаю.

– Дорогая, мисс Рейчел ведет тебя по ложному следу, – ответил я. – Но мой нос не так-то просто обмануть. Дождись, когда вслед за стихами мистера Эйблуайта появится сам мистер Эйблуайт, тогда и посмотришь.

Дочь ответила, что мистер Франклин может попытать счастья и сделать ход до того, как за стихотворением последует поэт. В подтверждение этого мнения должен сказать, что мистер Франклин не упускал возможности любыми способами добиться благосклонности мисс Рейчел.

К примеру, он, один из самых заядлых курильщиков, которых мне доводилось встречать, отказался от сигар, потому что она как-то сказала, что ей не нравится запах табака, впитавшийся в его одежду. После этого акта самоотречения он так плохо спал из-за отсутствия привычного успокаивающего воздействия курения и спускался по утрам с таким изможденным и уставшим видом, что сама мисс Рейчел начала умолять его вернуться к своей привычке. Куда там! Он не сделает ничего, что может доставить ей хоть миг неудовольствия. Он будет сражаться решительно и рано или поздно вернет себе сон терпеливостью и силой воли. Подобная преданность, скажете вы (и как сказали некоторые из слуг внизу), не могла не произвести впечатления на мисс Рейчел, тем более преданность, поддерживаемая каждодневным расписыванием двери. Так-то оно так, да только у себя в спальне она держала фотографию мистера Годфри, на которой тот был изображен выступающим на собрании, с волосами, раздуваемыми дыханием собственного красноречия, и прекрасными глазами, которые своей неподдельной искренностью заставляют вас достать деньги из кармана и пожертвовать на какое-нибудь благое дело. Что вы на это скажете? Каждое утро (что я знаю от Пенелопы) мужчина, без которого не могли обойтись женщины, в уменьшенном изображении, наблюдал за мисс Рейчел, когда она расчесывала волосы. И в скором времени он будет наблюдать за нею по-настоящему – таково было мое мнение.

Шестнадцатого июня произошло событие, которое, как мне показалось, значительно снизило шансы мистера Франклина.

В то утро странный джентльмен, разговаривавший на английском с заграничным акцентом, зашел в дом и попросил позвать мистера Франклина Блейка по делу. Дело это не могло иметь никакого отношения к алмазу по двум причинам: во-первых, мистер Франклин мне об этом ничего не говорил, во-вторых, он сообщил о нем (после того как этот джентльмен ушел) миледи. Та, вероятно, в свою очередь намекнула о чем-то дочери. Во всяком случае, говорили, что в тот вечер за фортепиано мисс Рейчел сказала что-то резкое мистеру Франклину по поводу людей, среди которых он жил прежде, и правил, которые он перенял за границей. На следующий день впервые ничего не было сделано для украшения двери. Подозреваю, что мистера Франклина в Англии настигли последствия какого-то опрометчивого поступка (в отношении либо женщины, либо денежного долга), совершенного на континенте. Однако все это лишь догадки. На этот раз не только мистер Франклин, но и, как это ни странно, миледи оставили меня в неведении.

Семнадцатого, судя по всему, тучи рассеялись. Они вернулись к украшению двери и снова стали добрыми друзьями. Если верить Пенелопе, мистер Франклин воспользовался примирением, чтобы сделать предложение мисс Рейчел, и не получил ни согласия, ни отказа. Моя девочка была уверена (по некоторым признакам, перечислением которых я не стану вас утомлять), что ее молодая хозяйка ушла от ответа, не поверив в искренность мистера Франклина, а потом втайне жалела, что так к нему отнеслась. Хотя отношения между молодой хозяйкой и Пенелопой носили более доверительный характер, чем обычно бывает между господами и слугами (они ведь, можно сказать, вместе росли), я все же знал скрытный характер мисс Рейчел слишком хорошо, чтобы поверить, что она могла таким образом раскрыть кому бы то ни было душу. Подозреваю, что дочь в данном случае всего лишь выдавала желаемое за действительное.

Девятнадцатого случилось еще одно происшествие. К нам наведался доктор. Его вызвали прописать лекарство особе, которую я уже имел возможность представить вам на этих страницах, нашей второй горничной, Розанне Спирман.

