Текст книги "Пока играет скрипач"

10. Накануне

С Ладоги ехали все очень довольные. Очень. Хорошо отстрелялись. Кругом получили отличные оценки. Были, конечно, некоторые шероховатости. Были. Как же без этого?

При стрельбе батареей по локатору, одна пушка «заметалась». Все с отворотом на сто восемьдесят глядели, а одна не послушалась. И нагло «прищуривалась» прямо на самолётик. Неполадка случилась в кабеле. И предохранитель сгорел. Быстренько мы это устранили. А то бы мне статься могло и влететь. Я наблюдающим был. По распорядку стрельбы. Да ещё и Файзула наблюдал. Для удовольствия. За любимым манёвром. Кричал, визжал. Хорошо, за грохотом пушечным не слышно было. Спрашиваю его в перерыве:

– Слушай, Файзула-хан, у тебя глаз-то хороший, а? Не ты нам стрельбу чуть не «сглазил»? Зениточка-то одна, вишь, не за тобой ли дулом вертела?

Развесёлый Файзула ответствовал мне загадочно:

– Ай, ничего не понимаешь. Гляжу – всё отлично бывает. Уйду – неполадки, понимаешь, могут.

А ведь точно излагал, башкирец степной!

Оторвал Дьяк его от созерцания. Погнал по делам водочно-закусочным. Для подтверждения хороших очень оценок. За стрельбу с отворотом. Чтоб на командном пункте утвердились те отметки.

И на тебе!

Соседняя с нами батарея выполняла стрельбу «по конусу». За самолётом тянется на тросе. Макет.

Взводом стреляют Подать команду должен стреляющий взводный:

– По конусу! Наводи!

А потом уже и:

– Огонь!

Это стрельба фактическая. Обстановка – нервная. И это очень мягкое сравнение.

Взводный извёлся, перегорел, командует:

– По самолёту! Наводи!

Ну и выполнили. Дословно.

И влупили.

И трассы очень хорошо пошли. По самолёту. Не зря им «боевые» платили за вылет. Летун «конус» отцепил и умотался.

С КП над полигоном поплыл мат.

Файзула-хан потом причмокивал:

– Ай, зря уехал. Праверять всех нада. Ни кансервы-масервы вазить.

Память, кстати, на цифирьки у него была феноменная. Абсолютно все закладки продуктов по кухне, по всем выдачам-раздачам знал наизусть. До граммов.

Искренне, до азиатского степного восторга, любил стрельбы. Истинный наш поволжский брат.

В Печенгу родную вернулись. В Заполярном кабак посетили. Пушки, тягачи, машины на колодки поставили. Траки чистили, мыли, солярой мазали. Соловей-разбойник изгибами шевелил и бумажками, гильзы стреляные орудийные считал, путался, матерился, начинал снова.

И весной запахло. Солнца много стало. И мороза тоже.

Сокол, майор, зам по второму штату остановил меня на плацу. Сигаретку свою коротенькую в мундштук засовывая, порадовал:

– Поди, уж засиделся. Собирайся. Поедем в мой дивизион. Во второй. Открывать консервы, закрывать консервы.

Я чего-то несуразно хохотнул:

– Файзулу тоже возьмём?

Сокол мотанул головой, сожалеючи:

– Не получится. Они тут с голода все передохнут. А жаль. Нам бы там припеваючи было.

Запоздало, спрашиваю:

– А чего делать-то будем? И куда ехать?

Пыхнул с удовольствием никотином майор:

– Под Мурманск. В артполк. Смазку поменять надо. На всей технике. Стоит на консервации.

Надо бы о деле выяснять, а я чего-то опять не туда:

– Почему, товарищ майор, эти маленькие смолите? Я пробовал. Длиннее, а по цене также выходит.

Задумался о чём-то грустном Сокол:

– Да. Вонючие. Что есть, то есть. Не отнимешь. Привык. Когда-то на мотоцикле гонял. С мундштуком удобнее. Короткие. На ветру не загибаются.

Команду собрали больше взвода. На паровозе поехали. Посёлок Кола. Окрестности Мурманска. Поставили шатровые палатки. В парке, рядом с пушками.

Три недели тихой размеренной жизни. Майор сидел у палатки, наблюдал. Кажется, в город ни разу ездил. Смазать, перемазать – командовали спецы из артполка. Я солдатиков строем водил. В столовую, пару раз в кино. На выборы один раз. За Советскую власть проголосовали.

