Текст книги "Базилика"

Глава 26
Умбрия, Италия

Все следующие четыре дня и четыре ночи лил сильный, настырный дождь, насквозь промочивший Рим и всю центральную Италию. К пятнице в новостях только и было, что о вышедших из берегов реках, покосившихся мостах и удрученных фермерах, и когда утром в субботу я вскарабкался на холм, чтобы сесть в поезд, небо было сплошь в облаках. Погода не казалась мне бейсбольной. И тем не менее, покорный слуга церкви, я с надеждой вез с собой в потертой старой спортивной сумке свою бейсбольную рукавицу.

На протяжении веков папы, стремясь уехать из Рима на выходные или в неудачное лето, отправлялись на юго-восток в замок Гандольфо в Альбанских холмах, где находились летний папский дворец и деревня богатых крестьян, преуспевших за счет стекавшихся туда туристов. Однако Святой поляк расширил границы папского отпуска. Энергичный турист, пока возраст и немощность не одолели его, Иоанн Павел II любил ходить в горы и забавлялся, наблюдая, какой ужас у его свиты вызывают незапланированные горнолыжные вылазки за пределы Рима. Треди устраивал еще больший переполох, проводя выходные в различных частях Италии в зависимости от прихоти и времени года. Официально эти побеги из Рима назывались частным уединением папы, чтобы Его святейшество имел возможность поразмышлять и подзарядить свои духовные аккумуляторы. Иногда, кроме сравнительно небольшого количества помощников и наблюдателей, Треди брал с собой своего духовника. А еще я знал, что время от времени он брал свою перчатку и несколько ценных деревянных бейсбольных бит.

Обычно от Рима до Орвьето всего около полутора часов езды, но в ту субботу из-за поврежденных непогодой эстакад и мокрых стрелок время поездки увеличилось еще на час. Тем не менее, когда мы наконец добрались до места, я увидел на платформе знакомое лицо ирландца, расплывшееся в широкой улыбке.

– Доброе утро, брат Пол, – сказал Дэниел Рейлли с преувеличенным ирландским акцентом.

– И вам того же, монсеньор. Какими судьбами? Вряд ли я был достоин того, чтобы меня встречал сам церемониймейстер папы.

– Он надумал сам отслужить мессу этим утром, и я решил подышать свежим воздухом.

Не обращая внимания на двигавшихся позади нас и громко сигналивших итальянских водителей, Рейлли с преувеличенной осторожностью вел машину по хорошему двухполосному шоссе, которое лениво тянулось через гряду гор, словно сошедших с картинок детской книжки. Рейлли сообщил мне по секрету, что папа пребывает в хорошем настроении, расположившись в имении благородной и, к счастью, в настоящий момент отсутствующей римской семьи на вершине холма в поросшем лесом местечке, знаменитом своими видами, грибами и развалинами. Когда мы под взглядами двух скучающих молодых полицейских проезжали через ворота и сворачивали на обсаженную кипарисами длинную подъездную аллею, я успел отметить, что покрашенная охрой вилла изолирована, но назвать неприступной ее нельзя.

Ни полицейские, ни высокая каменная ограда вокруг виноградников и оливковых деревьев не смогли бы остановить профессионального убийцу с затаенной обидой на папу. Это не добавило мне радости. Когда Рейлли въезжал на холм, я вдруг подумал, что, возможно, папа узнал нечто такое, после чего поверил, что опасность миновала.

В пользу этой версии говорило то, что Треди отослал на учебу своего личного охранника. И еще одно: первой после поездки в Нью-Йорк настоящей вылазкой из Ватикана стал этот непринужденный уик-энд с пониженным уровнем безопасности. Что изменилось? Я решил спросить об этом папу, но так и не успел.

Завораживающая атмосфера мира и покоя окутывала чудесную старую виллу. Созывали на прием в честь Диего.

– Желаю вам всего доброго, святой отец, и надеюсь очень скоро снова увидеть вас среди нас, – произнес камерарий папы, монсеньор с елейными манерами.

– Служение Господу вместе с вами, ваше превосходительство, стало величайшим опытом моего священничества, – пробормотал Диего Альтамирано заготовленный ответ.

– Когда вы уезжаете?

