Текст книги "Базилика"

Глава 13

Той ночью, когда будущие священники из колледжа святого Дамиана спали, свернувшись калачиком, в своих постелях, позвонил папа, чтобы поговорить кое о чем поважней бейсбола. Я бы не сказал, что он был пьян, но голос Треди звучал ниже обычного, а речь не отличалась особой четкостью. Я мог бы поспорить на бутылку рома, но я лишь простой брат.

– Мы тут с Диего читаем распечатки Карузо. Это все материалы?

Мне показалось, что я слышу позвякивание кубиков льда.

Я хочу быть искренним. Тогда я почувствовал, что ревную, и это был не просто приступ. Неразумно, сказал бы Иванович. Да, соглашусь. Но что было-то было. Треди в своем волшебном дворце с янтарным стаканом Карибского золотистого, положив босые ноги на какой-нибудь бесценный ватиканский пуфик, посвящает в конфиденциальные документы Диего Альтамирано подхалима и выскочку, который никак не решит, священнослужитель он или машина для убийства.

– Да, Ваше святейшество, документы Карузо – та еще мешанина: и морковь, и картошка, и лук, – безучастно ответил я.

– Ты прав. Пол. Кое-что из этого довольно резко, прямо какой-то новый Торквемада.[73]73
  Торквемада Томас (ок. 1420-98), с 80-х гг. глава испанской инквизиции (великий инквизитор).


[Закрыть] Малость шизофренично, вынужден согласиться.

– Что-то – настоящее, что-то – химера…

– Два в одном.

– …и я думаю…

Но он знал, что я собирался сказать, поэтому сделал это за меня. Возможно, для того, чтобы его приятель Диего мог уловить суть.

– Вероятно, что-то из этого, одно или другое, взбесило кого-то до такой степени, что Карузо решили убить, столкнуть с купола.

– Так я и думаю.

– Думаешь, это были «Ключи», Пол?

Я уловил в его голосе тревожную нотку.

– Возможно.

Он хотел, чтобы я сказал «да».

– Пол, я должен кое-что тебе рассказать. Не вешай трубку…

Потом Треди сказал:

– Спокойной ночи, Диего, спасибо за компанию.

Несколько секунд спустя я услышал, как папа глотнул и сказал:

– Хорошо, Пол, начнем с самого начала. Мы с Лукой Карузо были вместе почти с самого начала, еще с тех старых, добрых и беспокойных кокаиновых времен. Став священником, он занялся миссионерской деятельностью именно в этом направлении. Ты знал об этом.

– Нет, не знал.

Черт, мне следовало проверить.

– Пол, Карузо был одним из местных помогавших мне священников. И глазом не моргнув, он подвергал себя невероятному риску. Словно в его жилах был лед.

– Наркодилеры его тоже ненавидели?

– Думаю, да.

По спине у меня пробежал холодок. Я вспомнил языки пламени и снова ощутил запах горящих тел моей семьи.

Папа надеялся, что Лука стал жертвой религиозных фанатиков. Гораздо хуже, если он пал жертвой жестокого, связанного с наркомафией прошлого, объединявшего всех нас.

– …я помог Карузо, привез его сюда в Ватикан, действительно более безопасное место. Ему прекрасно удавалось то, чем он занимался, Пол, но под конец Луке стало скучно. Я видел это. И тогда я дал ему дополнительное задание, попросил оказать мне любезность и помочь с одной небольшой проблемой. Знакомая история?

– Ты попросил его проникнуть в «Ключи»…

– Да простит меня Господь. Он начал писать всякий бред правого толка, и им это нравилось; практически сразу после того, как я обронил фразу, что он мой друг, они опрометчиво приняли его к себе в компанию. Кое-что из тех материалов, что ты нашел в компьютере Карузо и передал мне, представляет собой его истинные убеждения, но все, что относится к этим католическим коммандос, – чушь. Он писал это для меня – все до последней буквы. «Ключи» думали, что он пишет то, во что верю я, но не могу высказать это публично. Они печатали это и прочую чепуху, о публикации которой не могло быть и речи, будь она на другого источника.

