Текст книги "Лес за пределами мира"

Глава XXIV: Служанка рассказывает о своей жизни

Теперь, любимый, возле огня, при свете полной луны, я расскажу тебе все, что только смогу припомнить. Так слушай же. Происхожу ли я из рода Адама, я не знаю; не могу сказать тебе также, сколько мне лет. Есть отдельные периоды моей жизни, о которых у меня остались довольно смутные воспоминания, а многие вещи, вне всякого сомнения, стерлись из моей памяти. Я хорошо помню, что была счастлива, когда была ребенком, что меня окружали люди, которые любили меня и которых любила я. Это происходило не здесь, а в другой стране; и в той стране все было прекрасно; прекрасно в начале года, в середине года, когда год шел на убыль и в конце года, и снова в начале года. Дни шли за днями, похожие друг на друга, и я ничего не могу вспомнить и рассказать, кроме того, что уже сказала. Я вспоминаю себя совсем юной девушкой, я кое-что знаю, и стремлюсь узнать как можно больше. Период счастливого детства миновал; я живу среди людей, которые говорят мне: иди, и я иду, которые говорят мне: сделай это, и я делаю; нет таких, кто любит меня, нет таких, кто бы меня истязал; но сердце моё терзает печаль, и я не могу понять, почему. Я не знаю, в какой я стране, но я не люблю её; и дом, большой и величественный, я тоже не люблю. Потом я снова ничего не могу вспомнить, и не знаю, сколько времени прошло; и вновь воспоминания – злое время, когда я стала старше и женственней. Вокруг меня много людей, они отвратительные, жадные, грубые; у меня горячее сердце, но слабое тело; они требуют от меня того, что я не могу сделать, ведь я знаю больше их; и оскорбляют меня, потому что я достойнее их; и я терплю бедность, и лишения, и страдания. Но среди всех этих безрадостных картин, встающих перед мною, среди общего отвержения, есть один человек, который жалеет меня; это старая женщина, которая рассказывает мне добрые сказки о другой жизни, где всё возвышенно и величественно, или, по крайней мере, где есть добрые и отважные люди, и она своими рассказами вселяет в моё сердце надежду, и учит меня, и передаёт мне знания, которые сделали меня мудрой, а мудрость могла бы привести к власти, если бы я только захотела. Но всё это было не в этой стране, а, как мне помнится, в каком-то большом, прекрасном городе.

А затем, словно это было во сне; и в этом сне нет ничего, кроме каких-то неопределенных, странных видений, иногда прекрасных, иногда отвратительных: и эти видения частью связаны с моей хозяйкой и монстром, которого ты сегодня обезглавил. А когда я пробудилась, то нашла себя в этой земле, такой, какой ты видишь меня сейчас. И моё первое впечатление здесь, – я в зале с колоннами, наполовину раздетая и со связанными руками; карлик подводит меня к госпоже, и я слышу, его противный, квакающий голос: «Госпожа, что с ней сделать?», а затем мягкий, сладкий голос, произнесший: «Она будет нам прислуживать, а ты получишь награду; сейчас же, тебе следует отметить ее». Я помню, что карлик куда-то волочет меня, мое сердце бешено колотится, потому что я боюсь его, но он не причинил мне иного вреда, кроме того, что он обхватил мою ногу железным кольцом, которое ты можешь видеть.