– Боюсь, что сегодня днем. Сразу после ленча.

В барочной гостиной с великолепными видами на леса, цепляющиеся за крутые склоны холмов под хмурым небом, нас собралось около десятка человек. Все, кроме меня, были членами двора папы: секретари, помощники и менее важные прихлебатели, на протяжении веков являвшиеся неотъемлемыми винтиками в свитах пап. Треди еще не вышел, но по взглядам, устремленным на высокую деревянную дверь в глубине комнаты, я понял, что он не заставит себя долго ждать.

А пока в центре внимания находился Диего. Большинство присутствовавших, казалось, было искренне огорчено его отъездом. Я испытывал смешанные чувства. Лютер уехал, мне не слишком нравилось наблюдать, как папа отказывается от последней линии защиты. С другой стороны, Диего Альтамирано никогда мне особенно не нравился. Я считал его слишком хитрым, самоуверенным и заносчивым. Вы можете сказать, конечно, что на мое мнение повлияла зависть, так как появление молодого священника в качестве доверенного лица и компаньона папы означало, что у Треди будет меньше времени, меньше необходимости видеться с братом Полом.

Ладно. Было.

Но наши особые отношения с папой пока оставались в силе, поскольку, когда я несколько минут спустя наклонился, чтобы поцеловать его перстень, Его святейшество папа Пий XIII спросил краем рта:

– Ты захватил рукавицу?

– Да, тренер.

Треди ухмыльнулся.

– Хорошо. Скоро все это закончится. Будь рядом с Диего.

Все закончилось, я остался с Диего, и вскоре мы оба сменили наши черно-белые костюмы на футболки и спортивные брюки. Я щеголял в бейсболке «Марлинсов», Диего – «Кардиналов». Потом Диего исчез в кухне и появился вновь с большой корзиной, в которой лежала еда для пикника. Он напомнил мне маленькую пожилую даму, нервную и суетливую.

– Я знаю, что, как бы ни старался, все равно что-нибудь забуду.

Он широко улыбнулся.

Нельзя критиковать того, у кого на ленче сам папа. Идя вслед за Диего в гараж, я нес две старые потертые биты и холщовую сумку с шестью новыми мячами Американской лиги. Диего тащил все остальное. Мы уложили вещи на заднее сиденье джипа с ватиканскими номерами и вывели машину из гаража. Через две минуты подошел Треди. Он был в черных спортивных штанах, простой белой трикотажной майке и ярко-зеленой бейсболке, украшенной переплетенными буквами HS.

– Это означает «High School»?[109]109
  Средняя школа (амер.).


[Закрыть]

– «Holy Spirit High[110]110
  Школа Святого Духа – католическая школа в г. Абсекон, штат Нью-Джерси.


[Закрыть]», – ответил он. – Иллинойс, кажется. Ни одной победы за четыре сезона. Они прислали мне бейсболку с просьбой о помощи. Я помолился, но подозреваю, что более действенный способ – прислать им питчера, а то и двух, из моих родных краев.

Диего со знанием дела вел машину по раскисшей дорожке к высоким зеленым воротам, которые он открыл с помощью дистанционного управления.

Я спросил:

– Куда мы едем?

Треди пожал плечами, разминая свою бейсбольную перчатку. Но вопрос не был праздным. С точки зрения безопасности папа был теперь в буквальном смысле обнажен: вне дома, в лесу и без какой-либо связи со своими ватиканскими няньками.

– Недалеко, – ответил Диего. – Есть хорошее место для игры рядом с археологическими раскопками, которые, думаю, будут вам интересны, ваше святейшество.

Ведя машину с большой осторожностью, Диего одолел скользкий и ухабистый подъем, остановившись там, где дорожка поворачивала обратно в лес. Перед нами был очень крутой обрыв с темным и бурным потоком, проносившимся внизу.

Проехав дальше, Диего заглушил двигатель на краю лесной поляны, такой красивой, словно ее создали человеческие руки. Поляна была почти плоская и имела форму грубого треугольника, со двух сторон окаймленного деревьями. С южной стороны открывался заманчивый вид на озеро. Трава была короткой и зеленой, как в Ирландии.

Треди улыбался в предвкушении.

– Ага, Его святейшество ждут очередные трудности.

