Текст книги "Базилика"

Глава 24

На обратном пути в Рим, не успел самолет оторваться от земли, как шампанское полилось рекой. Представители церкви были воодушевлены успехом Треди и надеждами на исторический собор; это воспламенит энтузиазмом все министерства Ватикана и наполнит значимостью их деятельность. Репортеры-«ватиканцы» тоже ликовали. Большей частью это были опытные и циничные журналисты, не вмешивавшиеся в идеологические разногласия внутри церкви, но всегда умевшие распознавать сенсацию. Созывая собор, для чего, естественно, понадобятся списки тысяч участников и огромное количество газетного материала, Треди заверил журналистов, что им будет гарантирована бесперебойная работа на многие годы и ореол экспертов.

Я тоже выпил несколько шипучих бокалов, хотя к церковным делам это не имело отношения. Я до сих пор не мог понять, почему Кабальеро даже не попытались остановить папу. Представление, устроенное Треди в Нью-Йорке, взбодрило меня больше, чем все волшебные голубые и желтые пилюли Ивановича.

Я выпил вместе с Марией, но заметил, что она отнеслась к произошедшему без энтузиазма.

– Не унывай. Могло быть и хуже. Треди же не приказал быстро провести глобальные перемены или отменить какой-нибудь ключевой момент политики церкви.

– Это правда, – сказала она. – Но то, что он сделал, возможно, даже хуже.

– Как такое может быть?

– Разве ты не видишь? Он умыл руки. Мы не можем знать, что произойдет на соборе, но в ближайшие годы все изменится. Каждый, кто захочет принизить нашу веру, попытается осуществить свои идеи. Все станут экспериментировать просто так и под звуки фанфар, потому что грядет собор. Люди будут уделять этим экспериментаторам большое внимание, и к тому времени, когда соберется собор, церковь превратится в посмешище, в цирк, объект для шуток. И за все это отвечает папа: он – главный клоун.

Я сбежал от Марии-фаталистки с закравшимся в душу предательским подозрением в том, что, возможно, она права, и отправился туда, где Тилли и раскрепощенная компания соучастников занимались трансформацией церкви в своем возбужденном алкоголем воображении. Я пересказал им то, что один из монсеньоров курии сказал мне в автобусе по пути в аэропорт: сам по себе собор, пусть и высочайшей важности мероприятие в сфере принятия церковных решений, а также мощное средство для продвижения реформ, никогда не сможет предложить панацею от всех болезней церкви. Болезни эти слишком глубоки и слишком привязаны к местности; то, что мешает католикам на одном континенте, едва ли беспокоит на другом. Кроме того, много чего может произойти за те годы, что пройдут до созыва собора, и даже когда собор соберется, какие бы перемены он ни одобрил, все будет происходить не сразу, а по нарастающей. Конечно, я представил все так, словно я сам все это придумал.

– Мы все это знаем, – возразила Тилли. – Но главное заключается в том, что именно этот папа созвал собор. Вот что характеризует нынешнего папу и его взгляды. Вот что, в конце концов, волнует нас. Папа – непредвзятый, чуткий, дальновидный. Он – тот папа, который нужен этому веку.

Она вдруг замолчала.

– Боже, какой великолепный заголовок для передовицы.

Тут я оставил их и направился в укромный утолок, стащив бутылку «Брунелло», чтобы обдумать более важные дела. В Нью-Йорке все прошло мирно, несмотря на приключения. Что это могло значить? Возможно, только то, что убийцам было удобнее действовать в Риме. Они обязательно нападут снова. Что я могу предпринять по возвращении домой, чтобы помешать очередной попытке Кабальеро осуществить покушение на меня, на Треди?

Ночной перелет – тихий, безопасный, это идеальная возможность поразмыслить, пока снижается уровень адреналина. Думая об этом, охлаждаемый воздухом из кондиционера, согреваемый изысканным вином, я старался убедить себя в том, что самое худшее, возможно, уже позади.

