Текст книги "Пока играет скрипач"

11. Дуракам везёт

Таким образом, налицо был достигнут второй значительный успех. В ходе следствия. После чистки солдатского туалета, разумеется.

Это: годик дисбата моему ефрейтору Искаму. Вызвал Алийник:

– Повезёшь своего Ис…, как его? Справку подделал. На неделю. Дурак. Стоило пачкаться.

Поковырял спичкой в зубах.

– Двух бойцов отбери. Своих. Поедете с оружием. Смотри у меня.

– Куда ехать-то? – спросил я у командира. Чего «смотреть» выяснять не стал. Тем более «у него».

– В Мурманск. На гарнизонную «губу». Там объяснят. Куда дальше кантовать.

Отправлялись тут же вечером. Проводить меня толком никто не смог.

Мишутка выписал документы только до «губы». Но один он знал дальнейшую путь-дорогу:

– Под Ленинград повезёшь своего фальшивомонетчика. В Вырицу. Слыхал, наверное. В городе будь начеку. Меньше советуют там болтаться. С вооруженным отрядом. Все патрули на вокзалах – твои.

Взял с собой ефрейтора Фёдорова (крымского грека) и рядового Давидовича (из Белоруссии). Кипятком сразу же забрызгали от радости. Обоим передал, полученный только что от Алейника, «наказ»:

– Вас двоих решил взять. Ну, бля, смотрите у меня. Отличия в наказе не было. Оба моих в один голос заорали:

– Товарищ лейтенант! Об чём речь? Да чтоб мы? Будьте спокойнечки.

Пошёл собираться. Встретил развесёлую парочку. Белоуса с Лещом. Какой-то у них был повод.

– И где ж ты был? Мы тебя обыскамши. Мишка хочет «Костыля» выставить, – Лещ икнул.

– Именно. Ну, именно костыля мне и не хватает. А что это? – вяло интересуюсь.

От предстоящей экскурсии в дисциплинарный батальон Ленинградского Военного округа на душе, почему-то, птицы не пели. Даже от проезда через Питер. В голове неотвязно засела дурацкая мысль: «Сегодня ночью мне приснится сон. В нём мне покажут, что документы на Искама выправили неправильные. За это в штрафбате оставят меня. А мои подчинённые, забрав мой пистолетик, отправятся на волю. На большую дорогу. Откапывать ещё семь. К чему это будет, а?»

Белоус, закрыв один глазище:

– «Костыль» это не тот костыль, что опираются. Этот булькает. Хотя на него мо-о-ожно опереться. Подём. С нами-и. Бо-о-прёмся.

Истинно огорчился я:

– Сказать «хочу» – это ничего не отразит. Рано уезжаю. Никак. Сможете – оставьте костылик до возвращения.

– Ку-у-да он едет? – спросил Мишка почему-то у Леща.

– Да. Интересно, куда это ты? – перевёл мне Лещ.

– В штрафбат. Под Ленинград. Отвозить своего пострадавшего.

– Один? – Белоус быстренько отрезвел.

– Двух конвойных беру. С автоматами. Положено так, – вроде сам себе в очередной раз поясняю.

– А сам? – поинтересовался Лещ, – Во всеоружии?

– Не видишь сам, что ли? – Миха хлопнул меня по кобуре с пистолетом.

Поглазели молча друг на друга.

Лещ захохотал:

– Теперь у тебя восемь будет. И два автомата. Куда девать-то? Решил уже?

Белоуса потянуло в назидания:

– Это тебе испытание. Нис-ниспосылается. Смотри, не опозорь часть родную. Сложи все стволы в мешок и сам тащи.

«И эти туда же, про бдение, – тоскливо подумал я, – Патроны, правда, надо забрать. Точняк».

– Ладно. Двигай. «Костыль» сохраню, – обнадёжил Белоус.

«Хромое» утешение было, но за неимением…

Два автоматных рожка с патронами сунул себе в чемоданчик. Пистолет во внутренний карман тужурки. На боку пустая кобура. Так спокойнее.

Получил Искама на гарнизонной губе. Взял на четверых отдельное купе. Тронулись в Ленинград.

Прибыли днём. На Московский вокзал. Солдатики мои выглядели очень прилично. Двое только почему-то с автоматами. Рожки пустые. Искам, когда уведел, заржал:

– Ой, ружья-то зачем? А наручники не взяли? Да я ж не сбегу. Вы ж меня знаете. Вообще на курорт еду. По сравнению с нашей Печенгой.

Прогулялись по Невскому. Мозги у меня, видимо, стали к тому времени подтекать. От всей этой галиматьи. Купил билеты в кинотеатр. В «Титан». На углу Литейного. Что смотрели – убей, не помню.

