Текст книги "С. Михалков. Самый главный великан"

Виктор Чижиков[48]48
  Чижиков Виктор Александрович (р. 1935) – Заслуженный художник Российской Федерации.


[Закрыть]

Попался мне на глаза экземпляр журнала «Мурзилка» за 1963 год. Естественно, я начал его листать, вспоминать друзей, художников, писателей, в то время работавших, с которыми я дружил, с которыми прошла моя жизнь.

Привлек мое внимание материал о юбилее С.В.Михалкова, которому тогда исполнилось 50 лет. Статью о нем Льва Кассиля сопровождал мой рисунок. Какдавно это было, подумал я. Сейчас грядет уже столетие со дня рождения Сергея Владимировича, сколько нарисовано иллюстраций в журналах, газетах и книгах за эти прошедшие пятьдесят лет!

Сотрудничество наше возникло вполне естественно. Во-первых, мы были современниками, во-вторых, работали в области сатиры и юмора, то есть занимались тем делом, где требуется гротеск, гипербола, преувеличение. Степень гротеска, степень условности в юмористических стихах Сергея Владимировича и моих рисунках совпадали, как мне кажется. Это и свело нас за рабочим столом.

В обыденной жизни мы виделись редко, сближались только при интенсивной работе над книгами. Разногласий по поводу рисунков почти не было, Михалков обычно доверял художнику абсолютно. Это доверие провоцировало меня на какие-то нестандартные, неожиданные решения, что обычно делает работу иллюстратора еще более интересной и захватывающей.

Встречались мы также на выступлениях перед детьми на Книжкиной неделе или на презентациях только что вышедших наших книг, например, мы вместе ездили в Ленинград (тогда еще не Санкт-Петербург) на презентацию трехтомника издательства «Комета». Там в огромном зале мы выступали перед детьми, Сергей Владимирович читал свои стихи. Он произносил первую строчку стихотворения, а двухтысячный зал хором продолжал текст. Знают – значит, любят.

Георгий Юдин[49]49
  Юдин Георгий Николаевич (р. 1943) – член Союза писателей России, вице-президент Совета по детской книге России, известный православный писатель, заслуженный художник России.


[Закрыть] Михалков

По-детски простой, по-детски искренний и добрый, по-детски влюбчивый. Именно эти, так необходимые детскому поэту качества, ценили любящие Михалкова люди и прощали ему и его высокое положение, и приближенность к властям, и неимоверное количество званий и наград, и его дворянское происхождение.

И эти же качества и особенности его биографии вызывали и до сих пор вызывают резкую, негативную реакцию у тех, кто не любил Михалкова. «Да какой же он простой и добрый?! – кривятся они. – Все под себя загребал, никому продыху не давал». А ведь именно при Михалкове расцвели и были им поддержаны большинство известных ныне писателей и поэтов. Да, он и про себя не забывал, но он же был не святым Сергием Радонежским, а просто Сергеем Михалковым, которому, как любому писателю, свойственны желание издаваться, нравиться и отмечаться наградами.

Вспоминаю забавный случай. Однажды, в Дни славянской письменности, я встречал Сергея Владимировича в Центральной детской библиотеке. В честь торжественного праздника на мне красовался орден преподобного Сергия Радонежского, врученный патриархом Алексием II. Михалков глянул на орден и спросил: «У тебя к-какой степени?» – «Третьей» – отвечаю. «Ха! А у меня – второй!»

На каждой встрече дети окружали его, теребили, спрашивали, смеялись или просто с восторгом смотрели на живого дядю

Степу. Недоброжелатели же, не веря в искренность такой любви, возмущались: «Да если бы Михалков не был депутатом и не возглавлял Союз писателей, никто бы не издавал его стихов! Стихи-то слабенькие!» Вранье. Разве мало было в советское время высокопоставленных писателей-чиновников, издававшихся миллионными тиражами, которые затем, в связи с их беспросветной бездарностью, отправляли под нож? А вот миллионные тиражи Михалкова не залеживались на прилавках не из-за его высокого положения. Люди любили и продолжают любить его книги по простой причине – они талантливы.

Его стихи подкупают своей простотой и бесхитростностью, певучестью – качествами, которыми всегда славилась русская литература. Именно отсутствие в стихах Михалкова «мудрой» зауми, витиеватого диссидентского подтекста и усталой вековой тоски, воспринимаются критиками Михалкова как «ненастоящая» поэзия, «слабенькие стишки». Слабенькие по сравнению с кем из детских поэтов?