Заграничные поездки – очень рискованные мероприятия. Папе приходится появляться на публике намного чаще, чем он это делает в Ватикане. Я допускал, что в Риме остался один коварный наемный убийца, о котором не следует забывать, – хозяин и убийца сорвавшегося с лесов Эрнесто. Но среди латиноамериканцев нет хороших киллеров-самоубийц, И к тому же они не самые настойчивые из детей Господа. Если мне удастся сделать так, чтобы Треди оставался неуловим достаточно долго… Тогда наемный убийца вынужден будет направить свои усилия против меня. А я буду ждать.

Когда принесли ужин, я ел вместе с журналистами в большом салоне эконом-класса в хвосте самолета. Бортпроводники принесли слишком много вкусной еды, погибель рейсов папы, и, конечно, я съел все до единого кусочка – от омаров до бисквита, пропитанного вином и залитого взбитыми сливками. С ощущением, что я вешу теперь полтора центнера, но, с другой стороны, став таким добродушным, каким безумный брат Пол никогда не был, я проспал два фильма и слабую турбулентность. Проснулся я только один раз, чтобы сходить в туалет.

В огромном салоне самолета, словно паря в пространстве, горел один-единственный огонек. Он был так далек от расположенного впереди салона благородного, гордого и одинокого человека, за которым мы неотступно следовали, что, казалось, огонек находится в другом измерении. Возможно, так оно и было.

Свет горел у Марии. Ее кресло у окна не было опущено до конца, хотя и этого наклона было достаточно, чтобы заснуть, но она не спала – неподвижно смотрела на спинку впереди стоявшего кресла.

– Песо – за твои мысли.

Я уселся на подлокотник кресла рядом с проходом. Она неохотно улыбнулась и тихо заговорила по-испански.

– Ночь и звезды. Время летит, но слишком медленно. Печальные, но счастливые решения приняты, осталось пройти по мосту.

– Ого! И в такой час. Если это не Неруда, то очень на него похоже, – сказал я, зная, что это не так.

На этот раз меня наградили более теплой улыбкой. Я наклонился и нежно поцеловал ее в лоб. Она провела ладонью по моей щеке, а я протянул руку вверх и выключил свет.

– Спокойной ночи, linda.

– И вам, Пол.

Завтрак подали с рассветом, слишком рано. Меня немного мучило похмелье, а настроение не располагало к обильной трапезе. Позавтракав, я отправился в средний салон, где расположилась ватиканская свита, чтобы собрать вещи перед приземлением.

Как обычно, незадолго до сигнала «пристегнуть ремни» несколько журналистов решили встретиться с Треди, чтобы сделать фотографии и получить короткий комментарий. Они друг за другом проходили мимо меня, а я решил пообщаться с Рейлли, церемониймейстером, оказавшимся гораздо человечнее того образа робота-алтарника, который ему все приписывали.

– Его святейшество импровизировал во время мессы на стадионе, да?

– Не меньше твоего, специалист по психологии толпы. Рейлли улыбался.

– Ну, я почти всегда вру. Но как он это делает? Я имею в виду мессу…

Ирландец Рейлли тихо рассмеялся.

– Его святейшество может сделать все что угодно, если захочет.

Сияющая португальская радиожурналистка, возвращаясь после короткой аудиенции у папы, махнула рукой, и к папе прошла рыжеволосая американская тележурналистка с репутацией реалистки. Она вышла, улыбаясь и сжимая в руках подаренные папой четки. Когда я спрашивал Рейлли, как бы он поступил, если бы папа забыл, что нужно говорить на мессе, мимо как раз прошла Мария, которую до портьеры салона Треди проводил помощник ватиканского пресс-секретаря.

Меня она не видела, но ее, как всегда, было трудно не заметить. Мария накрасилась и растянула губы в вежливой улыбке, но весь ее вид выражал отчаяние Было видно, что Мария на взводе, она рассержена.

Немного рановато для журналистки, решившей сделать папе выговор, но если кто на это и способен, так только Мария Лурдес Лопес дель Рио.

– Я как-то слышал, что на островах Тихоокеанского бассейна состоялась месса, когда…

Потеряв несколько роковых секунд, я все понял. Слишком медленно, Пол.

Возбуждение, злоба, решимость… «Печальные но счастливые решения приняты, осталось пройти по мосту», и отправится по нему прекрасная бегунья, журналистка и католическая экстремистка Мария Лурдес Лопес дель Рио. Лопес! Сорвавшийся с лесов – Эрнесто Лопес.