И ни одного патруля! Фантастика.

Поздно вечером прибыли в дисциплинарную часть. Новеньких принимают с утра. Перекантовались в дежурке.

С утра через окно с решёткой наблюдали штрафную службу. Только строем. Печатая шаг. В столовую и обратно. Осуждённый мой не унывал:

– Мне это – ништяк. Мы, немцы, маршировать любим.

Стали сдавать его. По описи. Чего-то из бельишка было не так. Спрашиваю прапорщика:

– Кто ж знал? В первый раз. Надеюсь больше к вам не заглядывать.

– Не зарекайтесь. Станется, и обратно повезёте. Бывают моменты, – обнадёжил прапор, – Это ж вам надо. У нас их с избытком.

Тут Искам мне шепчет:

– Нормаль, товарищ лейтенант. Давидка мне сейчас свои шмоточки махнёт. Не кататься ж Вам со мной сюда десять раз.

Меня чуть слеза не прошибла, честное слово.

Оставили ефрейтора. На год.

Поехали обратно в Ленинград. Пистолет, зараза, в кармане осточертел. Потный, липкий, маслом воняет.

Забегу вперёд: Искам вернулся в дивизион через шесть месяцев. Раньше срока. Умеют маршировать. Поволжские немцы.

К вечеру снова приехали в город. В голове моей непутёвой к тому моменту сложился план. Подозреваю, что он там вызрел давно.

С вокзала позвонил домой. До этого родителей не беспокоил. На всякий случай. Вдруг чего в штрафном батальоне выйдет не так. Ну, раз выполнена главная часть паскудного задания – с катушек я съехал.

Уже знал: в Ленинграде живёт родная сестра Давидовича. У Технологического института.

Сперва приехали ко мне домой. В район Смольного. В маленькой квартирке на первом этаже. Вваливается сынок. С солдатами и автоматами. Замерли старики.

– Папанька, маманька, всё нормально. Так надо. Едем по заданию. Дайте-ка ключик от платяного шкафа. Сделаю на вечер из него оружейный.

Мамаша в прострации протянула ключик. С таким же успехом могла дать гвоздик.

Чемоданчик с магазинами автоматными бросил за диван. Предусмотрительность – слов нет!

– Сейчас уедем. Дела. Не волнуйтесь. Вернусь поздно. Один. Дверь закройте на оба замка. Никого не пускайте.

И умотался со своими конвойными. Проведал родителей, успокоил.

До сих пор даже себе не могу объяснить: почему болтаться по городу отправился с пистолетом? Перед друзьями повыпендриваться? Вот я какой, гляньте-ка. В форме офицерской и при нагане! Зачем? Неужели я действительно был такой дурак? По пустым бутылкам пострелять? Во дворе? Лучше сразу поехать на Литейный. В приёмную Большого дома. Да и патронов лишних у меня не было.

Но, тем не менее, повёз своих бойцов к сестре Давидовича. Она встретила – только на шею мне не бросилась. И то потому, видимо, что муж в углу кухни стоял. Оробевший.

– Завтра днём заберу орлов. Вечером – поезд.

Излишне повторять, что закончил речь настоятельной просьбой, чтоб «смотрела». За ними. И – «ни-ни».

В ответ, естественно, побожилась. Давидович, гад, уже плясал на кухне вприсядку. Фёдоров масляно блестел греческими буркалами.

Позвонил по телефону. Поехал на Петроградскую сторону. Старый огромный дом на Чкалова. Огромная «коммуналка»[73]73
  «Коммуналка». Большая коммунальная квартира. В Ленинграде. И не только. В такой же, только ещё больше, на 12 семей, прошло моё детство. У Таврического сада. Катались в ней по коридору на 3-х колёсном велосипеде. Было потрясно весело. На кухне – 12 примусов и керосинок. Вспоминаю – в глазах щиплет.


[Закрыть]. К друзьям молодости. Наша первая семейная пара. Алька и Люськой. Это – который стучал «кабернухой» по Петропавловскому бастиону[74]74
  См. «Круиз». Если нету – достанем. Вышлем. (Моё примеч.)


[Закрыть].

Будний день. Они были дома. Привёз бутылку «сухого». Расположились на кухне. Всё, как когда-то.

Люсенда закудахтала:

– Как у вас там, наверное, здорово. Шланг звонил. Рассказывал о вашей посиделке. В «Арктике». И твои письма читали. Смеялись, так смеялись. Вместе с Клариссой. Тебе привет большой…

Я погладил внутренний карман тужурки. Вот мужика кларисскиного я б погонял по кухне коммунальной. А впрочем, нет. Был бы выше этого. И всё же… Как там у Величайшего, в главе 21, «Полёт»: «Совершенно неизвестно, какою тёмной и гнусной уголовщиной ознаменовался бы этот вечер…»

Упоения мои о мести прервала соседка. Красавица-блондинка Розита. Немногим старше нас, пожалуй. С неизменной сигаретой. Врач-терапевт районный.