Прочтите одно из ранних его стихотворений «Веселый турист» и убедитесь, насколько оно просто, светло, в традициях русской поэзии, написано.

 
Крутыми тропинками в горы,
Вдоль быстрых и медленных рек,
Минуя большие озера,
Веселый шагал человек.
 
 
Четырнадцать лет ему было,
И нес он дорожный мешок,
А в нем полотенце и мыло
Да белый зубной порошок.
 
 
…Он шел без ружья и без палки
Высокой зеленой травой.
Летали кукушки да галки
Над самой его головой.
 
 
…Он слышал и зверя и птицу,
В колючие лазил кусты.
Он трогал руками пшеницу,
Чудесные нюхал цветы.
 
 
И туча над ним вместо крыши,
А вместо будильника – гром.
И все, что он видел и слышал,
В тетрадку записывал он.
 
 
А чтобы еще интересней
И легче казалось идти,
Он пел, и веселая песня
Ему помогала в пути.
 

Многочасовые сидения на всевозможных съездах, пленумах, заседаниях, конференциях, хождения по высоким кабинетам, обязанность как депутата и общественного деятеля прочитывать и писать бесконечные «важные» бумаги – все эти дела отняли у поэта десяток лет так нужного для творчества времени. Упрекая Михалкова за «вхождение во власть», захотели бы сами злопыхатели такой тяжкой участи в ущерб своему творчеству? А если бы и пошли в депутаты или секретари союза писателей, стали ли бы помогать, как Михалков, тысячам нуждающимся в квартирах, санаториях, больницах, лекарствах, трудоустройстве, поступлении в институт, поездке за границу, издании книги, написании положительных рецензий, защите невинных от произвола милиции?

Когда я бывал у него дома на Поварской, старый, допотопный трудяга-телефон не умолкал. Просили помочь, просили в долг, просили совета, просили открыть детский праздник где-то под Магаданом, просили, просили, и никогда никто не получал отказа. От него я узнал, как в то богоборческое время он ночами (днем при его депутатском положении было нельзя) приезжал в высокие кабинеты и добивался открытия поруганного Свято-Данилова монастыря. И монастырь был открыт.

С благодарностью вспоминаю, как Сергей Владимирович защитил мою первую книгу «Букваренок». После ее выхода в 1987 году методисты из института, где создаются учебники, видимо возмущенные тем, что за многие годы сидения они не высидели ничего интересного, принялись клеймить этот первый в то время неформальный, необычный Букварь, по которому можно было быстро, в игровой форме, научиться читать. «Букваренок» обвинялся в отсутствии серьезной научной методологии, в чрезмерной жизнерадостности и обилии игр, отвлекающих от серьезного обучения и даже в преклонении перед Западом, которое выражалось в надписи «Магос» на рисунке апельсина.

Это сейчас кажется абсурдом, но в то время такие отзывы, присланные в издательство, означали одно: ни одна твоя книга больше не будет издана. Мой добрый друг, журналист «Известий» Валентин Новиков позвонил Сергею Владимировичу, рассказал о беде незнакомого ему начинающего писателя, и реакция была незамедлительной. Через неделю в «Известиях» появилась статья в защиту «Букваренка» за внушительной подписью академика АПН СССР, Героя Социалистического Труда С.В.Михалкова, который, в частности, писал: «Букваренок – красочная веселая книжка-игрушка для дошкольников, подтверждающая непреложную истину, что воспитание юмором должно начинаться с младенческих лет».

С тех пор «Букваренок» переиздавался двадцать раз и в каждом издании я, в благодарность Сергею Владимировичу, обязательно помещаю его добрые слова, ставшие охранной грамотой моей книги.

Сколько таких охранных грамот было написано Михалковым, сколько поддержано талантливых писателей и художников, сколько выдвинуто на международные премии, я, будучи вице-президентом Совета по детской книге России, знаю не понаслышке.

Но вот странность, которая не укладывается в голове и не находит никакого человеческого оправдания. Это – неблагодарность. Есть такая народная мудрость: самое неблагодарное дело – ждать благодарности за добрые дела. Сам Сергей Владимирович и не ждал никакой благодарности, не ради нее он помогал людям. Для него делать добро было так же естественно, как яблоне приносить яблоки. Только иногда он искренне, по-детски удивлялся: «За что же они после всего поносят меня?»