Бедная девушка, которая, как вы уже знаете, озадачила меня на Зыбучих песках, в то время, о котором я пишу, озадачила меня еще больше. Предположение Пенелопы, что ее подруга влюбилась в мистера Франклина (о чем моя дочь по моему настоянию никому не рассказывала), по-прежнему казалось мне нелепым. Однако я должен признать, после того, что увидел лично я и увидела моя дочь, поведение второй горничной начало казаться странным, если не сказать больше.

К примеру, девушка постоянно старалась оказаться на пути у мистера Франклина, делала она это незаметно, исподволь, но в том, что она это делала, сомнений быть не могло. Он же обращал на нее внимания не больше, чем на кошку, казалось, ему даже не приходило в голову, что на простое лицо Розанны можно хотя бы взглянуть. Несчастная девушка, и так не отличавшаяся хорошим аппетитом, почти вовсе перестала есть, а по утрам ее глаза имели все признаки недосыпания и слез. Однажды Пенелопа стала свидетелем события настолько неловкого, что мы сразу же решили не предавать его огласке. Она застала Розанну у туалетного столика мистера Франклина, когда та тайком заменила розу, подаренную ему мисс Рейчел, чтобы он вставил ее в петлицу, на розу, которую выбрала сама. После этого случая она пару раз позволяла себе дерзить, когда я, беспокоясь о ней же, намекал ей, что стоит быть осторожнее; хуже того, она отвечала не слишком почтительно в тех редких случаях, когда мисс Рейчел случайно обращалась к ней.

Миледи заметила эту перемену и спросила у меня, что я об этом думаю. Я попытался защитить девушку, сказав, что она захворала, поэтому девятнадцатого числа, как вы уже знаете, и был вызван доктор. Он странности поведения девушки объяснил расшатавшимися нервами и усомнился в том, что она может продолжать работать в доме. Миледи предложила для смены обстановки отправить ее на одну из наших ферм, дальше от берега. Розанна со слезами на глазах просила и умоляла оставить ее, и я в недобрый час посоветовал миледи подождать еще немного. Как показали последовавшие события и как вы скоро увидите, это был худший совет, который я мог дать. Если бы я только мог заглянуть в недалекое будущее, я бы в ту же минуту своими собственными руками увел Розанну из дома.

Двадцатого пришла записка от мистера Годфри. Он решил на ночь остановиться во Фризинголле, чтобы посоветоваться с отцом об одном деле. На следующий день он вместе с двумя старшими сестрами должен был приехать к нам верхом до обеда. К записке прилагалась изящная фарфоровая шкатулка в подарок мисс Рейчел, с любовью и пожеланиями всего наилучшего. Мистер Франклин подарил ей только простой медальон, вполовину дешевле шкатулки. Между тем дочь моя Пенелопа – такова упрямая натура женщин – по-прежнему пророчила ему победу.

Хвала небесам, мы наконец-то добрались до кануна дня рождения. Думаю, вы согласитесь, что на этот раз я подвел вас к нужному месту без особых задержек в дороге. Веселее! Сейчас я побалую вас новой главой, и, что важно, глава эта окунет вас в самую гущу событий.

Глава IX

Двадцать первого июня, в день рождения, на рассвете небо заволокло хмурыми тучами, но к полудню от них не осталось и следа.

Мы, обитатели людской, начали эту счастливую годовщину, как обычно, с поднесения мисс Рейчел небольших подарков и с поздравительной речи, которую я как старший из слуг произношу ежегодно. Я следую примеру королевы, ежегодно открывающей парламент, а именно: каждый год говорю примерно одно и то же. До того как она произнесена, мою речь (как и речь королевы) ждут с нетерпением, как будто ничего подобного до сих пор никто не слышал. После ее произнесения, когда, вопреки ожиданиям, становится понятно, что никакой новизны она не несет, мои слушатели, хоть и бурчат немного поначалу, начинают ждать следующего года в надежде услышать что-то поновее. Это свидетельствует о том, что людьми править очень легко, как в парламенте, так и на кухне.

После завтрака мы с мистером Франклином поговорили с глазу на глаз о Лунном камне – подошло время его забрать из банка и вложить в руки самой мисс Рейчел.