– А! Кого мы видим? Солдатик мой, пациентик. Или ты не солдатик? Не разбираю я. Был у меня один. В чине капитана. Ужасный солдафон. Просто мудила. Сухого? Выпью немного. За тебя, солдатик. Как твоя моча?

Именно этим вопросом Розита стала неизменно встречать меня, начиная с моего третьего курса в Горном. Шла специализация. Проходили медкомиссию.

Парней, без отклонений ежели, зачисляли в группу «Поиски месторождений радиоактивных элементов». Считалось наиболее мужественным и значимым.

Распределение на уран. Остальных – на общие и сейсмические методы. И тех, кто специально туда желал.

Дружок, Савва, приговаривал:

– Все хочут ручонки к атомной бомбе-то приложить. У всех они чешутся-то, ручонки.

В том тогда она была. Наша романтика.

И вдруг! Зовёт меня к себе декан, Юрий Николаевич:

– Ты глянь-ка, а? Чего-то у тебя вот с этим анализом не того. Пересдать тебе надо этот зачёт. Или зачислю на общие методы.

А он сам и возглавлял это самое термоядерное направление. И по учебнику его мы воспитывались. (Под подушкой с которым Попович спал в Печенге). И в его экспедицию на Тянь-Шань я два сезона с Саввой лазал.

Это был удар ниже пояса. В то место, откуда…, ну, Вы понимаете.

Кинулся за помощью. К Розите. Она мне меланхолично:

– Одолжи у друзей. Вон у Петуха. Сделаю тебе анализ.

Петух, конечно же, не отказал. Ему такой мелочи, естественно, было не жаль. Потребовал пива. В отличие от нас со Шлангом, Жека с раннего детства мог пить всё. «Кроме воды и керосина»[75]75
  А.Н. Крылов, «Мои воспоминания». Уже вспоминали мы с Вами эту прекрасную книгу. Открыл её для меня – Жека.


[Закрыть].

Я согласился. Об чём речь? Только поставил условие:

– Сперва дело. Пиво потом.

Розита скривилась, увидев анализ Петуха:

– Да-а. Хрен редьки оказался не лучше. Ты, Жека, мудила, пиво, видимо, раньше всё же выпил.

И мне, милостиво:

– Ладно. Напишу тебе сама. Ерунда это всё. Юношеское. Блок «Стюардессы» будет.

Милая, дорогая Розита! В тот момент ты в очередной раз судьбу мою направила туда, куда я и приехал. В конце концов.

А так попал бы в группу Академика. Он продолжал на «общих методах поисков» дело своих известных родственников – Глебовских. И попал бы, может, служить с ним в одну часть. И не увидел бы Печенги. Двух Михаилов, Поповича, Леща…

Сидели на кухне допоздна. Алька, было, заикнулся:

– Пойти в военкомат самому, что ли?

Люсенда ему категорическим образом:

– Я тебе пойду, я тебе пойду! Сразу же вон, как Кларис…, – осеклась, на меня, глянув.

А меня уже в сон клонило.

Ехал в пустом вагоне трамвая номер двенадцать. Домой. Ствол, донельзя надоевший, я так и не обнажил. Не пугал друзей.

Старики, бедолаги, не спали. Караулили. Какой же я был дурак!

А пославшие в дисбат Искама – умнее? Лучше? А отдавший приказ по туалету командующий?

Да ладно. Чего там!

На следующий день забрал своих. У Давидовича – синяк под глазом. Радостно пояснил:

– Ох, хорошо-то как было, товарищ лейтенант. На танцы сходили. В общагу. Ну, спасибо вам, ну спасибо!

А я подумал: «Пронесло! Ну, спасибо, Господи».

Вернулись в действительно ставшую родной Печенгу.

12. Любой ценой

Добрался я-таки до «Костыля». Шнапс немецкий. Из братской ГДР. Водка как водка. Странно: как Белоусу её сохранить удалось. Подозрительно. Но воля у Мишани железобетонная. Я б и пустую стекляшку сберечь не удосужился.

Всем досталось по чуть-чуть. Гарбузёнок нахваливал:

– Ничего не скажешь. Научились. У нас. Рецепт вывезли.

Мишутка подхватил:

– Ага. Вместе с янтарной комнатой.

Лещ не стал дегустировать:

– Я уже. Не стоит мешать.

Гринька заволновался:

– Это когда же это? Много было «костылей» что ли, старички? А я где был?