На торжественном отпевании в храме Христа Спасителя, к Сергею Владимировичу, покрытому государственным флагом России, пришли проститься любящие его родные, друзья, издатели, читатели. Писателей было трое. А Михалков этого и не заметил. Ему было не до них. Он был уже далеко, в вечности, где все счастливы и любят друг друга.

Виктория Лепко[50]50
  Лепко Виктория Владимировна (р. 1941) – заслуженная артистка Российской Федерации, с 1962 по 1992 гг. – актриса Малого театра.


[Закрыть] (Из книги «Вне игры»[51]51
  В. Лепко. Вне игры. – М.: ACT, Зебра Е, 2010.


[Закрыть])

…Прослушав весь мой репертуар, Цецилия Львовна[52]52
  Мансурова Цецилия Львовна (1896–1976) – актриса, театральный педагог.


[Закрыть] вдруг спросила: «А ты не можешь мне прочитать еще какую-нибудь басню?»

Этого я никак не ожидала, и, мучительно соображая, вдруг вспомнила, что когда-то в детстве читала басню С. В. Михалкова «Заяц во хмелю».

«Ну-ка, почитай!» – оживилась Мансурова. К концу моего чтения она уже хохотала и, радостно махнув рукой, сказала: «Вот это и будешь читать при поступлении! Приходи весной сразу на второй тур!»

Я летела домой на крыльях.

Даже не знаю, когда и почему я в детстве выучила эту басню. Может быть, подражая Игорю Ильинскому, не помню. Но читала я ее по-другому, по-своему, помню, что друзья родителей всегда весело смеялись. Как-то мама[53]53
  Крупенина Антонина Павловна (1914–2012) – артистка балета «Музыкального театра им. К-С. Станиславского и В.И. Немировича-Данченко».


[Закрыть] с Владимиром Павловичем Бурмейстером[54]54
  Бурмейстер Владимир Павлович (1904–1971) – артист балета, балетмейстер, народный артист СССР.


[Закрыть] поехали на Николину гору. Там была дача вдовы Семашко, М.Я. Гольдиной, там же жил друг Владимира Павловича, Александр Клейн[55]55
  Клейн Александр Александрович (1904–1971) – артист балета, балетный педагог.


[Закрыть]. Короче, меня взяли с собой, погулять на воздухе несколько дней. В это время на Николиной горе отмечали какой-то семейный праздник. Вечер шел на открытой эстраде, на лавочках сидело много народа, а весь концерт вел сам Сергей Владимирович Михалков. Вокруг эстрады, в кустах, сидели дети, кто-то пытался залезть на сцену, а я, разумеется, торчала за кулисами. Мне всегда там было особенно интересно. Кроме меня, там были ещё дети, но один мальчишка лет семи очень выделялся из всех. Он ходил очень важно, как бы свысока глядя на нас. Терпеть я не могла таких. Я и отличников не любила, все они были какие-то воображалы. У нас с девчонками во дворе всегда было равенство, а тех, кто нос задирал, могли и отлупить. В общем, я все смотрела на этого мальчишку и никак не могла понять, чего он так задается. Между прочим, моя мама даже выступала на сцене. Ее просили станцевать цыганский танец, и, как всегда, она имела огромный успех. Ну и что? Я ведь из-за этого не стала нос задирать! И главное, что этот мальчишка все передо мной ходил и так на меня вызывающе посматривал. Вдруг слышу, объявляют: «А сейчас выступит Никита Михалков». Я из-за кулис чуть не вывалилась. Вот оно что! Так это сын Михалкова! Вот почему он так воображает. Вышел этот шкет на сцену, все зааплодировали, а он так важно подошел к роялю, где сидел какой-то серьезный композитор, и запел:

 
Очаровательные глазки,
Очаровали вы меня!..
 

А сам в мою сторону косится. Ну, конечно, успех был большой, хотя мне показалось, что пел он не очень интересно. «Ну, – думаю, – ладно, я тоже выступать могу не хуже тебя». Подошла я к Сергею Владимировичу и говорю: «А можно мне тоже выступить?» Он так удивился и спрашивает: «А что ты, девочка, делать будешь?» Я говорю: «Я прочитаю вашу басню «Заяц во хмелю»!»