Не обращая внимания на капли дождя, мы с папой перебрасывались мячом, чтобы размяться. Я чувствовал себя сильным, собранным. Взяв корзину с ленчем, Диего исчез в той стороне, где поляна примыкала к склону. Мне почудилось, что я услышал знакомый звук вытаскиваемой из бутылки пробки, когда, весело щелкнув, мяч исчез в рукавице Треди. Я немного вспотел.

Через несколько минут, застенчиво улыбаясь и разминая свою перчатку, подбежал Диего.

– Ленч будет готов, когда вы захотите, Ваше святейшество, – сказал он.

– Сначала «перец», – приказал папа. – Я бью.

Он схватил биту, и мы начали играть в «перец». По прошествии примерно пятнадцати минут мою майку можно было выжимать, а долго остававшиеся без движения мускулы заныли, но я чувствовал, что ко мне медленно возвращается старое мастерство.

Я отбивал, и все мы были здорово перепачканы, когда Треди остановил игру. Пошел довольно сильный дождь: пикник уже не казался отличной идеей. Диего, увидев выражение моего лица, весело произнес:

– Пикник пройдет в уютном и сухом месте, брат Пол, обещаю.

Мы пошли за ним в каменный амфитеатр вдоль омывавшего склон бурного потока.

– Сюда, пожалуйста, – позвал Диего. – Берегите голову. Вход довольно низкий.

Он нагнулся и вошел. Это была пещера, понял я, когда вошел за Треди внутрь, и возможно, изначально природная, но человек довершил дело природы.

Диего улыбался, стоя в полумраке пещеры, имевшей два с половиной метра в высоту и три метра в ширину. Он раздал каждому по полотенцу, и к тому времени, когда я вытер лицо и волосы, у него в руках как по волшебству появились три бокала с холодным белым вином. Напиток богов.

– Что это за место? – спросил Треди.

– Незаконченные раскопки этрусских руин, Ваше святейшество, немного сыпучие, но абсолютно безопасные, – отвечал Диего. – Этот вестибюль ведет к ряду гробниц, сооруженных три тысячи лет тому назад. Интересно, что одна из них позже стала древней христианской часовней. Мы, гм, ученые, полагаем, что ранние христиане тайно собирались здесь для молитвы в первые века существования церкви, когда вера была запрещена римлянами. Там дальше есть образцы грубой резьбы по камню.

– Как интересно, – сказал Треди.

– Если вы готовы, Ваше святейшество, то прошу.

Диего указал на разложенную на плоском камне еду: prosciutto,[111]111
  Окорок (итал.).


[Закрыть] маленькие артишоки в масле, сыр, цыпленок, обжаренный перец, маслины.

– Сначала давай посмотрим часовню, Диего. Я хотел бы там помолиться.

– Там сыро и скользко из-за дождей, Ваше святейшество, я бы не советовал.

Диего следовало бы знать, что подобные предостережения для Треди все равно что красная тряпка для быка. А возможно, и знал, ибо Треди объявил:

– Волков бояться – в лес не ходить, Диего. Зажигай фонарь и веди.

Папа вопросительно посмотрел на меня.

– Пол?

Он знал, что я не люблю замкнутых пространств.

– Пойду вслед за вами, – пообещал я, стараясь скрыть тревогу.

Расстояние до часовни было небольшим, но меня бросило в дрожь. Сначала мы медленно двигались через расщелину в конце вестибюля, а потом на четвереньках спускались по скользкому каменному туннелю, на дне которого быстро текла вода. Мы миновали ряд ниш, которые, видимо, и были древними гробницами, повернули направо и спустились на другой уровень.

Весь путь я не отрывал взгляда от фигуры папы впереди меня и видел слабый свет от фонаря Диего. Один раз я налетел коленом на большой камень, и он больно придавил мне икру. К тому времени, когда мы добрались до часовни, я был весь в поту и начинал злиться. Папе здесь не место.

Треди был не согласен. Мы стояли в каменной комнате шириной около шести метров, жутковатое освещение просачивалось откуда-то сверху. Там, наверху, видимо, была трещина в скале, потому что воздух был свежий, а в пещеру проникала вода. Она скапливалась на грубом каменном полу и уже заливала кеды, но были и более важные вещи, на которые с самого начала стоило обратить внимание.