На главпочтамт катался в воскресенье. Домой звонил. В Ленинград. Одно грустно: денег было с «гулькин…», этот, не помню как. Чего-то нам командировочные не дали вовремя.

Раз вечером Сокол вздохнул тяжко, но решительно:

– Всё. Амба. Куплю «Урал». У Дудника перезайму. Уж не помню, когда и курил за рулём.

Поддержал его по мере сил:

– За пивом сгоняю.

Наскребли всего ничего. Бутылки на три, вроде. А пиво в Мурманске было замечательное. Там вода удивительно мягкая. А пивзавод – рядом. В посёлке Кола. И говорили, варит пиво – чех. Фиг знает, откуда он взялся.

По телефону друзья надоумили, как связаться с Лёхой-шлангом. Он стоял в Североморске. На ремонте. Корабль его стоял на ремонте. Большой, десантный. Это естественно. Шланг сам был очень большой. На малом он бы не поместился.

И в будний день, утром, гляжу: между пушек протискивается здоровая чёрная шинель. А над ней – круглая довольная рожа.

Шланг! Собственной военно-морской лейтенантской персоной. И ведь, зараза, прошёл через КП полка.

Привёз потрясную воблу. На подлодках только давали в те времена. В больших запаяных банках. Угостил Сокола. Майор без слов меня отпустил. До вечера. С воблой и с сигаретой прошелестел:

– Иди. Не наедайтесь слишком. Домой вернёмся, Дмитриева сменишь, с бумажками набегаешься, пить будет некогда.

Покатили с Лёхой в Мурманск. Дорогой спрашивает меня:

– Кого это сменишь? Ты. Где-то есть ещё больший «чайник»[51]51
  «Чайник» из общепринятого жаргона. Я Лёху – Шлангом, он меня – чайником. Суть – синонимы. Как говорил майор Дудник – «одна мутота».


[Закрыть]?

– Обижаешь, морячок. Стану начальничком артвооружения. Глядишь: в кадрах останусь. А ты?

Я ему весело отвечал. На душе птички чирикали. Лёха в кабак вёз. В «Арктику».

Долго обдумывал сей факт Лёха. От природы он очень обстоятельный и несуетливый. Изрёк:

– Ни ты, ни я не останемся. Факт. Обусловленный.

– Это почему же? И шансов не даёшь что ли? – прямо возмутило меня. Шланг опять рассудительно:

– Я б остался. Мне и форма нравится. На посудине мне все говорят – не выйдет. Нельзя.

– Чего ж это так? Места много занимаешь?

Лёха вздохнул горестно:

– Трепло ты. Я – мягкий. Натурой. Хоть и габаритный.

Нечто подобное мне ещё лукавый Гасюнас не предрёк. Позже.

Уже за столиком, в узком длинном зале «Арктики», после первой, али второй, спросил Шланга опять:

– А мне чего не даёшь света зелёного? У меня ведь и батька, почитай, всю жизнь в погонах.

– У тебя отец кто? Вот. Журналист. Ты его превзошёл. Не в ту степь только. Языком трепать.

В оркестре импровизировал один бородатый. На коленях – баян. Правой успевал барабанить. Левой тыкал в пианину.

В зале – большинство корешей шланговых. В чёрных мундирах. Я один в сапогах.

Выпили. Я обиделся, кажется:

– Так я значит – трепло?

Хотел ответить Лёха. Когда он выпьет – ещё медлительнее становится. Из-за соседнего столика ответили. Литер моложавенький, мориман испечённый:

– Прав ты, корешок. Вот я тут стиш сочинил:

 
«В канаве лежит офицер ПВО.
Не дохлый, а пьяный, простите его.
Вчера вызывали его на ковёр.
Сношали-сношали, но он не помёр».
 

До драки не дошло. Чуть-чуть. На воздух пришлось удалиться. Фамилию литера помню: Осмоловский.

Курили на широкой аллее Мурманска. Без деревьев. Слева на сопке – городская библиотека.

Говорю Лёхе:

– Вот опять ты поил-кормил. А ведь спасибо тебе главное – не за это. Ты первый мне принёс журнал «Москва». С «Мастером».

Помолчали. Шланг подхватил:

– Помнишь, как пиво ходили вдвоём пить учиться?

Мы оба пиво не терпели в юности. Простите меня, все мужики планеты, но я его и до сих пор не жалую. Не облегчает и с похмела.