– Карузо был твоим агентом и, возможно, поставлял тебе много внутренней информации о «Ключах».

Может, я и тугодум, но не идиот.

Папа сделал еще глоток.

– А также и тот факт, что в «Ключи» стекается много денег – слишком много – и что большая их часть поступает из наркокартелей Южной Америки.

Черт! Я вспомнил о напичканной современными компьютерами комнате в штаб-квартире «Ключей».

– А Видал ь?

Но я уже знал ответ.

– Видал ь – другой мой старый друг. Я заслал его туда следом за Карузо. Он создал себе «респектабельный», должным образом консервативный религиозный фасад, чтобы подобраться поближе, но, в основном, отслеживал денежные потоки. Он латиноамериканец; у него прекрасные связи по всей Южной Америке. Это облегчало задачу.

– Так что пока ты абсолютно уверен в Видале.

Последовала долгая пауза, и когда папа снова заговорил, его голос и интонация были такими, какие я слышал всего раза два.

– Послушай, Пол. Я твой друг и твой папа. Видаль, как и ты, простой брат.

Что, брат Пол, съел?

– По моей просьбе отец Видаль поехал в Южную Америку, – продолжал папа. – Он возвращается через несколько дней; я хочу, чтобы ты поработал с ним, хорошо? И, пожалуйста, не приближайся к «Ключам», пока он не вернется.

Я и не приближался. Последующие дни прошли без пользы. Я не припоминаю, чтобы бедолаге Галли, мне и всем ватиканским полицейским удалось совершить что-нибудь выдающееся. В расследовании убийства такое иногда случается. Это всегда очень раздражает. Единственным полезным делом было то, что Лютера удалось внедрить в окружение папы, и ему там явно нравилось, поскольку, когда мы однажды вечером встретились за ужином, Лютер был в приподнятом настроении.

– Как тебе у папы?

Лютер всплеснул руками, как это делают итальянцы, когда хотят описать что-то сложное и труднообъяснимое.

Он сказал:

– Этот папа не зря ест свой хлеб. Он все время трудится – и днем, и ночью. Любит свою работу, живет ею. Думаю, он святой.

– Правда?

Мне никогда не приходило в голову считать Треди святым.

– Не потому, что он старается им быть, а потому, что это так и есть.

– Он произвел на тебя сильное впечатление, да? На такого старого циника, как ты.

– Ты разговариваешь с ним, и тебе хорошо – что еще я могу сказать, Пол? Однажды, когда у него закончилась его последняя на тот день встреча, он сказал: «Лютер, пошли ко мне». Он скинул туфли, взял два стакана, и вот я уже пью пиво с епископом Рима. Мы разговорились, и я вдруг понял, что рассказываю ему об Африке, о жизни, о себе, о чем я почти никому не рассказывал. Ну, тебе и еще кое-кому. Страшно, Пол, папа – страшный человек.

Как и я, Лютер долгими путями шел к тому, чтобы стать служителем церкви. Меня привела эмоциональная травма, но по обрывочным рассказам, услышанным от Лютера за годы нашего знакомства, и по обломкам, из которых я мысленно сложил картину его жизни, молено было понять, что причиной, по которой он здесь, вполне могло быть опустошение. Я знал, что когда-то он успел побывать и фермером, и солдатом, и правительственным чиновником, учителем и рыбаком-браконьером, но в какой последовательности, я не помнил. Наверное, Лютер тоже этого не помнил. Надо отдать должное Треди: он заставил открыться такого человека, как Лютер; но не за тем Лютера отправили в Апостольский дворец.

– Что с безопасностью? Треди ничего не угрожает?

Ответ Лютера последовал довольно быстро, но я видел, что мысленно он где-то в другом месте.