С той самой поры я жила в этой земле, в рабстве у госпожи; я помню свою жизнь день за днем, и ни одна её частица не скрылась в полумраке грез. Не многое могу я тебе сказать, но ты должен знать, что вопреки всем моим мечтаниям, а может быть даже и благодаря им, я не утратила тех знаний, которые некогда передала мне старуха, более того, я жаждала новых знаний. Может быть, эта жажда станет причиной нашего с тобой счастья, но тогда она не приносила мне ничего, кроме страданий. Поначалу хозяйка обходилась со мной по настроению, впрочем, как любая знатная дама поступает со своими служанками; в зависимости от настроения она ласкала меня, или наказывала, но, как кажется, она поступала так не потому, что была жестока или преследовала какую-то определенную цель. Но случилось так (скорее постепенно, чем в результате внезапного озарения), что она узнала о моем владении частью той мудрости, благодаря которой она жила такой великолепной жизнью. Это случилось спустя около двух лет после того, как я стала её рабыней, а ещё спустя три года она стала видеть во мне своего врага. Почему, зачем, – я не знаю, но она не воспользовалась возможностью просто уничтожить меня, или дать мне возможность умереть, однако ничто не удерживало её от того, чтобы обрушить на мою голову страдания и печали. Кроме того, она повелела своему слуге, карлику, которого ты обезглавил сегодня, присматривать за мной. Многое из того, что мне пришлось вытерпеть от него, было бы неприлично рассказывать тебе, но пришло время, когда я не могла более терпеть, и тогда я показала ему острый нож (пусть этот нож пронзит моё сердце, если ты не поймешь и не простишь меня), и сказала, что если он не изменит своего поведения, то я убью, – нет, не его, но себя, – а это навлечёт на него гнев госпожи, которой он дал слово, что я при любых обстоятельствах останусь жива. Эта угроза не была для него пустым звуком, ибо он боялся её гнева. Мне понадобилось всё моё благоразумие, ибо ненависть её ко мне всё росла, иногда прорываясь наружу бурными вспышками ярости, и любая из этих вспышек могла окончиться для меня смертью, если бы я не противопоставляла её гневу некоторые свои знания.

Из того, что случилось потом, скажу тебе, что чуть более года назад в эту землю пришёл сын короля, второй красивый мужчина, – ты был третьим, – из тех, кого завлекло сюда её колдовство с тех пор, как я поселилась здесь. Поначалу, когда он появился здесь, он казался нам, более мне, чем госпоже, прекрасным ангелом, и она безумно любила его; а он любил её, до некоторой степени: потому что он оказался легкомысленным и бессердечным, и вскоре он обратил свое внимание на меня, и предложил мне свою любовь, которая обернулась грязью и злобой, когда я отвергла его, и вовсе не из страха перед гневом госпожи; он не простил меня, он стал навлекать на меня её немилость, зная, что я беспомощна и никто никогда не скажет мне слова поддержки. Но, любимый, несмотря на все скорби и страдания, я искала знаний, и становилась всё мудрее и мудрее, ожидая дня своего избавления, который приблизился с твоим появлением.

Сказав так, она взяла руки Уолтера и стала целовать их; он отнял руки и стал целовать её лицо, и её губы, соленые от слез. Она продолжала.

– Несколько месяцев назад случилось так, что госпоже стал в тягость этот подлый человек, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность; настал твой черед испробовать крепость её сетей; и я отчасти знала, как это случится. Однажды, среди бела дня, когда я прислуживала моей госпоже в зале, а ужасный карлик, которого ты обезглавил сегодня, лежал у порога её дверей, видение посетило меня, хотя я и старалась прогнать его, чтобы не подвергнуться наказанию; зал с колоннами задрожал и исчез, я ощутила под ногами грубый камень улицы, вместо гладкого мрамора чудесного зала, меня окружал запах соленого моря и судовых снастей, за моей спиной высились высокие дома, передо мной виднелись самые настоящие корабли, с туго натянутыми канатами, с поднятыми парусами на мачтах; в ушах моих раздавались грубые речи моряков; те самые вещи, которые видела и слышала я в своей прошлой, далёкой от меня, призрачной жизни.

Передо мной шел карлик, позади меня – хозяйка, мы поднялись по трапу на борт парусника, он сразу же снялся с якоря и покинул гавань, и ещё я увидела, как моряки подняли флаг.