Пошли тогда вдвоём с Лёхой привыкать. А то стыдно было. Угол Невского и Мойки. На стороне «Баррикады» Буфетик был крохотный. Пиво бутылочное, «Рижское». Сейчас-то скажу: прекрасное! И бутерброды с твёрдокопчёной колбасой. Мы с Лёхой взяли пару пива и четыре бутерброда. За соседней стойкой два мужика взяли пять пива и один бутерброд. Смотрели на нас, как на…, ну, понятно, да?

К пиву мы привыкли слегка, но не полюбили. Не судьба.

Сидели мы тогда на склоне сопки у библиотеки и не знал я, что через два-три года в ней я возьму легендарный журнал «Москва», дам читать Саше Васильеву и три вечера буду наслаждаться, на него глядючи. И переснимать ночью мы будем на фото.

Всё это будет потом, потом…

Пушки второго эшелона были смазаны. Зачехлены. Остались стоять довольные. Мы вернулись в Печенгу.

Прошёл ещё месяц.

Дмитриев готовился к дембелю. Принял его должность Павлючина. Внезапно. Гарбузёнок и я остались при своих. Я с радостью, Гринька со слезами.

На носу – ученья.

Завтра идти на артсклад. Смотреть запасные стволы. Павлючина завлекает.

Неохота…

Часть вторая
Заполярный детектив

1. Караул вызывать надо

То есть, вроде бы как собрались оттиснуть печать на пластилине, да забыли или передумали. Бирка фанерная есть. Верёвочка есть. Пластилином залеплена. Вроде как пальцем прижата.

А оттиска печати нет.

Сплошное недоумение.

Павлючина явно не понимает в чём дело. Очки с толстоватыми линзами на кончик носа сползли. А нос-то крючковатый несколько. Западноукраинский. Не моему, новгородскому, чета.

Глаза павлючьи недоумённо выпучились. Бирку и так и сяк поворачивает. Не срывает пока.

Я, пока ещё подспудно, думаю, что это он сам, по своей интеллигентской рассеянности забыл раньше печать шлёпнуть. И какая, мол, херня, хозяин-барин, сам забыл, сам снова запечатает. Амбары все на месте. Стволы да ящики со снарядами тащить отсюда… Найди таких дураков. Тут по приказу-то делать ничего не хочется.

А Горин, ефрейтор ушленький, из-под моей руки вставляет:

– Э-э, товарищ лейтенант, надо бы начальника караула вызывать.

Павлючина покрутил головой, меня тихо спрашивает:

– Что делать-то, Вадим, а?

До меня стало понемножечку доходить опасная странность происходящего:

– Не знаю, Володя, не знаю. Твоё дело. Смотри сам.

Вовка далее снимает бирку. Рассматривает бечёвку. Начинает распутывать. Я не успеваю её разглядеть, он дёргает верёвочку со словами:

– Да вот, вот же она порвана.

Открывает Павлюк дверь. Замки все закрыты, все исправны. В первом помещении вроде всё на местах. Да и что тут красть. Здесь, здесь они – стволы запасные. Злосчастные. Уже как-то и не до них.

Глядим на вторую дверь. На внутреннюю. Ту, что справа. За ней – каморка. Офицерам части известно, что там оружие. Автоматы и пистолеты. На этой двери висит замок и ещё одна бирка с печатью.

Глядит на неё лейтенант Павлюк. Три дня назад ставший начальником артиллерийского вооружения отдельного зенитного дивизиона. Должность эту принял у лейтенанта Дмитриева.

Гляжу я – начальник ремонтных артиллерийских мастерских.

Глядят мои солдатики. Ремонтники. Ефрейтор Горин и рядовой Фуряев, скромный исполнительный паренёк.

Смотрим мы все на эту бирку и видим, что на ней печати нету.

Замазана бечёвка пластилином. А оттиск кто-то передумал ставить. Или уничтожил. Нагло. Но это уже не забывчивость. Чёрт его знает, что это такое.

Стало совсем не до шуток.