– Конечно, он не в безопасности, Пол. Ты знаешь, я знаю, он знает, Кеннеди тоже знал. И Кеннеди мертв, кому-то очень хотелось его завалить. Диего Альтамирано ходит за ним как привязанный, и у него добрые намерения, но… думаю, что если появится кто-нибудь с табличкой на груди, на которой будет написано «наемный убийца», ватиканские полицейские, возможно, проведут собрание, проголосуют, пошлют дымовые сигналы. Но против кого-то, кто настроен серьезно…

– Но там будешь ты. Этого хочет Треди. Ты ему нужен.

– Я буду, Пол. Но мне нужно еще раз поговорить с папой.

– Ради Бога, ты разговариваешь с ним каждый день.

– Я имею в виду серьезный разговор. Ему нужно знать…

Я спросил:

– Что? Что ему нужно знать?

Но Лютер уже бродил в других закоулках разума.

В молчании мы прогуливались по запруженным людьми улицам, наслаждаясь прохладой вечера. По крайней мере, я наслаждался. Где были мысли Лютера в тот момент, я не знаю. К реальности он вернулся, когда мы почти дошли до дома. Мы обогнули старый Циркус Максимус, и Лютер вдруг направился к гигантскому овалу амфитеатра, а я молча последовал за ним. Когда я его нагнал, он сидел на корточках у основания древней статуи в центре античного стадиона для бега. С него тек пот, глаза блестели. Я подумал, что он, возможно, заболел, но это было не просто недомогание.

– Пол, послушай. Слушай меня. Я хочу рассказать тебе кое-что об Африке… Это нелегко. Просто послушай, ладно?

Лютер закрыл глаза и начал свой рассказ.

– Никто не знает об этом, Пол. Это такая тайна, о которой не рассказывают; слишком стыдно. Я никому это никогда не говорил, но теперь вынужден рассказать эту историю. Это как исповедь, Пол. Понимаешь?

– Да.

Но я не понимал.

– Ты выслушаешь мой рассказ, Пол?

– Конечно.

Лютер улыбнулся.

– Ты мой брат, Пол.

Затем он снова погрузился в свои мысли и застыл. Налетел ветер, и у подножия статуи стало прохладно, но я терпеливо сидел и ждал, когда Лютер отвлечется от размышлений и начнет рассказывать о суровом месте, которое он называл Эдемом.

– Когда в тот день я появился там, место было таким прекрасным, что я сразу подумал: оно совершенно. Там было так хорошо! Пол, ты бы не поверил, что существует такая красота. Цветы, фрукты, аккуратные ряды посевов, вдали ручеек и гора, деревня с аккуратными домами и белоснежная церковь. За ней на холме располагался старый каменный монастырь, построенный во времена начала колонизации. В таком месте человек в абсолютном покое мог размышлять о жизни или о Боге. До ближайшей гравиевой дороги было четыре дня ходу, но каким-то образом я ощутил, что людей, которые живут здесь, это не особенно тревожило, потому что они понимали: все находится рядом.

Но когда я появился там, Пол, Эдема не стало. Да простит их Господь. Наверное, ты читал об этом или о чем-то подобном. Ручей был полон тел, и церковь тоже. Большинство из них были зарублены мачете, и только немногих забили лопатами и мотыгами. В церкви было много женщин и детей и еще несколько монахинь Европы, пытавшихся их защитить. Плохое племя, По Все самое ужасное в современной Африке происходит из-за плохого племени. Смертельная обида.

Больше десяти лет Лютер хранил молчание. Он взял мою руку в свою гигантскую ладонь и с силой сжал.

– Я должен был стоять на страже мира, носить голубую каску и все такое. Анекдот. Ради поддержания мира я убил кучу африканцев, в тот день я бы убил еще больше, но не застрелил ни одного, потому что те, кто это устроил, уже сбежали.

Вонь стояла страшная, мухи, личинки мух, большие жирные собаки, злобные из-за того, что кто-то мешает их пиршеству. Нам нужен был бульдозер, но, естественно, в Эдеме нет бульдозеров. Мои солдаты стреляли в собак и поджигали огромные костры из тел – так много было там детей, Пол.