– Да нет, – лениво пояснил Лещ, – В том смысле, что я «уже». С Колей-комбатом. Затащил меня в каптёрку. Для компании. Стакан у него подозрительно воняет «Тройным».

Стали обсуждать: действительно Коля реквизует у солдатиков одеколон с личными помыслами. Вызревать идея напрашивалась. Насыпать пургена в фонфурик. И заслать Коле. Обратились за советом к ПНШ:

– Слышь, маршал Шапошников, ты у нас геолог-минеролог. Химию глубже всех познавал. Будет в «Тройном» пурген растворяться, аль нет? – особенно заинтересовался проблемой Лещ. Он из стакана зачуханного хлебнул, видать теперь «откат» сказывался одеколонный.

Мишутка с апломбом, как у алхимика, завуалировал:

– А как же! Всенепременно. Только засыпать надо много. Толочь и засыпать. И болтать. Как засыпать же – не ведаю. Горлышко в пизурке-то крохотное.

– А растворится? – засомневался Лещ.

– Там уж видно будет. Главное засыпать.

– Чему вас только учили? – забурчал Гринька, – У нас на «шахте»[76]76
  «Шахта». Григорий имеет в виду факультет Горного. Шахтостроительный. В последние годы выдвинулся заслуженно в ведущие (прим. председателя приёмн. комиссии).


[Закрыть] поступали короче. Из фунфырика выливали в кружку. А туда уж сыпь чего хошь.

– И чего же это вы туда сыпали-то, виноделы? – с присущей только ему одному задушевностью, поинтересовался Белый Ус.

– Много чего можно. Для коктель-ейльности. Например, чеснока, – ухмыльнулся плодо-выгодно Гарбузёнок.

– Е…твою…, – охнул непритворно Лещ, – И с такой кружкой подойти к Коле? Испей, мол, отец-комбат родной.

– Ещё есть путь, – уводил тему в никуда ПНШ, – Давайте в пустую склянку от «Костыля» набухаем «Тройничков». Сколько влезет. И всего напихаем. Горло позволяет. И получится сувенир. Из братской группы войск. Отказаться будет трудно.

– Очень плодотворная идея, – поддержал я, – Жаль посудину испохабим. Навечно. А так в ней можно наш разводить. Отечественный. И потреблять, как шнапс.

Мишаня цыкнул зубом и закосил на меня слегка глазищем. Я, может, задел, что-то уже состоявшееся?

Решил сменить тему:

– Боб на боевом дежурстве. Оставил мне, кстати, половинку. Употребить велел при случае. Он, полагаю, настал.

Приняли единогласно.

– Белый Ус! Просвети, если смогёшь. Как перевестись к нам удалось? С самого юго-западного рубежа на такой же самый, но северо-западный.

Это я дал возможность для слова Михе. Для пространного. Поведал он нам:

«Весенних дембелей вывозили. Сводный эшелон. Увлекательное занятие, может, кому доводилось. Или слыхали? Врагу не пожелаю. Старший – из нашей части. Батальонный помполит. Ама-ан-нденно растущий! Понимаете о чём я? Ещё один взводный. И меня воткнули. Везли из Дрездена до Бреста. Объяснять ничего не буду. Палитрой такой не располагаю. Это нужно только лично. Вынести. Уцелеть и переварить. Забыть и растереть. А мы ещё и в Бресте застряли. Плохо помню почему. Вроде бы отправляли партиями. Старший рехнулся совершенно. Выводил особо приглянувшихся на плац. К пожарному щиту. На расстрел. Патронов у него были полны карманы. Лупил из личного ПМ-а в пожарные вёдра. «Кто надо» сообщили «куда надо». Затребовали нас в Москву. Его и меня. В главное политуправление. Его – на повышение. В Таманскую, видимо. Меня – в отпуск. И к вам».

– Моё занял место, знать, – успокоился я окончательно в невозможности продолжения карьерного роста.

– Эх. Не знал, я не ведал, старичок. Что ты в ГЛАВПУР-е будешь. Замолвил бы за меня. Не прислали, может, Полового. Не обошли бы Гришку, – посетовал Гарбузёнок.

– Фу-ты, ну-ты, дембеля гнуты, – развеселился тёзка Белоуса, – Это ж надо так? И сам не просился? В город-герой Брест?

– Наш с тобой тёзка Михаил отказался от престола. Самолично. Я вас очень конечно всех люблю. Но, право слово, не до такой же степени. Чтоб умолять, отправьте меня в Брест, там в ведро постреляет блатной придурок, а уж далее я к вам. Давайте ещё шлёпнем.

Наказ Поповича был выполнен. Грамотно.