В белом туфе высокой стены был вырезан крест, более длинный, чем положено, и немного неровный, но в своем роде не менее трогательный, чем вера художника, вырезавшего крест почти двадцать веков назад. Треди рассматривал комнату с улыбкой и простертыми перед собой руками.

– Благодарю тебя, Господи, за это зрелище и провидение тех, кто умер до нас ради Твоего имени, – сказал папа.

Диего прошлепал туда, где под крестом был вырезан узкий алтарь. Он поставил на него фонарь и шагнул в тень.

– Ваше святейшество, я приготовил вам кое-какие прощальные подарки.

Папа прошел вперед.

– Диего, как это мило, не нужно было… – Треди запнулся и замолчал: он прочитал ярлычок с адресом на полуоткрытой крышке ящика, стоявшего в центре. – Но ведь это адресовано моей семье.

Треди открыл крышку и резко обернулся.

– Что это, Диего? – строго спросил папа, и его лицо вспыхнуло от гнева.

Глава 27

Диего Альтамирано сделал многозначительную паузу, оставив вопрос без ответа. Папа повторил вопрос, и Диего заговорил сухо и монотонно.

– Это героин, Ваше святейшество; лучший, какой только можно достать за деньги или вымолить. Все готово к отправке. Ватиканская дипломатическая почта. Ночная доставка. Обычно мы посылали это вашему брату Бобби, но нынче он, кажется, серьезно приболел, не так ли?

Мне трудно описать, что я испытывал в тот момент. Но все обрывки мгновенно сложились воедино, как только я увидел героин. Я понял все.

Убийство, «Ключи», убийца с лесов и героин; куда круче, чем просто кокаин. Как только я осознал, что произошло, сначала мне стало стыдно, поскольку я понял, что снова опоздал.

– В свертке, что слева, который скоро станет собственностью вашей семьи, находится потир девятого века. Справа – украшенная драгоценными камнями певчая птичка, дар папе из Оттоманской империи семнадцатого века, – продолжал молодой священник, повышая голос. – Обе эти вещи были тайно «одолжены» от имени папы из хранилищ Ватиканского музея.

– Диего! – гневно крикнул папа. Он с изумлением, часто моргая, смотрел на него, пытаясь осознать происходившее. Настало время положить конец этому фарсу.

– Его зовут не Диего, – тихо сказал я. Папа резко повернулся и уставился на меня. – Это Луис Кабальеро.

Глаза Треди удивленно и широко раскрылись, когда он понял, что к чему.

– Так-так, брат Псих, молодец, – усмехнулся Кабальеро, – Вычислил, значит.

– До некоторой степени.

– Сомневаюсь.

Он медленно сделал два осторожных шага в сторону от меня.

– Знаю, что тебе это нелегко, Псих, но постарайся не делать глупостей. А вы, ваше ничтожество, стойте там, где стоите.

– Это ты убил кардинала Солиза, ведь так? – неожиданно спросил папа. – Убил в его храме.

– Да, имел честь сделать это. Я сломал кардиналу шею. Щелк! Бедный кардинал Солиз. С вашим любимым братом было даже проще: обычный телефонный звонок.

Это говорил отпрыск семьи наркоторговцев, который называл себя Диего и притворялся священником (божьим человеком). Он играл эту роль с маниакальной живостью, как студеная вода, проносившаяся через жуткую пещеру.

– Как просто, оказывается, обмануть церковь и всех ее болванов, – хвастался он. – Притворяться, подхалимничать, постепенно подбираться прямо к сердцу престола. Попасть в Рим уже было счастьем. Но – я не мог в это поверить! – меня пригласили охранять человека, которого я пришел убить. Вы не представляете, какие передо мной открылись перспективы. Какая чудная ирония!

Луис Кабальеро наслаждался, расписывая, какой он молодец. Со смесью холодного рационализма и высокомерия он похвалялся своим обманом и убийством, как вдруг свет начал постепенно гаснуть, а вода – медленно заливать мои ноги.

– Кардинал Солиз рассказывал мне о тебе, – прервал его папа так, словно это была обычная беседа. – Он приютил тебя, обращался с тобой как с сыном, послал в Рим. Но он никогда не говорил мне, что ты – Кабальеро.

– Он сам этого не знал и никогда не спрашивал. Но он довольно легко принял большое пожертвование, которое сделали его церкви друзья моей семьи, не так ли?

Только сейчас я увидел в его руках пистолет.

– Дражайший кардинал мечтал, что я стану таким же притворщиком в длинных одеждах, как и он. Как вы. Я прожил у него долгие и бесплодные годы, потому что мне нужно было где-то отсидеться, разработать план. Вы обесчестили мою семью, папа. А ты, Псих, уничтожил ее.

Хорошенького понемножку. К тому моменту я уже понял, какой тщательно разработанный замысел привел нас в эту подземную пещеру. Я сомневался, что мне удастся изменить намерения Кабальеро, но попытаться стоило.

– Уничтожил. Да, я убил их, убил их всех, – сказал я. – Тоже мне «большое дело». Твоя новость устарела, но я был один, это был я, cabrón. Он ничего об этом не знал. Отпусти папу.

Я увидел, как в его глазах мелькнула неприкрытая ненависть, но Луис Кабальеро сдержался.

– О нет, Псих. Он мне нужен не меньше, чем ты, даже больше.

Какое-то мгновение он молчал, задумавшись.

– Ты действительно не знаешь, почему? Разве тебе твой драгоценный идол не рассказывал, как наши семьи вместе занимались наркотиками?

Я опешил, признаюсь. Я посмотрел на папу. Его глаза были пустыми и тусклыми.

– Эй, Псих, ты что, действительно последний, кто об этом узнал? Он никогда не упоминал, хотя бы в виде исповеди, сколько груза мы перевезли вместе, что это была целая эстафета: моя семья действовала в Южной Америке, а его – на Карибах? Это были тонны груза, пока не настал день, когда денег уже было недостаточно, и ненасытное честолюбие захлестнуло человека, отчаянно возжелавшего стать папой? Вот когда он предал нас! Кокаиновый кардинал! Во всех смыслах! Плевать я на тебя хотел! Вор! Поп!

– Ты не прав. Отпусти папу.

Не знаю, где в тот момент были мысли Треди, но я ждал удобной возможности. Один раз мне уже не удалось убить Луиса Кабальеро, и нынешнего шанса я не упущу.

– Однако не такой уж бессмысленной была вся эта игра в священника, все эти бессмысленные обеты, а? Нет. Я заставил это работать на себя, – похвалялся Кабальеро. – До чего же легко попались на удочку те идиоты из «Ключей», когда я прибрал к рукам их организацию! Мы заработали миллионы, перевозя героин в партиях книг и журналов «Ключей», мои друзья и я. Еще на несколько миллионов больше заработали, когда использовали счета «Ключей» для отмывания денег. Я богаче, чем был мой отец! Что ты думаешь об этом, папа? Мой отец гордился бы мной.

Я спокойно произнес:

– Последний раз, когда я видел твоего отца, его лицо было багровым, с набухшими венами. Он умер такой же свиньей, какой был.

В голове Луиса Кабальеро били свои «барабаны», но это он услышал, можете не сомневаться. Пуля с грохотом отскочила от камня в нескольких сантиметрах от моей головы и рикошетом пролетела по пещере.

– Я помню, Псих. Умирать буду, вспомню. Моего отца и брата, как они висели на том дереве; и как на их похоронах гробы внезапно исчезли во вспышке света, ярче которой я никогда в жизни не видел. Но я выжил. Я выжил, чтобы отомстить за него, моих братьев, всех Кабальеро, за каждого. Когда я сегодня уеду отсюда, под другим именем, с другим паспортом, начнется моя настоящая жизнь. Я отвез Его святейшество и его друга в знакомое им место, я вернулся и сел на дневной поезд, все знают, что так и должно быть. «Поезжай с Богом, отец Альтамирано». Пройдут дни, прежде чем вас найдут. Когда до них дойдет, что надо искать меня, отец Альтамирано исчезнет, испарится. Священник, которого никогда не было.

Мы были ему нужны, чтобы продемонстрировать, каким умным он был. И надо отдать ему должное: ловко придумано – выждать до последней минуты, прежде чем разыграть пьесу.