– Мария!

Имя сорвалось с моих губ так, словно я закричал от боли. Я был уже на полпути, с трудом пробираясь, протискиваясь вперед, когда услышал тихий хлопок из салона папы. Я был первым, кто ворвался в салон мимо испуганного ватиканского фотографа, ждавшего разрешения войти. Но я непоправимо опоздал.

Диего Альтамирано стоял, вытаращив глаза и открыв рот. Он держал в руке маленький пистолет, который еще дымился. Мария, скорчившись, лежала на полу салона.

Треди словно остолбенел, привстав со своего кресла. Затем он нагнулся над неподвижной фигурой. Я видел, что спешить уже некуда. Входное отверстие от пули кружком темнело под левой грудью Марии. В сердце. Она умерла. Мгновенно, не успела и глазом моргнуть.

Диего, словно безумец, таращился на папу. Будто зомби, с пистолетом в опущенной руке он сделал вперед один шаг, потом другой.

– Она была такой красивой, улыбалась. Я подумал, что она хочет достать фотоаппарат, знаете, некоторые приносят с собой свой фотоаппарат, но когда она вытащила…

– Диего, возьми себя в руки, – резко сказал я, встав так, чтобы оказаться между ним и папой.

Он посмотрел на меня как на незнакомого человека. Затем дрожащими руками отдал мне пистолет.

– …в ее руке было это. Я схватил ее за руку и хотел оттолкнуть. Только оттолкнуть и все. Пистолет выстрелил. Мне очень жаль, да простит меня Господь, мне очень жаль.

– Сядь, Диего, – сказал я. Казалось, еще немного, и он потеряет сознание.

Треди опустился на колени, совершил крестное знамение и начал молиться за упокой души той, что пришла убить своего папу.

Я положил пистолет в карман и рухнул на колени рядом с Треди.

Ватикан

Глава 25

Мягким римским днем я бездельничал на террасе У Тилли с многостраничным воскресным выпуском ее газеты в руках, когда она пришла из кухни с двумя стаканами холодного белого вина и завернутой в полотенце бутылкой. Одежды на Тилли было немного, и я понял, что вино – это запятая, а не точка. Присев рядом со мной на край шезлонга, она принялась перелистывать газету, пока не нашла свой материал – тысяча слов о новых мечтах Треди.

– Хорошая статья, – сказал я.

Она пробежала глазами текст.

– У-у, мясники, – сказала она, имея в виду редакторов. Это был приятный домашний день из тех, что я начал ценить после смерти Марии и боли, поселившейся в моей душе. Эту рану не смогли излечить ни время, ни многочисленные «если бы». Тилли тоже это чувствовала, но по-другому. Ее горе было не меньше моего. Но Тилли газетчица, она не могла жить без напряжения. Ни с того ни с сего она вдруг заявила:

– Я до сих пор не верю в ватиканскую версию смерти Марии. Мне это не давало покоя несколько месяцев. А теперь, когда я устроила тебе великолепный обед, прекрасное вино и отличный секс, давай колись. От начала до конца это все вранье, да?

Мы похоронили Марию после отпевания в старой церкви на улице делла Кончильяционе, возле пресс-бюро. Там были все, кроме Треди. Он хотел пойти, но курия пришла в бешенство, и на этот раз здравый смысл восторжествовал. Треди прислал Ночиллу, государственного секретаря. Другой кардинал, латиноамериканец, произнес надгробное слово. Это была странная речь о путях господних, о том, как молодая, полная жизни женщина, человек свободной профессии и бывшая спортсменка-международница, скоропостижно скончалась во время своей первой аудиенции у Его святейшества. Господь оставил нас на этой земле, чтобы мы смогли представить себе невероятный всплеск волнения, так трагически переполнивший ее бедную душу.

Кровоизлияние в мозг. Большая ложь. А чего вы ожидали? Правды. Ну, конечно.

Представьте себе такой заголовок:

ЖУРНАЛИСТКА, ЗАМЫСЛИВШАЯ УБИТЬ ПАПУ, ПОГИБАЕТ В САМОЛЕТЕ ОТ РУКИ ПОМОЩНИКА ПИЯ XIII.