Опять «свойский» майор прокурорский на рандеву призвал.

– Как съездил? Нормально сдал подчинённого? – задавал вопросы.

Усмехался. Ничего не записывал.

Нетипично было это для «щитов и мечей». Такой почерк для «особых» характерен. За эти времена настрополились уж различать. А, кстати! Если «те, кому надо» любые общевойсковые петлицы себе вешали, то почему бы не пришпилить «щит с ятаганом»? Кто помешает?

Тогда становилось ясно.

– В порядке всё сполнил. Как учили, – смиренно докладаю.

– Ничего Искам не рассказывал по дороге? Свет проливающего.

– О пистолях наших, что ли? Нет, ни слова. Да и не при чём он. Очень хороший солдат. Вот увидите. Досрочно вернётся, – ни чем я тут не кривил.

– Не имею ничего против. В дороге нигде не задержался? – гнул своё «свойский».

– Одну ночь у меня дома провели. На обратной дороге. Только родителей не беспокойте. Оба сердечники. Мать внутри блокаду пережила. Отец – снаружи.

Бойцов своих я предупредил. И был в них уверен.

– Не боись. Не маленький. Ежели что. Сам ответишь. А что у Давидовича синяк под глазом? – уставился на меня в упор.

Ох, и осто…ло мне это!

– Вы ж его спрашивали. Сами всё знаете. Чемодан бабке помогал закидывать. Ручка оторвалась. Ещё удачно обошлось.

Ухмыльнулся «свойский».

– Ладно. Всё нормально. Иди. Конспиратор.

До сих пор не ведаю. Чего он знал, чего нет. Наверное – всё! Но назад-то я вернулся? С оружием и патронами.

Вышел. Закурил. Подошёл Мишаня. Поделился я с ним. И тут мне эта черепаха Тортилла-белоусая выдал:

– Окстись, Вадя. Это ж ты проверочку ихнюю проходил. На вшивость. Думаю, «пасли» тебя всю дорогу. И цирк весь этот придумали. С дисбатом.

«Да неужто? – ужаснулся я, – Это какой же ценой?»

А тем временем сбылась мечта соколиная. Деньги он собрал, очередь его подошла, «игрушка» пришла в военторг. И купил майор мотоцикл. «Урал» с коляской. Светло-салатного цвета. Заглядение! Стоял пока у штаба.

– Заскакивай вечерком. К мотоциклистам нашим, – пригласил меня Сокол. Это значит к Файзуле с Размазовым.

Зайти стоило. Не ради «отметить». Где-то там, в глубине, дремало у меня тоже безответное чувство к мотоциклам. А тут уже трое. Клуб. И я – сочувствующий. Заглянул. Хозяева, виновник, Дудник, Каминский. Слава Богу, без Разбойника. Этот после рюмки начинал орать, махать руками, свистеть с любого количества пальцев. Дмитриев говорил даже про пальцы ног. Я в этом не сомневался, но видеть желанием не горел. Новенький, молоденький начарт Смирный тоже был очарован Соловьём. Разбойник же был хитёр. Как его сказочный прототип. Обхаживал Смирного со всех сторон. Без мыла залезал. Значит, вместе будут складом, пустыми гильзами, гранатами манипулировать.

Но в клуб мотоциклистов Разбойника не пригласили.

Когда я подключился, выпивали уже за коляску. Начпрод с зампотехом в споре горячо рожали истину: купить им тоже люльку или закрепить седло.

Файзула, брызгая слюной, кричал:

– Ай, ни нада люлька. С люлька ганял дома. Ни магу с люлька. На права плоха паварачиват. Быстра едиш, права плаха рулит. Люлька сильна мешаит.

Размазов, головёнкой мотая, казацкой растрёпанной, талдычил своё:

– Ну, ты, хан, меня задолбал окончательно. Седло можешь не привинчивать. Мне им прищемлять нечего. А коляску хочу. И жениться хочу. Я женщин из Печенги возить хочу. В коляске. На проверку.

Неисчерпаемый Дудник вставлял своё остроколющее слово:

– Вам, архаровцы, нужен компромиссик. В виде люльки. Но без дна. И седлу вашему херовому будет не обидно. И баб в такой люльке проверять сподручней. Какая добежит из клуба сюда – та и твоя. А к слову, на счёт прищемлять. Тут ты, зампотех, кокетничаешь. В бане видали. В корень пошёл, казачок ты наш.

– За что ещё выпьем, Сокол, – решил вставить что-нибудь косноязычный Каминский.

– Лодку, лодку надо купить. Резиновую, надувную, – закричал Размазов, уводя разговор от «своей» темы, – На рыбалку ездить будем.