Он еще больше удивился, а потом говорит: «Хорошо! А как твоя фамилия?» И пошел на сцену объявлять.

Мама мне потом говорила, что они чуть с лавочки не упали, когда Михалков сказал: «А сейчас Вика Лепко прочитает басню «Заяц во хмелю».

А я тогда ничего не боялась, вышла и стала читать. В общем, пока я читала, зрители то смеялись, то аплодировали, а когда закончила и поклонилась, кто-то даже «Браво!» крикнул. Вышла я за кулисы, а этот Никита стоит в углу и так с интересом на меня смотрит. Тут сам Михалков подошел ко мне и сказал: «Ну, ты молодец! Спасибо!» и дал мне плитку шоколада. Хотела я Никите половину дать, чтобы не огорчался, а его уже и след простыл. Ну и пусть. Зато теперь знать будет, что нечего задаваться…

Ольга Муравьева[56]56
  Муравьева Ольга Альбертовна (р. 1964) – главный редактор издательства «Малыш» (1991–1996), главный редактор по детской литературе издательства «Астрель».


[Закрыть]

Я так соскучилась по нему, мне так не хватает этого замечательного человека, с которым мы говорили обо всем. Кажется, «мое» ему было интересно. Теперь это так редко случается…

– Нн-ну, как у тебя дела? – говорил знакомый голос из телефонной трубки. Спрашивая таку редактора, многие подменяют значение сказанных слов, имея в виду: скажи, как там МОИ (издательские) дела.

Быстро соображаю, что сказать: «Эта книга в типографии, та на иллюстрировании…»

– Нн – нет, ты мне скажи, как у ТЕБЯ дела, – делает он смысловое ударение.

Теперь от ответа не уйти. Семья, книги, поездки, есть ли новые хорошие рукописи… – все выкладываешь как на духу.

Сергей Владимирович звонил в издательство довольно часто, примерно раз в неделю.

Приезжал чуть реже. И тогда по издательству разносилось: «Михалков у Муравьевой!» Все сбегались ко мне в кабинет: кто книгу подписать, кто поздороваться. Которые робели зайти, сновали мимо дверей, чтобы просто поглазеть… (Предполагаю, такое случалось в каждом издательстве.) Надо сказать, он всегда помнил в редакции по именам всех – не только старых знакомых, но и всех новеньких, которые не верили своим глазам – неужели это настоящий писатель Михалков! Только свои последние полгода Сергей Владимирович перестал живо интересоваться, а как дела у Наташи, Тани, Гали… Видно, уже неважно себя чувствовал. И тогда я (одна или с его редактором

Галиной Сергеевной Коненкиной) по делам приезжала к нему домой.

Стол мой, всегда заваленный рукописями, макетами, книгами, письмами, представлял для Сергея Владимировича большой интерес. Он всегда садился напротив. Брал рукопись сверху стопы, пролистывал и быстро ставил «диагноз»:

– Гг-говно! Нн-ну, что это за с-сти-ххи!

Припечатывал так припечатывал. Да и поделом: кто берет

в руки перо, головой отвечает перед читателем. Я очень жалею, что не записывала за ним, потому что за наше знакомство слышала от Сергея Владимировича много рожденных при мне «афоризмов», каких-то особенных. Так сказать мог только он. Просто потому, что так думал. А я думала, что он будет всегда: звонить, приезжать, работать, и что это счастье общения не закончится никогда…

Был жаркий июльский день 1985 года. На улице – парилка. В издательстве все ползают от духоты, точно мухи (дело происходило в стенах издательства «Малыш»). И тут открывается дверь, входит Сергей Владимирович Михалков. Яркий светлый пиджак, искра в глазах. Он приехал к своему литературному редактору – Степченко Элеоноре Васильевне. Сел на стул прямо напротив моего стола. Смотрит.

А я-то юная совсем. Куда глаза девать?!

– Вот, познакомьтесь, Сергей Владимирович, это наш молодой перспективный редактор, – говорит ему про меня, опираясь на букву «О» заведующий редакции художественной литературы Филев Борис Аркадьевич (к сожалению, рано ушедший), он был родом откуда-то из Поволжья.

Недолго думая, Михалков, к моему ужасу, говорит:

– Я теперь хочу работать с этим молодым перспективным редактором!

«Боже мой, куда спрятаться, под стол забраться что ли? И как… Как работать с таким великим?..» – можете себе представить, сколько разного в одно мгновение посетило мою бедную голову.