А еще, как уже бывало задолго до этого, желтая пресса начнет вопрошать:

УБИТАЯ ЖУРНАЛИСТКА – ЛЮБОВНИЦА ПАПЫ?

Нехорошо. Очень нехорошо. Большая ложь – лучше. Безопаснее. Сказанная без запинки, уверенно. Подобные вещи ватиканские чиновники веками произносили с большим красноречием, слащавым тоном и, видимо, совершенно искренне.

Тело Марии не было обезображено, и всегда поступающий правильно, потрясенный и заботливый Ватикан проследил за подготовкой к погребению, даже предложив место в ограде церкви, выделенное особым папским разрешением.

Ее заплаканные родственники послушной толпой прибыли из Чили, и кому из них пришло бы в голову осмотреть тело, так красиво убранное ко времени их прибытия?

Она выглядела спокойной. Как ожидалось, именно так и сказали ее родственники. Слово «вскрытие» никто не произнес. Если честно, меня тошнило от этого фарса, но я продолжал в нем участвовать.

Проблема не в правде, друг мой. И не в справедливости. Главное – защитить папу, защитить церковь. Сам Треди поступил бы по-другому, я уверен. Но иногда правда оказывается невероятной, а в ложь бывает легче поверить. Главное свое обязательство Треди дал церкви. В конце концов он хоть и неохотно, но уступил.

Это был маленький пистолет. Приглушенный хлопок был слышен только возле первых рядов бизнес-класса, где сидели пожилые прелаты, которые могли принять услышанный звук за хлопок пробки очередной бутылки шампанского.

В салоне папы, потрясенный, я несколько секунд молился. Затем занялся более нужными вещами: быстро перекрыл вход к папе и стоял в проходе один, пока мертвенно-бледный, с остановившимся взглядом Диего Альтамирано собирал остатки разума, чтобы наконец прийти мне на помощь.

– Его святейшество в порядке, все хорошо, – соврал я на трех языках уставившейся на меня группе бортпроводников и клерикалов. – Журналистке стало плохо, больше ничего не произошло. Его святейшество оказывает помощь. Врач сейчас подойдет.

Руссо, глава безопасности Ватикана, стремительно прошел вперед в сопровождении Джордано, врача папы, и Амато, его пресс-секретаря. Пока они охали, ахали и осмысляли произошедшее, я присел рядом с Треди.

Его глаза были закрыты. Папа был мертвенно-бледен.

– Ты видел что-нибудь?

Он покачал головой.

– Ничего. Они как будто обнялись на несколько секунд, и все. А потом раздался выстрел. За что, Господи Боже, за что?

Не следовало папе стоять на коленях возле еще теплого трупа с огнестрельной раной в груди. На кайме его сутаны виднелось красное пятнышко, но, кроме как от вина, ему взяться было неоткуда: кровь из раны Марии наружу не вытекала.

– Ваше святейшество, – официально и убедительно попросил я, – пожалуйста, подождите немного в своей спальне, пока мы не разберемся с этим несчастным случаем.

Он ушел, и мы приступили. Руки врача быстро ощупали тело, признаков жизни не обнаружили, но нашли смертельную рану и суетливо задвигались. В шоке врач открыл рот и, вытаращив глаза, посмотрел на меня. Я поднял руку, призывая к тишине и скрытности.

Все молчали, казалось, прошло много времени. Я считал пресс-секретаря тряпкой, но он меня удивил. Покусав свой тонкий ус, Амато соврал:

– Боюсь, у нее тяжелое кровоизлияние, не так ли, доктор? Нам нужны носилки.

– Этим займутся мои люди. Нет нужды беспокоить экипаж. До посадки всего несколько минут, – спокойно произнес Руссо.

Как только самолет приземлился, Марию отнесли в карету скорой помощи и под вой сирен умчали в реанимацию католической клиники, где она, к сожалению, несколько часов спустя скончалась, когда ее коллеги и ватиканские шишки молились в больничной часовне за ее выздоровление.