Я поднялся в монастырь и обнаружил семерых священников, белых, в такой же, как и на мне сейчас, одежде. Старики. Кому они могли навредить? Перерезанные горла, изувеченные тела. Я думал, что уже все повидал на своем веку, но оказалось, что не все. Я побыл немного в монастыре, потом спустился с холма и отправил солдат, сказав им, что я их догоню, но остался. Они были рады выдвинуться до темноты, Господь свидетель; дьявол посетил Эдем, и мы знали об этом. Той ночью я остался один в монастыре с мертвыми священниками. Я не спал, потому что, если дьявол вернется, я хотел быть готовым к встрече. Но он не пришел, и следующим утром я похоронил священников. Затем спрятал оружие, снял униформу и остался в Эдеме. Несколько раз в первые две недели за мной присылали солдат, но я прятался от них. Меня не особенно искали. Еще один мертвый офицер, что с того. Будут еще войны, и будут еще офицеры.

Я пробыл там долго, очень долго; только я, книги миссионеров и все, что от них осталось. Никто больше не вернулся в Эдем, Пол. Табу. Но только не для меня. Я был счастлив там. Сменяли друг друга дни, времена года, даже в Африке есть времена года. Я наблюдал, как они проходят, и никогда об этом не задумывался, потому что все это время учился у мертвых священников. Я прочитал все их книги, подряд: по истории, религии, литературе – все, что попадало мне в руки; языки мне всегда давались легко, ты это знаешь, Пол. Я много узнал о мире, о Боге, о себе. Я начал подозревать, что оказался там неспроста. Думаю, я почувствовал себя наследником этих священников. Они пришли сюда в надежде творить добро, а вместо этого погибли в бессмысленной резне. Мне казалось, если я буду продолжать их дело, то каким-то образом исправлю эту ужасную несправедливость. Кажется безумием, да? Может, так оно и было. Ну и что? Я узнал все об этих священниках и их судьбе. В конце концов, будет ли безумием представить, что я стал ими? Разве это разумно? Я думал, да. Однажды, не знаю почему, я вдруг понял – просто понял и все, – что настало время уходить. Я пошел в комнату настоятеля и забрал большую бухгалтерскую книгу, которую он вел. Я взял ее с собой и принес в штаб-квартиру миссионеров в Риме. Так я здесь и оказался.

Он отпустил мою руку и откинулся назад на прохладный мрамор основания статуи.

Через некоторое время я сказал:

– Это замечательная история, Лютер.

– Я должен рассказать ее папе.

– Он будет растроган.

– Нет, Пол, я так не думаю.

– Но…

– Я хочу рассказать папе о том, что записался в батальон мертвецов; вписал свое имя в книгу настоятеля, к остальным. Сказал, что я был одним из них, членом их ордена. Когда я появился в Риме, те, кто оставался здесь, были рады меня видеть, решили, что из-за шока я многого не помню: теологию, обряды. Поэтому они заново обучили меня вещам, которых в действительности я никогда не знал. Я просто плыл по течению, это было легко после стольких лет, проведенных с моими мертвыми святыми друзьями. Но теперь все изменилось, Пол. Мне нужно рассказать папе. Папа должен знать, что я не настоящий священник.

– Я ждала, что придет кто-то вроде вас, – произнесла она, не собираясь делать мне комплимент. Тереза Лонги была поразительной женщиной, манящей: острые скулы, зеленые глаза, длинные черные волосы, зачесанные назад и струящиеся по ее белому лабораторному халату. Возможно, ей было около сорока. Выдающийся хирург, знаменитый профессор. Неординарная женщина.

В жизни Луки Карузо должна была быть женщина. Просто потребовалось слишком много времени, чтобы найти ее. Сыщики Галли обшарили личные вещи Карузо, но не так тщательно, как оказалось, и тогда, расстроенный тем, что расследование зашло в тупик, я решил проверить их еще раз. Из его записной книжки я выписал имена примерно двадцати пяти женщин. Потихоньку отобрал из них наиболее вероятных кандидаток и принялся их обзванивать. Два дня напрасных ожиданий, зато по ходу дела я узнал о Луке Карузо много нового. Он начинал мне нравиться, правда.