К счастью, Элеонора Степченко отнеслась к переходу автора от нее ко мне спокойно. Или, может, мне так показалось?!

Сергей Владимирович, переговорив с Борисом Аркадьевичем, засобирался и уехал.

С тех пор мы работали вместе – ив последние советские времена, и когда началось невероятное брожение в издательском мире (издательства открывались пачками, за издательское дело не брался только ленивый, потому и выпускали мусорную продукцию, а мы, тем временем, почти опустили руки: нам, казалось, профессионалы уже никому не нужны). Сергей Владимирович звонил и поддерживал нас, даже когда казалось, уже все развалилось…

2000 год. Рада, что мы с Галиной Сергеевной вдохновили Михалкова написать «что-нибудь»… Нам было все равно, что. Михалков не мог написать чепуху. Он быстро откликнулся и в следующий раз привез в издательство листок, исписанный с двух сторон. На одной стороне – стихотворение «Сладкоежки», на другой – «Пальчики». При мне сидел, исправлял имена героев стихотворения. Автограф с исправлениями, сделанными С.В. Михалковым, остался в редакции. Удивительно, что у него родились стихи для самых-самых маленьких. Как известно, для самых маленьких стихи писать труднее всего. Мы их быстро проиллюстрировали и издали. С тех пор самостоятельно и в сборниках эти стихи выдержали уже много-много переизданий.

Однажды Сергей Владимирович попросил меня прочитать книгу его воспоминаний:

– Почитай, скажешь, что мне дописать.

Работа не из легких. Пришлось влезать в литературные журналы, энциклопедии, сидеть в библиотеках. Когда я сделала, что смогла, Сергей Владимирович с благодарностью забрал книгу, распухшую от вклеек, подписей и надписей.

Прошло время. Я несколько раз спрашивала, удалось ли поработать над редактурой. Сергей Владимирович каждый раз говорил, что теперь ему тяжело иметь дело с прозой.

– Лл-лучше я тебе сс-стих-хи напишу.

Когда русские люди были еще редкими гостями в Тунисе, мы с мужем часто выезжали туда: он по делам, я – открывала новое туристическое направление для россиян. И так получалось, что каждый раз, когда я возвращалась оттуда, немедленно появлялся Сергей Владимирович. Увидев меня, румяную и посвежевшую, он долго расспрашивал про эту малоизведанную страну, до которой всего-то три с половиной часа лету и после которой люди так хорошо выглядят[57]57
  Кстати, в Тунис С.В. Михалков пару раз съездил.


[Закрыть]. Вот что из этого вышло…

– Нн-на, возьми, когда помру, продашь на СОТБИС, – сказал однажды Михалков, с улыбкой протягивая разорванный конверт.

Мурашки побежали: на конверте был черновик двух его последних стихотворений «Стихия» и «Деревья» с посвящением Ольге Муравьевой.

В стихотворении «Стихия» речь шла об урагане, разыгравшемся в одной южной стране… Вероятно, память так запечатлела мои рассказы о Тунисе в голове у поэта. Или я со своим активным характером ассоциировалась у него со стихией?..

Стихотворения «Стихия» и «Деревья» были опубликованы в большом сборнике его произведений, которое издательство выпустило к 90-летию Сергея Владимировича Михалкова в 2003 году[58]58
  С.В. Михалков. Дядя Степа. М.: Астрель, Планета детства, 2003.


[Закрыть]. Из ложной скромности мы не поместили посвящение. Надеюсь, теперь исправимся, чтобы автор не обиделся.

Однажды Сергей Михалков неожиданно заговорил со мной о Боге. Впервые за двадцать с лишним лет знакомства. Ему было девяносто пять, без трех месяцев. Но это очень личное. Пусть это останется между нами: писателем и редактором…

Леонид Каюков[59]59
  Каюков Леонид Леонтьевич (р. 1938) – режиссер, сценарист, художник-постановщик, аниматор.


[Закрыть]

Где-то в конце 60-х я работал в группе В.М. Котеночкина[60]60
  Котеночкин Вячеслав Михайлович (1927–2000) – режиссер, художник-аниматор.


[Закрыть] мультипликатором на киностудии «Союзмультфильм».

Нашу группу пригласили на просмотр.