Такова была официальная версия. Если вы пожелаете подвергнуть ее сомнению, то найдете подробное подтверждение случившегося в свидетельстве о смерти и в протоколе о проведенном расследовании – и то, и другое пресс-бюро Ватикана сделало доступным для журналистов. Свидетельские показания включая показания брата Пола, были такими честными и убедительными, что коронер не нашел причины опрашивать еще и Его святейшество, которого все равно не было рядом, когда несчастную женщину хватил удар.

– У нее был здоровый мозг. То есть Мария была спортсменкой, сильной, здоровой, молодой, – проницательно заметила Тилли.

– Подобное иногда случается со спортсменами.

Ватикан нашел целый полк врачей, которые это подтвердили.

– Чушь. Просто она заигрывала с офицером из службы безопасности Ватикана, с одним из тех итальянских жеребчиков, которых так и хочется целовать и обнимать. Они стояли вдвоем в крошечной приемной перед салоном папы. Шлепок, легкое прикосновение, одно за другим – и бац, каким-то образом его пистолет выстрелил. Так все и было на самом деле. Так ведь?

Тилли прижала мои руки к шезлонгу и вплотную приблизила свое лицо к моему. Сомнений нет, она хорошая журналистка. Только что она пересказала запасную версию, подготовленную Амато, пресс-секретарем.

– Это подлинная история. Скажи мне, что это правда. Ты же там был?

Она укусила меня за щеку.

– Ты не упустишь случая все разнюхать!

– Ты знаешь, я появился там уже после того, как ее хватил удар.

Расскажу ей самую малость.

– Мария была без сознания. Я помогал тащить носилки, вот и вся правда. А остальное… нет никакой тайны. Извини.

– Гм, почему-то я тебе не верю.

Она слезла с меня и встала, потянув меня за собой.

– А в тех краях, откуда я родом, есть особый способ расправы над лжецами.

Лютеру я рассказал правду. Врачи уже выпустили его из больницы, и ему с каждым днем становилось все лучше. Его направили в одно место высоко в горах, которое Треди хотел переделать в элитный университет для обучения священников. Лютер должен был там учиться, размышлять, гулять столько, сколько потребуется, и вернуться здоровым, чтобы затем его рукоположили по всем правилам. На мой взгляд, это выглядело путешествием в рай, кроме той части, где говорилось о рукоположении.

Я рассказал Лютеру то, что говорил папе и горстке «своих» из Ватикана, также знавших правду.

– Мы все слышали, что Мария была недовольна Треди; папа, по ее мнению, замарал идеальный католический мир, разрушил старые традиции и уничтожил истинных защитников веры, таких как «Ключи». Лютер, она все время жаловалась, но мне ее жалобы казались чем-то вроде досады игроков в адрес тренера. Мне и в голову не приходило, что она может быть опасной. Кто бы мог подумать…

Лютер задумчиво произнес:

– И все-таки, Пол, она была странной. Слишком замкнутая. Что-то было в ней, что ждало своего часа. Странно, я мог бы поклясться, что это секс; возможно, там был кто-то еще.

– Секс? Не думаю, что ей так уж нравились мужчины. Хотя…

Я вспомнил ее легкие прикосновения в самолете.

Гуляя по старому Риму, мы по молчаливой договоренности зашли в пиццерию, где знакомый нам мастер своего дела колдовал с хрустящим тестом, острым томатным соусом, моццареллой и анчоусами. Мы съели по два кусочка, и, пока Лютер допивал пиво, я задал волновавший меня вопрос:

– В ту ночь, когда в тебя стреляли… Стрелком не могла быть Мария?

Он сделал большой глоток и неторопливо выдохнул.

– Я думал об этом. Но я не уверен. Я помню лицо под козырьком красной кепки, оно было молодое, лицо, которое мне знакомо или которое я должен помнить. Женщина, спрятавшая волосы под кепку? Возможно…

– Неважно.

Только не для измученного Франко Галли и его торжествовавших от неожиданной удачи ватиканских полицейских. Мой друг Франко с довольным видом сытого кота, с плохо скрываемым ликованием ставил на делах об убийстве штампы «раскрыто». Будь он священником, его бы произвели в епископы. А так его могли произвести в папские рыцари.