А у меня нутро как-то загрустило. И зачем я полез сюда на какие-то стволы глядеть? Очень просто мог отмотаться. И поехать в Заполярный, в кабак. У Мальского – день рождения. Или около того, что-то похожее. Повод, одним словом. Или с начпродом лейтенантом Файзульным в Печенгу. В Дом офицеров. На танцы, якобы. На мотоцикле. Они вдвоём с зампотехом лейтенантом Рассказовым на двоих купили «Яву». Подержанную. У зампотеха 10-го полка – капитана Куприна. Нормальная «Ява». Ездит. Только сидение всё время сваливается. Даже если вдвоём едешь – всё равно выскакивает. Особенно если кто-то из гонщиков чуток «дунувши». Необъяснимо.

С другой стороны и хорошо, что ни с одним не поехал. Лейтенант Мальский, командир взвода разведки, после ресторации в драку попал. Сам напросился. Каплю выпьет – а гонору! Так чего говорить, с Западной Украины ж он. Какого-то старлея зацепил. Коренастый, плотный. Малёк божился, что тот его сам на выходе толкнул и как-то выразился про наши чёрные петлицы с пушечками[52]52
  У нас были классические артиллерийские петлицы. Пушки на чёрном бархате. Мы – отдельная часть. А у старлея – танк на красной петлице. Значит из танкового батальона 19-го полка. Был некоторый скрытый антагонизм между красным и чёрными петлицами. Наверное это от Стендаля тянется. Хочется думать.


[Закрыть]. Сцепились – покатились. Малёк в Львовском политехе маленько самбо баловался. Когда в башку рюмка попадала – вспоминал об этом. «Я – говорит – ему подсечку сделал. И локоть на болевой взял. И чувствую, старлей спокойно берёт моё левое бедро своей пятернёй. Ошибся я. У него не просто пятерня, а что-то совсем херовое. Перехватил всю мою ноженьку и стал сжимать. Не помню, как удрал».

Видели мы этот синий отпечаток. Хорошо – не на горле.

А с начпродом на мотоцикле кататься, как медведя целовать. Страху много – удовольствия никакого. У него манера езды определилась сразу же. И не менялась до полного отказа «Явы». Нервишки чешские, видать, слабоваты оказались против мордовских корней начпродовских.

Файзула один не ездил. Кого-нибудь с собой сначала брал, потом заманивал. Из части можно было доехать, ближе всего, или на станцию железнодорожную, или в посёлок Печенга. И там, и там мордва наша сразу же заправлялся портвейном. Не сильно, но становился очень весел. Дальше на переднее место «Явы» садился заманутый попутчик. Умел ли он водить – без разницы. Поначалу ему давался шлем. Внутри брезентовых ремешков не было. Шлем сильно сползал на глаза.

Фуражку обычно бросали в канаву. За ней потом приходилось возвращаться. Конечно, если помнили куда. Но главное начиналось потом. Начпрод закончил какое-то поварское училище. Естественно, где-то в окрестностях Йошкар-Олы. Из зенитных приёмов он слышал и любил один термин: «стрельба по локатору с отворотом». На учениях, если приходилось ему там присутствовать, просто кипятком мочился от восторга. На это, глядючи.

Когда «Ява» разгонялась, Файзула, радостно хохоча, надвигал и так сползающий шлем водиле совсем на морду. И визжал в ухо: «По локатору, по локатору рули. Так-то и дурак может».

Я с ним прокатился полтора раза. На повторе из-под нас вылетело седло. Пока мордва искал его на обочине, я удрал в сопки.

До сих пор не понял: хорошо или плохо, что внял зову Павлючины и полез к нему на третий пост, стволы глядеть. Он ведь мне не приказывал. Подманил меня. Мол, будешь после моего дембеля тоже начальником над артвооружением. На десятку денежное довольствие увеличится. По тем временам – два раза в кабаке поужинать. Наверное, это меня и соблазнило. Слаб человек, ох слаб.

Да, а экскурсия эта на складик, где печатей не оказалось, на мою дальнейшую жизнь свою печать шлёпнула. Не кошмарную, но заметную. Как говаривал мне в дальнейшем Белый Ус: «Чего-чего, а в дерьмо ты, Вадя, никогда вступить не упускал шанса».

А тогда кворум у нас состоялся. Звать начальника караула – пора. И вместе с ним глядеть внутрь каморки. Скоммуниздили оттуда чего, иль нет.

Часовой дал сигнал в караулку. Кнопку нажал. Естественно, никто не появился. Пришлось мне лично бежать. Солдатиков посылать было бы глупо. То же, что и с кнопкой. В другой раз и ждали бы, и ждали. А тут у нас уже поджилки начали вздрагивать.