– Выпьем. Но не за лодку, – как всегда сдержанно, пыхая мундштуком с сигареткой, произнёс Сокол.

– Правильно. Лодка ему не нужна. Тем более – резиновая. Это зампотеху такое большое резиновое изделие нужно. Нам оно ни к чему, – Дудника трудно было выбить из седла. Если он в него уселся.

– Ну, а за что же тогда следующий стакан? – поинтересовался я. Сокол хотя и сдержан, но сказать тоже мог не впустую. Так и оказалось.

– За магнитофон, – выдал майор.

– Ма-а-гнитаф-о-он? Зачем, а? – прибалдел первым Файзула.

– Очень нужен. Чего не понятно-то? Дудника запишем. Всего. А то дети и знать не будут.

Все поддержали. С удовольствием. Текло нехитрое застолье. И разговоры.

Дверь хлопнула. Оп-па!

Ввалился «свойский». Прокурорский. Да ещё с доктором нашим. Эскулапом.

– Присоединяйтесь, – широким жестом махнул развесёлый Дудник, – Про дока не спрашиваю. А тебе позволяет? Этот, как его, не Устав, а во! Кодекс! Уголовный, что ли?

Это он естественно «свойскому».

– Щас увидишь, – ухмыльнулся тот и маханул полный стаканище.

Застолье журчало далее.

Служба наша проистекла в следующее русло. В нём с нами стали «квасить» и слуги закона. Для лучшего, знать, внедрения. Любой ценой.

13. Немного о любви

Старших мы порой не слушали. По крайней мере, я не слушал. Уж не знаю, как Вы, ребята.

Вот и с Размазиком так же вышло. С зампотехом. Зауральским казачонком. Нет, зря Дудник темы касался. Хоть и в шутку, а между строк его, богатейший, знать, жизненный опыт намёк делал. В связи с лодкой резиновой. Зампотеху бы поберечься. Так нет же…

Дивизион всё же на Ладогу поехал. Я тоже сперва намечался. Вдруг опять залепуха. Ехать в Петрозаводск. Получать из ремонта РЛС. Это новенький начальничек мой. Беззубый вовсе. Оправдывает свою фамилию. Смирный – он и есть смиренный. Нет, чтоб огрызнуться: «А кто чинить пушки будет, случись чего? Кого дрючить будем в таком разе?» Вот его и будут.

А я прокатился – зашибись! Особенно обратно. Становилось у меня привычкой: путешествовать с караулом. Опять два солдатика и сержант, с автоматиками. Меня охранять. Из батареи Пелипенка. Просил его доверительно:

– Слухай, брат-комбат. Дай трёх бойцов не бракованных. Из пересидевших дембелей.

Скоро уж дембель осенний должен быть, а у нас весенний не отпускали. Все на подозрении! Солдат было – как собак нерезаных.

– Дам. Как себе. А ты мне привези чего-нибудь. Хоть глупость какую, а привези. Приятно будет.

Обещание дал я комбату:

– Замётано. В лепёшку – а привезу! Тебе, как себе.

И не обманул я, кстати, Пелипка.

Они на Ладогу – в теплушках, я с караулом своим в купе. В Петрозаводск. Раз с оружием, положено от всех запираться.

Станцию получил, расписался. Как за кота в мешке. Включать, проверять – мимо меня. Не мотоцикл, всё одно ни черта не понимаю. Загрузили на платформу, рядом пустой товарный вагон. Буржуйка, нары, сухой паёк. Дали проездные и путевые документы. Постовую ведомость. На каждой остановке – караульного на платформу. На больших станциях должен проверять военный комендант. Делать отметку в постовой. За продвижением моим будут следить, значит. Везти нас до Мурманска пару деньков обещали. Там РЛС сдам. В дивизию. И домой. Лафа!

Тронулись. Полчаса проехали – встали. Как говорится, в чистом поле. Часа три постояли и… Всё стало повторяться опять и опять. Замудохался просыпаться и выставлять караул. «До чего ж странно едем», – думаю.

Через сутки будит меня младший сержант Приходько, старший мой караульный. А рожа чего-то слишком уж довольная. Ухмыляется:

– Эх, и хорошо едем, товарищ лейтенант.

– Кто б спорил. К Новому году доберёмся. Не замёрзнем, так завшивеем, – как-то я его радость не мог поддержать.

– Не-а. Едем удачно. Повезло шибко с соседями.

Чувствую: сержант не просто довольный, а поддатый. Хотя и не крепко.

– Гляньте сами. Спереди и сзади прицепили. Далеко ходить не надо. Хорошо-о.

Мама родная! Впереди товарняк с водкой, сзади – с винищем. Ну, вот именно этого мне и не хватало!