Уолтер спросил:

– Да-да, именно так! Скажи, не видела ли ты герба, – похожего на волка зверя, встающего на дыбы перед девушкой? Наверное, это тебя я видел:

Она отвечала:

– Да-да, именно так, как ты говоришь, но прошу тебя, не прерывай моего рассказа! Корабль и море исчезли вдали, но я не вернулась обратно в зал Золотого Дома; мы опять, втроём, оказались в городе, только что покинутом нами, на улице, но это видение оказалось очень неясным, и я не могу припомнить ничего, кроме двери прекрасного дома передо мной; видение быстро исчезло, и я снова оказалась в зале с колоннами, рабыня своей госпожи.

– Милая, – сказал Уолтер, – позволь все же задать тебе один вопрос; видела ли ты меня на набережной, когда следовала на корабль?

– Нет, – отвечала она, – там было много народу, но они для меня были все на одно лицо. Слушай дальше: спустя три месяца после этого случая видение вновь посетило меня, когда мы все трое находились в зале с колоннами, и опять оно было очень неясным. Мы снова оказались на улице шумного города, но в отличие от прежнего, здесь был мужчина, стоявший по правую сторону двери дома.

– Да, да, – произнес Уолтер, – и конечно же, это был ни кто иной как я.

– Прошу тебя, любимый, не перебивай! – строго сказала она. – Мой рассказ близится к своему окончанию, и я хочу, чтобы ты слушал меня внимательно: иначе тебе может показаться, что мои прошлые поступки не достойны прощения. Спустя двенадцать дней после этого последнего видения, у меня появилось немножко времени, свободного от служения моей госпоже, и я захотела провести его в дубовой чаще (возможно, именно она вселила такое желание в мой разум, чтобы я могла встретить там тебя и, таким образом, дать ей повод для гнева); я сидела там, одинокая, с болью в сердце, потому что в последнее время сын короля был особенно жесток со мной, добиваясь моей любви, и угрожал мне, что если я не отвечу ему, то мои мучения и терзания будут лишь усиливаться день ото дня. Я слушала, что говорит мне мое сердце, и я была готова уступить его домогательствам, ведь в этом случае приходилось делать выбор между плохим и худшим. Но здесь я должна сказать тебе кое-что, и прошу, чтобы ты принял близко к сердцу мои слова. Нечто иное давало мне силы отказывать подлецу, это было мое благоразумие, но вот теперь благоразумие служанки брало верх над благоразумием женщины, поскольку ответив ему, я становилась его игрушкой. Сможешь ли ты меня упрекнуть в подобных мыслях, ведь я столько испытала, я была почти сломлена и страшилась гнева хозяйки.

И вот, сидя и размышляя, я увидела приближающегося человека, и подумала, что это ни кто иной, как сын короля, пока не разглядела совершенно незнакомого человека, его золотые волосы, его серые глаза, а затем услышала его голос, и его интонация поразила меня в самое сердце, и я поняла, что мой единственный друг пришел ко мне; и тогда, вспомни, любимый, слезы радости хлынули у меня из глаз!

Уолтер сказал:

– Я могу лишь повторить вслед за тобой: я пришёл, чтобы найти любимую. Я сохраню в своём сердце всё, что ты мне рассказала; я и впредь буду повиноваться тебе во всём, что бы ты ни приказала мне, пока мы не пересечём пустыню и не окажемся вдалеке от этой наполненной злом земли; но неужели же до той поры я буду лишён твоей ласки?

Она рассмеялась сквозь слезы и отвечала:

– Нет, бедный мой возлюбленный, если только ты будешь достаточно мудр.

Она склонилась к нему, взяла его лицо руками и стала часто-часто целовать его, и слезы показались на его глазах, слезы любви и жалости к ней.

Но она сказала:

– Увы, друг мой! Даже теперь ты можешь счесть меня виновной и отвратить от меня свою любовь, когда я расскажу тебе, что сделала я ради твоего и моего счастья. О, пусть твое наказание будет для несчастной женщины каким угодно, но только не разлукой!