Начкаром заступил лейтенант Попов. Вместе мы в одном домике коротали два годочка. Величаво-спокойный, как горная страна Памир или ближайшие к нам Хибины. Могу сравнивать. Памир к тому времени я уже почти видел. Предгорья. Про Хибины рассказывали. Поповский профиль хорошо смотрелся и на фоне наших печенговских сопок.

Оторвал я его от внутреннего самосозерцания. Увлёк на третий пост. Пока шли, спрашиваю Поповщину:

– Послушай, черепаха Тортилла. Попёрся я всего лишь стволы смотреть. Почему совсем в другую сторону интрига загибается?

Загадочно ухмыльнулся лейтенант Попов:

– А чего удивляться-то, несмышлёныш? Сам ведь рассказывал. Чего первое на своём боевом ремонтном посту увидел? Кривой ствол. Загнутый, стало быть. Вот тебе и ответ.

Борюсик помолчал. Подходим к складу.

– Уж не знаю, что вы там с Павлючиной в его арткладовке наделали. Но ствол тот у комбата Пелипенко не зря, видать, загнулся, – глубокомысленно подытожил Попович.

Вот ведь, философ доморощенный, как повернул. Дело было так.

Дивизион ехал на стрельбы. Эшелон длиннющий. Одна зенитка занимает целую платформу. У ней ствол, фиг знает, сколько метров. В походном положении стопорится вертикальной стойкой. Где-то в районе Кеми[53]53
  Кемь. Это железнодорожная станция. Посередине между Петербургом и Мурманском. Не случайно так названа. Кем-то из царей наших былых. Не помню точно. Он написал на карте. Ссылать неугодных: «к е…й матери». Загадочно-символично, правда?


[Закрыть] одна стойка разблокировалась. Зениточка стала мотать дульцем, как пьяной головушкой. И обо что-то приложилась. Похоже, об опору моста. Слава Всевышнему, что не о встречный состав. Комбат Пелипенко плакал от радости. Он до этого в Венгрии служил. (Кстати, с мужем моей родной сеструхи Ирки). Так у них там аналогично случилось. И стволом пушки на встречном эшелоне башню у танка снесло. Может, отсюда пошла поговорка?

Пришли. Борис с Павлюком срезали бирку с каморкиной двери. Полезли считать оружие. Сперва удостоверился Вовка, что на шкафчике с пистолетами печать в порядке. Шкафчик железный на стене висит. Потом сосчитал Павлюк автоматы. Вроде, говорит, хватает. Не спёрли. Шпалеры поначалу он и не хотел проверять. Раз печать цела. Мы с Поповичем его быстренько застращали. Дебил, мол, львовский, говорим. А почему тогда две печати дверные, как корова языком, а? Лезь внутрь. Устраивай перекличку ПМ-ам.

Открыл.

Только голову свою близорукую туда сунул – обратно её вытащил бледную с трясущимися губами.

– Чего? – в один голос мы с Борькой выдохнули.

Вовка рукой дрожащей показал вниз шкафика. Там и считать ничего не надо было. Пистолетики ставились в ячейки. В досках вырезанные. В несколько рядов.

В нижней доске, по центру, зияло семь пустых ячеек.

– Я в штаб, – бросил Павлюк, закрыл двери на замки, без печатей и ринулся по тропке вниз.

Хладнокровный Попович сказал, что пошёл на свой пост. В караулку.

– Вы уж тут сами теперь. Без меня, – хмыкнул успокаивающе. Склад Павлюк вскрывал в предыдущей караульной смене. Мальский тогда сторожил. Который сейчас развлекался в Заполярном. Ничего ещё, не ведая.

Никто пока в полной мере ни хрена не ведал. Ни Попович, ни Мальский, ни я. Ни верхнее начальство. Включая командующего Ленинградским Военным округом.

Я сидел на пригорке у калитки третьего поста. Курил болгарскую «Шишку». Такие тогда были, без фильтра. Дешёвенькие и очень приличные. Ждал Павлюка.

Прибежал он. С учётными книгами. Опять всё пересчитали. Два или три раза. На него было жаль смотреть. Парень ведь был очень хороший. Не курил, почти не «употреблял». Не выражался, как некоторые. Только третий день, как начальник.

А вот, смотри ж ты!

Семи пистолетов Макарова – как не бывало.

2. Осознание

Твёрдо Павлючина удостоверился в необратимом. Закрыл склад. Опечатал. Новую бирку долго искали. Притащили солдаты. Может, с другого склада свистнули. Где картошка. Или валенки.