То ли он снова попытался ухаживать за кузиной и получил категорический отказ, то ли еженощное недосыпание так распалило все противоречия и неуверенности его характера – это мне не известно. Но мне совершенно точно известно, что мистер Франклин утром в день рождения проявил себя не самым лучшим образом. Он двадцать раз менял свое мнение насчет алмаза в течение такого же количества минут. Я же, со своей стороны, строго придерживался фактов в том виде, в каком они были нам известны. С драгоценностью не произошло ничего такого, что могло бы встревожить миледи, и ничто не могло отменить закрепленное юридически обязательство мистера Франклина передать камень во владение кузине. Это был мой взгляд на вещи, и, как бы он ни выкручивался, в конце концов ему пришлось со мной согласиться. Мы договорились, что после второго завтрака он съездит верхом во Фризинголл и привезет алмаз. На обратном пути его, по всей вероятности, должны были сопровождать мистер Годфри и две юные леди.

Когда с этим разобрались, молодой джентльмен вернулся к мисс Рейчел.

Все утро и часть дня они посвятили бесконечному украшению двери. Пенелопа стояла рядом, смешивая краски по его указанию, а миледи по мере приближения второго завтрака все чаще заходила к ним, зажимая носовым платком нос (в тот день они использовали много разбавителя мистера Франклина), безуспешно пытаясь оторвать двух художников от работы.

Лишь в три часа они сняли фартуки, отпустили Пенелопу, которая больше всех пострадала от разбавителя, и смыли с себя краску. Но они сделали то, что хотели, – закончили дверь ко дню рождения, и теперь их переполняла гордость. Должен признать, их грифоны, купидоны и остальные фигурки радовали глаз, даже несмотря на то, что их было так много, были они окружены таким количеством цветов и узоров и располагались в таком беспорядке, что после упоения этой пестрой красотой у вас еще несколько часов рябило в глазах. Если я добавлю, что свое участие в украшении двери Пенелопа закончила в кухне для слуг, где ее стошнило, то это вовсе не из-за предубеждения против разбавителя. Нет-нет! Высыхая, он переставал вонять, и, когда искусство требует жертв такого рода, даже если это моя собственная дочь, я говорю: пусть искусство их получит!

Мистер Франклин, наскоро перекусив, поехал во Фризинголл – сопроводить кузин, как он сказал миледи; привезти Лунный камень, как знали он и я.

Поскольку то был один из самых торжественных случаев, когда я обязан занять место у буфета и руководить прислугой, в отсутствие мистера Франклина у меня было чем занять мысли. Осмотрев вина и проверив готовность моих мужчин и женщин, которые должны были прислуживать за столом, я удалился к себе, чтобы отдохнуть перед прибытием гостей. Пара затяжек – вы знаете чего – и обращение к определенной книге, название которой я уже упоминал на этих страницах, принесли мне успокоение телесное и умственное. Стук копыт за окном пробудил от того, что я бы назвал не дремотой, а задумчивостью, и, выйдя к двери, я увидел целую кавалькаду, состоявшую из мистера Франклина и двух его кузин в сопровождении одного из старых конюхов мистера Эйблуайта.

Странно, но я заметил, что мистер Годфри подобно мистеру Франклину пребывал не в настроении. Он, как всегда, чрезвычайно вежливо пожал мне руку и был очень рад видеть, что его старинный друг Беттередж все так же полон сил, но на лицо его как будто наползла туча, причина чего мне была непонятна. И когда я спросил, как поживает его батюшка, он лишь коротко обронил: «Как обычно».

Однако обе двадцатилетние мисс Эйблуайт были достаточно веселы, что более чем уравновешивало общее настроение. Они были почти одного роста с братом, румяные, светловолосые дородные, пышущие здоровьем девицы, что называется, кровь с молоком. Ноги бедных лошадей дрожали под их весом, и, когда они, не дожидаясь помощи, выпрыгнули из седел, клянусь, они подскочили, как будто были сделаны из индийской резины. Все, что говорили мисс Эйблуайт, начиналось с большого «О»; все, что они делали, сопровождалось шумом; они хихикали и галдели к месту и не к месту по малейшему поводу. Лопотухи – вот как я их называю.

Под прикрытием издаваемого двумя юными леди шума мне удалось пошептаться с мистером Франклином в зале.

– Вы привезли алмаз, сэр?

Он кивнул и похлопал себя по нагрудному карману.

– Индусов видели?

– Ни разу.