– Не страшись ничего, любимая, – сказал он, – мне кажется, я уже отчасти догадываюсь о том, что ты сделала.

Она вздохнула и отвечала:

– Я повторю тебе то, что уже говорила прежде: я запрещала тебе ласки и поцелуи до сегодняшнего дня только потому, что была уверена – моя хозяйка непременно узнает, если кто-то, кто полюбит меня, подобно тебе, хоть пальцем прикоснётся ко мне; для тебя было испытанием, когда в тот день, перед началом охоты, она обняла меня и поцеловала, так что я едва не умерла; она показывала тебе моё плечо и приподнимала моё платье; она внимательно следила за тобой, и если бы ты хоть взглядом, хоть жестом выдал себя, на нас обрушилась бы вся сила её гнева, распалённого ревностью. С тех самых пор, как мы встретились у источника, бьющего из скалы, я всё время думала о том, что нам следует сделать, чтобы навсегда покинуть эту страну, пропитанную ложью. Возможно, ты спросишь: почему же ты тогда не взяла меня за руку и мы не бежали тогда, как бежали сегодня? На это я могу ответить, что если бы она не умерла, мы бы не смогли убежать далеко. Ее ищейки следовали бы за нами, настигли бы нас, и вернули к ней, на встречу ужасной судьбе.

А потому я ещё тогда решила, что они должны умереть, оба, карлик и его госпожа. Во имя жизни, я должна была пойти на убийство. Но оставался ещё тот подлец, который своими угрозами принес мне столько боли, я не думала о том, жить ему или умереть, поскольку знала, что твой доблестный меч, а если не он, то просто твои руки быстро образумят его. Я решила, что должна сделать вид, будто уступаю желаниям королевича, и насколько я преуспела в этом, можешь судить сам. Но я тянула время, как только могла, не назначая конкретно день и час, пока не увидела тебя в Золотом Доме, перед тем как ты отправился за львиной шкурой; до того времени я не знала, что мне делать, и испытывала страх, и боль, и горе, видя, что ты готов пасть жертвой желаний злой женщины. Но когда мы встретились с тобой у реки, и когда я увидела ужасного карлика (которого ты сегодня обезглавил), шпионившего за нами, сквозь охвативший меня страх, сильный как никогда прежде, стоило мне лишь только подумать о нем (ах! наконец-то он мёртв!), совсем неожиданно у меня возник план, как я могу уничтожить своего врага. Я решила использовать его в своих целях, и назначила тебе свидание со мной так, чтобы он мог слышать. И, тебе это хорошо известно, он поспешил с этой вестью к госпоже. Тем временем я назначила свидание королевичу, в то самое время, какое я назначала тебе. После этого, я ждала и всё смотрела, поскольку у меня был один-единственный шанс встретить тебя, не возвращаешься ли ты с львиной шкурой, льва, которого никогда не было, и успеть предупредить тебя, иначе мы бы погибли.

– Тот лев, – спросил Уолтер, – он был её порождением или твоим?

Она отвечала:

– Ее; к чему мне было поступать таким образом?

– Да, понимаю, – сказал Уолтер, – но её падение в обморок не было притворным, она по-настоящему испугалась дикого зверя:

Девушка улыбнулась и произнесла:

– Если бы её ложь не была похожа на правду, она не была бы мастером в своём ремесле, таким, каким я её знаю: она была способна к обману не только на словах; на самом деле гнев её против Зла вовсе не был надуманным, этим Злом была я, и в последние дни гнев этот не покидал её ни на минуту. Но я должна продолжить мою историю.

Теперь у тебя не должно остаться сомнений в том, что когда ты вошел в зал вчера, госпожа знала о твоем свидании со мной, и тебе была уготована смерть; но сначала она хотела немного поиграть с тобой, а потому усадила тебя за стол (это, в какой-то мере, было наказанием и для меня), и назначила свидание, полагая, что ты не решишься отказаться от него, даже если прежде решил встретиться со мною.