Сходили в караул. Записал всё Вовка в талмуд. Рассказали Поповичу. Поделились горем. Тот похмыкал, посочувствовал. Мы ушли, Борька опять в самосозерцание углубился.

Пошёл Павлюк звонить на КПП. Доложить командиру. Я его в штаб на центральный пост завернул. Дьяк Вовке приказал:

– Пиши рапорт.

Постояли минут пять, друг на дружку вылупившись. Кому писать, кому отдавать? Будто обычное дело. Каждую неделю по семь «пушек» п…ят. В день по штуке. И вроде как: «Херня! Спишем!»

Позже прояснилось. Почему командир так среагировал. Перебрамши-с были-с. Редко это с ним бывало. Забегая вперёд: с этого дня зачастило. Ну, прямо, как в анекдоте про Василия Ивановича. «А чего ж это Фурманов сигарету бросил? Он ведь не курит. Закуришь, если знамя сп…ят».

Пошли мы по домам. Напротив части наши домики были. Зашёл к Мальскому. Стрельнуть закурить. Начал рассказывать об утрате. Самбисту было не до этого. Рассматривал свою ляжку. Стонал и скулил.

Заглянул к Мишутке. Он напротив нас с Поповичем обосновался. В такой же индивидуальной развалюхе. Мишка сидел на крыльце. И самозабвенно пускал через соломинку мыльные пузыри. Внимательно следил за каждым.

Я же ничему не удивлялся. Присел рядом.

Покурил. Интересуюсь:

– Чего это тебе даёт?

Мишка с удовольствием объяснять принялся. Он никогда не выпендривался. Другой бы стал темнить, то-сё, деньги вымогать. На пузырь.

– Смотри, Вадя, – говорит, – Какой удивительный перламутр переливается. Мне бы такой на холсте передать. Пушки наши на сопке, а на заднем плане фон такой вот. Догорающий закат на Печенге.

– Запоминай как следует, Миша. Запоминай. Долго тебе пузырики пускать не придётся, – предвкушал, что огорошу его. Как серпом по …

– А чего так? Что стряслось в нашем королевстве?

Мишка поглядел на меня своими голубыми глазами. Очень серьёзно. И мне расхотелось сразу же самому выёживаться.

Говорю тоскливо:

– Павлюк обнаружил, что семь ПМ-ов со склада пропало. И я рядом оказался.

Пузыри больше не переливались чудным цветом. Мишутка въехал в серьёзность инцидента. А спросил, как обычно, совершенно неожиданно:

– А чьи пистоли украли-то? Не наши с тобой ведь?

– Наши – в дежурке. Там всех младших. Кто в наряды ходит. А чего спросил?

– Значит – отцов-командиров, – размышлял Мишка.

Подумал ещё. Продолжил:

– Да так просто спросил. Кто ж его знает? Но это не шутка. А почему тревоги никакой до сих пор нету?

– Спроси чего полегче. Дьяк, по-моему, вообще не осознал.

– Имеет право. Завтра с утра до командира дойдёт. В полной мере. Пока сам увидит, пока доложит.

Мишка поглядел в небо. Пошевелил губами. Чего-то прикинул в уме. Чего-то сосчитал. Ему было виднее. Он уж был приставлен наподхват к помощнику начальника штаба.

Вылил с сожалением воду мыльную. Соломинку выкинул. Промолвил мне значительно. Будто нагляделся уже на воровство пистолетов по самое некуда. И стало это для него делом обыденным.

– Спать пойдём, Вадя. С утра нас дрючить всех начнут. Кончилась наша беззаботная жизнь.

Прав оказался будущий помначштаба. Даже слишком мягко выразился. Захватывающим это оказалось делом. Не только нас стали. Мы сами этим увлеклись. Втянулись.

Грустно я засыпал тогда. Даже не представлял себе всю темноту дела. В которое мы все дружно вляпались.

Найдут? Не найдут?

В любом варианте будущее рисовалось не очень радостным. Маленький наш лейтенантский коллективчик оказывался на самом острие. И всех нас, без сомнения, будут переводить на одну должность.

В стрелочники.

Не спрашивая согласия. Вопрос в одном: как быстро это будет происходить?