Вероника Урло, невысокая брюнетка примерно двадцати пяти лет, работала на центральной телефонной станции Ватикана. Она не ожидала, что я найду ее, и нервничала, но после серьезного разговора, который я провел в своей лучшей добродушно-отеческой манере за чашкой капуччино, выложила мне все. Вероника была из разряда женщин, которых мы обычно называем «женщинами легкого поведения». Не будучи страшно умной или невероятно красивой в городе, который чуть не лопался от избытка женщин, сочетавших в себе и то и другое. Вероника строила отношения с мужчинами, как могла. В Ватикане недостатка в партнерах нет, пояснила она.

– Это, ну, понимаете, как развлечение, как сходить в кино, и всегда с серьезными людьми. Шишками. Может, некоторые из них и были священниками, но когда мы проводили время вместе, они всегда носили светскую одежду, и у меня появлялось чувство, словно это – наша тайна. Мне всегда нравилось то, чем я с ними занималась, ну, почти со всеми, ну, вы меня понимаете.

– Вы ложились с ними в постель.

– Понимаете, это не всегда происходило в постели. Мы и еще кое-что делали. Но мы всегда молились.

– А монсеньор Карузо? С ним ты тоже занималась любовью и, гм, прочими вещами в необычных местах?

– С Лукой? В необычных местах?

Она хихикнула и, как мне показалось, первый раз за всю беседу оживилась.

– О нет, вы не поняли. Не с ним. Мы просто разговаривали. Много разговаривали. Он считал, что я веду себя неправильно. Он говорил, что люди пользуются мной. В глубине души я знала, что он был прав, но понимаете…

Среди других женщин, чьи имена значились в записной книжке Карузо, две не представляли собой ничего особенного. Одна была пожилой дамой, заручившейся помощью Карузо, чтобы найти работу мужу. Другая была на последнем месяце беременности. Похоже, Карузо ее венчал, и она искренне сожалела о том, что он не сможет крестить ее ребенка.

Полицейская работа трудна, тяжела и неблагодарна. Но потом я встретил Терезу Лонги. Первые несколько минут, после того как я вошел в ее офис в Сиене, средневековом городе, примерно в трех часах езды на север от Рима, она молчала, притворяясь, что изучает рентгеновский снимок головы, прикрепленный на подсветке на стене.

– Это темное пятно – мозговая опухоль.

Она постучала по снимку карандашом.

– Я несколько часов рассматривала снимок, думала о нем. Я вижу ее даже без рентгена. Я поворачиваю ее в уме то так, то этак, рассматриваю со всех сторон спереди» сзади, сбоку, ищу, как можно на нее повлиять. Но возможности нет. Никакой. Это смертный приговор. Шесть месяцев, а может, только четыре.

– Мне очень жаль, – сказал я. Но я не был пациентом, я искал убийцу, того, кто столкнул Луку Карузо с купола собора Святого Петра. Тереза Лонги казалась достаточно для этого сильной.

Я сказал:

– Если вы знаете, зачем я пришел, то не буду вам долго докучать.

Она впервые посмотрела на меня. Умна, холодна. Ей хватит духу совершить убийство.

– Вы здесь, чтобы спросить обо мне и Луке Карузо?

Как она узнала? Что, совесть нечиста?

– Я облегчу вам задачу, капитан… Вы капитан?

– Брат. Я просто брат.

– Брат-сыщик. Оригинально.

Она холодно улыбнулась. Она прекрасна, но внутри что-то скрывает. Тревога? Нет. Раздражение.

– Очень хорошо, брат. Признаюсь, Лука был моим любовником. Мы выросли в одном городе и знали друг друга с детства. Мы стали любовниками, когда нам было четырнадцать лет. Он стал священником, я выучилась на врача. Он отправился миссионером в Латинскую Америку. Когда он вернулся и начал работать в Ватикане, мы снова начали встречаться.