Я сделала так, что подлый сын короля пришел ко мне, в то время, какое я назначила тебе, но я дала ему сонное снадобье, так что когда я вернулась к себе в комнату, он не мог не только что прикоснуться ко мне, но даже открыть глаза; я легла рядом с ним, чтобы госпожа могла почувствовать здесь мое тело; было бы очень плохо, если бы этого не случилось. Пока я лежала рядом с ним, я придала его телу твой вид, так что никто не смог бы распознать, кто именно находится рядом со мной, и, дрожа, ожидала, что случится далее. Так провела я целый час, пока ты находился в её покоях, и пока не наступило время моего свидания с тобою, как считала госпожа; я ждала, что она скоро явится, и моё сердце трепетало, ибо я знала, как она жестока.

Вскоре я услышала шаги, доносящиеся от её покоев, соскользнула с кровати и спряталась за занавесями, полумертвая от страха; и вот она появилась, крадучись, ступая мягко, держа в одной руке лампу, а в другой нож. Скажу тебе правду: в руке у меня тоже был нож, чтобы я могла защитить свою жизнь в случае необходимости. Она подняла лампу над головой, перед тем как приблизиться к кровати, и я услышала её голос: «Это они! я знала, что застану их здесь». Затем она подошла к кровати, склонилась над нею и положила руку на то место, где прежде лежала я; затем она взглянула на твое ложное изображение, лежавшее рядом, задрожала, затряслась, лампа упала на пол и погасла (но комната была ярко освещена луной, и я отчетливо видела всё происходящее). Она издала звук, похожий на низкое рычание дикого зверя, я увидела, как руки её поднимаются, увидела блеск стали под поднятыми ладонями, а затем они резко опустились, – я имею в виду и руки, и сталь; я была близка к обмороку, настолько все было похоже на правду, настолько твой ложный образ напоминал истинный. Королевич умер без единого стона, но почему я должна оплакивать его? Мне нет до него дела. Госпожа повернула его к себе, сорвала одежду с его плеч и груди, и издала невнятные звуки, бессмысленные, перемежающиеся ясно различимыми словами. Я услышала, что она говорит: «Я забуду; я должна забыть; настанут новые дни, придет новая любовь». Затем последовало недолгое молчание, после которого она вскричала страшным голосом: «О нет, нет, нет! Я не смогу забыть, я не смогу тебя забыть!», и она издала страшный крик, или плач, наполнивший ночь ужасом (ты ведь его слышал, не правда ли?), схватила с кровати нож, вонзила его себе в грудь и пала мертвой на кровать, на человека, которого только что убила. Тогда только я вспомнила о тебе, и радость прогнала страх, к чему мне это отрицать? Я побежала к тебе, я взяла твои руки в свои, и далее мы бежали вместе. Останемся ли мы вместе теперь, после того, что я тебе рассказала?

Он отвечал медленно, не делая попыток прикоснуться к ней, а она, продолжая всхлипывать и утирать слезы, сидела, с тоской глядя на него. Он сказал:

– Я думаю, что всё, рассказанное тобою, правда; и твое ли искусство убило её, или причиной тому стало её собственное злое сердце, прошлой ночью она умерла, она, которая лгала мне в моих объятиях за ночь перед тем. Это было наваждение, я был ослеплён, ведь я любил не её, но тебя, и я желал её смерти, чтобы остаться с тобою. Ты сделала это, из любви ко мне, разве можно тебя в этом обвинить? Что ещё я могу сказать? Если тебя можно обвинить в хитрости, то можно обвинить и меня; если ты повинна в убийстве, то я виновен в нём не менее твоего. Скажем же, перед лицом Бога и его святых: «Мы, двое, сговорились убить женщину, которая мучила одного из нас, мы хотели убить её слугу; и если мы поступили неправильно, то пусть наказание постигнет нас обоих в равной мере, ибо ни тела наши, ни души не могут существовать порознь».