Директор студии Михаил Михайлович Вальков и Сергей Владимирович Михалков вошли в просмотровый зал и сели на последний ряд. Сеанс начался. На экране – американская статуя свободы. Из глаз статуи появляются полицаи с дубинками, кажется, что статуя плачет, затем на статую одевается куклуксклановский балахон и т. д.

Сюжет закончен, зажигается свет.

Сергей Владимирович говорит редактору Раечке Фричинской:

– Нужен текст. – И тут же выдает: – Американская свобода меняет облик год от года!

Следующий фильм «Пророки и уроки». После просмотра фильма в зале тишина.

Михаил Михайлович Вальков, обращаясь к Сергею Владимировичу, спрашивает:

– Ну как?.. А что не так???

Сергей Владимирович, подняв глаза вверх, говорит:

– М-м-мне для съемки нужна девушка… лет пятнадцати, блондинка, красавица, грудь ВВООО!!! Приводят девушку пятнадцати лет. Блондинка, красавица, грудь BOO!!! Н..НО – не ТО!

Все засмеялись.

B. М. Котеночкин встает и говорит:

– Сергей Владимирович, я понял, где НЕ ТО! Спасибо! За неделю исправим.

C. В. Михалков, прощаясь, пожимает Котеночкину руку и приглашает:

– Жду вас через неделю на «Мосфильме» в редакции «Фитиля».

С детских лет мы помним стихи, сказки и басни этого великого, мудрого человека.

Дмитрий Жуков[61]61
  Жуков Дмитрий Анатольевич (р. 1927) – писатель, литературовед, переводчик.


[Закрыть] Каков, а!

В семидесятые годы прошлого века я был еще молод. Пятьдесят лет, как мне кажется теперь, – далеко не преклонный возраст. Сил хватало засиживаться за письменным столом почти до утра. А в восемь меня разбудили и позвали к телефону. «Это что еще за жаворонок?» – думал я, бредя к трубке. Из нее послышался высоковатый голос с запинкой:

– …Ээт-то Михалков.

– Привет, Никита, – сказал я.

– Ээт-то Сергей Владимирович.

Сон с меня как ветром сдуло. С Никитой мы живали бок о бок в Коктебеле. Играли в теннис. Я даже выиграл у него в турнире один гейм, а во всех остальных он разделал меня под орех. Молодой, сильный, с детства играл, бегал каждое утро вдоль моря по десять километров.

А с Сергеем Владимировичем я знаком не был. Он витал где-то высоко, на начальственных должностях. Зато стихи его крепко сидели в голове с довоенного детства, а потом и басенные строчки. А тут – звонок…

И стал он нахваливать книгу, которую я написал. Какую же книгу, думаю. У меня уже несколько солидных вышло. А он говорит, что прочел «Корни». Если кто помнит, тогда при «Огоньке» издавались такие тощие книжонки с портретами авторов на бумажных обложках. Обычно они содержали несколько рассказов или очерков, печатавшихся в журнале. К вящей славе авторов, они лежали во всех киосках «Союзпечати», и всяк их видел. А может, и читал короткую аннотацию о том или ином авторе.

Такой и была моя книжица «Корни» – о подвижниках, боровшихся за сохранность русской культуры. Суть ее укладывается в три фразы:

«Живое чувство патриотизма должно проявляться естественно, на основе гордого сознания крепости и вечности тех корней, на которых выросла наша культура. Величие народа покоится на его прошлом – и давнем, и недавнем. Отними это прошлое, и останется просто громадная пестрая толпа, неспособная строить свою будущность».

Я готов был утверждать это и тогда, когда к власти пришли олигархи, растащившие страну, задушившие такое понятие, как совесть, что позволило известному эстрадному рифмачу назвать патриотизм последним прибежищем негодяев и слинять за рубеж. А за полтора десятка лет до этого я радовался и гордился, что такой замечательный поэт, как Сергей Михалков, не поленился позвонить мне в восемь утра. Ну, вы меня понимаете…

Потом мы встречались не раз, и я всегда удивлялся, сколь тонок в своих суждениях Сергей Владимирович, сколь остроумен и лукав – припечатает кого-нибудь, а придраться невозможно. Хорошо, что не тебя, подумаешь.