Пошёл ознакомиться с диспозицией. Водки под завязку. Везёт мужичок. Трясущийся. В Мурманск. Пять ящиков «на бой» Заикаясь стал благодарить:

– Спасибо твоим солдатикам. Стерегут меня. На бутылочку.

В другом вагоне два кавказских человека с «Вермутью». Зацокали, крыльями замахали:

– Вах, дарагой. Бэри вина. Харош джигиты твой. Баламорск вина вэзом.

Много ума не надо. Чтоб сообразить, где мой караул службу лучше стравлял. На платформе с РЛС или у этих двух вагонов. И всё рядом, кстати. Под рукой.

А диспетчеры, точняк, состав тормозили у каждого угла. И по линии сообщали. Все мужики с округи бежали к нам. Тут же на шпалах располагались и через полчасика норовили хозяев за грудки из вагонов повытаскивать. А тут: вот они – мы. Охрана! С автоматами. Редкий культмассовый эшелон сформировался. Или кто-то его из диспетчеров ещё в Петрозаводске сляпал? Шутки ради.

Ехали неделю. Комендант проверил один раз. В пресловутой Кеми. У меня сложилось впечатление, что нас вообще везли какими-то потайными окружными путями. По деревням и сёлам.

Моё счастье: комбат Пелипок не подвёл. Бойцов мне дал, честное слово, отличных. Другие бы спились напрочь. Уж из АКМ-ов бы постреляли, это точно.

Портфель я довёз до Печенги с приличным набором. Петрозаводской водяры и кавказского «Вермута». И Пелипенка не обманул. Вручил ему сувенир. По возвращению его с Ладоги. Из портфеля.

В расположении нашем – тишина. Дудник – завидует. Сокол холит, лелеет своего Конька-Горбунка. Соловей-разбойник склад новый строить не желает. С ним, видите ли, не посоветовались. Высоко слишком «торчать» будет на сопке. Из НАТО увидят, в него, старшину бедного, пальнут. Ходит по всей части, орёт: «Всё. Увольняюсь, к такой-то матери. Выслуги у меня, что грязи. На гражданке складов ещё больше. С моим-то опытом…»

Дудник, скалясь, ему:

– Да уж, с твоим-то, ясно дело. Вас на гражданке заветная компания может подобраться. Дмитрий с Павлюком там уже тебя не дождутся.

– Вон его потом возьмёте, – прищурился оценивающе на меня, – Да нет. Вот он вам не подойдёт.

Я сильно обиделся:

– Чего ж меня обносите? Чем это я не вышел?

Майор сожалеюще:

– Как громоотвод. Притягиваешь всякие проверки и нескладухи. Не позови тебя Павлючина на склад, кто б про те пистолеты ведал? Жили б да жили тихонько. Может, их вообще по одному таскали? Секрет Полу… этого…, с шинелью.[77]77
  Знал и любил майор Дудник заковыристые слова. Я тоже что-то хитрое слышал. Вроде секретного: «полишинельного». (Прим. моё).


[Закрыть]

У Дудника, конечно, язык без костей. Да уж, как скажет – скажет. А ведь и правда?…

В Размазике было что-то странноватое нынче. Всегда вприпрыжку бегал по парку. Правой рукой махал, как сено косил. Большой палец левой норовил всю дорогу в рот засунуть. Пососать. К сиське тянуло, видать.

А тут – обои ручонки в галифе. Бродит медленно, вразвалку. А главное: морда. Тоскливая и задумчивая.

Подхожу в обед:

– Чего смурной? Пойдём ко мне. На обратной дороге проездные получил. Двух сортов. На выбор. Ты плодово-выгодную муть-то потребляешь. Я знаю.

С мукой потаённой зампотех откликнулся:

– Давай. Только ко мне. Опосля обеда ничего делать не будем.

Зашёл к нему. Файзулка на Ладоге. Стрельбы любимые контролирует.

Размазик сидит на стуле. На самом краешке. И руки – в бруки.

Дудник присутствует. Ходит по комнате туда-сюда. И команду подаёт зампотеху:

– Ну, давай. Показывай секрет.

– Щас. Погодите, – жалобно стонет Размазик, – Дайте вина хлебнуть глоточек.

Плеснул ему трофейного «Вермута». Обескуражен я совсем. Спрашиваю майора:

– Чего-то я не понимаю совсем. Раненый он у нас что ли?

Дудник, посмеиваясь:

– Сестра Сычова его ранила. В гости заехала. На охоту. За молодыми лейтенантами. Осенний сезон ещё открыт.

Сыч – наш завстоловой. Старшина – сверхсрочник. С Украины, откуда-то, вроде. Решил, значит, сеструху обустроить.