Сказав так, он обнял её и поцеловал, но не страстно, а спокойно, не как влюбленный, но как друг, чтобы успокоить ее. После этого он сказал:

– Может быть, завтра, при свете дня, я попрошу тебя рассказать об этой женщине, кем она была на самом деле; но сегодня я этого делать не стану. А ты, ты слишком утомлена, и я прошу тебя: спи.

Он нарвал больших листьев папоротника и устроил постель, постлал на него поверх свою куртку, подвел её, и она покорно легла, улыбнулась, скрестила руки на груди, и тотчас же уснула. Что же касается его, то он оставался на страже, пока не начал брезжить рассвет, и лишь тогда положил голову на землю и тоже уснул.

Глава XXV: Служанка преображается в летнее божество

Уолтер проснулся, когда день уже занялся, и увидел девушку, возвращавшуюся от реки, посвежевшую и разрумянившуюся. Румянец немного поблек, стоило только им встретиться лицом к лицу, она сделала робкую попытку отстраниться. Но он взял её за руку и горячо поцеловал ее; и они снова радовались, и нет необходимости описывать эту радость; они полагали, что им ещё многое предстоит рассказать друг другу, и не могли найти нужных слов.

Они вернулись к огню, присели и позавтракали; но прежде чем продолжить путь, девушка сказала:

– Любимый, ты видишь, мы приближаемся к горной стране, и сегодня на закате, возможно, достигнем страны медвежьего народа; для каждого из нас существует опасность попасть к ним в руки, и мы вряд ли сможем её избежать. Тем не менее, мне кажется, что иного пути у нас нет.

– О какой опасности ты говоришь? – спросил Уолтер. – Что плохого может случиться с нами?

Она отвечала:

– Они могут принести нас в жертву своему божеству.

– А если нам удастся избежать смерти от их рук, что тогда? – снова спросил Уолтер.

– Тогда должно случиться одно из двух, – отвечала она, – и первое: мы должны будем стать членами их племени.

– Грозит ли нам в этом случае разлука? – спросил Уолтер.

– Нет, – отвечала она.

Уолтер рассмеялся и сказал:

– В таком случае, это не самое страшное. А что второе?

Она отвечала:

– Мы можем оставить их, если они согласятся нас отпустить, и вернуться в одну из земель христианского мира.

Уолтер сказал:

– Я вовсе не так уверен, что это лучший выбор из двух возможных, хотя, как кажется, ты придерживаешься иного мнения. Но скажи мне, каково их божество, если они приносят ему в жертву чужестранцев?

– Их божество – женщина, – отвечала она, – Мать народа и племени (так они считают) с тех времен, когда у них ещё не было вождей и божеств войны.

– Но ведь прошло столько лет, – сказал он, – разве она обладает бессмертием?

Служанка отвечала:

– Конечно, очень и очень много женщин умерло с той поры; но они выбирают новую женщину, на место умершей, как только могут это сделать, и она становится их Древней Матерью. И должна сказать тебе правду, та, которая лежит сейчас мертвой в зале с колоннами, была последней; и теперь, как ты понимаешь, им нужно новое божество. И мы должны сказать им об этом.

– Ну да! – сказал Уолтер. – Это самое лучшее, что только можно придумать, – придти к ним с руками, красными от крови их божества.

Она улыбнулась и сказала:

– Если я появлюсь к ним с вестью, что это я убила её, и они будут знать, что это правда, тогда они должны будут сделать меня своим божеством и госпожой.

– Это странно слышать, – сказал Уолтер, – но если они поступают именно так, то что же нам делать? Как достичь христианского мира?

Она рассмеялась от радости, ибо знала, он считает её жизнь неотрывно связанной с его жизнью.

– Милый, – сказала она, – теперь я вижу, что ты желаешь того же, чего желаю я; и все же, в любом случае, нам суждено жить вместе, а не умереть в разлуке, как ты, может быть, о том подумал. Они вовсе не станут препятствовать нашему отъезду, даже если изберут меня своим божеством; они не стремятся к тому, чтобы их божество находилось с ними ежедневно, это не является для них обязательным. Так что не бойся. – Она снова рассмеялась и продолжала: – Интересно, как ты представляешь меня в образе божества? В моем бедном платье, с голыми руками и босыми ногами? Но подожди! Я хорошо представляю себе, как следует поступить, когда придет время. Ты сам это увидишь! А теперь, любимый, не пора ли нам отправляться в путь?

Они поднялись, нашли брод, где вода достигала им всего лишь по колени, переправились на покрытый зеленой травой противоположный берег, поросший немногими деревьями, и направились к видневшимся вдали горам.

Так шли они, пока не достигли подножия холмов, между которыми росли ореховые и плодовые деревья, а трава пестрела множеством прекрасных цветов. Здесь они остановились и утолили голод; Уолтеру удалось подстрелить зайца, а чистый источник бил из-под серого валуна в зарослях, где пели многочисленные птицы.

Когда они насытились и отдохнули, девушка поднялась и сказала:

– Теперь королеве следует приготовить себе одеяние, чтобы и в самом деле походить на божество.

И она принялась за работу, в то время как Уолтер наблюдал за ней; она украсила свою голову венком из самых прекрасных роз; цветы опоясали её стан и гирляндами спускались к её ногам; из цветов она сделала некоторое подобие юбки, из них же – некое подобие браслетов на руки, и такими же браслетами украсила ноги. Она сплела венок и для Уолтера, отошла немного в сторону, остановилась, подняла руки к небу и сказала:

– Вот так! Разве не больше похожа я на Богиню Лета, чем если бы была разодета в золото и шелка? Думаю, что и медвежий народ воспримет меня именно так. Идем же, ты увидишь, что все будет хорошо.

Она радостно рассмеялась; но он лишь слегка улыбнулся цветочному наряду своей любимой. Они снова двинулись в путь, и стали подниматься на холмы, и время проходило незаметно в милой беседе; но вот Уолтер взглянул на девушку, улыбнулся и сказал:

– Есть одна вещь, любимая, которую я хочу тебе сказать: если бы ты была одета в золото и шелка, твоим одеждам грозило бы, может быть, несколько пятен, или несколько дыр; но они сохранили бы всю свою пышность, когда ты предстала бы пред медвежьим народом. Что же касается цветочного наряда, то через несколько часов он пожухнет и превратится в ничто. Даже сейчас, когда я смотрю на тебя, то вижу: таволга, свисающая с твоего пояса, приобрела тусклый восковой цвет и сморщилась; цветущая очанка, украшавшая белый подол твоего платья, уже забыла, что такое ярко-синий цвет. Что ты на это скажешь?

Она рассмеялась этим его словам, остановилась, взглянула на него через плечо, и пальцы её пробежали по цветам; и в этот момент она была похожа на птичку, охорашивающую свои перышки. Затем сказала:

– Так ли все обстоит, как ты говоришь? Взгляни повнимательнее!

Он взглянул и был весьма удивлен; ибо – о, чудо! – у него на глазах цветки таволги вновь распрямились и приобрели былой цвет; очанка вновь расцвела вокруг её ног; розы распустили лепестки, и все было свежо и ярко, словно бы и не было сорвано, словно бы продолжало расти на привычных им местах.

Он удивлялся, и даже был немножко испуган; но она сказала:

– Милый, пусть это не беспокоит тебя! Разве я не предупреждала тебя, что обладаю некоторыми познаниями в тайных искусствах? Но эти мои познания не могут нанести людям вреда. А кроме того, эта моя способность исчезнет в тот день, когда все счастливо закончится для меня. Когда я стану твоей, мой любимый. Но я должна ещё на некоторое время сохранить эту свою способность. Идем же, ничего не опасаясь, и пусть нам сопутствует удача.