В мире, созданном Галли, упавший с лесов усатый Эрнесто убил Видаля, потому что тот слишком много узнал о наркотиках во время поездки в Южную Америку. В отличие от Видаля, Карузо был сброшен и разбился насмерть в драке со спортсменкой Марией, возмущенной угрозой, которую он представлял для «Ключей». Находясь под влиянием растущего психического фанатизма, она стала средством и орудием кокаинового клана, задумавшего убить папу.

Никто не провел прямой связи между человеком с ножом Эрнесто Лопесом и несостоявшейся убийцей папы Марией Лопес – весьма распространенная в Латинской Америке фамилия! – но Галли и тут повезло. Небольшое тайное расследование с помощью тех, кого Галли любит называть «друзьями церкви» – что, возможно, означало «служба безопасности», – выявило интересный факт. Когда брат Марии, летчик, погиб в Андах, он перевозил груз химических веществ, используемых для очистки коки и производства кокаина.

Даже если эта история всплывет – хотя причин для этого нет, – злодеи окажутся посторонними людьми. Честь Ватикана останется незапятнанной.

Ловко. Полиция Ватикана в действии. Фанфары. Занавес.

Слишком ловко на мои вкус, но я не работал в ватиканской полиции. Мотив Марии был под вопросом. Я не представлял ее в роли убийцы. Разве убийство не оскверняло все главные священные принципы, которыми она так дорожила? Она не могла просто прикрываться ими. Зачем? Галли ловко все объяснил, предположив, что произошедшее на куполе между Марией и Карузо было частью международной борьбы «Ключей», один из актов мистерии, уничтожившей Марию.

Что, если именно Мария добила Эрнесто в переулке Строительных лесов? Отправляла анонимные угрозы мне и папе? Было еще кое-что, чего я не мог понять и о чем никому не рассказывал: как, несмотря на, возможно, самый строгий контроль безопасности полетов в мире, Мария смогла пронести пистолет на самолет папы?

На протяжении нескольких недель я продолжал размышлять на эти щекотливые темы, как вдруг мне позвонил американец, представившийся Уэсом, другом моего друга. Мы встретились в кафе возле Пантеона, и оказалось, что у него есть сообщение от Энди, моего старинного приятеля из Администрации по контролю за применением законов о наркотиках.

– Энди говорит, что специалисты из Вашингтона исследовали семейное древо. Он сказал, что это любезность. Я не знаю, о какой семье речь, и не думаю, что хочу знать, но, полагаю, вам это интересно, – сказал серьезный молодой Уэс. Я кивнул.

– Энди говорит, что, по их мнению, когда этот безумный ублюдок, – он особо выделил слова «безумный ублюдок», – срубил дерево, то, возможно, оставил одну ветвь, – продолжал Уэс. Да, Уэс, он был безумным. Псих. – Энди говорит, что наверняка ничего утверждать нельзя, потому что все, гм, родственники уничтожены, но, видимо, «безумный ублюдок» упустил младшего сына, паренька по имени Луис, – наконец произнес Уэс.

Интересно. Для брата Психа в этом сообщении не было ничего хорошего.

Молодой посредник вздохнул, как актер, вспоминающий слова следующей сцены.

– По крайней мере его тело так и не было идентифицировано, а позже ходили слухи, будто он остался жив. Энди думает, вы должны это знать.

Уэс перечислил кое-какие детали, после чего стал похож на школьника, с облегчением закончившего трудный пересказ.

– Все в порядке?

– Прекрасно, здорово. Отлично.

Но это было не так. Предположим, что он прав. Тогда младшему Кабальеро должно быть около тридцати.

– Где, по слухам, сейчас этот парень? Дома? В Штатах?

– Думаю, если бы Энди знал, то сказал бы. Он передал только, что, если вам нужна помощь – любая помощь, – зовите.

Он окинул меня оценивающим взглядом.

– Энди у нас звезда. Вы, должно быть, действительно хороший друг.

– Мы работали вместе, Энди и я. Пожалуйста, передайте Энди мое спасибо. Скажите, что «безумный ублюдок» будет благодарен, услышав от меня этот рассказ.

Когда посредник ушел, я выпил кампари с содовой и мысленно пересчитал сыновей Кабальеро.