Она бросила на меня гневный взгляд. Язвительная. Дерзкая.

– Мы оставались любовниками до самой его смерти. Я любила его. Мне плевать, кто об этом узнает. Если хотите, можете напечатать это в «Оссерваторе Романо»,[74]74
  «Оссерваторе Романо» («L'Osservatore Romano»), ежедневная официальная газета Ватикана.


[Закрыть] брат-сыщик.

– Вы виделись с Карузо перед смертью? Когда-нибудь поднимались с ним на купол Святого Петра?

– Нет, увы. Было бы чудесно заняться там любовью. Но мы виделись не чаще четырех-пяти раз в году, когда удавалось урвать несколько дней, чтобы провести их вместе. В горах, на пляже, где-нибудь подальше, если получится. Никаких священников, никаких хирургов. Просто мужчина и женщина. Мы могли заниматься любовью ночью и днем. В Риме – почти никогда.

– Понимаю.

Я подумал, что она – одна из самых красивых женщин, каких я когда-либо встречал.

– Сомневаюсь, что вы вообще что-нибудь понимаете. Это был рай. Блаженство. Какое-то время я была замужем, но Лука был единственным мужчиной, которого я действительно любила.

– Мне очень жаль.

Она набросилась на меня.

– Вы думаете, что священник не должен любить, брат? Ложиться в постель с женщиной? Вы что, один из тех, кто так считает? Разве не об этом вы думаете в одиночестве поздно ночью, представляя, как это может быть? Я скажу вам: это волшебно, чудесно; это – счастье. Уходите и не мешайте, у меня горе.

– Если вы докажете мне, что вас не было в Риме, когда погиб ваш друг, я уйду, и вы никогда меня больше не увидите, профессор.

Она ждала чего-то подобного от человека, вроде меня.

– В те выходные я была в Милане, на конференции. Она полистала ежедневник на столе и выписала телефон.

– Поговорите с профессором Ди Рьензо или с любым другим.

– Вы не можете назвать кого-нибудь, кто, возможно, хотел причинить вред монсеньору Карузо? Того, кто знал о вас двоих, например? Кого это могло оскорбить?

– Италия – современная страна, брат. Никого, за исключением нескольких стариков в Ватикане, не волнует, спит ли женщина со священником или священник с женщиной.

И она была права. Так же, как и в том, что в день смерти Карузо находилась, где и сказала, в Милане.

– Значит, никто. Никто не мог…

– Скорей всего это мог быть «цветочник». «Цветочник» убил Луку.

От ее слов у меня перехватило дыхание. «Цветочник»? Она быстро все поняла.

– Вы должны знать о нем, брат-сыщик. Вам разве никто не рассказывал? Никто из друзей Луки? Хотя, может, он им не говорил. Каждый месяц кто-то присылал Луке домой красный цветок.

– Мне никто об этом не рассказывал.

– Досадно. Цветы присылали с открыткой, каждый месяц – одна и та же открытка.

– Что в ней было написано?

– Там не было слов. Только нарисованная от руки картинка. Изображение дымящегося пистолета.

– А Лука… монсеньор Карузо говорил, что это значит?

– Он говорил, что это – напоминание о старом долге.

– Он давно получал эти открытки?

– Около года, кажется. Может, дольше. Вам следует с этим разобраться.

Я молча кивнул, и она продолжила:

– А сейчас прошу прощения, брат-сыщик. У меня пациент.

Я был уже у двери, на душе было тяжело, когда она вдруг обратилась ко мне мягко, почти извиняясь:

– Вы молитесь, брат?

– Каждый день, профессор.

– Помолитесь о нас, пожалуйста.

Она посмотрела на меня, сильная и гордая, но ее голос был тихим.

– За меня и Антонию.

Она показала на рентгеновский снимок.

– Это наша дочь, моя и Луки. Антонии семнадцать. Скоро она будет мертва, так же как и ее отец. Я не верю в вашего Бога, брат, но буду молиться, чтобы Он разрешил мне встретиться с ними.