Текст книги "Базилика"

– Я бы, правда, с удовольствием, Михаил, но Лютер и все такое. Два убийства…

– Пол, это всего несколько дней свежего воздуха; дела могут подождать. Ты заслуживаешь небольшого отдыха.

Нуждаюсь, хотел он сказать.

– Продолжительный уик-энд, и ты вернешься другим человеком.

Я знал, что он был прав, я действительно не хотел ехать, но старый безумный брат Пол находился в безвыходной ситуации. Я бы уперся, Иванович ушел бы, но папа рассердился бы. Может, Треди и не послал бы за мной людей в белых халатах. Но он делал это раньше. Подумав немного, я решил, что отъезд из Рима на несколько дней окажется для меня очень кстати. Ни Треди, ни Ивановичу об этом знать не нужно. И я позволил себя уговорить.

– Ладно, поедем, – наконец сказал я, после того как Иванович отполировал лирикой все, от чистоты горного воздуха до вымышленной аморальности широкобедрой служанки в доме, где живут священники и где мы должны остановиться.

– Только я всю ночь был на ногах. Мне нужно принять душ и поспать, к тому же сегодня вечером в колледже святого Дамиана важное собрание персонала и масса административной рутины, которой придется заняться после. Помнится, в прошлый раз мы выехали довольно поздно? Давай попробуем опять. В час или два ночи. Легче ехать, и мы появимся там как раз к восходу солнца над той расщелиной в горах.

Это согрело романтическую душу украинского психиатра.

– Отлично, я буду готов в любое время после полуночи. Только брось клич. И возьми, пожалуйста, это. На случай, если вдруг у тебя возникнут проблемы со сном.

Он вручил мне бумажный пакет с плоской коробочкой внутри. Можно туда даже не заглядывать.

– Голубые шарики? Опять?

– Всего на день или два.

– Они бьют по мозгам, словно осел лягнул. Я забываю даже, где оставил выпивку.

– Ну, это вряд ли. Увидимся вечером.

Вернувшись в общежитие колледжа святого Дамиана, я таки принял душ и вытащил одну голубую таблетку из покрытой фольгой упаковки. Но только для того, чтобы спустить ее в унитаз. Иванович хотел разгладить извилины моего сморщенного мозга. А я хотел напитать свой гнев.

Я проснулся, когда магазины снова открылись после перерыва в четыре часа дня. Потом, взяв напрокат мотороллер, объездил полдесятка скобяных лавок и магазинов для садоводов в различных частях города. Час я просидел в подвале общежития. Сначала пальцы не слушались, но навык восстановился, когда я закончил. Есть вещи, которые никогда не забываются.

В тот вечер я сделал все, чтобы меня заметили, и много выступал на собрании персонала. Потом отправился в больницу. Врачи сказали, что Лютер отдыхает и ни в чем не нуждается. Два монаха установили в его палате посменное дежурство. У одного из них была увесистая деревянная дубина, стоявшая на полу прислоненной к его стулу.

Около одиннадцати я покинул спящее общежитие и тихонько скользнул в ночь. Позже я порезал руку о стекло, но окна поддались легко; пришлось повозиться только с одной неуступчивой дверью и двумя неподатливыми замками. При сложившихся обстоятельствах – просто легкая прогулка.

Глаза так и разбежались при виде сокровищ.

Однако после этого мне пришлось здорово побегать, включая кратковременную и анонимную остановку в Ватикане, но, когда появился Иванович, я ждал его на ступенях общежития колледжа святого Дамиана и испытывал ощущение свободы и покоя, правда, в той степени, в какой это было доступно неуравновешенной психике брата Пола.

Обычно после полуночи даже Рим отдыхает от монстра – автомобильного движения. Но только не той ночью.

На Луонготевере, идущей на север из центра, машины двигались бампер к бамперу. Трижды полицейские машины с включенными сиренами прокладывали дорогу беспомощно плетущимся в их кильватере пожарным машинам. Когда мы пересекли Тибр по украшенному статуями Муссолини мосту и двинулись по направлению к автостраде, то поняли, в чем дело: из палаццо на вершине холма поднимались клубы дыма.

– Ужасный пожар, – сказал Иванович.