Жизнь у него была большая, наполненная событиями, о которых я знаю мало, поскольку никогда не ходил в литературных генералах. Слухи о нем доносились хорошие. О доброте его – он всегда был готов прийти на помощь брату-писателю в трудную минуту, когда речь шла о жилье или о чем-нибудь другом, сопоставимом. Звонил в «инстанции», хлопотал, но попрошаек не уважал. Слышал я расхожее, будто бы сказанное кому-то: «П-помочь помогу, а денег не дам… Я ж-жадный!»

Помню урок уважения к книге, который преподал он мне где-то на рубеже тысячелетий, когда я посетил его в кабинете на Поварской. Болтали о всякой всячине, а потом он спросил о книжке, принесенной мной и лежавшей на столе задней обложкой вверх.

– Что это?

– Да так… моя книжка. Только что вышла.

– Во-первых, – сказал он, – не книжка, а книга. А во-вторых, о ней надо было сказать мне в первую очередь. Я бы так и поступил. Говорить о только что вышедшей книге – святое дело.

Испытав некоторую неловкость, в душе я согласился с ним. Бравада скромностью была уничижением паче гордости.

Жизнелюбие не покидало его до старости. Как он гляделся, стройный, осанистый, в открытом кабриолете рядом с красивой женой, сидевшей за рулем!

Как-то, не помню уж года, я решил поздравить его с днем рождения. Позвонил на квартиру – гудки. Позвонил на дачу – тоже гудки. Позвонил Никите Михалкову.

– Где отец? – спрашиваю.

– В больнице. Шейку бедра сломал…

– Как! Лет десять назад с ним такое уже было.

– Это другая нога…

И Никита рассказал мне, как приехал к отцу, а тот беспомощно лежал на полу в окружении врачей и близких, как стал звонить медицинским светилам, а те спрашивали, сколько лет пациенту, и отказывались от операции, боясь, что не выдержит наркоза. Никита вспомнил, что в свое время отец долечивал ногу в Мюнхене, и позвонил тамошним докторам. Те сказали, что берутся сделать операцию, привозите, мол. Никита договорился с МЧС о доставке отца в Баварию. Там быстро сделали все анализы и буквально на другой день удачно прооперировали.

– А впрочем, – добавил Никита, – завтра в семь вечера у меня будет с ним телефонный разговор. Приезжай ко мне на Николину Гору. Приезжайте вместе с Ирой.

Мы с женой поехали. Была Масленица, был всякий кинематографический, не очень знакомый народ. Ира с Татьяной Михалковой ударились в воспоминания, как они с детьми лет тридцать назад встречали симферопольский поезд, из которого вывалились мы с Никитой и Олегом Михайловым, почти опустошившие ящик с «брютом», который поручил привезти Андрон… Но это уже совсем другое время и другая история, весьма занимательная.

Ровно в семь Никита поговорил с отцом и передал мне трубку.

– Дорогой Сергей Владимирович, – сказал я, – поздравляю с днем рождения, а за ваше здоровье мы сейчас с Никитой выпьем…

– Только не напейтесь! – послышалось из телефона. – А впрочем, я сам пойду сейчас же в ресторан…

Я не удержался и хихикнул, представив себе эту послеоперационную картину.

Через полчаса телефон заверещал, и Никита стал сбивчиво рассказывать кому-то весь сюжет с шейкой бедра. Под конец он вдруг говорит:

– Это папа.

И дает мне телефон. Я беру его и слышу голос одного из своих сыновей:

– Дорогой Сергей Владимирович, поздравляю вас с днем рождения…

– Это не тот папа. Это твой папа…

Недоразумение разъяснилось, и мы с Никитой отправились в его гимнастическую комнату, полную всяких снарядов. Никита оголился по пояс и стал наподобие культуриста играть мышцами, явно желая произвести впечатление.

– Никита, – сказал я, – твой папа говорил мне, что он терпеть не мог делать физзарядку.

– И точно, – ответил Никита.

Шло время. На ужин, который я устроил по случаю своего восьмидесятилетия на Поварской для многочисленных своих родственников и друзей, явился и сам Сергей Владимирович Михалков. Ему было уже далеко за девяносто, и небольшую лестницу, ведущую на бельэтаж, он одолевал, отвергнув мою помощь, четверть часа, а в ушах у меня звучал еще голос его верной помощницы Людмилы Дмитриевны:

– Он мне сказал: «КЖукову… п-приду!»

Верю ей свято, и речь его в застолье была умной, задушевной. В тот же вечер я слышал от многих о нем:

– Каков, а!