Плохо мне спалось в ту ночь. Очень плохо. Точно помню. И сон своеобразный навеяло. Ну, может, не в ту ночь, а в ближайшую. Из последующих. Но сон помню распрекрасно. Можно смело считать, что приснилось мне это сразу после обнаружения семи, пустых ячеек в стальном шкафчике. А основой для сна послужило реальное событие.

Экскурсия.

В ту пору отец мой – редактор газеты «Военный врач». Я – вольнонаёмный. В экспериментально-ремонтных мастерских медицинской академии. Как Вы уже могли догадаться: слесарю. Эти два обстоятельства позволили отцу организовать нам поход. Ему и мне. На экскурсию. Весьма и весьма специфическую. Мягко говоря.

В музей. На улице Воинова. Теперь снова эта улица Шпалерная. Музей сразу же за «Большим домом»[54]54
  «Большой дом» на Литейном. Ленинградцы знают его. В Москве это – Лубянка. Но гражданам нашей страны моего поколения и старше, и младше термин этот, вообще говоря, понятен.


[Закрыть]. Ясное дело – относится он не к Министерству Культуры. Главная его задача – учить тех, «кого надо».

Но до чего же там интересно! И жутковато.

В те времена в кругу своих знакомых я не встречал ни единого человека, кто хотя бы просто слышал о существовании этого «университета». А чтоб слесарь туда простой проник на экскурсию!

Долгие годы я пользовался теми крупицами, что запомнил из показанного и рассказанного экскурсоводом. Да разве можно его называть было таким термином? (Пусть не обижаются истинные музейные работники. Простите меня.). Отец с ним перемигнулся. Мне сказал, что это – очень серьёзный человек. В отставке. Услышанное от него я, перевирая и разукрашивая, развешивал на ушах моих друзей и знакомых. Пару раз, может и больше, получал бесплатное и благодарное угощение. Долгие годы.

Сейчас всё чаще задумываюсь. Почему всех нас так влечёт тайна преступлений? И всё действо вокруг них. Все шедевры мировой литературы замешаны на этом. Прикиньте сами.

Буквально в последние год-два самым Великим произведением для меня стала сказка Александра Сергеевича. О Золотой рыбке. «Мастер и Маргарита» переместился на второе место. Я, поверьте, честное слово, не ёрничаю. Может здесь просто отметины на собственной шкуре сказываются. Но – обратите внимание на сущность сюжета бессмертной сказки. Беспредельное давление на старика. По сути – шантаж! И со стороны женщины, что удивительно. А может и не так уж и удивительно?

Налицо бытовое преступление. Длится оно со дня сотворения. Изложено всего на трёх страницах. Чего уж там говорить о Раскольникове?

Экскурсовод, будем его всё же так называть, показал стол. С макетом. Сказал:

– Вот место преступления. Мы его изучаем.

Ткнул указкой в канаву на макете:

– А здесь что мы имеем? Здесь у нас – труп!

Пальцем крутанул стол. Он перевернулся нижней стороной. А там и правда… Эффект – потрясный.

Ещё лектор поведал:

– Мы, криминалисты, утверждаем. Не будет у нас никакого светлого будущего, пока есть коммунальные квартиры.

Эта экскурсия происходила зимой 1963 года! Каково, а? А сейчас у нас на дворе какой годочек?

А около стола с трупом (Слава Богу – макет) экскурсовод пояснил:

– Огнестрел. Это очень серьёзно. В первую очередь определяем и ищем оружие.

Один из экскурсантов, очень солидный, с брюхом высокомерным, спрашивает:

– А откуда они берут оружие?

Лектор лаконично:

– Эхо войны. Или самодельное.

Солидный посетитель опять:

– Воруют, может быть?

Криминалист непреклонно:

– У нас оружие не воруют. Это невозможно. Тем более – в уголовных целях.

Вот так.

Фрагменты этой экскурсии привиделись мне в тягостном сне. В конце июля 1973 года.

Встал с чугунной головой. А в нём, в этом чугуне, как заноза, дурная мысль:

– У нас оружие не воруют…

Ну, а что же тогда, как выразился Мишутка, могло произойти «в нашем королевстве»? Действительно. Не уголовники же к нам сюда, в самую северо-западную воинскую часть (см. карту России), на третий охраняемый пост, прокрались? Не зимой, под прикрытием вьюги, а в самый разгар летнего заполярного дня!

Раньше обычного поплёлся в часть. На службу. Утро было очень туманное. Как сейчас помню. И ближайшее будущее осознавалось весьма тревожно.