Я молча кивнул, ибо меня уже окутал кокон голубой пилюли. Порезанная рука чертовски болела, «ныли мышцы плеча. Стена была высокой, и взбираться по ней оказалось нелегко. Но разум был расслаблен, а сознание дремало где-то поблизости.

Глава 19

На следующей неделе по пути в Неаполь, лишь только автострада повернула от Рима на юг, как я уснул в ватиканском автобусе, прислонившись головой к окну. Я изрядно подлечился благодаря неустанным заботам Михаила Ивановича, опекавшего меня с раннего утра и до спускавшихся на горы сумерек, когда ежевичная граппа брала реванш. Когда подбородок Михаила начинал утопать в его бороде, я тащил нас обоих спать. Первые несколько дней я спал по двенадцать часов. Понемногу я почувствовал, что мои мозги приходят в норму. К пятому дню у меня закончились голубые пилюли, и, когда я сказал об этом Ивановичу, он ответил, что нет причин для беспокойства.

Я так и не рассказал ему, что все время, проведенное в горах, продолжал проигрывать в голове смертельное проклятие, которое Патрисио Кабальеро наложил на меня, когда я вел его к виселице. После бойни на кладбище – прицел, мишень, готовность, пуск – я был уверен, что никого из Кабальеро, кто мог бы объявиться и начать разыскивать меня, больше не осталось. Но, видимо, одного я упустил. Что ж, упустил – значит упустил.

По возвращении в Рим я отправился прямо в больницу. Лютер выглядел бледным, старым и уставшим. Но он был жив, даже очень. Когда я вошел, Лютер сидел на постели и читал «Ритуал». Он тут же просиял от радости:

– Пол! С возвращением.

Когда охранявший его монах ушел в поисках капуччино, Лютер смерил меня оценивающим взглядом.

– Как ты? Я беспокоился о тебе.

Обо мне!

– Я в порядке. Это ты…

– Я ходячее чудо, так меня уверяют. Больничный священник просто в шоке, и все монахини. Врачи не знают, что и говорить. Это здорово, если не считать того, что так не бывает. Ничего чудесного, просто один упрямый сукин сын выжил, получив очередную пулю…

– Лютер, я не знаю, как сказать, но я твой должник…

– То же самое я сказал Его святейшеству, когда он прокрался сюда как-то ночью. Я сказал: «Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы удостовериться в своем чуде, Ваше святейшество», и он рассмеялся. «Лютер, – сказал он, – люди умирают тогда, когда того хочет Господь. У Него, наверное, на твой счет задумано нечто большее». Я сказал: «Конечно, я не хотел умереть, прежде чем меня рукоположат, зато теперь я священник».

Я одобрительно кивнул. Папы должны разбираться в церковных тонкостях.

– И как был папа?

– Прекрасно. Мы поговорили несколько минут, и он ушел. Он приехал на мотороллере, Пол, веришь? На нем был большой шлем. Никто не обратил на него внимания. Может, он оставил Диего внизу. Во всяком случае, надеюсь. Мне бы не хотелось, чтобы он разгуливал так… Он замолчал, и я понял, что его рана болит. Оставалось сказать только одно.

– Лютер, этот выстрел был предназначен мне. Я… мне нужно рассказать тебе кое-что о себе…

– Пол, послушай. Я заметил стрелка краем глаза: молодой, в красной бейсбольной кепке с длинным козырьком, он стоял в дверном проеме. Стрелял в меня, потому что я был первой, самой удобной мишенью. Любой из нас мог стать его жертвой. Или оба. Так что береги задницу.

В офисе Треди придумали для меня бессмысленную и расплывчатую должность, чтобы я мог сопровождать его во время коротких визитов в Неаполь, и мне пришлось два часа ехать в автобусе, который вез ватиканскую свиту и агентов безопасности из Рима в Неаполь.

По пути, облаченный в свой великолепный и не совсем священнический черно-белый костюм, я увлеченно читал опубликованное в «Мессаджеро» сообщение о том, что папа намеревался причислить к лику святых монахиню, жившую в тринадцатом веке, которая, видимо, предпочла умереть, но остаться добродетельной. В другой заметке с первой полосы приводились слова начальника пожарной команды, который утверждал, что пожар, возникший в результате поджога, причинил ущерб штаб-квартире «Священных Ключей». Подумать только.

В должное время автобус с ватиканской свитой и два замыкавших колонну автобуса с журналистами въехали под жарким средиземноморским солнцем на итальянскую авиабазу на севере города. Долгие автобусные поездки – не для Его святейшества. Когда мы въехали в шумный Неаполь, папа присоединился к нам на вертолете и возглавил колонну в своем папамобиле. Это привилегия папы. К тому же так безопаснее.

На территории базы находился VIP-бар, но большинство моих собратьев-прелатов проигнорировало предложенные бутерброды и манящие бокалы белого вина. Вместо этого они все как один направились в туалет. Визиты папы могут обернуться мучительной проверкой на терпение для стареющих мужчин в длинных одеждах. Уборные на дороге встречаются не часто и располагаются на большом расстоянии друг от друга. Я мыл руки, когда в зеркале над раковиной увидел знакомое лицо и, обернувшись, обнаружил епископа Беккара, главу «Священных ключей», ожидавшего своей очереди.

– Доброе утро, ваше превосходительство. Как дела?

– Хорошо, спасибо.

Когда я приходил к нему с Франко Галли, на мне была светская одежда, и тем не менее он мгновенно понял, кто я. Я ему не нравился, но он не знал и половины всего.

– Полагаю, вы тоже чувствуете себя неплохо.

Не часто в двух предложениях можно выразить столько лицемерия.

– Сожалею о вашем несчастье, – сказал я.

– Господь всем нам посылает испытания. Надо терпеть, – сказал он с натянутой улыбкой, которой желал превратить меня в соляной столб.

Постепенно визиты папы стали несколько напоминать вальс. Иногда добавлялось какое-нибудь нововведение, но в основном все происходило на раз-два-три. В Неаполе в плотном кольце охраны Треди отправится в кафедральный собор на встречу с местными священниками и монахинями. Затем – обед с местными знаменитостями и лидерами других религиозных конфессий, потом главное событие – месса в Палаццо Реале, в сердце старого Неаполя. Затем он уделит какое-то время молодежному собранию и отправится на вертолете домой, чтобы поспеть в Ватикан к ужину. А те из нас, кто поедет на автобусе, будут надеяться попасть домой до полуночи или плотно поужинать в пути.

Я вышел из бара на бетонированную площадку, где расположились репортеры, ожидавшие прибытия папы, который должен был появиться в не слишком похожем на военный вертолете, выпрошенном на день у итальянских военно-воздушных сил. День был чудесный: всего несколько пухлых облачков на небе.

С большого расстояния я видел, как в Неаполитанском заливе отражалось солнце, а вдали возвышался величественный конус Везувия.

Не заметить Марию в толпе репортеров было невозможно. Она распустила волосы, и черные локоны каскадом струились по спине. Мария была оживлена и раскована. Будучи циником средних лет, не нуждавшимся в доказательствах, я списал это – с завистью и надеждой, что это так, – на то, что у нее появился приятель. Возможно, я ошибался, и под новым внешним видом билось все то же горячее сердце духовной наставницы.

– Брат Пол, как поживаете? Я надеялась увидеться с вами сегодня. У вас есть свободная минутка?

Чтобы убедиться, что есть, она потянула меня за руку в тихий уголок.

– Поездка пошла тебе явно на пользу, linda,[92]92
  Красотка (исп.).


[Закрыть] выглядишь чудесно, – начал я, а она заняла стратегическую позицию, позволявшую ей одновременно видеть меня и приближавшийся вертолет Треди.

– Вы так добры. Приятно было выбраться из Рима, только я совершенно без сил. Работала с добровольцами в штаб-квартире «Ключей», мы убирали там после пожара.

– Мои соболезнования по поводу пожара.

– Пожар был наименьшим злом из всего, что произошло. Огонь уничтожил только компьютерный центр и некоторые кабинеты, расположенные поблизости. Но противопожарная система точно взбесилась, многое испортила вода, и еще все пропиталось гарью. Я потом несколько часов отмывалась, но все равно чувствую этот запах.

– Просто кошмар этот пожар.

Ай-ай! Я причинил больше ущерба, чем намеревался. У меня не было времени копировать компьютерные диски, а небольшое короткое замыкание иногда может покрыть массу грехов. Я вызвал пожарных через несколько минут после начала. Если бы я знал о слишком буйном нраве противопожарной системы, то придумал бы что-нибудь другое.

– Но пожар нас не остановит, Пол. Епископ Беккар говорит, что мы должны возродиться подобно легендарному Фениксу, чтобы взлететь еще выше.

Затем Мария сразила меня наповал видимо заранее подготовленной атакой:

– Именно о «Священных Ключах» я хочу поговорить с вами, Пол. Я знаю, что вы любите церковь и придерживаетесь широких взглядов. Я бы хотела, чтобы вы познакомились с некоторыми моими друзьями из «Ключей». Потом, как-нибудь вечером, когда мы будем в Риме. Послушаете, поговорите. Мне бы хотелось, чтобы вы пошли со мной.

Вербовка. Брат Пол – религиозный боец-штурмовик. Achtung![93]93
  Внимание! (нем.)


[Закрыть]

– Ну, я… но, Мария… да, я предан вере, но…

– Вы – человек Господа, Пол, человек у которого особые отношения с Его святейшеством.

Ага. Его святейшество.

– Конечно, вы нужны нам сами по себе. И если бы вы пришли к нам и узнали о нас правду, о нашем обществе и наших чаяниях, кто знает, может, однажды вы бы смогли объяснить Его святейшеству…

Ей нужен тайный агент! Неужели в Ватикане шпионаж – заразная болезнь? Я подумал о Треди, о его нелепом плане заслать двух священников в «Ключи». И что с ними стало?

– Мария, я польщен. Я понимаю, что сделать такое предложение нелегко. Но что я могу объяснить или рассказать Его святейшеству о твоей организации такого, чего он еще не знает?

– В этом-то все и дело. Вы попали в самую точку!

Она была взволнована, подалась вперед и взяла мою руку.

– Я… Мы думаем, он относится к нам с подозрением, потому что не понимает, что мы хотим церкви только блага. Разве вы этого не видите?

– Думаю, что вижу, – медленно сказал я.

Осторожно, Пол, осторожно.

– Я не особенно силен в политике, Мария, но у меня такое чувство, что «Ключи» и ты не уверены в намерениях Его святейшества в отношении церкви и того направления, в котором он может ее повести.

– Печально, но это правда. Мы верим, что церковь должна полагаться на Его святейшество, доверять ему в том, что касается надлежащего руководства и направления. А если нет…

Она замолчала.

– Если нет, то что?

Найдут нового папу?

– Тогда мы сделаем все, что в наших силах, чтобы убедить его. Мы – единственная истинная вера. Без единого руководства, которое может дать только папа римский, мы будем как дикари, такие же, как и любая другая религия.

– И ты считаешь, что я мог бы стать связующим звеном.

– Да, Пол, да.

– Такое предложение – большая честь для меня, linda.

Я взял ее руку. От волнения ее ладонь была потной.

– Я обещаю над этим подумать.

Когда в аду наступит ледниковый период.

В очередной раз я увидел Треди при большом стечении народа и во всем его великолепии. Он стоял в полный рост – улыбающаяся, всем знакомая фигура, приветствующая верующих, – когда папамобиль прокладывал себе дорогу сквозь огромную толпу вдоль береговой линии Неаполя.

Любой папа больше всего уязвим на крупных городских торжествах. Обычно самое опасное время – это те несколько минут на площади, стадионе или улице, когда папа едет в диковинной прозрачной машине, известной всем как папамобиль. Как вы, наверное, догадались, в Ватикане решили, что у папамобилей должны быть стенки, сразу после того как стреляли в Войтылу, когда в 1981 году он проезжал в открытой машине по площади Святого Петра. В современном папамобиле стенки кажутся стеклянными, в действительности они пуленепробиваемые. Но пуля пуле – рознь. Агенты безопасности и снайперы следят за каждым мгновением проезда папамобиля. Все полицейские, затаив дыхание, ждут, когда пассажир покинет эту дурацкую машину.

Неаполь – город вседозволенности. Второе имя города – Хаос, но в тот день месса прошла гладко, как по маслу. Выйдя из папамобиля широким шагом, Треди взобрался на десятиметровый алтарь с задником, на котором по задумке художника была изображена так, как она могла предположительно выглядеть семь веков назад, сестра Кончетта, которую вскоре должны были причислить к лику святых. Круглолицая, изможденная и добродетельная.

Вместе с десятком собратьев-епископов, отправлявших с ним службу у алтаря, Треди прославлял старую монахиню со всей искренностью. Его проповедь была о могуществе братства и добродетели справедливости и предназначена для того, чтобы убедить в этом город, охваченный жестокой, коварной доморощенной мафией под названием «каморра».[94]94
  Каморра (итал. camorra), тайная бандитская организация в Неаполитанском королевстве в XVIII–XIX вв. Предшественница современных организационных форм мафии, наряду с сицилийской, сардинской и калабрийской.


[Закрыть]

Когда Треди приблизился к кульминации мессы, причащению, я прошел за алтарь, чтобы найти стихарь и надеть его поверх своего костюма священника. Братия не умеет сосредоточиваться, это удел священников. Но братии, подобно не имеющим монашеского сана, но хорошо разбирающимся в вероучении католикам, разрешается раздавать причастие, после того как облатки будут освящены. На мессах, проводимых папой, причащается такое несметное множество народу, что все священники и им подобные выходят на подиум, когда подходит время раздавать тело Христово.

Под алтарем, в комнате для переодевания находился план, согласно которому площадь разделяла толпу на огромные прямоугольные секторы, границами которых служили веревочные ограждения. У каждого сектора был свой номер. В этой знакомой, разработанной несколько недель назад схеме мое имя стояло в двадцать восьмом секторе – подходящая моему скромному чину область, слева и почти до конца длинной площади перед дворцом испанского короля, когда-то правившего Неаполем.

Суетливый невысокий епископ подошел ко мне и сказал:

– Святой отец, людей больше, чем мы ожидали. Как только вы закончите в двадцать восьмом секторе, не будете ли вы так любезны помочь в тридцать четвертом?

– С удовольствием.

Я не стал его поправлять. Брат, отец ему без разницы. Ему нужны были люди и ловкие пальцы. Я видел, как опытным священникам удавалось раздавать почти тридцать облаток в минуту, отчетливо произнося слова: давая облатку, нужно сказать на языке мессы «тело Христово» каждому причащающемуся. Хитрость, к которой прибегают священники, заключается в том, что на латыни слова «Corpus Christi» понятны всем и произносятся немного быстрее. Я не самый быстрый раздаватель облаток в церкви, но и лентяем меня назвать нельзя: двадцать человек в минуту – мой лучший результат.

Мы, наверное, были впечатляющим зрелищем: длинная тонкая черно-белая линия, двигающаяся по направлению к алтарю, чтобы взять облатки. Большинство священников пришли с собственными дароносицами и были удостоены чести пользоваться ими на мессе, которую служил папа. Я, понятное дело, не был удостоен подобной чести, как и собственной дароносицы, о мне повезло, когда я наугад выбрал дароносицу из запасных, ожидая своей очереди. Дароносица была большой и тяжелой: вес ее говорил о том, что, возможно, она из чистого серебра. Это была старая, потертая дароносица; ее первый владелец, должно быть, давно отбыл за воздаянием в мир иной.

В двадцать восьмом секторе меня ждали сотни людей. Я медленно шел вдоль веревочного ограждения, раздавая облатки находившимся передо мной причастникам, а затем, наклоняясь вперед, тем, кто стоял за ними во втором ряду.

– Il сотро di Cristo… Il corpo di Cristo… Ilcorpo…

К тому моменту, когда я дошел до конца ряда и вернулся обратно, чтобы начать сначала, людей, получивших причастие, сменили два новых ряда причастников, превратившихся хотя бы на короткое время в благочестивых католиков с открытыми ртами.

При раздаче этих пресных облаток иногда происходят странные вещи. Люди падают в обморок. Они задыхаются. Маленькие дети писаются. Некоторые случайно роняют облатку и, страшно ругаясь, опускаются на пол, чтобы поднять свой личный кусочек вечности. Но в Неаполе все прошло гладко. Там были итальянцы, и они знали, как причащаться.

Я поспешно продвигался, почти рывками, чаще видя зубные протезы, чем лица, хотя было несколько достойных запоминания лиц и, наконец, одно, которое я не забуду никогда.

Спустя пятнадцать минут рука ныла, а дароносица почти опустела. Я разглядывал толпу, думая, кому еще раздать земные блага, разламывая пополам оставшиеся облатки, чтобы всем хватило. В эту минуту все и случилось.

Я наклонился вперед ко второму ряду, оказавшись лицом к лицу со смуглым молодым человеком с густыми обвислыми усами. Не итальянец. Латиноамериканец, автоматически пронеслось в голове. Большинство людей, принимая причастие, благоговейно опускало взгляды, но его глаза горели ненавистью.

Когда я протянул правую руку, подавая ему облатку, то же сделал и он. Я скорее почувствовал, чем увидел, направленное на меня длинное лезвие. Я отшатнулся, зацепив край лезвия дароносицей и отведя его в сторону.

Облатки разлетелись в разные стороны, я услышал треск разрываемой ткани и ощутил жжение в предплечье. Я покачнулся и поморщился от боли. Наверное, казалось, что я поскользнулся или у меня сердечный приступ.

– Padre,[95]95
  Святой отец (итал.). Обращение к монаху, священнику.


[Закрыть] padre, – кричали люди. Какой-то молодой человек нырнул под веревку и поддержал меня. Примчался ответственный за безопасность.

– Кровь. У вас кровь, padre.

– Я в порядке, все нормально, – ответил я. Люди подбирали разбросанные облатки, кто-то подал мне накрахмаленный белоснежный носовой платок, а я пристально всматривался в толпу.

Он ушел. У него было всего несколько секунд, чтобы сбежать, и он воспользовался ими в полной мере, ибо не осталось ни следа от латиноамериканца, который подошел к причастию, чтобы убить меня.

По крайней мере, папа был в безопасности. К тому времени, когда я догнал Треди на внутренней арене, он сидел на троне с высокой спинкой, длинными подлокотниками и резным орнаментом. Встреча папы с молодежью была организована в виде диалога. Группы студентов разыгрывали сцену, а ведущий, призванные объяснить происходящее на сцене, читал отрывок из усердно собранных принципов морали. На это папа должен был ответить собственным поучением. Ватиканские организаторы заимствовали эту практику из поездок Святого поляка. Треди впервые применил подобный опыт, и я видел, что ему скучно.

Я опоздал, потому что добирался до медпункта, где ворчавший молодой врач любезно зашил мне предплечье. Я сказал ему, что упал на металлическую стойку. После всех этих стежков и перевязок пришлось еще немного подождать, пока мне делали обязательную прививку от столбняка. Врач дал мне пригоршню обезболивающих таблеток и отправил восвояси, проворчав вслед, чтобы я больше не падал. К тому времени ватиканский кортеж давно уехал, и я обошел пол-Неаполя. К счастью, сочетания моего воротничка и ватиканского удостоверения личности хватило, чтобы убедить полицейского подвезти меня на молодежное собрание.

– Эй, Пол, как дела? Потрясающее шоу, да? Похоже, ему нравится.

Глаза Диего Альтамирано сияли энтузиазмом, когда он подошел ко мне, стоявшему у подножия сцены.

– Да, потрясающее.

– Приятель, не знаю, как ты, но я бы принял душ, и чем горячее, тем лучше.

Он потянулся.

– Такое ощущение, что я сам причастил всю эту толпу. Все эти бесконечные облатки…

– Душ был бы кстати.

– Я впервые причащал такое количество народа. Такая суматоха! А тебя там не было?

– Был.

Я подумал было о том, чтобы сообщить о нападении в полицию и в службу безопасности Ватикана, но решил этого не делать. У того, кто хотел меня зарезать, будет сегодня не меньше хлопот, чем у любого другого, кто бродит по городу, забитому людьми из сопровождения папы. Вряд ли он сразу же предпримет вторую попытку. Все-таки с моей стороны было бы непрофессионально не предупредить хотя бы Диего. В конце концов, он стоял на последней линии защиты папы.

– Диего, кто-то сообщил полицейским, что по улицам бродит недовольный папой псих с ножом. Высокий, тощий, черные глаза, опущенные черные усы. Смотри в оба.

– Брат Пол, вы же знаете, этим я и занимаюсь.

Нудное действо на сцене медленно близилось к финалу под прохладные аплодисменты, и я уже решил, что этим все и закончится, но вдруг на сцене возник вкрадчивый молодой монсеньор с микрофоном.

– Ваше святейшество, как вы знаете, студенты со всего мира съезжаются в Неаполь, чтобы учиться в наших прекрасных университетах. В качестве особого номера программы некоторые из них подготовили музыкальное приветствие, чтобы таким образом отметить ваше латиноамериканское происхождение.

Семь или восемь музыкантов, нервничая, вышли на сцену с причудливой смесью инструментов: гитарой чаранго,[96]96
  Потанцуем, красотка (исп.).


[Закрыть] большим барабаном «бомбо», мексиканским рожком и даже индейской флейтой. Все говорило о грядущей катастрофе. Музыканты были большей частью неряшливы и молоды, кроме одной эффектной женщины с маракасами в руках. Треди вяло улыбнулся.

Я с удовольствием прослушал половину первого номера их выступления: энергичная, ритмичная и увлекающая мелодия, переполняемая жизнью и яркими красками. Не знаю, была ли это фольклорная музыка или сальса, правда, в неаполитанской обработке, но она унесла меня в далекое прошлое и нашла ответ в моей душе. Моя душа парила. Ко второму номеру уже все присутствующие были во власти полной жизни и энергичной мелодии. Стоявший рядом со мной Альтамирано двигался в такт музыке. Я видел, как папа отбивал ритм носком ботинка.

Когда зазвучала третья или четвертая композиция, Треди встал, прошелся в такт музыке и щелкнул пальцами над головой. Он наклонился к музыкантам и заговорил с женщиной с маракасами. Я не слышал, о чем они говорили, но прочитал по его губам: два слова на испанском.

– Bailamos, linda,[97]97
  Пятиструнная перуанская гитара.


[Закрыть] – пригласил папа. Надо быть латиноамериканцем, чтобы понять страстность и интимность выражения. Пресс-бюро Ватикана корректно сообщило, что папа сказал: «Не желаете ли вы потанцевать, сеньора?»

В одно мгновение на лице женщины отразилась вся палитра эмоций: удивление, шок, восторг одновременно с широкой улыбкой неподдельной радости.

Его святейшество папа Пий XIII невинно прошелся в танце по сцене, держа женщину на расстоянии вытянутой руки. Это был. старомодный, братско-сестринский вариант танца, короткий, не сливавшийся полностью с пульсацией ритма, но весьма экспрессивный.

Столпотворение.

Все вскочили на ноги. Одобрительные аплодисменты молодых людей волна за волной накрывали танцующего папу. Танец папы станет хитом в теленовостях и появится на первых полосах всех газет. Пребывая в ликующем состоянии после этой встречи, я решил ехать домой вместе с репортерами: это веселее, чем с ватиканской тусовкой, с которой я ездил все время.

– Вот это шоумен, Пол. Какая реклама веры!

Тилли пребывала на вершине восторга. Но Тилли – репортер, как всегда, боролась с Тилли – ревностной католичкой. Она спросила уже серьезнее:

– Думаешь, это «домашняя заготовка»?

– А вдруг он знает Кармен Де Лама, женщину, с которой танцевал?

– Уверена, раньше он никогда ее не видел. И все-таки она – кто?

– О, Кармен из Панамы; в Неаполе ведет семинар для будущих врачей на медицинском факультете. Как выяснилось, она очень религиозная мать четверых детей, а также, возможно, лучший детский хирург во всей Латинской Америке.

Может, он действительно ее знал.

Это было радостное возвращение домой, я даже не думал, что может существовать другое мнение о танце папы, пока мы не приехали в Рим и я не столкнулся с Марией, выходившей из второго автобуса с прессой. Ее волосы спутались, плечи поникли, а взгляд прекрасных глаз был пуст.

Я спросил:

– Вы попали под дождь, linda?

– Мне плохо, сердце болит.

– Расскажи дяде Полу.

Она едва сдерживала слезы.

– Папы не танцуют, Пол. Настоящие папы никогда не танцуют.

Я сказал ей что-то утешительное. Я не разделял ее мнения, но мог понять. Сам я пребывал в приподнятом настроении. Рука, правда, чертовски болела. Если бы мне удалось снова увидеть того, кто меня ранил, я бы его узнал. Сидя в автобусе, я вдруг понял, куда отправлюсь искать его, прежде чем он найдет меня.