После этого он спросил про миледи и, услышав, что она в маленькой гостиной, направился туда. Не пробыл он там и минуты, как звякнул звонок и Пенелопу отправили сказать мисс Рейчел, что мистер Франклин Блейк желает с ней поговорить.

Спустя примерно полчаса я шел через зал, как вдруг раздавшиеся в маленькой гостиной крики заставили меня остановиться. Не скажу, что я встревожился, ибо узнал в криках любимое большое «О» мисс Эйблуайт. И все же я вошел в комнату (сделав вид, что хочу получить указания относительно обеда) проверить, не случилось ли чего серьезного.

Там, у стола, с несчастливым алмазом полковника в руке, с видом человека, потерявшего дар речи от изумления, стояла мисс Рейчел. По обе стороны от нее стояли на коленях Лопотухи, пожирая драгоценный камень глазами и крича от восторга всякий раз, когда он сверкал на них очередной гранью. У противоположного конца стола стоял мистер Годфри, хлопая в ладоши, как большой ребенок, и мягко произнося: «Восхитительно! Восхитительно!» Рядом с книжным шкафом в кресле сидел мистер Франклин, дергая себя за бороду и с беспокойством поглядывая на окно. А у окна, повернувшись спиной ко всем собравшимся, стоял предмет его внимания – миледи с выдержкой из завещания полковника в руке.

Когда я спросил о распоряжениях, она повернулась ко мне, и я увидел фамильную складку у нее между бровей и фамильный темперамент в подергивающихся уголках рта.

– Зайдите ко мне через полчаса, – ответила она. – Мне нужно будет вам кое-что сказать.

С этими словами она вышла. Сомнений не было: ее охватили те же сомнения, которые овладели нами с мистером Франклином во время разговора на Зыбучих песках. Быть может, оставленный в наследство Лунный камень стал в ее глазах доказательством того, как жестоко и несправедливо она обошлась с братом? Или того, что брат оказался еще хуже, чем она о нем думала?

Серьезные вопросы нужно было решить миледи, а между тем ее дочь, не знавшая ничего о характере полковника, стояла с его подарком в руке.

Прежде чем я успел выйти из комнаты, мисс Рейчел, всегда внимательная к старому слуге, который служил в доме еще до ее рождения, остановила меня.

– Взгляните, Габриель! – сказала она и подставила сверкающий алмаз под солнечный свет, лившийся через окно.

Боже правый! Вот это был алмаз! Величиной почти с яйцо ржанки. Струившийся сквозь него свет был подобен сиянию луны в полнолуние. Всматриваясь в глубину этого камня, вы видели желтую бездну, притягивающую ваш взгляд так, что вы переставали видеть что-либо другое. Он казался неизмеримым; камень, который вы могли удержать между указательным и большим пальцами, был необъятным, как само небо.

Мы подставили его под солнце, а потом затемнили комнату, и он засветился в темноте своим собственным внутренним лунным блеском. Неудивительно, что мисс Рейчел была очарована, неудивительно, что ее кузины кричали. Алмаз так пленил меня, что я издал такое «О» громче, чем обе Лопотухи вместе взятые. Единственным из нас, кто сохранил спокойствие, был мистер Годфри. Он обнял обеих сестер за талии и, сочувственно поводив взглядом между мной и алмазом, промолвил:

– Это всего лишь углерод, Беттередж. Обычный углерод, мой добрый друг.

Полагаю, этим он хотел меня просветить, однако всего лишь напомнил про обед. Я поплелся вниз к своей армии слуг. Когда я выходил, мистер Годфри произнес:

– Старина Беттередж! Искренне уважаю этого человека.

Удостаивая меня этим выражением расположения, он обнимал сестер и пожирал глазами мисс Рейчел. Вот уж поистине бездонный источник любви! По сравнению с ним мистер Франклин казался настоящим дикарем.

Спустя полчаса я, как было велено, явился в комнату миледи.

То, что произошло между моей хозяйкой и мною, по большому счету можно назвать повторением того, что произошло между мистером Франклином и мною на Зыбучих песках, с той лишь разницей, что я предусмотрительно умолчал о фокусниках, поскольку не видел причин тревожить миледи по этому поводу. Когда мне было позволено уйти, я уже понимал, что у нее сложилось самое неблагоприятное мнение относительно мотивов поступка полковника и что она вознамерилась при первой возможности забрать у дочери Лунный камень.

По дороге в свою часть дома я встретился с мистером Франклином. Он поинтересовался, не видел ли я его кузину Рейчел. Я ее не видел. Не мог ли я сказать, где найти его кузена Годфри? Этого я тоже не знал, но подозревал, что кузен Годфри может оказаться где-то рядом с кузиной Рейчел. Судя по всему, подозрения мистера Франклина тоже повернули в ту сторону. Он сильно дернул себя за бороду и закрылся в библиотеке, многозначительно хлопнув дверью.

Больше мою подготовку к праздничному обеду никто не прерывал до того времени, когда мне нужно было нарядиться для встречи гостей. Как только я надел белый жилет, в мою туалетную вошла Пенелопа, делая вид, будто желает расчесать те немногие волосы, что у меня остались, и поправить узел на моей белой бабочке. Моя девочка так и светилась от радости, и я не мог не заметить, что она хочет мне что-то сказать. Поцеловав меня в лысую макушку, она прошептала:

– У меня есть для вас новости, папа! Мисс Рейчел отказала ему.

– Ему – это кому? – спросил я.

– Человеку из комитетов женских обществ, – ответила Пенелопа. – Гадкий скользкий тип! Я ненавижу его за то, что он пытался занять место мистера Франклина.

Если бы у меня хватило дыхания, я бы, разумеется, возразил против столь неподобающего отзыва о вездесущем филантропе. Но как раз в эту секунду моя дочь взялась за мою бабочку, и вся сила ее чувств направилась в ее пальцы. Еще никогда в жизни я не был так близок к смерти от удушения.

– Я увидела, как он повел ее в цветник, – продолжила Пенелопа, – и притаилась за падубом, чтобы посмотреть, как они вернутся. Туда они ушли, держась за руки и смеясь, а обратно вышли раздельно, оба – туча тучей и смотрели куда угодно, только не друг на друга, так что не ошибешься. Папочка, я еще никогда не была так счастлива! Значит, в этом мире есть хотя бы одна женщина, которая может противиться мистеру Годфри Эйблуайту! Будь я леди, я бы была второй.

Тут мне снова стоило бы возразить, но к этому времени дочь уже взялась за щетку для волос, и вся сила ее чувств направилась туда. Если вы лысы, то поймете, что она со мной сделала; если нет, пропустите эту часть и возблагодарите Господа за то, что он дал защиту вашей голове от щетки.

– Рядом с моим падубом, – продолжила Пенелопа, – только с другой стороны, мистер Годфри остановился. «Вы предпочитаете, – сказал он, – чтобы я сейчас все бросил и делал вид, будто ничего не случилось?» Мисс Рейчел развернулась к нему, глаза так и горят, и говорит: «Вы приняли приглашение моей матери и должны встречаться с гостями. Если не хотите скандала в доме, вы, конечно же, останетесь». Она прошла еще несколько шагов и, кажется, немного смягчилась. «Давайте забудем о том, что произошло, Годфри, – сказала она. – Останемся кузенами». Она протянула ему руку. Он поцеловал руку – какая вольность! – и она ушла. Он какое-то время стоял, понурив голову и медленно роя каблуком яму в гравии. Никогда не видела человека более смущенного. «Как неловко, – процедил он, подняв голову. – Как ужасно неловко». Если это он так о себе говорил, то был прав. Он оказался в таком неловком положении, что хуже не придумаешь. А ведь вышло все так, как я говорила с самого начала, – воскликнула Пенелопа, оставив на моей лысине последнюю царапину, самую больную. – Мистер Франклин победил!

Я отобрал у нее щетку и открыл рот, чтобы сделать выговор, который, как вы сами могли убедиться, моя дочь заслужила своими словами и поведением.

Но, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, за окном раздался грохот подъезжающего экипажа и остановил меня. К обеду прибыли первые гости. Пенелопа тут же убежала, я надел сюртук и осмотрел себя в зеркале. Голова моя горела огнем и покраснела, как вареный рак, но в остальном я выглядел в полном соответствии с правилами проведения подобных вечеров. Я вышел в зал как раз вовремя, чтобы успеть объявить имена первых гостей. Вас они не заинтересуют. Это были всего лишь родители нашего филантропа: мистер и миссис Эйблуайт.