– Вот зампотех и сделал первый шаг к ЗАГС-у. Кажи давай, не тяни, – Дудник предвкушал. Получение очередного курьёза в свою богатейшую коллекцию Размазик показал.

– Да-а…, – изумлённо протянул майор, – Последнюю точку, видать, ты не поставил?

Аппарат зампотеховый опух и посинел. Чудовищно.

– Надо же! И эскулап наш умотал на Ладогу. Тебе в госпиталь надо. В Печенгу и налево. Ну, хохлушка сычовская! Ну, угораздило тебя.

Размазик захныкал:

– Может не надо? Может иголочкой ткнуть?

Майор пять минут матерился. Не меньше. Закончил. Предложил:

– Соколенко поедет сейчас домой. Подбросит тебя. На «Урале» своём. В люльке.

И подумав, заржал:

– Дно есть пока в люльке-то.

– Не-не-не! – заверещал Размаз, – Он пусть меня отвезёт. На «Яве». Дай-ка ещё вермути.

– На вашей-то «Яви»? – презрительно скривился майор, – Усидишь?

И уже выходя, остановился в дверях. Не поставить на финише точку Дудник, конечно же, не мог:

– Теперь имеешь право сказать, как говаривал по утрам мой командир-армянин. Такой же, как ты, корнеплод: «Сплю, понимаешь, и чуйствую. Весь я, как один большой сплошной х… И только под темечком чу-у-уточку мозгов».

Тронулись. Старался я изо всех своих мото-водительских способностей. Довольно хилых, надо признаться. Ехать пытался тихонько. Размазик сзади, ручонки в карманах. За меня не держится. Нечем.

Вермуть он доел, стало ему весело. На дорогу выезжать – Печенга направо. Он мне в ухо орёт:

– Вертай налево. К химикам заедем. Они утром из Заполярного пиво привезли. Я видел. Приглашали.

Химрота стояла левее нас в километре. Кадры – те ещё. Истинные «химики». Позже Лещ рассказывал: «С ихним капитаном на одной лестнице в Печенге жили. Тараканы были там – с кулак. Правда, смирные. Химрота принесла хлорпикрина. Всё рассчитали. По формулам. Облили квартиру ротного и всю лестницу. Естественно, сделали это нажравшись. И ночью. Сами на улице стоят. Курят. Народ, в чём был, в окна выпрыгивал». У Леща Натаха собиралась размножиться. Спросонок хотел её в окно вытолкать. Со второго этажа. Натаха не далась. Леща выпихнула на лестницу и дальше на улицу. Прямо к наблюдающим менделеевым ученикам. Те спросили закурить.

Белоус потом горько сетовал:

– Эка жалость-то. Свою женульку не сподобился сюда заманить. Она ведь у меня тоже. В стадии ожидания. Глядишь: вместе с Натахой прочувствовала бы тяготы заполярной службы. В тягостях будучи. Интересно? Спасла бы моя меня, как Леща Наталья?

Тараканам, кстати, было хоп што. Вид только имели очень обиженный. Так Пахомов утверждал. Он с ними был очень близок. Разговаривал и водкой поил. В блюдечко наливал. Каждый вечер. Потому и выжили, наверное. Вот этого химики не учли.

Подкатились с Размазом в химическое расположение. Офицеры изволили отсутствовать. Дежурный старшина по большому секрету дал знать, что изволили убыть к погранцам. На зампотехов пивной запрос, старшина опять сослался на зелёные погоны.

– Вези к зелёным братьям. У них всё есть.

Дорога – грейдер. Крупная щебёнка. В сторону НАТО. Пару километров. Меж сопок петляет. Не гонщик я. Трезвый к тому же. Потому нам и повезло.

Слева из-за поворота вылетел ГТТ. Он же, зараза, широкий. Хоть и низкий. Весь грейдер занял. «За водкой погнали. Кончилось пиво», – пронеслось в голове.

Съезжаю вправо на обочину, запрыгал по камням, привстал с сидения, налетел на здоровый булдыган, мотануло ещё правее, лечу на бок, сидение вылетело вместе с Размазиком…

ГТТ просвистел, Слава Богу, и скрылся за поворотом. Я приземлился благополучно. Фуражка только слетела. Размазик лежит и стонет, и хныкает. Тоже без фураги. Руки всё там же. Лоб разбит.

Подбежал, ощупал, поднял. Если он не плакал, то у меня слёзы текли ручьями. Сказать ничего не мог.

Зампотех продолжал тонко поскуливать:

– Гад, сволочь, паразит. Ну, ты чего? Угробить меня хотел, да? За что, а?

Я всё его ощупывал и отряхивал, не веря, в чудо. Закурить – никак. Спички ломаются. Вдруг Размаз мне выдаёт: