Текст книги "Великие научно-фантастические рассказы. 1960 год"

Отстоять пути мои. Ричард Маккенна (1913–1964)
^{The magazine of fantasy and science fiction
февраль}

Ричард Милтон Маккенна – автор превосходного романа The Sand Pebbles («Песчаная галька», 1962), по которому был снят известный фильм со Стивом Маккуином в главной роли. К сожалению, это единственный роман писателя, умершего в расцвете своих литературных сил.

В мире научной фантастики и фэнтези Маккенну хорошо помнят за замечательные добрые и нежные рассказы, многие из которых можно найти в сборнике Casey Agonistes, and Other Science Fiction and Fantasy Stories («Предсмертная галлюцинация по имени Кейси и другие научно-фантастические и фэнтезийные рассказы», 1973). Один из них, «Тайник», завоевал премию «Небьюла-66». Для продвижения работ Ричарда многое сделал Деймон Найт, и несколько лучших историй писателя (Маккенна был прирожденным рассказчиком) можно найти в знаменитой серии антологий Orbit.

В The Sand Pebbles нашла отражение более чем двадцатилетняя служба мистера Маккенны в Военно-морском флоте США, за годы которой он опубликовал всего несколько художественных произведений. Заметное место в его фантастике занимают антропологические темы, особенно в «Вернись домой, охотник» (1963), «Тайнике» (1966) и «Стране мечты» (1967). Ричард Маккенна – это еще один (увы) пример большого нераскрытого потенциала. (М. Г.)

Культурные различия трудно понять. Когда встречаются две цивилизации, каждая склонна считать другую примитивной, отсталой, даже безумной. Представьте, как, должно быть, удивительно прожить всю жизнь среди людей, говорящих на одном языке, и столкнуться с теми, кто издает непонятные звуки и тем не менее умудряется общаться. Древние греки называли всех, кто не говорил по-гречески, «ба-ба-ба», поскольку звуки, которые те издавали, казались бессмысленными слогами. Таким образом, негреки стали barbaros, превратившимися для нас в «варваров».

Мы склонны думать о «варварах» не просто как о людях, говорящих на незнакомом языке, но как о людях нецивилизованных. Римляне считали «варварскими» северные племена, а китайцы называли «варварами» всех европейцев, и так далее. Мы также называем других savages (дикарями), если они, на наш взгляд, лишены благ цивилизации. Это слово происходит от латинского «обитатель лесной глуши», но стало означать «неоправданно жестокий».

Если мы когда-нибудь будем исследовать другие миры, представьте, сколько странных «варваров» и «дикарей» нам повстречается и какой трудной окажется попытка понять их уклад. (А. А.)

Уолтер Кордис был пухлым стареющим человеком, любящим спокойную жизнь. В последний, как он полагал, день полевой работы перед отправкой на пенсию в Новую Зеландию Уолтер взирал на свою жену на экране шпионского устройства и паниковал.

Пока они с Лео Браммом и Джимом Андрисом строили гиперпространственный ретранслятор на планете Робадур, жизнь была далека от спокойствия: с ними были жены, а отдыхать и работать приходилось, спрятавшись под высоким горным массивом. Причина в том, что робадурианцы – уязвимые для культурного шока асимволики, и Институт человека, под юрисдикцией которого находились планеты гоминидов, запретил любые контакты с аборигенами. Марта продолжала скучать даже после того, как ей построили домик на соседнем пике. Кордис обрадовался, когда они с Андрисом вошли в тау-контакт с ретрансляционным блоком связи.

В следующие два месяца мирной изоляции тау-схемы устройства скопировали определенные нейронные паттерны людей, сделав его наполовину разумным и способным к электронной телепатии. Все шло тихо и спокойно. Теперь, когда работа закончена, люди были готовы опечатать станцию и вернуться на заранее подготовленной спасательной капсуле обратно на Землю. В дальнейшем Робадур посетят разве что антропологи из Института человека.

Но сейчас Уолтер Кордис стоял посреди разгромленного домика, и изображение на экране нелегального шпионского устройства приводило его в ужас.

Робадурианцы не пользовались символами. Они просто не могли совершить налет на этот временный приют. Но экран показывал Марту, Уиллу Брамм и Элли Андрис сидящими на опушке леса и привязанными к кольям. Голубое платье Марты и ее тугие рыжие кудри были в полном порядке. Короткие ноги были чопорно прижаты друг к другу, а упрямо надутые губы показывали, что Марта в дурном расположении духа и тоже не верит своим глазам.

Возле ручья, на усыпанном желтыми цветами зеленом лугу одни обнаженные бородатые аборигены рыли яму острыми палками, другие складывали в кучу сухие ветки. Это были высокие парни с буграми мускулов под редким мехом, с низкими лбами и оскаленными челюстями. Один, в дьявольской маске из веток и перьев, казался старшим. Рядом с Мартой тихо плакала дерзкая смуглая малышка Элли Андрис. Уилла напрягала белые руки, пытаясь справиться с веревками. Женщины прекрасно понимали, что попали в беду.

Кордис отвернулся от экрана, стараясь не встречаться взглядом с Лео Браммом или Джимом Андрисом. В своих коричневых комбинезонах они казались такими же неуместными среди серебристо-алого интерьера, как и мертвый робадурианский юноша у их ног. Округлое приятное лицо Лео выражало изумление. Джим Андрис хмурился. Это был крупный широкоплечий мужчина с резкими угловатыми чертами и черными волосами. Кордис понимал, что эти двое – более молодые и неопытные – безмолвно требуют от него решения.

Решение. Теперь ему не уйти на пенсию со статусом 8, повезет, если сохранит статус 7. Но он только что вышел из тау-контакта и пока был чист перед законом, предельно ясным законом: минимизировать культурный шок любой ценой. Но бросить Марту? Кордис посмотрел на мертвого робадурианского юношу. На гладкой коже цвета слоновой кости не было голубых волос, кроме как на раздробленном черепе. Кордис почувствовал, как его лицо запылало.

– Наши жены отмыли его, побрили и сделали домашним животным? – Его голос слегка дрожал. – Лео… Лео…

– Моя вина, сэр. Я соорудил им шпионский экран и отправился спасать мальчика, – ответил Лео. – Не хотел отвлекать вас с Джимом от контакта. – Коренастый светловолосый молодой человек сильно побледнел. – Они… Ну, я беру всю вину на себя, сэр.

– Вину установит Институт человека, – сказал Кордис.

«Виновен я», – подумал он. В том, что вопреки здравому смыслу притащил сюда Марту. Но шпионский экран Лео был нарушением этики и непосредственно привел к незаконному контакту и… к этой передряге! Лео молод, к нему проявят снисходительность. Хорошо, это вина Лео. Кордис заговорил четким голосом:

– Минимизируем. Расплавляем домик, опечатываем станцию, капсулируемся домой на Землю и докладываем об этом.

Джим нахмурился еще сильнее.

– Что бы ты ни думал о собственной жене, свою я люблю, Кордис, – заявил он. – И вытащу Элли оттуда, даже если мне придется культурно шокировать этих синих обезьян огненной струей насмерть.

– Ты сделаешь так, как я говорю, Андрис! Вы с женой подписали обязательства и отказ от претензий, помнишь? – Кордис попытался исполнить взгляд начальника на подчиненного. – Закон гласит, что она не стоит риска исчезновения целого вида, который когда-нибудь может стать человеческим.

– К черту закон, для меня она того стоит! – ответил Джим. – Кордис, эти голубые обезьяны уже люди. Как еще они могли совершить набег, убить этого мальчика, увести женщин? – Он сплюнул. – Высадим тебя опечатывать станцию, сохранишь руки чистыми. А мы с Лео заберем женщин.

Кордис опустил глаза. Будь проклята эта его наглость! И все же… Лео мог засвидетельствовать, что все затеял Андрис… а он все равно останется чист…

– Я пойду с вами, чтобы гарантировать минимизацию, – сказал он. – Против воли… Лео, ты свидетель. Но этот дом уничтожаем немедленно!

Несколько минут спустя флаер под управлением Лео уже висел над домиком, пока Кордис направлял на поверхность скалы огненную струю. Порода дымилась, рассыпалась, плавилась и погружалась в пузырящуюся, дымящуюся полость. Мертвый юноша с гладкими мускулистыми конечностями превратился в пятно сажи. Кордис почувствовал себя лучше.

Полчаса спустя флаер завис над лугом, ниже по склону той же горы. Робадурианцы бросились в лес, и Джиму не понадобилось использовать огнемет. Лео приземлился, мужчины вышли, и Кордис почувствовал, как его скрученный последний час желудок отпустило. Они побежали к женщинам. Элли Андрис улыбалась, а Марта кричала что-то со злым лицом. Когда Кордис остановился, чтобы развязать жену, синяя орда из леса вернулась. Робадурианцы приближалась, вопя, прыгая и размахивая мокрыми ветками с листьями, от которых шел резкий запах…

Кордис пришел в себя, болезненно осознавая, что привязан к столбу, как животное, и теперь должен спасать не карьеру, а жизнь. Он притворился спящим и осторожно приоткрыл один глаз. Марта сейчас выглядела изможденной и злой, он побоялся встретиться с ней взглядом. Остальных Кордис видеть не мог, только Элли Андрис, которая слабо улыбалась… Без сомнения, Джиму.

«Эта пара детей должна спастись», – подумал Кордис.

Наверное, он довольно долго оставался без сознания, поскольку внизу, в долине, уже пылал багрянцем и золотом закат, а яма выглядела законченной – эллипс примерно тридцать футов в длину и три в глубину. Часть робадурианцев продолжала насыпать по краям черную землю, а остальные складывали из наломанного кустарника грубую пирамиду. Они тараторили без умолку, но Кордис знал, что это всего лишь обмен настроениями. Именно это и делало происходящее настолько ужасным. Аборигены были чужды символизму, еще не имели полноценного языка, не знали добра и зла и являлись такой же природной силой, как текущая вода. Кордис не имел возможности ни угрожать, ни подкупать или даже умолять. Несмотря на курносый нос и полные губы, он умел произвести впечатление… дома, на Земле. Не на таких, как эти.

Возле ямы как часовой возвышался дьявол в маске. Внезапно он повернулся и зашагал к Кордису, волоча за собой деревянное копье. Кордис напрягся и почувствовал, как в нем зарождается крик. Дьявол навис над ним, худой и мускулистый. На державшей копье руке не было мизинца. Сквозь перья и веточки смотрели проницательные серые глаза.

– Кордис, ты дурак, зачем вы притащили женщин? – спросил дьявол на беглом английском. – Теперь жизни всех вас в опасности.

Крик превратился в благодарный вздох. С возможностью говорить Кордис вновь почувствовал себя вооруженным, почти свободным. Но первой ответила Марта:

– Мужчинам нужны женщины, которые вдохновляли бы их и придавали мужества! Уолто! Скажи ему, кто ты такой! Заставь его отпустить нас!

«Уолто» означало, что она в гневе. В теплых чувствах она называла его Уолли-малыш. Но, как обычно, Марта была права. Он сжал челюсти и обратил холодный взгляд статуса 7 на маску дьявола.

– Послушайте, если вы знаете наш язык, то должны знать и то, что мы очень стараемся не высаживаться на планеты гоминидов, – любезно произнес он. – Есть множество других планет. По техническим причинам нам пришлось выполнять здесь работу. Она закончена. У нас есть запасы и инструменты, которые мы можем вам оставить. – Он непринужденно рассмеялся. – Заберите их и отпустите нас. И никогда больше никого из нас не увидите.

Дьявол покачал головой.

– Дело не в том, что можем увидеть мы, а в том, что уже увидели ваши женщины, – сказал он. – Они знают священную тайну, и бог Робадур требует вашей смерти.

Кордис побледнел, но говорил спокойно:

– Мы с Андрисом не общались с остальными два месяца. Я не знаю никакой тайны. Пока мы были изолированы, Брамм соорудил для женщин шпионский экран и спас того мальчика…

– Который был отдан Робадуру. Робадур ест своих детей.

– Артура пытали, а потом он вырвался и убежал, – вмешалась Марта. – Я видела тебя там!

– На вашем совершенно неэтичном шпионском экране.

– Почему бы и нет? Вы всего лишь грубые животные!

Дьявол приставил копье к ее горлу.

– Заткнись или я сейчас проткну тебя! – сказал он.

В глазах Марты сверкнул вызов.

– Нет! Тихо, Марта! – Кордис поперхнулся. Его уверенность рассыпалась. – Брамм совершил все это. Убейте его и отпустите нас! – Он извивался в своих путах.

Сзади раздался голос Лео:

– Да, я это сделал. Возьми меня и отпусти их. – Его голос тоже стал высоким и дрожал.

– Нет! О, пожалуйста, нет! – Это зарыдала Уилла.

– Прекратите! – взревел Джим Андрис. – Или все, или никто! Послушай, ты, в перьях, я знаю твою тайну. Ты ренегат, изображающий бога среди асимболиков. Но мы здесь по разрешению Института человека, и они придут искать нас. Твоя игра окончена. Отпусти нас, и тебя обвинят только в культурном шоке.

Дьявол поставил копье на землю и склонил голову набок. Робадурианцы вокруг ямы остановили работу, чтобы наблюдать. В наступившей тишине Марта пронзительно закричала:

– Мой брат работает в Институте человека!

– Я велел тебе заткнуться! – Дьявол ударил ее древком копья. – Знаю я твоего брата. Том Бреннан лично убил бы тебя, чтобы сохранить тайну.

– Какую тайну, пернатая морда? Что ты бог? – спросил Джим.

– Тайну о том, что человек создал себя сам, а что создал человек, человек же может разрушить, – ответил дьявол. – Я не Робадур, Андрис, но я прикреплен к нему от Института человека. Институт скроет ваши смерти. То же самое было сделано на сотнях других планет гоминидов ради сохранения тайны.

– Роланд Кребс! Ролло! Ты ударил даму…

Копье атакующей змеей метнулось к горлу Марты. Она откинула голову назад и заохала, ее лицо внезапно побледнело, а в глазах была растерянность.

– Не трогай ее! – закричал Кордис. – Мы поклянемся все забыть, если ты нас отпустишь!

Дьявол отвел копье и рассмеялся.

– Поклянетесь чем, Кордис? Своей честью? Своей душой? – Он сплюнул. – Что создал человек, человек же может разрушить. Ты – живое доказательство!

– Мы поклянемся Робадуром, – взмолился Кордис.

Дьявол посмотрел вдаль, на закат.

– Знаете, а вы могли бы. Вполне могли бы, – задумчиво сказал он. – Сегодня вечером мы отправляем группу мальчиков к Светлому Робадуру, вы могли бы пойти с ними. – Он резко развернулся. – Лидер ты, Андрис. Как тебе такое?

– И что это собой представляет? – спросил Джим.

– Ритуал, который превращает животных в людей, – ответил дьявол. – Существуют определенные испытания для уничтожения животных. Если вы действительно мужчины, с вами все будет в порядке.

– А что насчет женщин? – Голос Джима звучал раздраженно.

– У них нет душ. Робадур заставит вас ответить за них.

– Твоя вера в Робадура велика, – сказал Джим.

– Не вера, Андрис, а знания ученого, такие же твердые, как твои собственные, – ответил дьявол. – Если вы посадите робадурианца в парикмахерский аппарат, ему не понадобится вера, чтобы постричься. А вечерний ритуал – это своего рода психическая машина. Вы увидите.

– Хорошо, мы согласны, – сказал Джим. – Но хотим, чтобы наши жены не пострадали. Понял, пернатая морда?

Дьявол ему не ответил. Он крикнул, и туземцы засуетились вокруг кольев. Кордиса развязали и рывком поставили на ноги, его сердце колотилось так сильно, что закружилась голова.

– Не позволяй им причинить тебе боль, Уолли-малыш!

На миг в расстроенном лице Марты он увидел призрак девушки, на которой женился тридцать лет назад. Словно отблеск живой красоты, которая освещала обращенное к Джиму лицо Элли Андрис. Цепенея от страха, Кордис попрощался с призраком.

Кордис тащился вверх по темному ущелью, как раненый бык. Он знал, что если не достигнет убежища у священного пруда где-то впереди, то идущие по пятам жрецы проткнут его копьем, словно загнанное животное, каковым Кордис себя и ощущал. Джим, Лео и перепуганные робадурианские юноши давным-давно его опередили. Камни резали ступни, а шипы рвали кожу. Лео и Джим виновны, молоды и останутся живы. Он невиновен, стар и умрет. Несправедливо. Пусть они тоже умрут. Его легкие мучительно горели, а у подножия водопада подогнулись колени.

Умереть здесь. Несправедливо. Кордис услышал приближающихся жрецов, и от ужаса по его спине поползли мурашки. Умереть в бою. Он пошарил в воде в поисках камня. Лицом к лицу с копьями. Он съежился.

Джим и Лео вернулись вдоль водопада и помогли Кордису подняться по тропе.

– Соберись с духом, Кордис! – сказал Джим.

Они тащили его вперед, тяжело дыша и ругаясь, пока овраг не расширился, превратившись в тихую заводь под нависающей скалой, увенчанной красными отблесками заката. Двадцать с лишним робадурианских юношей, хныча, сгрудились слева, на каменистом склоне. Затем с ревом налетели жрецы, и после Кордис воспринимал происходящее вспышками.

У него был дьявол-хранитель, чудовищный жрец с белыми полосами, нарисованными глиной поперек груди. Белая Полоса и другие погнали Кордиса вверх по склону, бросили на спину и связали его запястья и лодыжки пучками травы. На грудь ему положили камешек. Кордис старался помнить, что это символические ограничения, и, если разорвется трава или сдвинется камешек, Белая Полоса убьет его. Ниже по склону мальчик-туземец с криком разорвал путы, и жрецы проломили ему череп. Кордис содрогнулся и лежал очень тихо. Но когда ему воткнули шип рядом с левым ахилловым сухожилием, Кордис охнул и поджал ногу. Камешек скатился, дубинка Белой Полосы обрушилась рядом с его головой, и он умер.

Кордис очнулся от боли и холода уже при свете звезд и понял, что всего лишь потерял сознание. Рядом с ним в тени скалы сидел Белая Полоса, положив дубинку на волосатые колени. Ниже по склону местные мальчишки пели заунывную песню без слов. Они делились настроением, выражая печаль и испуганное удивление. «Я почти мог бы подпеть им», – подумал Кордис. На груди у него снова лежал камешек, а на запястьях и лодыжках ощущалась трава. В спину впивался каменный выступ, и Кордис очень осторожно, чтобы не потревожить символы, сменил позу. Неподалеку, но не в поле его зрения тихо переговаривались Джим и Лео.

«Черт бы их побрал, – подумал Кордис. – Они будут жить, а я умру. Я уже умираю. Зачем терпеть боль и унижение, если все равно умирать? Я просто сяду и позволю Белой Полосе покончить с этим. Но сначала…»

– Лео, – произнес он.

– Мистер Кордис! Слава небесам! Мы подумали… Как вы себя чувствуете, сэр?

– Плохо, Лео… Хотел сказать… ты отлично поработал тут. Твое имя внесено в статус три. Хотел сказать… это все моя вина. Прости.

– Нет, сэр, – сказал Лео. – Вы были в контакте, как вы могли…

– До этого. Когда позволил Марте прилететь, а потому не смог уговорить вас, юниоров, оставить своих жен дома. – Кордис сделал паузу. – Я должен… Марта заставила меня в некотором смысле, Лео.

Ее гордость, подумал он. Ее более тонкие чувства. Ее мгновенная уверенность в правоте, которая подкреплялась его собственной нерешительностью. Да, Марта управляла им.

– Я знаю, – сказал Лео. – Уилла тоже гордая и честолюбивая.

Над Уиллой поработала Марта, подумал Кордис. Намекнула, что могла бы помочь карьере Лео. Так она получила шпионский экран. Что ж, раньше он оценивал Лео гораздо выше, чем Джима. Да и Марте не нравилось поведение Элли и Джима.

– Я собираюсь умереть, парни, – сказал Кордис. – Вы простите меня?

– Нет, – ответил Джим. – Женщина превратила тебя в беспомощное ничтожество, Кордис. Сам прости себя, если сможешь.

– Послушай, Андрис, я это запомню.

– Я увезу Элли на пограничную планету, – заявил тот. – Мы больше никогда не увидим безволосых слизняков вроде тебя.

Лео протестующее забормотал. «Я выживу, чтобы поквитаться с Андрисом, – подумал Кордис. – Будь проклята его наглость!» Пятка пульсировала, а камень все еще колол под ребра. Кордис осторожно пошевелился, и ему стало легче. Он напевал под нос песню местных мальчиков, и это тоже помогало. Кордис задремал. «Если я выживу, у меня снова вырастут волосы на теле», – подумал он.

* * *

Его разбудил голос Джима:

– Кордис! Лежи тихо!

Открыв глаза, в свете факелов он увидел вокруг волосатые ноги, зубастые звериные морды, ревущие песню, и Белую Полосу, покачивавшегося рядом ей в такт с дубинкой наготове. Песня раскатисто прогремела над Кордисом, и вниз языками пламени посыпались искры, опаляя его тело. Он заскулил и дернулся, но не позволил шевельнуться камешку на своей груди. Процессия двинулась дальше. Ниже по склону закричал мальчик, глухие удары дубинки заставили его замолчать. И снова Кордис почувствовал жалость к мальчишкам.

– Черт возьми! – выругался Джим. – Это и впрямь больно!

– Это испытание, которого не выдержал тот парнишка, Артур, только ему удалось сбежать, – сказал Лео. – Миссис Кордис следила за ним на экране, пока я его не спас.

– Как он себя вел? – спросил Джим.

– Доверился мне с самого начала. Уилла сказала, что он был очень ласковым, и они научили его разным трюкам. Только он не произносил ни слова и просто взбесился, когда они попытались заставить его говорить.

«Я ласковый. И знаю разные трюки», – подумал Кордис. Ниже по склону погасли факелы, и жрецы запели вместе с мальчиками. Белая Полоса снова уселся на выступ рядом с Кордисом и тоже негромко запел. Это была новая песня – со словами, что встревожило Кордиса. Затем он услышал шаги над головой и резкий голос Джима:

– Привет, пернатая морда, мы все еще тут. Миссис Кордис назвала тебя по имени. Кребс, да? Кто ты, черт возьми, такой?

– Роланд Кребс. Антрополог, – произнес дьявольский голос. – Однажды я чуть не женился на Марте, но она очень вовремя начала называть меня Ролло.

Тот тип? Кордис открыл было рот, но быстро закрыл. Еще не хватало! Он притворился, что потерял сознание, и старался не слушать.

– Вы не сможете разделить следующую фазу ритуала, и это ваша большая потеря, – сообщил Кребс. – Сейчас каждый мальчик постигает имя, которое назовет своим на последнем этапе, если выживет. У мужчин примитивный язык, и мальчики давным-давно подхватывают слова, как попугаи. Теперь, когда они поют вместе со жрецами, слова оживают в них.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Джим.

– Непосредственно то, что сказал. Слова связываются вместе и впервые обретают смысл. В этой песне робадурский вариант мифа о сотворении мира. – Кребс понизил голос. – Их нет здесь и сейчас, как тебя, Андрис. Они, осознавая все свои чувства, присутствуют при сотворении собственного человеческого мира.

– Это и есть потеря для нас? Да… Это большая потеря. – Голос Джима звучал потрясенно.

– Да. Долгое время слова были всего лишь болезнью нашего рода, – сказал Кребс. – Но они все еще способны объединять и значить. Подумайте вот о чем: мы нашли гоминидов на тысячах планет, но никто из них не достиг стадии использования символов. Разве что едва-едва. Палеонтология доказывает, что аборигены застряли на пороге эволюции разума в человеческий на целых двести миллионов лет. Но на Земле разум нашего вида эволюционировал до стадии использования символов примерно за триста тысяч лет.

– Так эволюционирует разум или мозг? – тихо спросил Джим.

– Мозг эволюционирует так же, как плавники превращаются в ноги, – ответил Кребс. – Гоминиды не в состоянии развить центральную нервную систему, адекватную для работы с символами. Но на Земле за очень короткое время что-то привело к структурным изменениям в центральной нервной системе одного вида животных, куда более значительным, чем грубое внешнее изменение от рептилии к млекопитающему.

– Я инженер, – сказал Джим. – Зоологи знают, как такое случилось.

– Зоологи всегда считали, что естественный отбор не мог сработать столь быстро, – ответил Кребс. – То, что мы узнали на планетах гоминидов, доказывает – так оно и есть. Естественный отбор может занять полмиллиарда лет. Наши пращуры выбрали короткий путь.

– Ладно, – сказал Джим. – Ладно. Наши пращуры стали своим собственным фактором отбора в ритуалах, подобных этому. Они были животными и превратили себя в людей. Ты хочешь, чтобы я это сказал?

– Я хочу, чтобы вы почувствовали хотя бы часть того, что сейчас чувствуют мальчики. Да, наши пращуры изобрели ритуал как искусственное дополнение эволюции. Они изобрели ритуал, чтобы выявить и сохранить все мутации в человеческом направлении и устранить регрессию к животной норме. Они придумали испытания, в которых инстинктивное поведение животного означало смерть, и только способные пойти против инстинкта могли выжить, чтобы стать людьми и отцами следующего поколения. – Голос Кребса слегка дрожал. – Подумай об этом, Андрис! Люди и животные – братья, рожденные от одной матери, и животных убивали в период полового созревания, если они не выдерживали испытаний, вынести которые мог только человеческий разум.

– Да. Наша тайна. Наша настоящая тайна. – Голос Джима тоже дрогнул. – Каин убивал Авеля на протяжении десяти тысяч поколений. И это создало меня.

Кордис вздрогнул, и камень вонзился ему под ребра.

– Грех Темного Робадура – это благодать Светлого Робадура, и они едины, – сказал Кребс. – Знаешь, Институт превратил миф в науку. Темный Робадур – это общевидовая личность, олицетворенный инстинкт. Светлый Робадур – это человеческий потенциал этих созданий. Он связывает Темного Робадура символами и удерживает его ритуалом. Он делает это с любовью, ради превращения своего народа в людей.

– С любовью, страхом, болью и смертью, – заметил Джим.

– С болью и смертью. Те, кто умер сегодня ночью, были животными. Те, кто умрет завтра, будут несостоявшимися людьми, которые осознают, что умирают, – ответил Кребс. – Но послушай их песню.

– Я слышу ее. Я понимаю их чувства, спасибо тебе за это, Кребс, – сказал Джим. – Только мальчики?

– Да, девочки получат половину хромосом от своих отцов. Они получат весь эффект отбора, за исключением той части, которая специфически относится к мужской Y-хромосоме, – пояснил Кребс. – Они останутся без греха, связанного с Темным Робадуром. Это создаст психологическую разницу.

– А. И вы, люди из Института, начинаете эти ритуалы на планетах гоминидов, делаете их самоподдерживающимися, как разжигание уже разведенного костра, – медленно произнес Джим. – Культурный шок – это ложь.

– Не ложь, а полезная дымовая завеса.

– Ох, Кребс, спасибо тебе. Кребс… – Джим понизил голос, и Кордис напрягся, чтобы расслышать: – …как ты считаешь, может ли Светлый Робадур обладать сверхчеловеческим потенциалом?

– Я надеюсь, что он может таким стать, – ответил Кребс. – Теперь вы знаете всю меру нашего предательства. И на этом я вас оставлю.

Его шаги затихли вдали. Впервые заговорил Лео.

– Джим, я боюсь. Мне это не нравится. Ритуал сделает нас сверхлюдьми? Что это значит?

– Мы не можем знать. Ты бы спросил у обезьяны, что значит «человек»? – ответил Джим. – Наши пращуры сумели развить себя в качественно иной вид. Потом они остановились, но этого не следовало делать. Я надеюсь, что на одной из планет гоминидов произойдет развитие через человека к качественно иному виду. – Он рассмеялся. – Эта возможность – тайна, которую мы должны сохранить.

– Мне это не нравится. Я не хочу быть сверхчеловеком, – сказал Лео. – Мистер Кордис! Мистер Кордис, что вы думаете?

Кордис не ответил. Зачем позволять проклятому Андрису снова оскорблять его? Кроме того, он не знал, что и думать.

– Он в обмороке или мертв, бедный толстый старый ублюдок, – сказал Джим. – Лео, все, что делает ритуал, это заставляет тебя доказывать свою человеческую сущность, свою мужественность, точно так же как это приходится делать мальчишкам. Мы ведь обладаем мужественностью только благодаря случайности при оплодотворении.

– Мне это не нравится, – отозвался Лео. – Эти сверхчеловеческие штучки. Это… аморально.

– До них еще сто тысяч лет, – ответил Джим. – Но мне это нравится. Что мне не нравится, так это думать, что история галактической жизни пойдет вверх, а потом навсегда остановится на таких, как старина Уолли-малыш.

– Он не так уж плох, – сказал Лео. – Я надеюсь, он все еще жив.

«Да жив, черт бы побрал вас обоих!» – подумал Кордис. Джим и Лео перестали разговаривать.

Ниже по склону голоса жрецов стихли, и мальчики в одиночестве допевали свою обретшую слова песню сотворения мира. Белая Полоса исчез. Небо над огромной скалой побледнело, а на горизонте появились яркие планеты. Кордис почувствовал, что его лихорадит. Он погрузился в полудрему.

И увидел развернутую веером сеть из золотых линий. Узлы утолщались, превращаясь в рыб, ящериц и людей. Голос прошептал: Вся жизнь – это непрерывная цепь во времени. От сына к отцу червь жизни, не прерываясь, тянется в прошлое, к изначальному океану. Ради тебя жизнь склонилась перед сексом и смертью. Ради тебя она вдыхала ледяной воздух слабыми легкими. Ради тебя она терпела боль от гравитации в костях, слишком слабых, чтобы ее выносить. Десять тысяч твоих волосатых пращуров один за другим прошли через испытание болью и ужасом, чтобы сделать тебя мужчиной. Зачем?

Я не знаю зачем.

Ты мужчина?

Что такое мужчина? Я мужчина по определению. По естественному праву. В результате случайности при оплодотворении. Что еще такое мужчина?

Два миллиона лет бьются о тебя прибоем, Уолтер Кордис. Двадцать тысяч кулаков твоих волосатых пращуров грохочут по тебе, как по двери. Открой им путь или будешь разбит.

Я не знаю пути. Я сбился с дороги.

Сквозь туман сна он бежал от своих волосатых предков. Но это они сохранили целыми пучки сухой травы, которые связывали его ужасающей прочностью смысла. Это они укрепили камешек, который раздавил его тяжестью горы символов. Ни на мгновение он не переставал осознавать их присутствие.

К полудню пасмурного дня жажда стала еще большей мукой. Кордис едва слышал жужжание насекомых, которые питались его запекшейся кровью и сукровицей. Но он слышал каждый всплеск и журчание охраняемой жрецами воды, стекавшей по склону. Еще слышал, как умирали мальчики, чья животная жажда пересиливала ненадежную новую связь с символами.

«Выживают лишь те, кто помнит, что означают пучки травы, – подумал Кордис. – Бедные про́клятые дети! Уметь страдать и преодолевать свои инстинкты – значит жить и быть человеком».

Голоса Джима и Лео то появлялись, то исчезали из его лихорадочных снов. Спина уже онемела там, где в нее впивался камень.

Роза заката венчала огромную скалу над заводью, когда Белая Полоса погнал Кордиса своей дубинкой вниз по склону. Тот прихрамывал и растирал спину, а каждый сустав и мышца его измученного тела болели и требовали воды. Джим и Лео выглядели неплохо. Кордис хмуро промолчал в ответ на их приветствия. «Обойдусь перед смертью без их чертовой жалости», – подумал он. И отошел к группе местных мальчишек, стоявших у каменного края водоема. Их тонкие губы подергивались, а плоские ноздри раздувались и принюхивались к запаху воды. Кордис тоже шмыгнул носом. Он увидел, как Кребс, все еще в маске из веток и перьев, прошел через шеренгу жрецов и заговорил с Джимом.