– Избавь нас от этой театральщины, Луисито, – прервал его я. – Подумай о бедном брате Психе. Я хочу вернуть свои деньги.

– Что?

Его глаза блестели, как черные бриллианты. Даже в сумраке отверстие в стволе его пистолета казалось тоннелем.

– Когда покупаешь дорогое оружие для уничтожения вредителей, ты рассчитываешь, что оно истребит всех. Но тебе удалось уцелеть, остался только этот милый шрам на щеке, Луисито. Несправедливо. Это от обломка гроба твоего отца? Я очень разочарован. Хотя было весело. Рассказать, как твой братец вопил, корчась на виселице?

– Пол!

Это произнес папа, но я не обратил на него внимания. Я наблюдал, как лицо Кабальеро покраснело, шрам побагровел. Я видел, как его палец напрягся на спусковом крючке, а затем неожиданно расслабился. Я понял: на меня у него другие планы. Может, он и отказался бы от них, но я бесил его, и ему от этого было не легче.

– Стреляй, Луисито. Ты умеешь убивать. Давай-ка посмотрим. Кардинал, отец Видаль, твой дурак-родственник Эрнесто в переулке. Еще Мария. Может, ты и с Карузо расправился?

– Какой ты сегодня умный, Псих! Аплодисменты брату Чокнутому.

Просочился сарказм.

– Да, я убил Карузо; он слишком близко подобрался к «Ключам». Анонимная просьба об утешении и совместной молитве – вот и все, что понадобилось, чтобы заманить его на купол. Остальное было просто. С Видалем было сложнее, сам знаешь. Много людей вокруг, а я еще должен был охранять папу. Но Видаль слишком много знал. Ему было что рассказать.

Сумрак сгущался, вода поднималась все выше. Я потихоньку отходил от Треди; подальше от лучей фонаря, на пять-десять сантиметров за шаг.

– Хотя с Марией все тоже прошло гладко, – продолжал Кабальеро. – Бедняжка Мария, скромница, статистка. Знаешь ли ты, как просто купить в Нью-Йорке пистолет? И как легко пронести его в самолет, если ты приставлен к папе? Его святейшество не проверяют на металлоискателе.

Он сделал секундную паузу, чтобы мы оценили его сообразительность.

– Но Марию мне жаль. В голове у нее была вата вместо мозгов, но она была красивой, и я бы не отказался трахнуть ее. Марию пришлось убрать из-за вас – вас обоих, – чтобы вы решили, будто опасность миновала. Чтобы подозрений больше не осталось и я смог поставить финальный акт нашей небольшой пьесы так, как это у меня и получилось.

Он сделал жест рукой в воздухе – архитектор, любующийся своим творением.

– Той ночью в гетто тебе следовало стрелять точнее. Тебе нужен я, Луисито. Я обожаю убивать Кабальеро.

Снова раздался выстрел над моей головой, и мы с Треди пригнулись, переводя дыхание, пока пуля со свистом носилась по пещере. Кабальеро, похоже, не замечал опасного рикошета. Он топнул ногой по воде и машинально коснулся ладонью шрама на щеке.

– Боже мой, действительно не стоило выпускать брата Психа из сумасшедшего дома. Он не такой сообразительный, как мы думали. Я стрелял в того, в кого целился, идиот! Для меня был опасен Лютер, а вовсе не безумный самодовольный дурак вроде тебя. Он был в Ватикане, следил за папой, следил за всем. Он был слишком близок, слишком умен. Лютер мне мешал.

Когда заговорил Треди, его голос звучал немного фальшиво, несколько медленнее обычного.

– У тебя был десяток возможностей раньше. К чему теперь этот фарс, эта сложная постановка?

– Ты действительно не понимаешь? Конечно, я мог убить тебя в любое время. Но смерти недостаточно. Никто не будет оплакивать брата Психа, а твое убийство, без объясняющей записки, сделало бы тебя мучеником. Нехорошо. Смерть настигнет тебя, но будет почти случайной. Что действительно тебя уничтожит и отомстит за Кабальеро, так это то, что твоя смерть, папа, обернется твоим позором и унижением, который увидит весь мир. Так, как это было с моей семьей. Брат Псих знает.

– Он жаждет не просто твоей смерти, но твоего бесчестия, Рико, и бесчестия церкви. Он хочет, чтобы все выглядело так, будто тебя убил я. Он оставит нас здесь. То, что лежит там, на престоле, создаст видимость, будто между ворами, обманувшими церковь, произошла ссора. Он хочет, чтобы твоя смерть оказалась такой же бессмысленной, а память о тебе – такой же недоброй, как и у его отца.

Папа посмотрел на меня с крайним пренебрежением.

– Чушь, – сказал он.

– Нет-нет, на этот раз Псих прав, – сказал Кабальеро возбужденно. – Все это ради телекамер, для истории. Приз в студию для Психа!

Он указал на небольшую коробку у престола.

– Это магнитофон, ваше ничтожество. А это листок бумаги. Вы запишете на пленку то, что написано на листке. Можете изменить свой голос, если хотите. От этого позднее все будет еще интереснее.

Папа с трудом подошел и молча прочел бумагу.

– Бессмыслица. Кто этот Рамон? Ты думаешь, кто-то этому поверит? Я не буду читать.

– Рамон – это просто имя. Люди поверят; правительства, газеты, церковь потратят миллионы и годы, разыскивая его. Но ты прочитаешь эту записку, потому что, если в ближайшие несколько секунд ты этого не сделаешь, я прострелю брату Психу колено.

– Не делай этого, Рико.

– Раз… два… три…

– Ciao, Рамон, – начал папа по-испански. – Вот очередной небольшой груз с Востока, высший сорт. Советую тебе переправить его нашим старым друзьям в Лос-Анджелес, и дайте парням из Майами время, пусть нагуляют аппетит…

Кабальеро восторженно следил, его лицо застыло в ухмылке, а глаза лихорадочно блестели.

– …перепродай потир и статуэтку через более или менее серьезных перекупщиков в Нью-Йорке и Лондоне, – продолжал папа. – Вряд ли кто-нибудь поймет, что они из Ватикана: они раньше не выставлялись. В следующем месяце…

Остального я не слышал. Я бросился на Кабальеро – сделал один гигантский шаг, после чего резко пригнулся. У меня не было возможности предупредить папу, но он, видимо, ждал чего-то подобного, ибо краем глаза я заметил, как магнитофон кувыркнулся в воздухе и рухнул на фонарь.

Свет погас, и в ту же секунду Кабальеро выстрелил.

Я почувствовал, как пуля просвистела мимо моей головы и взвизгнула, отлетев от каменной стены. Я метнулся к Кабальеро, упав на колени в воду, обеими руками обхватил его правую ногу. Он лихорадочно запрыгал в поисках равновесия, из которого мог бы сделать смертельный выстрел.

Я толкал, пытался поднять его ногу, изо всех сил старался его уронить. Я слышал, как где-то за мной в темноте метался папа. Я надеялся, что у него хватит ума убежать, пока есть возможность.

Кабальеро снова выстрелил.

На этот раз обломок камня отскочил от стены и больно оцарапал мне лоб. С минуту я чувствовал, как течет кровь, но потом я одолел Кабальеро. Мощным движением я яростно вывернул его ногу, и он рухнул на спину.

Пистолет улетел в темноту, но Кабальеро, словно дикая кошка, прыгнул на меня, нанося удары кулаками, царапаясь, хватая меня за глаза и шею.

Я боднул его головой и сильно ударил под дых. Но он был опытным бойцом, и у этой неравной борьбы мог быть только один возможный исход. Мы оба это знали.

От его удара ребром ладони у меня в голове зазвенело. Прямыми пальцами руки он нанес удар по нерву, отчего меня затрясло, а левую руку свело судорогой, и какое-то мгновение я ее не чувствовал.

Он повалил меня в воду, и я почувствовал, что темнота сгущается, как вдруг за Кабальеро выросла тень. Словно сторонний наблюдатель, я смотрел, как на голову Кабальеро опускается прямоугольный деревянный ящик.

Я оглянулся, когда папа потащил меня за собой по узкому переходу к выходу из пещеры: Луис Кабальеро лежал на боку, а рассыпанный из деревянного ящика героин словно сахар в чашке чая смешивался с холодной водой, заливавшей древний храм.