Их было четверо. Один умер, всхлипывая на виселице, вместе со своим отцом. Змеелов подсчитал остальных – два, три, четыре – на похоронах, самый младший стоял немного в отдалении, когда ракета взорвалась между двух гробов и в спокойное голубое небо взлетели клубы дыма, обломки гробов и останки недавно умерших и натертых дорогим бальзамом Кабальеро.

Когда тем утром змеелов спустился с холма, все лежали на земле. Но кто мог сказать точно, что произошло на самом деле? Уж конечно я не стал задерживаться, чтобы пересчитать их. У взрывов бывает своенравный характер. Может, старшим братьям удалось заслонить младшего.

Одно было ясно: если Луис Кабальеро и был темной силой, скрывающейся за планом убить Треди и меня, он долго вынашивал свою месть. Он не откажется от своего намерения так легко или скоро. Я думал о том, что он мог укрыться в римской латиноамериканской общине, поэтому высматривал и был всегда начеку, попросил ватиканских полицейских и Диего быть особенно внимательными и умолял Треди держаться как можно дальше от публичных мест. Может, папа изменил расписание или причина крылась в напряженной работе в Ватикане, но мне и правда показалось, что Треди стал меньше ездить по Риму.

Тилли несколько недель пропадала где-то на Ближнем Востоке, в колледже святого Дамиана было тихо, Лютер уехал на север, а я бродил в одиночестве, наслаждаясь городом, солнцем и едой, но примерно дважды в минуту бросал быстрый взгляд через плечо. Нет ничего страшного в том, что у тебя возникает мания преследования, когда серьезная вероятность того, что кто-то решил тебя выследить, действительно существует, успокаивал меня Иванович. В какой-то момент, просто так, для разнообразия, я уговорил себя походить на недельный семинар для аспирантов о святом Франциске, прочитал все толкования, участвовал в беседах и действительно узнал кое-что стоящее. Великий святой Франциск и трагедия его собора в Ассизи, к которой привели землетрясения в Италии.

Однажды тихим вечером раздался телефонный звонок:

– Как насчет перца?

Мы не разговаривали почти месяц.

– В смысле приправы?…

– В смысле бейсбола.

Перец – это игра, в которой принимают участи один игрок с битой и два полевых игрока, стоящих на расстоянии пяти метров. Полевые игроки бросают мяч, а игрок с битой отбивает его в одном-двух прыжках. Это полезная игра для оттачивания как глазомера игрока с битой, так и навыков полевого игрока. Я признался:

– Не уверен, что мои колени годятся для перца.

– Ерунда. Я старше тебя и хорошо справляюсь с этой игрой.

– Почему перец?

– Потому что чувствую старинный зов и потому что я папа и у меня нет того, чего мне действительно больше всего хочется, поэтому я заменяю это «перцем».

Мне показалось, что он выпил рому.

– А чего вам больше всего хочется, Ваше святейшество?

– Отбивать мячи, выскакивающие из тренажера для подач. Двадцать минут в день, и все. По-моему, вполне разумное желание.

– У тебя не может быть бейсбольного тренажера. Мир решит, что ты продался американцам. Кроме того, ты когда-нибудь слышал о папе, который приобщает святых тайн мозолистыми руками?

– А я объявлю миру, что четверо из лучших игроков с битой в этом сезоне родом из моей части Америки.

Треди замолчал, и мне показалось, что я слышу, как он делает глоток.

– Конечно, ты прав. Поэтому мы сыграем в «перец». Это будет неофициальным мероприятием во время моего уединения в эти выходные.

Эта идея, похоже, пришлась ему по душе.

– Умбрия, – сказал он, назвав зеленый холмистый район на севере Рима, знаменитый своим восхитительным белым вином, развалинами и могилами таинствен ной дорийской цивилизации этрусков.

– В субботу утром, – строго сказал папа. – Сядешь на первый поезд до Орвьето. Тебя встретят. Возьми с собой рукавицу, шорты и спортивную обувь. Да, лучше будет, если наденешь свой воротничок. Я отсылаю Диего в Штаты учиться на магистра. Перед ленчем в его честь будет дан прием: несколько представителей из Ватикана и игристое спуманте. Затем «перец» и пикник. Только мы втроем.

– А вдруг пойдет дождь?

– Лучше, чтобы дождя не было.